Отель «Shangri-La The Shard»
Номер Амелии
Ночь прошла в неспокойных, истеричных метаниях по всей поверхности кровати. Её бил страшный озноб, холодный пот крупными каплями стекал по лицу. Спина горела от жара, кости во всём теле выламывало так, что казалось она снова обретала крылья. Пальцы истерично сжимали простынь, в призрачных попытках прийти в себя. Она просыпалась всего несколько раз за ночь, но осознанность доводила её хрупкое сознание до пика, приводя в истерику. Благо, засыпала так же быстро, проваливаясь в спасительную тьму. На утро её внешний вид оставлял желать лучшего. Как страна он не старела. Не старела и её человеческая оболочка. Кожа была всё такой же блестящей и бархатной, как двести лет назад. Но мешки от нескончаемых беспробудных ночей навсегда останутся на ней неизгладимым шрамом. Тяжёлая тень залегла меж её нахмуренных бровей, губы потрескались, искусанные в ночной агонии. Смотреть на себя в зеркало было неприятно, слегка не по себе. Выливая на ладони мыло, она так усердно растирала им лицо, что ногти неосознанно царапали кожу. Давила на глаза, желала вымыть их также просто, как моют руки. Только ту грязь, что они видели уже никогда не отмыть. Она впиталась, въелась в глазные яблоки, отпечаталась на подкорке сознания. Эту грязь не вымыть уже никогда. Смывая мыло ледяной водой, смотрит на флакончики косметики, заботливо приготовленные с вечера. Тогда настроение было ещё не таким дерьмовым. Поднимая полный отчаяния взгляд на своё кислое выражение лица американка, словно сама того не осознавая, пальцами надавила на уголки губ через силу приподнимая их вверх. Непроизвольно глаза заслезились от этой жалкой картины. Навернувшиеся слёзы застилали обзор. Пальцы всё сильнее давили на уголки губ, желая закрепить эту улыбку навсегда. Стоило ей зажмуриться и резко раскрыть глаза, как в отражении она столкнулась с кроваво-красными радужками, вместо её, ярко-голубых. Эта девушка улыбалась уже без помощи, смотрела жёстко, грубо. Её пальцы, окроплённые кровью, дорисовывали уголки широкой улыбки от губ до самых скул. Клыки хищно скалились в ядовитой улыбке. Она жаждала разбить стекло на сотни, тысячи крохотных осколков. Чтобы каждый из них впился в костяшки, разорвал кожу. В какой-то момент это желание стало ощутимо на физическом уровне. Мгновенно убирая ладони от лица Амелия резко отвернулась от зеркала, закрывая глаза и считая до десяти. Шаря рукой по столешнице схватила баночку с таблетками, всегда стоящую на одном и том же месте. Высыпала несколько таблеток на ладонь, закидывая их в горло так быстро, будто боялась передумать. Скатываясь спиной по деревянной обшивке раковины по комнате пронёсся тяжелый, обречённый вздох. Хотелось плакать, реветь, кричать. Зажимая себе рот рукой она только жмурилась, боясь, что это вернётся. — Breathe, breathe… No one should see you like this. No one should feel your weakness, — шепча самой себе сбивчивым, дрожащим голосом она обнимала колени руками, прижимая их как можно сильнее к груди. Этот эмоциональный ад брал своё начало откуда-то из глубокого детства. Сейчас на полу сидела маленькая испуганная девочка, впервые узнавшая о том, что в мире существует смерть. На глаза наворачивались слёзы, в душе трепетал страх, смешивался со жгучим гневом.Она не пережила «десятилетнюю апатию», она болела ей уже второе столетие.
Потребовалось по меньшей мере полчаса чтобы дыхание пришло в норму, а сознание перестало упрямо рисовать чудовищные образы в голове. Поднимаясь с пола она уже не боялась смотреть в зеркало, а взгляд её обрёл былое непоколебимое безразличие и холод. Выдавила на руки тональный крем. Сверлила глазами мягкую субстанцию. Решив, что не к месту, принялась размазывать по всему лицу двумя руками. Хотела перекрыть этой косметикой себя настоящую. Выбирая кисти поправляла все неровности, уверенно скрывая свой недосып и недомогание. Скрывая всю боль, что упёрто удерживала внутри своей души. Скептически осматривая результат своего творения, смогла уверенно усмехнуться. Улыбнулась. Сначала состроила глазки невидимому красивому парню. После посмотрела властно, томно, завлекая свою жертву. Результатом осталась довольна, вернула лицу прежний отчуждённый вид. Всё это кривляние вызвало какую-то пустоту внутри. Но не давая себе зацепиться за эту мысль покинула ванну, уверенно направляясь в сторону кабинета. До приезда машины оставалось ещё несколько часов, можно было посвятить это время работе. Как умудряется время пролетать так быстро, когда ты его об этом совершенно не просишь? А иногда и вовсе умоляешь об обратном, просишь остановиться, перестать спешить и позволить насладиться моментом. Но оно неумолимо бежит, торопится, словно опаздывает на последний рейс, выкупленный в самый последний момент. Тащит по пути груз чемоданов нового опыта и старых воспоминаний, но всё равно торопится. Иногда бросая взгляд на часы удивлялась, почему мгновения за работой растираются в порошок, не оставляя ничего, кроме усталости. Несколько звонков деловым партнёрам, разговоры на разных языках. Иногда она задумывается о том, что строжайшее воспитание отца в течении половины всей её жизни давали свои плоды. Это заточение в клетке из четырёх толстенных стен на протяжении нескольких лет. Отсутствие возможности с кем-то поговорить, пообщаться. Слышать речь только учителя, грозную, наставляющую. Ты можешь только учиться, внимать, запоминать, чтобы потом использовать свои знания на опыте. Не знай она столько языков и различных диалектов, определённо не стала бы тем, кем является. Когда раздался пронзительный будильник, девушка неосознанно вздрогнула, смотря на телефон с непониманием. Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что произошло и отключить пронзительный звон. Раскрыв глаза пошире вздохнула полной грудью, осматривая разобранную стопку документов довольным взглядом. День определённо выдался продуктивным, но нужно было начинать собираться на грядущее мероприятие. Рассматривая подготовленное заранее платье, Амелия отдалённо подумала, что термин «элегантность» со временем определённо изменила смысл, к которому она успела привыкнуть. То «элегантное» вечернее платье, что она выкупила у одного из известнейших брендов, казалось, скрывало её тело меньше, чем на пятьдесят процентов. Решив оставить мысли о прошлом и не погружать себя в тоску, девушка поставила ногу на край кровати, натягивая капроновые чулки с кружевом у самых бёдер. Признаться, выглядело довольно эффектно, ей нравилось. Ткань платья разлилась по телу эбонитом. Оно безошибочно подчёркивало практически всё, что ей досталось от восемнадцатого века. Как широкие бёдра, так странно сочетающиеся с небольшими ляжками. Несмотря на занятия спортом, основательно строение своего тела она изменить не могла. Большая для её телосложения грудь, неудобная в настоящем практически ни в чём. Во времена её рождения она была идеальной, невероятно завидной женой. Самым главным в женщине тогда было умение как можно больше и продолжительнее рожать наследников. Оттого в моду вошли широкие бёдра и пышная грудь, не только для кормления, но и для «услады глаз». Тонкая талия в большей части была следствием тех же тренировок. Её рост одним лишь чудом был выше, чем рост среднестатистической женщины её года рождения, за это нужно было отдать должное высокому отцу. Думая о том, как сильно сексуализировалось раньше женское тело, почему-то едко усмехнулась. Сейчас изменилось не сильно многое. Но платье ей нравилось. Приятный пастельный мягкий оттенок тёмных тонов, глубокое декольте и разрез от правого колена в самый пол. Длинный рукав с левой стороны, оголяющий плечо с противоположной. Холод драгоценных украшений кусает мягкую кожу шеи, холодит запястья. Но в зеркале смотрит как на чужую, думает, что это странно. Как давно не выбиралась вот так куда-то? Как давно не одевала платье? Как давно была с ним? Почему-то эта мысль кажется абсурдной на фоне прочих, но вызывает какую-то другую тоску. Закрывая глаза неожиданно для себя вспоминает их недавнюю встречу. Горячие руки, касающиеся так нежно, словно она самая хрупкая и драгоценная вещь на этой планете. Мягкий взгляд. Успокаивающий голос. Хочется ударить себя, силой отдёрнуть, отпугнуть, выругать. По лопаткам гуляет сквозняк, ворвавшийся из открытого окна. Съёжившись особенно резко ощущает потребность в тепле, от отвращения кривится. Хотелось бы остервенело кусать губы, но на них темнеет матовая помада, не хочется портить макияж и выдавать своё волнение. Уже спускаясь в машину Амелия проверяет сумочку на наличие необходимых вещей. Они едут с ночёвкой, обязательное правило вечеров, проводимых на территории Виллиама. Некоторые несомненно откажутся и уедут в ночь, но она, несмотря на всё отвращение к этому дому, традиции предавать не намерена, а потому главным атрибутом в небольшой сумочке считает только наличие сигарет и зажигалки с парочкой платков. Опыт показал, что алкоголь не на всех действует одинаково, и некоторых эмоциональных личностей приходится почти буквально оттирать от слёз в туалете. Учтивый водитель открывает дверь, здороваясь со своей временной хозяйкой. Они едут в тишине, тотальной, но таково было её требование к любому водителю с кем она работала. Тишина — лучший друг того, кто постоянно пропадает в своих мыслях. Именно в них и погружённая американка смотрит на вид, проплывающий за окном. Дорога давно знакома, пожалуй, смогла бы пройти её пешком, даже сократив этот путь на неопределённый период времени. Ехать они будут около часа, уезжая от города в леса, в направлении к резиденции, которую в округе принято считать одной из достопримечательностей, доступных единицам. Остальные посмотреть на это чудо могут только со стороны. На участок не пускали кого попало, и даже работники и официанты проходили настолько суровый доскональный контроль, что отбирать кандидатов начинали чуть ли не за месяц до начала мероприятия, в этом Виллиам был непоколебим.Особняк Виллиама.
Приёмный зал.
Родительский дом встречает шикарным убранством и обилием знакомых лиц. Кто-то приветливо махает рукой, кто-то здоровается, салютуя бокалом с дальних частей зала. Её появление моментально приковывает взгляды, привлекает внимание. Шумно, несмотря на то что народу здесь и правда собралось не так много, как могло бы. В их широком обществе есть определённые «слои», к общему удивлению сегодня они неизвестным образом переплетались. Советники и Судьи, члены ЕС и NATO, а что важнее, здесь русские, вот уж чего она точно не ожидала от этого мероприятия. Заметив некоторую дезориентированность из толпы неспешно показался хозяин роскошного особняка, держа под руку свою супругу. Холодный взгляд словно кнут, рассекает воздух, пролетая совсем рядом с лицом виновника множества ночных кошмаров. Амелия его не боялась, но совершенно точно ненавидела. Так же сильно, как и любила. Где-то очень глубоко, погребённая под руинами собственной души, теплилась надежда на то, что родители любили своих детей. — Amelia, darling, you have arrived! We were beginning to think that you would not honor us with your presence, — звучит грубовато, но по мягкому взгляду матери можно понять, что ничего плохо женщина сказать вовсе не хотела. Наученная дворцовыми интригами и массой обсуждения, крутящихся вокруг супруги Советника, просто привыкла вести подобную игру со всеми, даже с собственной дочерью. — What are you saying, I couldn’t miss the long-awaited congress. Today is such a diverse society. I'm sure the evening will be great, — придерживаясь подчёркнуто делового тона обожгла холодным взглядом. Женщина заметно стушевалась, но взгляд не отвела. Их разговор привлёк не меньше внимания. Слухи о непростых отношениях в этой семье давно разошлись туда, куда им попадать не следовало. — We will try to do everything to please our dear guests, — решив, что пора заканчивать этот неловкий разговор, Виллиам чуть склонил голову, в знак уважения и повёл супругу дальше по залу, встречать новоприбывших гостей. Оставшись в долгожданном одиночестве американка поспешила скрыться от пристальных взглядов в толпе, смешаться и притаиться. Особенная ненависть к таким мероприятиям была как раз из-за того, что большая часть забывали о нормах хоть какого-то приличия. Особый алкоголь развязывал руки и языки. Распускал умы, скованные тугими цепями правил. Никто не отменял их, а уж тем более не поощрял непослушание, всё же здесь были почти все Советники, когда-то самолично подписавшие закон неприкосновения. Это было то самое правило, которое никто не решался нарушить. То, что сковывало множество рук от начала отношений и семейной жизни. Зато, как не единожды утверждал отец, подобное решение помогало спасти новоиспечённых наследников от совращения и надругательств. Особенно это касалось женских персон. Амелия застала то время, когда взошедшую на престол молодую девушку готовы были с руками и ногами оторвать. А иногда ещё хуже. Иногда не спрашивали, хочет ли она этого. Попасть насильно под чьё-то покровительство — дичайший и самый большой ужас женщин того времени. После закона это было невозможно.«Закон «Неприкосновения» гласит о том, что любая из стран, официально провозглашённая (-ый), не имеет права вступать в контакты с себе подобным без связи душ. Только наречённые и связанные Советом могли позволить себе близость. Неповиновение закону или попытки силой принудить к связи караются лишением крыльев (при наличии) и заточении в Пустоте на триста лет.
Связь без согласия партнёра или по принуждению карается казнью.»
Этот текст помнился так хорошо, словно грозный голос отца зачитывал его буквально вчера. После принятия этого закона множество жизней разрушилось. Все «временные» отношения, длинной в пару лет, начали пропадать. Поубавилось сплетен, прибавилось одиночек, не желающих заводить полноценных отношений и создавать семью. Наследников почти не осталось, всё стремительнее разрастался средний возраст стран. Дети перестали рождаться ввиду отсутствия официально провозглашённых пар. Стоя на небольшом балкончике, скрывающем от общей массы щурясь наблюдала за обществом. Разговоры, громкий смех. Бесспорно большая часть из них этой ночью найдут себе кого-то, с кем непременно переспят. Возможно это окажется тот, с кем они спят регулярно, вот уже не первый десяток лет. Законы действуют лишь для тех, кто попался, пока тебя не поймали — делать можно всё, что жаждет сердце. Гуляя глазами по залу голубая радужка едва заметно мерцает от переливов лунного света. Заметила знакомую картину. Слишком знакомую. В окружении небольшой компании, стоящей полукругом в отдалённой части зала общались русский с немцем. Что-то в душе болезненно заныло от того, какой непробиваемый холод стоял между ними. Цепкие глаза, высокомерные жесты, сухие ответы. Кажется они говорили лишь для видимости поддержания беседы, даже не из вежливости. Компания вокруг будто и не замечала ничего необычного. Какая-то молодая девушка, кажется южная страна, бегала глазами от одного к другому, что-то нашёптывая своей подруге. Они смущённо хихикали, а Амелия болезненно отметила, что смешного ничего нет. В какой-то момент парни столкнулись глазами, задержались так на несколько секунд. Было в этом что-то до дрожи осторожное, осознанное. Они словно одними глазами старались напомнить друг другу о чём-то. Вернуться хоть на мгновение в то время, когда всё было иначе. Немой разговор, понятный лишь тем, кто знал, когда-то они были близкими друзьями. Она помнила. Будто наяву видела этих маленьких мальчиков, что так трепетно держала в ряде самых тёплых воспоминаний…Царская Зимняя Резиденция.
1940 год.
Звонкий мальчишеский смех пронёсся по всему залу, отражаясь от высоких стен и потолков отдаляющимся эхом. Два маленьких ребёнка остановились, заворожённо осматривая просторное помещение, в которое забежали случайно, увлечённые игрой. Шикарные золотые фрески, украшенная блестящими камнями люстра, драгоценные, необычно большие картины и пианино, одиноко стоящее в дальнем углу. Не сговариваясь мальчики переглянулись и хотели было покинуть зал, но один из них, чью макушку украшали растрёпанные тёмно-каштановые волосы, остановился, прислушиваясь и с интересом вытягивая голову. — Was machst du? — тихо, еле слышным шёпотом спросил младший на родном языке. Они друг друга понимали, но язык знали не так хорошо, чтобы общаться на каком-то одном. Подошёл ближе, как бы невзначай прячась за спину старшего друга и высовывая светлую макушку осмотрел зал. — Энергия. И запах. Как у тёти Саши, — не переставая выискивать что-то глазами в ответ прошептал мальчик на русском. Когда первые клавиши пианино плавно опустились, выливаясь мягким звуком, они оба вздрогнули. За пианино сидела девушка в длинном, чёрном как сама ночь платье. Сидела спиной, а потому не было видно лица. Пальцы ласково касались клавиш, выливаясь в просторный зал спокойной мелодией, что казалась печальнее из-за расстроенного пианино. Когда немец дёрнул его за плечо, парень не вздрогнул, пристально лишь сверлил глазами худую спину и открытые лопатки. Ему явно не было страшно, в отличие от друга, искренне желавшего побыстрее покинуть зал. — Идите сюда, — её ласковый, знакомый голос успокоил обоих. Заставил свободно выпрямиться, расправив плечи, выдохнуть почти с блаженством. Внимательные женские глаза посмотрели сначала на одного, потом на другого. А пальцы неотрывно играли, не ошибаясь ни в одной клавише, — Что вы тут забыли? — Wir spielten… — тихо начал младший из них, склонив светлую голову, чтобы не смотреть в глаза. — А нам нельзя? Это дворец моего отца! — сжав руки в кулачки буркнул парень. Он не злился, но лучше будет нападать, чем сопливо опускать голову и извиняться. Девушка посмотрела на него сдержанно, холодно, стало не по себе. — Этот дворец твоего деда, Руслан, — обращение в полном имени ему претило, так его звал только отец, и только когда был недоволен. Её взгляд смягчился смотря на его виноватое лицо и нахмуренные брови, как бы в отрицании своей вины, — Герман, ты знаешь, что скоро прилетит твоя мать? — мальчик грустно поднял на неё глаза, а после так же резко посмотрел на своего друга, встретившись с его, хмурим и грустным взглядом. — Я не хочу уезжать, — не страшась присутствия взрослого, немец порывисто обнял своего друга, в попытке не дать слезам выступить на глаза. Руслан всегда ругался на него за эмоциональность. Несерьёзно, но ругался. Его русский был коверканным, нечётким и грубоватым, но сам порыв настолько тронул сердце, что старший не раздумывая обнял в ответ. — Я не хочу, чтобы ты уезжал, — честный ответ. Амелия улыбнулась грустно, словно что-то эта сцена ей напомнила. Такие маленькие, но так отчаянно к друг другу привязавшиеся.Кто бы знал тогда, что приезд матери, как сквозь гром среди ясного неба, навсегда расколет не только их дружбу, но и хрупкий детский мир.
Особняк Виллиама.
Балкон приёмного зала.
Касание плеча посылает дрожь по всему телу. Жадно всматриваясь в золотые глаза девушка сглатывает, стараясь как можно скорее сбросить наваждение от воспоминания. Русский уже давно закончил свой разговор и теперь стоял прямо перед ней, закрывая собой от всего мира, оставляя за спиной и тяжёлыми декоративными шторами. Он смотрит с лёгкой ухмылкой, слегка напоминающей зловещий оскал. Но прикосновение его в противовес мягкое, трепетное. Заметив её взгляд рука моментально опускается, словно он и не касался вовсе. Почему-то отойдя от своего воспоминания она смотрела на него как на совсем другого человека. Не могла поверить, что он так изменился. Не могла поверить, что тот маленький мальчик, злобно хмурящий брови теперь смотрит на неё с высоты своего роста, что под тканью рубашки напряжены стальные мышцы, вместо хрупкого тела. Засматриваясь на него совершенно бесстыдно она выдохнула чересчур серьёзно, едва потерянно. — Ты так повзрослел, — его внимательные глаза утратили остатки смешинок, став непроницаемо серьёзными, тяжёлыми, как у его отца когда-то. В горле застрял странный ком, мешающий говорить, в голове до невозможности странные мысли. Руслан едва улыбается, видимо улавливая замешательство на женском лице. — Только заметила? — звучит почти обиженно, как-то досадно, Амелия закусывает губу, отворачивая голову. Знает, они не поднимают эту тему уже очень давно, при всём его желании. — Рус, ты же знаешь я… — голос ломается, она отходит к перилам, желая спрятаться от этих глаз. — Знаю Саш, всё знаю… — его губы кривятся в какой-то болезненной улыбке, полной презрения, то ли к самому себе, то ли к окружающему миру. Он подходит к ней, осторожно встаёт рядом, но на вид не смотрит, опираясь копчиком о перила смотрит в зал, следя за тем, чтобы их уединение не прервали. — Не знаешь… Не всё… — в горле сухо, неприятно колет в груди, откуда-то из глубин души поднимается обида. Обида за отнятое время, за отобранную возможность и шанс на счастье. Смотреть в его сторону больно, почти мучительно, как бы не хотелось, она не посмотрит. — Так расскажи, — грубо, прямо, лезвием в самое сердце. Медленно закрывая глаза сжимает губы, сдерживает подступившие к горлу слёзы. Как бы она хотела. Сколько раз и сколько лет подряд она горела желанием открыться, рассказать ему, почему так поступает. Но не может. Боится? Волна гнева на саму себя, его пристальный, болезненно внимательный взгляд. Резкий разворот и глаза в глаза. — Мне нельзя тебя любить. Как бы сильно я не хотела…