Сенсибилизация

«our love is a bed of nails love hurts good on a bed of nails I'll lay you down…» — Children Of Bodom, «Bed of Nails»

      Ночью Олли снова не мог спать из-за перманентной тревоги и страха быть схваченным, вновь беззащитным и обнаженным, лишенным свободы, убитым. Томми здорово контролировал его жизнь даже в коротких сновидениях. Прерывистый сон возвращал огромные и неожиданно ласковые ручищи Лалли на его бедра и спину. Только в ночных кошмарах Лалли не соглашался отпустить его без незаслуженного наказания, и Олли каждый раз просыпался с комом застывшего крика в горле. Из-за недостатка сна, Олли из энергичного и исполнительного дорка превратился в призрака себя. Почва уходила из-под ног, стоило чуткому уху уловить резкий звук, и Олли боялся оступиться и упасть в сумасшествие. Мир вокруг более не представлялся реальностью, которую он мог создавать, преображать, искать в ней новые возможности и удовольствия. Сейчас был только Томми Лалли, коршуном вьющийся над ним.       Олли уставал от резких и громких звуков, и с трудом теперь работал в студии с рок-музыкантами и металлистами. Мозг и тело перегружались, но и расслабиться не могли — опасность всегда поблизости, и от нее нужно быть готовым защищаться. Олли не записывал новых роликов, потому что плохо выглядел (отсутствие сна развело фиолетовую акварель и оставило мазки теней под глазами) и вообще не имел моральных сил взять в руки бас и наиграть мелодию. Он с трудом включался в разговор и чаще молчал, горло временами раздражалось острым предчувствием тошноты, вызываемой ядерными вспышками страха.       На работе его вновь попытались отправить на неофициальный непродолжительный больничный. Олли упрямо отказывался, зная, что никакой больничный не избавит от угрозы быть изнасилованным и убитым нездоровым человеком, управляемым такой же нездоровой любовью. Друзья наперебой посылали его в поликлинику — Матела угасал на глазах. Он всегда отвечал, что не знает, что с ним происходит, и откуда взялась эта вечная усталость, тревожные спазмы и мертвенная бледность. И, конечно, обманывал.       Развивающаяся паранойя и острое беспокойство изнуряли его день за днём. Он запирался в ванной и подолгу сидел под струями горячей воды, которая разнообразно и приятно согревала его кожу. Смешно, когда единственное твое утешение — теплый душ. Олли чувствовал себя жалким и беспомощным. Однако, все равно дал себе обещание держаться. Он не позволит себе отказываться от жизни из-за Томми, иначе просто сойдет с ума.       Каких бы принципов не придерживался Матела, чем дольше он сносил стресс, тем хуже ему становилось, и тем ближе было тело к тому, чтобы сдаться. Он стойко держался, даже когда иммунитет совсем ослаб и снял с себя ответственность за защиту организма, и Олли уже надрывно кашлял, глуша кашель ладонью, и щеки его горели огнем от жара повышенной температуры. Садясь в авто Лалли в неутешительном состоянии, он втайне надеялся, что тот заразится, сляжет и сдохнет.       С Томми Олли по обыкновению не разговаривал. Лалли, сам себе на уме, бесконечно долго смотрел на Матела, отвлекаясь на дорогу реже, чем то диктовали правила безопасности. Болезненный вид объекта обожания неизбежно привлек его внимание. Томми вскоре не выдержал и констатировал: — Тебе нужен больничный. — Иди к черту, — зло огрызнулся Олли. — Я отвезу тебя в больницу завтра, — невозмутимо постановил Лалли.       Олли собрался возразить, но закашлялся, как только набрал в грудь воздуха, и махнул на свой протест рукой. Он подумает о том, как избежать исполнения новой навязчивой идеи Томми, чуть позже.       Но его друзья, как и его мучитель, были правы — Олли необходимо полежать дома хотя бы пару дней. Добравшись до квартиры, он добросовестно позвонил на работу и сообщил о своем отсутствии. И очень вовремя. Следующим утром руки задрожали не то от нервного напряжения, не то от озноба, тело выламывало, и прикасаться к волосам расческой было больно. Этим же утром Томми, не дождавшийся его внизу и каким-то чудом всегда точно знавший, где Олли находится, мириться с ситуацией был не намерен. Матела не удивился, что Томми не оставил его в покое так просто, и его уже не шокировала осведомленность Лалли о всех аспектах его жизни, но…       Но непосредственная близость всемогущего зверя к единственному месту, где Олли ощущал себя в безопасности, подняла в нем привычную волну страха. Он усилился, когда большой кулак мощно впечатался в дверь по ту ее сторону, и Матела уже не понимал, отчего тело пробивает дрожь — от жара или тревоги. — Олли, открывай сейчас же, — дверь заглушила голос Томми, но каждое слово слышалось отчетливо и резало по живому.       Олли ощутил себя маленьким, загнанным в ловушку лесным зверьком, который прячется в нору, и в единственное укрытие уже залезла когтистая медвежья лапа, что вот-вот сцапает и притащит к зубастой пасти. — Мне сейчас так не до тебя, — Матела попытался сделать тон бодрее, не желая выглядеть еще более беспомощным перед тем, перед кем он и так бессилен и безоружен, но его выдал севший голос и кашель, — проваливай. — Но если ты задохнешься, и твое тело вынесут только в черном мешке, а я так и не увижу тебя? — предположил Лалли без тени иронии.       Забавно. Томми, подталкивающий его к могиле неделя за неделей, всерьёз испугался, что Олли умрет, не успев увидеться со своим кошмаром. — Я буду только счастлив, — отрезал он.       Впрочем, опасения относительно смерти Матела были не так уж безосновательны — он все ждал, что с кашлем у него выйдут легкие, а голова расколется пополам от боли. Либо он убьет себя, замученный Томми. — Олли. — Уходи, пожалуйста, — прохрипел тот из остатков простуженного голоса.       Предсказуемо: вежливость не могла обезоружить безумие. — Открой, — Томми начинал злиться, — и тебе не придется переживать о том, к каким методам я могу прибегнуть, чтобы заставить тебя со мной увидеться.       Мысли об этом и так изводили Олли каждую секунду существования. Поэтому он молчал, и замок приветственно не щелкал, приглашая Томми войти. — Открой хотя бы на минуту, — почти взмолился его личный истязатель, по щелчку меняя настрой, — я отдам лекарства и уйду.       Но Олли не сказал ни слова, только сполз по стене на пол, напротив двери, и приготовился тянуть время словесной перепалкой до тех пор, пока Томми все это не надоест. — Олли, я не побеспокою тебя до конца больничного, только, пожалуйста, позволь взглянуть на тебя, — Лалли взмолился.       Тонко и жалобно. Будто Томми вправду испытывал боль синдрома отмены из-за невозможности увидеть свою замученную жертву. — Я желаю, чтобы ты не беспокоил меня больше никогда, — жестко ответил Олли, желая перебить в себе полыхнувшую искру сочувствия. — Ты просишь невозможного, — Лалли не стал давать ложных надежд на свободу, — я могу обещать только три дня. — И ты правда рассчитываешь, что я буду надеяться на твою добросовестность? Да хоть на крови клянись. — Я все понимаю, Олли.       Но Матела знал, что Томми ничего не понимал в своей одержимости. Обладать манией любви — то же самое, что судорожно искать выход из объятого пламенем здания и на фоне слышать неироничную голосовую запись для систем оповещения, призывавших к сохранению спокойствия. — Я люблю тебя.       Когда Томми признавался ему в любви, Олли чувствовал, как к коже липнет отвращение и к горлу подбирается жгучее отчаяние. — Олли, прошу, дай мне тебя увидеть. Мне ничего больше не нужно.       По голосу Томми Олли показалось, будто его суровый преследователь вот-вот сдастся, и его скорбь по Матела разольется слезами. — Я ничего не сделаю, обещаю. Или сделаю, если ты не откроешь.       Но Олли знал — Лалли рано или поздно пришьет его из-за ревности в любом случае. Поэтому Матела сдался первым, решая прекратить испытывать судьбу.       Лицо Томми было бледным от недавнего страдания. Он хотел сделать шаг к объекту обожания, но его строго остановили: — Не приближайся.       Тот на удивление послушно замер и протянул Олли бумажный пакет с лекарствами. Матела заглянул в него, спровоцированный беспокойным подозрением, но там лишь безобидно белели коробочки с довольно дорогими препаратами. — Ты принимаешь? — как-то затравленно спросил Томми, поднимая взгляд на Олли и чуточку щурясь: солнечный свет ударил по глазам, привыкшим к подъездному полумраку.       Лалли со страстной жадностью вглядывался в него, как в прекрасного и загадочного героя картин прерафаэлитов, и если бы Олли прислушался, то с лёгкостью уловил бы сумасшедший ритм попавшего в плен безудержной страсти сердца — Томми тяжело переживал временную утрату контроля вкупе с ужасом не увидеть Олли. Вместо ответа, Матела сдержанно кивнул и потянул дверь на себя. Ее движению вдруг воспрепятствовала сильная ладонь. — А теперь запомни, киса, — Томми налетел, как вихрь, грубо втолкнул Матела в квартиру.       Пальцы обхватили горло, рука больно припечатала мужчину к стене, не оставляя шанса на побег. Глаза его распахнулись от ужаса, воздух перестал поступать из-за руки, пережавшей артерию. Олли всегда был беспомощен перед этим огромным мужчиной, а вкупе с изнурительной болезнью мог только наблюдать, как слепое обожание и желание обладать сливаются в Томми и венчаются жестокостью. — Сейчас я тебя жалею, но больше такого не позволю, — прикрикнул Лалли, гневно сверкнув глазами, — помни, с кем имеешь дело, Олли. Рекомендую тебе пересмотреть взгляды и принять меня как можно скорее — любое терпение имеет свойство заканчиваться.       Матела ответил сдавленным шипением и попытался оторвать пальцы Томми от своего горла. Мужчина отпустил Олли так же резко, как и напал на него. Тот рухнул на пол и мучительно закашлялся. Таким Лалли его и оставил — обессиленным, напуганным и задыхающимся. Покидать Олли в странных состояниях входило у преследователя в привычку.       Стоит отдать ему должное — мучитель великодушно сдержал обещание, обеспечив Олли покой от себя. Иногда Матела робко, опасаясь быть замеченным, выглядывал в окно, отмечая, что знакомого внедорожника в поле зрения нет. Все сообщения на время прекратились. Больше Томми не приходил к нему домой и не добивался встречи. Пока Олли в четырёх стенах, смысл слежки отчасти пропал: так он не сможет влюбиться в случайного прохожего или дать телефончик молящему о встрече с ним клиенту; его никто не коснется, ни один человек не бросит на Олли полный светлой надежды взгляд, выражающий юную и нежную привязанность.       Наверняка Лалли оставил за собой привычку следить за соцсетями и личными переписками Олли даже во время больничного. Томми всегда незримо был с ним, поселился в голове и постоянно встречал Матела во снах. Там он в тысячный раз связывал его, похищал, бесконечно долго и быстро вез неизвестно куда в своем авто, догонял, хватал за руки, больно наматывал кудри на кулак и заставлял подчиняться. Словом, использовал все средства, чтобы отнять у Олли свободу.       Не сказать, что недолгий больничный поправил состояние Матела до конца, но по истечении третьего дня он признал себя вполне работоспособным и готовым погрузиться в рабочие будни. Голос вернулся к нему, легкие не мучились от спазмов. Томми встретил Олли утром, чтобы отвезти на работу — не мог ждать до вечера, так сильно хотел увидеться, ощупать взглядом от ступней и щиколоток до макушки. Олли забрался в знакомое авто и стал привычно пристально наблюдать маршрут, по которому следует Лалли. Правящие рулем руки преследователя слегка подрагивали от переполняющей его энергии и эйфории от возможности быть рядом с Олли, а уголки губ дергала улыбка, когда взгляд, как примагниченный, различал фигурку жертвы. Лалли не решился озвучить своих чувств, только спросил: — Как ты себя чувствуешь?       Олли жестоко проигнорировал вопрос и сделал вид, будто он в глухом одиночестве. — Олли, это очень важно. Не заставляй меня делать что-то, к чему ты не готов, — Томми подключил повелевающий тон.       Пришлось подчиниться. — Получше, — горло все еще выдавало хрипы, и щеки с губами горели алым от гипертермии.       Психологически Олли тоже чуть подразгрузился — к нему вернулась надежда. И вот почему. Томми контролировал все, следил за каждым шагом, отфильтровывал его знакомства. Он был твердо уверен в том, что Олли из его лап теперь никуда не денется, и потому ждал, когда человек его мечты сломается окончательно, пункт за пунктом осуществляя свой ужасный план. Единственный вариант пошатнуть уверенность Томми и заставить его сомневаться в себе — переиграть и хотя бы ненадолго сломать контроль, выбить почву из-под ног и заставить усомниться во всевластии.       Олли воспользовался нервной бессонницей и продумал план действий.       За день до выходных он отлучился из студии во время рабочего дня, оставив мобильник там на случай, если Лалли все же встроил в него датчик для отслеживания передвижений Олли. Он снял наличку и попросил коллегу вызвать такси, оправдавшись севшей батареей. Авто Томми нигде не было, и людей, которые могли бы выглядеть подозрительно и следить за ним — тоже. Олли скомандовал водителю доставить его до ближайших билетных касс. Наличка ощущалась в руках странной и неудобной, и манера расплачиваться осязаемыми купюрами давно вышла из повседневных ритуалов. Матела приобрел билет на ночной экспресс, мчащий от столицы на север, сразу решая ехать не до Оулу, а выйти в Тампере — там Томми наверняка не станет его искать. Путешествуя до дома в машине Томми в день запланированного побега, Олли держался отстраненно и холодно, не выдавая волнения за успех задуманной операции: если его план рухнет, значит, спасения больше нигде не найти, и информированность и власть Томми выходит за рамки его представлений.       Лалли пытался с ним заговорить, вываливая информацию, которую выведал о его семье, работе, друзьях, учебе в школе, но Олли ушел в себя.       Олли вообще не представлял, почему Томми все еще заботит такой ледышка, как он, и отчего это маниакальное желание сделать Матела своим так длительно и безгранично. Он же был… обычным? Но, как известно, других людей в нас могут наповал очаровывать сущие мелочи, а про манию Томми и говорить нечего. У Олли не возникло желания поинтересоваться, на чем именно зациклился Лалли в нем. Томми, помимо того, что норовил прикоснуться к его кудрям, схватить запястья, кинуть лишний взгляд на губы и плотоядный — на бедра, раз за разом с переменным успехом выводил его на разговор. Может, голос Олли ему нравился, может, мнение казалось нетипичным, отличным от других. Или свет клином на Матела сошелся настолько, что все его черты попали точно в цель.       Олли, не прощаясь, захлопнул дверь машины, взлетел по лестнице до своей квартиры и отогнул самый краешек гардины, так, чтобы человек, наблюдающий снаружи, не заметил ответной слежки. Томми почти сразу же покинул двор — отлично, главное, чтобы он не вздумал навестить его вечером. На железнодорожной станции надлежало быть в одиннадцать вечера — экспресс до Тампере отправлялся четвертью часа позднее. Олли ехал налегке — все вещи поместились в рюкзак.       По выходным Матела привык встречаться с друзьями, и Томми, отслеживая его сообщения, отвозил и забирал его сам, всегда был где-то поблизости, на периферии внимания. Матела позаботился об этом заблаговременно и еще в прошлую дружескую встречу лично сообщил, что не сможет — делать это по мобильной связи было опасно. И предупредил Нико, что в соцсети ответит согласием, личной странной просьбой не ждать его совсем сбив Моиланена с толку. Это сыграет Олли на руку — нужно, чтобы Томми прочувствовал, как землю выбивает из-под ног, как рушится уверенность, и хотя бы одну сотую долю того отчаяния, что припечатывала Матела к земле.       Олли, едва дождавшись вечера, просканировал взглядом вид из окошка и убедился, что знакомого авто поблизости нет. Он собрал наличку и решительно выложил мобильник, который может дать много нежелательной информации о его местоположении, из рюкзака. Переживет. Ему на смену пришел другой мобильник без сим-карты, попроще, уже сенсорный, но все равно устаревший — Олли не пользовался им лет пять.       Матела, прикрыв часть лица ниже глаз черной медицинской маской, на общественном транспорте добрался до железнодорожной станции. Посадка на поезд уже началась. Ему повезло — кресло рядом оказалось незанятым. Еще проводные наушники и закачанная в карту памяти музыка, которую Олли слушал еще пять лет назад, скрасили недолгую, длившуюся около двух часов, поездку, пока за широкими окнами проносились многоквартирные дома, фонарные маяки и лес.       Олли прибыл в Тампере ночью, впервые за долгое время чувствуя себя чуточку свободнее. Он двинулся с платформы вместе с потоком людей, радуясь и шумным голосам вокруг, и холодному ветру, и даже голосу диспетчера, раздающемуся из вокзальных динамиков. Это была еще не вполне свобода, только сладкая ностальгия по обыкновенной возможности не быть чьей-то манией.       На дежурящем у станции такси он добрался до гостиницы, что располагалась ближе к озеру, маршрут до которой запомнился с прошлого путешествия в Тампере. Олли не рисовал чёткого плана на выходные — возможно, он отправится исследовать местные улочки, а может, страхи наконец отпустят его, тревожная бессонница не найдет Матела здесь, и он проспит все два дня. Или посетит какой-нибудь местный концерт — афишу всегда можно найти на стационарном компьютере в любой библиотеке.       Олли снял номер на два дня, подхватил ключ-карту и поднялся на свой этаж. На душе было пусто и легко — привычка параноидально оглядываться по сторонам осталась в двух часах пути от Тампере.       Он принял ванну, впервые не погружаясь в тяжелые мысли под падающей в душе водой и не ища в теплых касаниях капель успокоения. Жемчужная мыльная пена весело и безмятежно качалась на поверхности комнатного озера, заполняющего ванну; собиралась в айсберги рядом с голыми оллиными коленками, вылезающими из воды. Мелкие пенные пузырьки отражали в себе свет маленькими радужными кусочками. От влажности буйно вились кудри.       Горячая теплая вода подарила щекам румянец и приятно расслабила; Олли неумолимо клонило в сон. Хрустящие шероховатые простыни покорно легли под его тело, одеяло обернулось вокруг него в воздушном объятии. Мужчина закрыл глаза и позволил сну завладеть собой.       Ему снилась пустота. Абсолютное ничего, не имеющее ни цветов, ни звуков, ни запахов, ни звезд. Бесконечное и замкнутое одновременно, теплое место, или отсутствие места, в котором ни беде, ни любви неоткуда появиться. Было очень спокойно и безветренно.       В один момент место начало преобразовываться, пульсировать и окрашиваться в красный. В голову вторгся нечеловеческий визг, на грани с механическим, отличающийся странной ровностью и повторяющийся через одинаковый промежуток времени. На визг агонии наложился человеческий голос, бесстрастный и невнятный. Пространство вытягивалось и сужалось в такт этому визгу, и наконец выкинуло Олли из сновидения. — Возникла угроза…       Динамик в номере трещал, воспроизводя запись, заготовленную для пожарной тревоги.       Олли всполошился, оперативно натянул джинсы, чтобы не предстать перед постояльцами гостиницы в одних боксерах и безразмерной футболке, надел кроссовки, уместил в кармане паспорт и деньги и вывалился из номера. — Просим вас спуститься по лестничной клетке на первый этаж…       Олли осмотрелся в поисках выхода к лестнице и устремился к нему. Дыма на его этаже не было — уже отлично. — Сохранять спокойствие…       Постояльцы, подгоняемые ровным голосом, оповещавшем об опасности, стремились к пожарным выходам. — Выйти на улицу…       Поток людей вынес Олли на территорию гостиницы. Холодный воздух раннего утра ущипнул кожу сквозь тонкую ткань одежды, слабый ветер лениво поддел еще влажные кудри. Он обхватил себя руками, пытаясь сохранить тепло.       Люди вокруг, встрепанные, сонные и застигнутые врасплох, тихо переговаривались. Пожарная служба, оглушая сиреной, въехала на территорию на кричаще-красной служебной машине. Олли тревожно оглядывался по сторонам — ситуация всколыхнула в нем знакомое чувство нервной тошноты и тревоги, будто все это было неспроста, все вокруг стремилось сломать Матела и привести его к смирению с кошмаром. Олли отгонял от себя эти мысли — Томми не мог отыскать его здесь. Работники пожарной службы вскоре покинули здание гостиницы и переговаривались с сотрудницей администрации. — Что там такое? — спросила у всех сразу оттесненная от действа постоялица, тщетно выглядывающая из-за спин остальных.       Замерзшую спину Олли накрыла нагретая теплом чьего-то тела куртка, чьи-то руки легли на плечи. — Наверное, ложная тревога, — произнесли знакомым голосом над самым ухом.       У Олли упало сердце, голова закружилась, и паника заполнила все тело от кончиков пальцев до макушки, расширила зрачки и отобрала воздух у легких. Тревога вмиг достигла апогея; Матела почувствовал, что его снова вырвет от сокрушительного переживания. Он всем телом подался вперед, желая вырваться, но хватка на плечах усилилась, оказывая сопротивление, и Матела качнулся назад, прижимаясь спиной к широкой груди. — Дивное местечко ты выбрал, — ровно прокомментировал ситуацию Томми.       Он сжал пальцы сильнее, вдавливая ногти в чужое плечо. Олли тихонько зашипел от боли. — Томми, хватит, — почти умоляя, попросил он вполголоса, поворачивая голову к Лалли.       Томми неожиданно послушно прекратил пытку, и просто ткнулся носом и губами в завитки волос Олли, вместе со всеми ожидая, когда постояльцам разрешат вернуться в номера. — Чего ты снова хочешь? — голос Матела дрожал от звенящей в нем тревоги. — Я уехал всего на пару дней потому, что не хочу видеть тебя, неужели ты не понял?       Тело обыкновенно пробила дрожь, в груди завозилась паника. — Глобальную цель ты знаешь. Но сейчас я хочу предложить сделку, — бодро сообщил Томми, — тебе понравится.       Но Олли уже догадался, что будет в ужасе от предложения. Томми поманил его за собой к парковке. Замечательно то, что Лалли отказывался признавать любой другой транспорт, не похожий на личный автомобиль. — Садись вперед, — приказал Томми.       Олли пренебрежительно фыркнул и собирался ослушаться просьбы — Лалли и так достаточно пошатнул его состояние сейчас. Томми схватил его за запястье, резко дернул на себя. — Я сказал: садись вперед! — он прикрикнул так, что Олли вздрогнул всем телом.       Он, до смерти напуганный и загнанный в угол, повиновался. Томми занял водительское место и перешел к делу: — Я обещаю сейчас же вернуться в Хельсинки при одном условии, — низкий голос звучал строго и угрожающе. — Что за условие? — Олли неподвижно сидел ни жив ни мёртв.       Если Томми потребует уже всерьез, по-настоящему переспать с ним, Матела повесится. Эта угроза витала над ним всегда — звериная агрессия и звериное доминирование хорошо сочетаются со звериной сексуальностью. — Мне нужен поцелуй, — просто сказал Томми.       Не спрашивая согласия. Не умоляя. Не угрожая. Ставя перед фактом: нужен и все.       Олли опешил. Томми преследовал и шантажировал его, культивируя в себе нездоровую ревность и подкармливая манию, чтобы потихоньку ломать не только его психологические, но и физические границы. — А я здесь при чем? — нервозность от непрекращающегося страха вылилась в самоубийственную дерзость.       Он на пробу дернул ручку дверцы авто. Та оказалась предусмотрительно заблокирована. — Ты знаешь. Это все, что мне нужно от тебя сегодня, — Томми рассчитывал успокоить его этим заявлением.       Олли же знал, что такой маньяк, как Лалли, на этом не остановится, и свобода от перспективы быть прикованным к батарее — лишь вопрос времени. — Ты правда рассчитываешь на это после всего? — нервный смешок звонко прозвучал на выдохе, будто бесцеремонность Томми, порожденная всевластием и силой, была лишь шуткой. — А ты хочешь провести со мной все выходные в этом прекрасном местечке? — Лалли ответил вопросом на вопрос.       У Томми заканчивалось терпение, и это не предвещало ничего доброго. Отступать он явно не собирался, загоняя Олли все глубже в паранойю и ужас безысходности. В беспрерывное преследование и контроль над всеми встречами Матела вплетались личные фантазии Томми о том, что делает партнеров партнерами в ромкомах и драмах: встречи, прикосновения, секс. Олли старался не развивать эту мысль — мысль о возможности рук Томми на своей коже, насильно удерживающих его, стискивающих запястья, сжимающих горло, бедра и ребра. Вторжение в его тело, порождающее фантомную боль и ужас отвращения.       По губам мужчины скользнула торжествующая улыбка, стоило ему заметить замешательство и обреченность невольника. Матела не ответил и вовсе отвернулся, ожидая, когда Лалли надоест эта затянувшаяся шутка. От мысли о поцелуе с Томми кровь в жилах холодела и застывала. — Не молчи. Иначе мне придется заставить тебя сделать выбор, — мучитель подал голос.       Нет, Олли больше не станет терпеть боли, лишений и кислородного голодания. Прежде, чем Томми применит силу, Олли сдался и развернулся к нему, склонился чуточку вперед, к мужчине. Матела поддался огромным ручищам, которые любили его кудри и не преминули забраться в них, чтобы легонько оттянуть и погладить у висков, скользнуть к шее. Олли прикрыл глаза, ощутил влажное тепло чужого дыхания на коже и почувствовал невесомое первое прикосновение губ. Сухие и мягкие, они с небывалой осторожностью поддели его нижнюю губу, слегка сжали, послав электрический разряд по всему телу, и… больше не стали настаивать. Олли недоверчиво приоткрыл глаза. Томми еще не отстранился, он ждал, что Матела примет его игру и захочет поцеловать его сам. Чуть податься вперед, подарить ответное касание губ и добровольно сдаться в плен — только и всего. В больных мечтах Томми, Олли сознает эту нежность, прозревает и влюбляется в это чувство, в него самого, горячо льнет грудью к сильному телу, обхватывает плечи в порывистом объятии, ищет прикосновений его губ сам и целует, целует, целует, дозволяя гладить себя, трогать непокорные кудри, любить…       Реальный Олли Матела воспользовался дарованной волей, стремительно отшатнулся от Томми, услышал разочарованный выдох и щелчок разблокировки, возвестивший его свободу.       Это был первый раз, когда настоящий Томми претендовал на такое интимное и поистине романтическое прикосновение по своей инициативе. Случай в клубе после концерта и в баре в начале кошмара он решил не считать — Олли тогда не знал, кто скрывается под маской интересного и заботливого приятеля. Игра в бутылочку тоже осталась в стороне — там выбора не было ни у одного из них. Случай с арестом Алекси был угрозой изнасилования, а не романтической прихотью возлюбленного.       Олли на подгибающихся ногах вернулся в номер и, измотанный так, будто работал двое суток без перерыва, разделся и рухнул на постель — его план сломать контроль Томми обнаружил свою никчемность. Матела не поверил Лалли, потому его подозрительность вернулась, и глаза привычно обследовали каждое пространство в поисках знакомой фигуры, и уши чутко фиксировали голоса и шорохи. Поцелованные губы разъедало от воспоминания.