Найденный рай

На чердаке необычайно сыро. Я не стал снимать хитона, и сел прямо в нем. Прохлада кирпичиков остужала страх, но спокойствия не приносила. Зачем Джизус рассказал старику Аврааму? Будет ли Джизус со мной общаться после этого? Перед глазами опять тонкие черты, ясный небесный взгляд, яркие веснушки, волосы темной ржи. Я улыбнулся. Наконец, хоть что-то живое и настоящее в этих лживых стенах. В попытках ускользнуть от мыслей я расправил складки ткани и дотронулся у себя между ног. Это неправильно. Это чудовищно неправильно. А особенно образы, всплывающие при этом. Я знаю его всего лишь день, а он уже смог так сильно проникнуть в самое мое нутро. Я одернул руку словно от ожога. Хотя явное возбуждение так и подталкивало продолжить. Нет-нет-нет. Так не должно быть. Я крепко-крепко жмурюсь, до чёрных пятен перед глазами, до боли в голове, до того, что наконец-то отпускает, когда так же резко я раскрываю веки. Пытаюсь вдохнуть, но ком в горле не дает набрать и треть нужного кислорода. Может, я наконец задохнусь на этом проклятом чердаке. Тогда не будет ни храма, ни Авраама с его наказаниями, ни Джизуса с добрыми голубыми глазами... Нет, на это я тоже пока не готов. Поэтому я взял принесенный с кухни нож и... Медленно... Плавно... Постепенно... ... я начинаю сходить с ума. Маленькие, плавные, точные, красивые порезы на запястьях. Грубые, глубокие, бесформенные, а иногда и рваные — на бёдрах и голенях. Тощее, костлявое тело. Бледное лицо живого мертвеца. Кожа, покрытая тонкой сетью капилляров, синяков, гематом, шрамов и незаживающих, из-за недостатка витаминов, и как такового питания, порезов. Потускневшие глаза, потерявшие тягу к жизни и всякую надежду. Я слабак, безвольный и бесхребетный. Отгородившийся от всего мира и ежедневно ищущий всё более изощрённые и красивые способы отправиться в царство клеветника, всё усерднее покрывая тело кроваво-красными рубцами. Мне даже начало это в некой степени нравится: наблюдать за изящным лезвием ножа, разрезающем твою плоть, где только пожелаешь; смотреть за движением густой жидкости, сначала медленно, а потом всё быстрее просачивающейся наружу; чувствовать пульсацию надрезанных вен или артерий; медленно, поточечно вырисовывать разные контуры. В этом, настоящий я медленно забывается, угасает, оставляя лишь бездушное тело, не чувствующее боли. Нет. Господь бы не простил... Но как узнать Его волю? Было же время, когда Бог говорил народу, что ему следовало делать. Для этого им надо было только бросить взгляд на облако над скинией. Воля Бога видна была всем. Почему же он теперь молчит? Почему же он не поможет мне... А ведь было время, когда Яхве радовал, чтение Торы воодушевляло и общение с книжниками укрепляло. Но со временем радость как-то погасла, читать Тору стало скучно, а раввины вообще делают не то, что говорят... Я не могу найти ответы... Почему? — Почему? - крикнул я в пустоту комнаты. Крик резал горло, - почему, Яхве... - голос тут же потерял всю мощь, поэтому я почти шептал. В мире, где страдания присутствуют повсеместно, трудно поверить, что справедливый и благой Бог может позволить столько боли и несправедливости. Он далеко не всегда наказывает плохих. А добрые и хорошие люди не всегда получают вознаграждение в этой жизни. Но так не должно быть... Это нечестно... Поспать удалось совсем немного. Не больше трех часов. Как обычно. Капли дождя стучали по стеклу, и я тут же догадался, что на улице ливень. Теплый, летний дождь. Многие не переносили их, а мне нравится. Это... успокаивает, что ли. На улице было мрачно, пасмурно и туманно. Идеальная погода для Шаббата*. Сегодня должны принести ягненка в жертву Яхве, как благодарность Богу за сотворение человека. Спасибо, ничего не скажешь. Не знаю буду ли я на всем этом балагане. Буду ли вообще... Загадывать было бесполезно. Дверь чердака скрипнула. В небольшом проеме показалась голова Арнуна. - Джудас, пора. Идти не хотелось. Что, если я просто останусь на чердаке? Я встряхнул голову, все равно не поможет. Я кивнул. Все время пока мы шли, раввин не произнес ни слова, что было ему несвойственно. Глаза его бегали, ни разу не поднявшись на меня, будто избегая. Да что с ним сегодня? Интересно, устроит ли Авраам из наказания представление? Думаю, да. Это же Авраам. Соберет всех, чтобы остальным неповадно было. Интересно, придёт ли Джизус? Надеюсь, нет. Мне не хотелось, чтобы он видел этот ужас. Под сводами каменной капеллы храма по обе стороны длинного прохода в напряженном ожидании сидело около сотни мальчиков. И Джизус. Волосы его были убраны в тугой хвост на затылке. В его взгляде читался такой страх, что к горлу подступил ком только при виде этих больших влажных глаз. Они были темнее, чем обычно, цвета беспокойного моря. Я чуть было не упал споткнувшись о выступ. Но стоящий рядом Арнун подал мне руку, придерживая. Посередине выступа был огромный столб, уходящий прямо в сводчатый потолок. Я посмотрел наверх в попытках найти его конец, но у меня лишь закружилась голова. Рядом стоял раввин Авраам. Его морщинистое лицо выражало самое презрительное выражение, искажая его лицо ещё больше, чем оно есть. Я уже не был тем пугливым ребенком, каким был когда-то. Поэтому я встал лицом к столбу, стягивая хитон с предплечий и оголяя спину. Вырываться не было смысла. Это не поможет. Я знаю... Поэтому я спокойно стою и жду пока раввин Авраам обвяжет мое тело и поднятые руки вокруг столба. Как бы ни привычно все это было, живот предательски скрутило страхом. В горле пересохло. Хотелось дергаться, кричать, просить о помощи, но я лишь стиснул скулы в ожидании удара. Я сглатываю, перед тем, как раввин отодвигается обратно, и первый удар приходится поперек спины. Я дернулся. Спина горит, я чувствую как щиплет кожу, вырисовывая красный след. Я лишь кусаю губы, плотно сжимая их. Я закрыл глаза, пытаясь думать о чем-то хорошем. Но, увы, ничего хорошего на ум не идет. Ещё один удар приходится куда-то между лопаток. Я шумно втянул воздух. Больно. Но терпеть можно. Третий удар, распаляет кожу. В глазах предательски собираются слезы. Я хотел было вытереть их, но руки привязаны. Авраам помедлил. Старый черт. Я открыл глаза. Они ужасно щипали. Мне ужасно хотелось чесаться, чтобы хоть как-то приостановить боль. Из правого глаза потекла маленькая слезинка. Я пытался перевести дух, чтобы хоть как-то успокоить тело, но вот по спине пришлась ещё одна полоса. Воздуха через нос не хватает. А из-за поступающего воздуха, становится больно. Я продолжаю плакать с закрытым ртом. Слёзы скатываются с щёк и падают на пол. Я опрокидываю назад голову, пытаюсь держаться. Мысленно считаю удары: пять...шесть... Не ведая жалости, Авраам рассекает спину, упиваясь моей болью. Больно. Мне больно. Мне чертовски больно... ужасно... Но огненные вспышки продолжали нахлёстывать, добавляя длинных багровых линий на всём моём теле, разрисовывая его причудливыми узорами. Голова становится ватной, но, несмотря на боль, мне казалось, я мыслю чересчур трезво. И единственное, что удается удержать в голове это Джизус. Ох уж это Джизус... Он все это время наблюдал за мной. Я пытаюсь хоть как-то повернуть голову, чтобы посмотреть на него. Жалко ли ему меня, или он наоборот рад? А может ему все равно? Среди нескольких сотен глаз, я встретился с его... Глаза...его глаза... Они такие...чистые и глубокие... Я потерял счет ударов. «Десять», - пронеслось в моей голове. Наверное, показалось. На пол упала капля крови. Я вздрогнул. По спине полоснул ещё один удар. Я выгнул спину. Силы все больше и больше покидали меня. Вряд ли я встану завтра. Но оно и к лучшему. Я видел, как Джизус вздрогнул, когда меня ударили одиннадцатый раз. И двенадцатый. Тринадцатый удар пришелся по лопаткам, но спина не болела. Резкий рывок, и я уже на полу. Прохлада холодит горящую кожу. – Совсем не страшно, правда ведь? Этот мягкий, учтивый и успокаивающий голос раввина проникает глубоко в душу, словно бальзам смазывая старые порезы, развороченные легкие и прочие радости без возможности умереть. Начинаю принимать эту философию. Но отвечать на вопрос не буду. Старик похлопал меня по плечу и ушел. Его шаги гулким эхом раздавались в огромной зале. Никто не смел произнести ни слова. У входа он развернулся, посмотрел на поникнувших мальчишек, махнул им в знак разрешения встать и вышел из залы. Зала потихоньку пустела. Некоторые из смотревших оборачивались, в их взглядах читалось сострадание. Редко кого так наказывали. Но все же никто из них не смел ко мне подойти. Капелла опустела. Ни одной души рядом. Я оглушен собственным молчанием. Мне не больно, я просто устал. Я услышал свой сдавленный всхлип. Ребра ужасно саднило, как и все тело в целом. Господь, зачем ты избрал меня? Зачем закопал в эту грязь? Ты ведь всё это знал! Ты всё знал! Ты знал!! Я судорожно пытаюсь подняться на негнущихся руках, но лишь падаю обратно, больно ударяясь носом о каменный пол. Кровь стекает на пол. Я зажмуриваю влажные от слез глаза. Тупая боль в области спины противно сдавливает внутренние органы, заставляя чувствовать себя паршивее с каждым разом. Я зачастил с дыханием, в надежде остановить последующую рвоту. Я проходил это если не сотню, то тысячи раз, каждый раз пытаясь стерпеть невыносимую боль. —О Боже, страх какой! Истерзан и избит, да ты едва живой! Я не хотел такого, я хотел добра! Я сделал только то, что должен сделать друг! Если бы я мог тебя спасти от мук! - голос Арнуна постепенно срывался на крик. Его сандалии быстрее и громче стучали по полу. Колени упали где-то рядом с моим лицом. Руки стали быстро перебирать меня по полу, пытаясь перевернуть на спину. Его лицо плыло перед глазами. О чём он вообще? Дальше все как в тумане. По лицу стекают холодные капли пота, сердце выбивает бешеный ритм, а грудная клетка быстро поднималась и опускалась. Почти сразу я оказался в тёплых и нежных объятиях Джизуса. Мозг и тело успокаивалось. От него пахнет виноградом, персиками и еле уловимым запахом лавра. В груди разливалось приятное тепло. Я прижался сильнее к парню, вдыхая приятный аромат. Он же успокаивающе шепчет мне на ухо успокаивающие слова: — Не бойся, я рядом. Никто больше не причинит тебе боль. Я сделаю всё, чтобы тебя защитить. Джизус гладит меня по голове, перебирая волосы. —Отнеси его ко мне, – я впервые услышал такой его голос. Он звучал грубо, но при этом был настолько мощным, что создавал ощущение, будто все вокруг немедленно преклонится перед его властью. Ему нельзя было не подчиниться. Поэтому Арнун берет меня под спину, обнимая своими руками, голова свешивается с его предплечья, словно у тряпичной куклы. Под натиском его пальцев я чувствую острые, неприятные рубцы, которые вызывают зуд и жжение. Комната Джизуса ослепила меня своим светом. Белоснежные стены отражали свет, который ломился в комнату сквозь огромные окна. Воздух пронизывал теплотой. Я пытался разглядеть хоть что-то, но глаза предательски жмурились, заслоненные слезами. Раввин стоял передо мной, жестко оттирая мочалкой тело. Вода у его ног имела неприятный буроватый оттенок от смытой крови. В дверном проеме показалась русая макушка, сверкнувшая искоркой на ярком солнце. Джизус в несколько шагов пересек комнату и подошел к кровати, на которой я лежал, его кровати. Мои глаза влажны от слез, а простыни подо мной пропитаны кровью, но никогда ещё я не чувствовал себя настолько всепоглощающе, обостренно живым. Джизус наклоняется к моему уху и шепчет: ‒ Как ты себя чувствуешь, Джудас?.. – его дыхание опаляет кожу, вызывая волну мурашек. Я с трудом фокусируюсь на чужом лице, заглядываю в мерцающие ультрамарином глаза и говорю: ‒ Я чувствую себя... свободным. Я медленно поднимаю окровавленную руку, чтобы коснуться его щеки, ощутить бархатную кожу под пальцами. Слабо улыбаюсь, когда не могу этого сделать ‒ слишком измучен, слишком обессилен. — Уйди, - бросил Джизус. Арнун кивнул, пару секунд помявшись, и зашуршал складками хитона, выходя. Когда шаги растворились вдали коридора Джизус принялся бережно, чтобы не причинить боли, смывать следы наказания. Я молчал. Терпел. Он вытер меня большим полотенцем белого цвета и потянулся к полочке за заживляющим бальзамом. И откуда он у него? Я тихо зашипел, когда парень смазал синяки на лице, разбитые губы, спустился на тело. - Нужно перевязать ребра, – Джизус достал и бинт. Я даже не знал, что у меня перелом. Неужели все так плохо? – Перелом вроде не сильный, – проговорил парень, будто прочитав мои мысли, – но нельзя допустить, чтобы осколок ребра вошел в легкое или повредил что-нибудь еще. Я молча терпел тугую перевязку. Кусал губы, даже не замечая горького вкуса мази. Боль постепенно стихает. Я погружаюсь в безмерный, бесконечный покой. – Зачем ты рассказал раввину Аврааму? —Что? Последнее, что я помню, как тонкие пальцы опускают мои веки.