Найденный рай

Я был прав. У входа в храм было множество людей – раввинов и книжников, которые собрались, чтобы приветствовать или присутствовать на церемонии. Их толпа была настолько густой, что мне пришлось аккуратно протиснуться через них, чтобы подойти ближе и прислушаться к их разговорам. В этот момент Арнун махнул мне рукой, заметив меня из толпы. В ответ я ускорил шаг, переходя на легкий бег, чтобы быстрее подняться к нему. Однако, в своей спешке я почти врезался в огромные двери храма. Но к счастью, раввин вовремя успел перехватить меня. -Джудас, мальчик мой, тебе придется есть сегодня со всеми. Зачем?? Мне захотелось крикнуть на него, затопать ногами, рвать и метать все, что попадается под руку, лишь бы не пересекаться со служителями и воспитанниками храма. Только этого не хватало. - Но почему? - Так надо, -шепнул он мне, и подтолкнул ко входу в храм. Я шел по храму, потупив взгляд. За мной шел Арнун, придерживая за складки хитона, чтобы я не сбежал. Он слишком хорошо меня знает. Ноги практически сливаются с полом, выложенным белым мрамором. Если бы не коричневые ремешки сандалий, их сложно было бы различить. Прежде чем увидеть вход в трапезную, я её услышал: сотни голосов ударялись о каменные стены, звенели кубки и приборы. Служители распахнули окна, чтобы стало хоть немного тише. Арнун нагнулся прямо к моему уху. - Найди себе место. Я лишь кивнул. Вытянул шею, чтобы лучше разглядеть помещение. Делал вид, что пересчитываю места, но я заранее знаю, что все заняты. Но почему-то по моим подсчетам мест на два больше, чем обычно. Я обернулся и недоуменно посмотрел на раввина. Он лишь кивнул, на его губах была одобрительная улыбка. Неужели он выхлопотал мне место в общей зале? Я почувствовал, как в мою спину уперлась рука, толкая к свободному месту, я не стал возражать. Мы сидели на дубовых скамьях за столами, хранившими вмятины. На столе стояла овсяная каша, ломоть хлеба и кубок с вином. Я уже и забыл, чем тут кормят. В другом конце залы огонь лампы высветил яркие волосы. Ни у кого не было таких красивых. У большинства мальчишек были черные или темные волосы, присущие всем иудеям. Даже мои рыжие волосы, выбивающиеся из общей гамы, казались тусклыми по сравнению с его. Он сидел с компанией мальчишек, которые хохотали, широко раскрыв рты. Вдруг мои глаза встретились с его. Я разинул рот, меня так и обожгло его красотой: глаза яркие, словно небо, черты лица тонкие, как у девушки. У меня эта красота вызвала резкую неприязнь. Он в храме от силы полчаса, а его уже окружили целая толпа. Мне такое за четырнадцать лет даже не снилось. Чем он их так привлек? Кудрявыми волосами, которые он распустил? И что? У меня они тоже кудрявые. Правда не такие яркие, и короче, чем у него. Опустив голову, я принялся разглядывать хлебные крошки. Откуда-то раздался грохот бронзового колокола. Из-за стола служителей встал раввин Авраам. Старший из всех. Его хриплый, старческий голос, пронесся по комнате, отражаясь от стен. - Óтче на́ш, И́же еси́ на небесе́х! Да святи́тся и́мя Твое́, да прии́дет Ца́рствие Твое́, да бу́дет во́ля Твоя́, я́ко на небеси́ и на земли́. Хле́б на́ш насу́щный да́ждь на́м дне́сь; и оста́ви на́м до́лги на́ша, я́коже и мы́ оставля́ем должнико́м на́шим; и не введи́ на́с во искуше́ние, но изба́ви на́с от лука́ваго. Аминь! -Аминь! - повторила вся зала. Я лишь пробурчал что-то себе под нос. Все принялись за еду. Повозившись в каше, я выпил вина и пожевал кусок хлеба, который неприятно царапал ладонь. В горле неприятно сдавило. Я прекрасно знал, что это за боль. Надеюсь, хотя бы успею добежать до комнаты. Меня вырвало, такое ощущение, что кишки вывернуло наружу. Желудок выдал обратно то малочисленное, что в нем было. Все тело ломит. Отчаяние давит на грудь. Оно разрывает ребра. Тоска. Я приподнимаюсь на трясущихся руках. Заглядываю в окно, пытаясь разглядеть свое лицо. Черные кривые дорожки. По всему лицу. Блевота, стекающая по подбородку. Вместе с кровью. Как развидеть бледно-розовую кожу? Я опустил взгляд на свои пальцы. Измазанные в крови и рвоте пальцы. С отбитыми костяшками. Я не могу видеть себя. Я не хочу видеть себя. Отражение расплылось в темные цветные пятна. По щекам льются слезы. Никто не заметил, как я выбежал из залы, старательно закрывая рот. Я забился в угол. Дрожащий и плачущий. В ожидании очередного приступа, что окрасит пол, в неприятно пахнущую жижу. Дергается язык. Идут спазмы. Мышцы живота сокращаются им в такт. Выступают слезы. Харчок. Жду пока желудок окончательно не почистится. Утираю рот кулаком. Глаза закатываются. Глубоко, жадно глотаю воздух, пока есть такая возможность. Обессиленный, прислоняюсь лбом к холодному полу. Ничего не получится, ничего не выйдет, со мной никогда ничего не выходит. Запах рвоты больше не вызывает у меня такого отвращения, не кажется таким острым и резким. Нет, я не голоден — это желудок хочет сожрать сам себя. Я не имею к этому телу никакого отношения, но избавиться от него раз и навсегда мне не хватает духу. Я не специально — это моё тело не может больше поддерживать жизнедеятельность. Оно и к лучшему, я думаю. Мой живот втягивается настолько сильно, что я чувствую, как он касается внутренних органов. Там давно уже ничего нет. На трясущихся ногах пытаюсь встать и дойти до лестницы, ведущей в коридор с комнатами. Не знаю, каким чудом мне удалось спуститься, но я смог. Выглядел сейчас я, наверное, ужасно: запутанные волосы наверняка выглядели неопрятно, хитон висел на мне пыльной тряпкой, а худощавое, а бы даже сказал, чрезмерно худощавое тело, тряслось, словно белье на отжиме. Каждый шаг давался с трудом. Я бормотал всевозможные проклятья и шатался в попытках дойти до умывальника. То и дело я встречал осуждающие взгляды мальчиков, оказывающихся на пути. Да и черт с ними. Холодная вода жгла кожу. Взглянув в зеркало, я увидел худого парня с темными мешками под глазами и растрепанными волосами, они явно выглядели значительно темнее, чем я помнил. Красавчик, ничего не скажешь. Я пытался привести себя хоть немного в порядок. Смешно. Все мои попытки казались ничтожными. Интересно, сколько времени уже прошло. Подниматься обратно к себе не хотелось, поэтому я пошел молитвеннику, только и всего. Я вошел в молельню и увидел, что он стоит на том месте, где обычно стоял я, ближе к алтарю и Арнуну. На моем месте, как я уже привык думать, ведь со мной рядом почти никто не становился. Теперь же, из-за него, набившиеся у алтаря мальчишки расталкивали друг друга локтями. Я замер, не зная, отступать мне или наступать. Победил гнев. Это - мое, и ему отсюда меня не прогнать, даже со всеми его мальчишками. Я протиснулся вперед, подыскивая себе на последнее свободное место, выставив плечи, будто перед дракой. Стоявшие вокруг него мальчишки красовались друг перед другом, трещали без умолку - о книгах, о молитвенных песнях, о завтрашнем ритуале. Я их не слышал. Его присутствия, точно камешка, попавшего в сандалию, невозможно было не замечать. Его кожа была цвета морской раковины, и еще - гладкой, как белый мрамор, без пятен и болячек, которыми пестрели все мы. Арнун затянул ноту своим глубоким голосом: Счастливы пребывающие в доме Твоем, вновь и вновь будут они прославлять Тебя. Счастлив народ, которому даровано это, счастлив народ, у которого Господь — Бог его. Восхваление от Давида: превозносить буду Тебя, Бог мой, Царь, и благословлять Имя Твое во веки веков. Каждый день буду благословлять Тебя и восхвалять Имя Твое во веки веков. Велик Господь и весьма прославлен, непостижимо величие Его. Из рода в род восхвалять будут дела Твои и возвещать о могуществе Твоем. О прекрасном и славном величии Твоем, о чудесах Твоих поведаю я. Они будут говорить о могуществе грозных дел Твоих, — о величии Твоем я расскажу. Великую доброту Твою поминать будут и воспевать праведность Твою. Милостив и милосерден Господь, долготерпелив и велик благодеянием. Добр Господь ко всем, и милосердие Его на всех Его творениях. Пусть возблагодарят Тебя, Господь, все сотворенные Тобой, и приверженные Тебе пусть Тебя благословляют. О славе царства Твоего пусть они говорят и о могуществе Твоем повествуют. Чтобы возвестить сынам человеческим о могучих делах Его и славном, прекрасном царстве Его. Царство Твое — царство над всеми мирами, а власть Твоя, но всех поколениях. Поддерживает Господь всех падающих и выпрямляет всех согбенных. Глаза всех устремлены к Тебе с надеждой, и Ты даешь им пищу вовремя. Открываешь руку Твою и насыщаешь все живое благоволением. Праведен Господь на всех путях Своих и благочестив во всех деяниях Своих. Близок Господь ко всем, кто взывает к Нему, ко всем, кто взывает к Нему истинно. Желание боящихся Его исполняет, воплю их внемлет и спасает их. Хранит Господь всех любящих Его, а всех преступных истребит. Хвалу Господу изрекут уста мои, и благословит всякая плоть святое Имя Его во веки веков. И мы будем благословлять Господа отныне и вовеки. Восхвалите Господа! В момент, когда Арнун замолчал и мальчишки запели в унисон. - Восхваляем тебя, Господь! –Но среди них, голосов, которые я слышал каждый день на протяжении почти уже пятнадцати лет, был один, который отличался от остальных– его голос… Он был выше остальных и похож скорее на женский, чем на мужской, но в нем явно искрились красивые бархатистые нотки. Но в нем было что-то еще, что резало слух… Он возможно единственный, кто пел от души, а не потому, что так было нужно, поэтому я тоже решил подать голос. Совсем тихо, себе под нос. - Восхваляю тебя, Господь… Молитва закончилась, зала опустели. Обеденное солнце, жаркое и беспощадное, пробивалось сквозь разноцветные стеклышки окон, отбрасывая причудливые узоры на полу. Но он все не уходил. Он рассеянно откинул падавшие ему на глаза волосы. Я не смел поднять на него глаз. Хотя он и был на целую голову ниже меня, и явно года на два младше, ребенком чувствовал себя я. Мне хотелось провалиться под землю. - Здравствуй, - он протянул свою ладошку мне. Какое-то время мы стояли молча, я, с опущенной головой, и он, с протянутой мне рукой. Но вот я решил поднять глаза и посмотреть на него. Он… Мысли потерялись. Его глубокие, небесного цвета глаза были настолько чистыми, что в них можно было утонуть. Он смотрел на меня своими еще наивно детскими глазами, в которых блестели искорки неподдельного счастья. Я быстро подал ему руку. Тепло его ладони обжигало, она была еще по детски гладкой. Мне стало страшно, что мозоли на моих руках могут его поцарапать. В страхе я отдёрнул кисть. - - Меня зовут Джисус. Я кивнул, буркнул свое имя себе под нос. Надеюсь он расслышал. А если и нет, то все равно бы он забыл его через пару часов. Поднявшись по ступенькам, я прохожу между двух колонн, как только убеждаюсь, что парень идет за мной. Даже как-то странно, что он просто взял и заговорил со мной, а не присмотрелся к кому-то из вечно окружающей его толпы. Давно я не встречал таких людей в нашем храме. — Давно тут живешь? — слышу я сзади, и чуть замедляюсь, чтобы ответить на вопрос. — Да, пятнадцатый год , — пожимаю плечами я и пропускаю на улицу. В ответ я улавливаю неловкий кивок. —А покажи мне озеро, - я поморщился. Около воды, особенно в послеполуденное время, всегда было много людей. А я и так слишком много находился среди людей для одного дня. Очень странно, что я не прогнал этого парня еще в самом начале, потому что я буквально ненавижу когда кто-то разговаривает со мной. За почти пятнадцать лет я привык к молчаливым стенам чердака. Но отказывать желания почему-то не было. Медленно шагая по ярко-зеленой траве, я чувствовал, как каждая травинка нежно касается моих босых ног. Мальчики толкались в воде, наполняя воздух всплесками.Мы шли в тишине, пока не достигли самого уединенного и спокойного места. Здесь, в тени единственного дерева - раскидистого дуба, я решил остановиться. Опустившись на землю, я устроился так, чтобы спина опиралась на шершавую кору дерева. Сидя рядом, Джизус начал играться с травинками, которые попадались ему между пальцами. — Почему ты не уйдешь? Что тебя тут держит? Держит? Почему не уйду? Ответ прост. Мне просто некуда идти. Но почему он вообще думает, что я хочу уйти? Разве это так очевидно? Я пожал плечами. — Не знаю, - говорил я без всякого выражения. Почему-то именно ему хотелось рассказать, но я давно знал к чему это может привести. Легкая морщинка пролегла меж его бровей. — Но тебе здесь не нравиться. Я не знал спрашивает он или утверждает. — Нет, - лишь и ответил я, - нас учат покорности и любви к ближним. Но как любить ближнего, если его нет, - зашуршали листья, кто-то пробежал мимо. - Яхве облажался. Где-то громко раздался всплеск воды. Слышались взволнованные крики и смех, отражаясь вокруг. Веселые игры и легкая резвость мальчиков передвигались от одного места к другому. Кто-то кидал камушки в воду, упиваясь теплыми днями. Кто-то дрался, мочив песок вокруг. Джизус засмеялся. Мое сердце замерло. Казалось, само время остановилось, давая мне насладиться. Это было что-то прекрасное, пронзающее все вокруг, пронесясь сквозь мою душу, наполнив её невероятной радостью и бесконечным покоем. Подобно трелям соловья, разносящихся по тихим лесным полянам в ранние утренние часы, или плеску волн, нежно прибивающихся к берегу. Он все смеялся, а я все смотрел на него, как завороженный. Глупая улыбка коснулась моих губ. Я не хочу, чтобы он переставал. Звонким гулом зазвенел колокол в колокольне. Пора идти ужинать. Мальчишки побросали свои игры и бросились в сторону храма. Джизус сел ближе, чем на обеде. Напротив меня. Но я не осмеливаюсь взглянуть на него. Голова гудит от роя мыслей. Я пытаюсь угнаться хоть за одной. Не получается. Так ещё и смех и голос Джидуса никак не хотели покидать меня, наполняя прекрасным звучанием нервные клетки. Смех. Его смех… «Спасительный»,- мелькнуло у меня. Он поднял голову, будто меня услышал. Наши глаза встретились, и по мне пробежала дрожь. Я дернулся, отвел взгляд и принялся дальше крошить хлеб. Щеки загорели, кожу покалывало, будто перед грозой. Когда я наконец осмелился поднять голову, он уже отвернулся и разговаривал с сидевшими рядом с ним мальчишками. А я слушал его легкий, словно весенний ветерок голос. Почему же он и теперь не говорит со мной во время трапезы? Я старался быть похитрее и следил за ним, пригнув голову, чтобы чуть что - и отвести глаза. Но он все равно был хитрее меня. Во время трапезы ему хотя бы разок, но удавалось обернуться до того, как я успевал принять отстраненный вид. В эти секунды - доли секунд, когда наши с ним взгляды соединялись в одну линию, я впервые за весь день хоть что-то чувствовал. Внезапную пустоту в животе, ярость, струящуюся по венам. Я был ребенком, глядевший на сладость, до которой он не может дотянуться. Трапеза подходила к концу, а я уже радовался тому, что вскоре смогу укрыться на своем чердаке, чтобы насладиться спокойствием и уединенностью. Однако, в последний момент, когда я уже собирался встать, что-то коснулось моего плеча. Резко вздрогнув, я обернулся, ожидая увидеть кого-то из присутствующих, готовым сразу начать вякать о каких-то несвязных оправданиях. Но это был Арнун. Всего лишь Арнун. Но что-то в его взгляде меня смущало. Он не был спокойным или снисходительным, как обычно. Мне это очень не нравилось. - Ты меня напугал. - Извини, я не хотел. Джудас, мальчик мой, - он облизнул свои тонкие губы. Было ощущение, что ему страшно. Он тяжело вздохнул, старательно избегая смотреть мне в глаза. Ему явно очень страшно. - Раввин Авраам зовет тебя к себе. Старик Авраам? Это ещё зачем? Арнун привел меня к покоям раввина. Сказав, что пойти со мной он не смеет, Арнун ушел, шурша складками своего огромного хитона. Я смотрел, как его перекошенная фигура постепенно удалялась. И когда его совсем не стало видно я открыл к дверь к раввину. Он сидел за маленьким письменным столом, что-то писав в большой тетради. Перо чиркало о поверхность бумаги. Он не слышал, как я вошел, ну или не захотел поворачивать головы. Я встревожился. Я ещё раз понял, какое мне тут отведено место. Мной можно пренебречь. Я шагнул вперед, шаркая ногами, и он вяло поднял глаза, чтобы взглянуть на меня. — Значит, облажался Адонай? Я свел брови так, что между ними пролегла складка. Мне это все не нравится. Хотелось развернуться и убежать, спрятаться, что угодно, лишь бы убежать из этой маленькой кривой комнаты. Кожа начала покрываться противными капельками пота. Голова закружилась, стены давили. Мене стало душно. В ушах пульсировало. В горле суше, чем в пустыне. Откуда он узнал, что я позволил себе произнести запретное имя Господа. Память вернула меня к прохладе тени огромного дуба. Ярким голубым глазам. Звенящему смеху. Джизас. — Я лишь истину искал. —И в чём она? И что есть истина? У нас с тобой их две или одна? – в голосе раввина слышались опасные нотки. — Нет на мне вины, и нет зла во мне. —Кто ты такой, Джудас? Кто ты, откуда? Ответь! Будь благоразумен. Ты можешь жестокое наказание принять. Что же ты молчишь? Или ты безумен, или тебе неведом страх! — Власти нет у вас! Вы ничего не в силах изменить, - я поднял голову. Единственное, что они не смогут у меня забрать – это гордость. — Ты глупец, Джудас! Помощь тут бессильна… - он кивнул в сторону двери, безмолвно приказывая мне уйти. Когда я собрался толкнуть низенькую дверь, раввин сказал: — Завтра на рассвете ты примешь наказание. А теперь — пошёл вон. Я и не против уйти подальше от этой поникшей комнаты. Пройдя мимо кухни, я побрел к ветхой лестнице в конце жилого корпуса.