Особняк Виллиама.
Балкон приёмного зала.
Её глаза смотрят с сожалением. На губах ядовитая усмешка, презрение. Она презирала себя, ненавидела. Поддалась эмоциям, сделала больно, знала это наверняка. Этот мужчина всегда чутко реагировал на любой холод с её стороны. Да, именно сейчас она начала его воспринимать как мужчину. Несчастного от её холода, но сильного и достойного. Он смотрел в глаза всего пару секунд, прежде чем вернуть глаза к залу. Следить за танцующими парами и отстранённо думать, что же могло произойти в его жизни не так. Сжимает челюсть до ноющей боли, складывает руки на груди. Он помнит её другой, тянущейся в ответ, робко принимающей ухаживания, смущающейся от разницы в возрасте. Она позволяла себе таять рядом с ним. А потом закрылась, окатив ведром ледяной воды. Русский хмурит брови так же, как в детстве, обижается, злится, но упорно молчит о своих чувствах. Амелии искренне хотелось извиниться перед ним. Что-то изменить, исправить, но умение расставлять приоритеты всегда говорило само за себя, не позволяя раскрывать то, что слышать было не нужно. И вот вновь между ними эта напряжённость как несколько лет назад, когда он, вспылив, поднял эту тему вновь. Наученная печальным опытом и множеством показательных примеров, держалась она отстранённо и холодно. — Ты давно знал, что это невозможно, — очередной болезненный выстрел, моментально дошедший до цели, его губы едва заметно дёрнулись, то ли в призрении, то ли от сдержанной боли. Смотрит уверенно, а в голове только и пульсирует: «прости, прости, прости…». Делать больно не хочет, но раз за разом отталкивает, спасает, удерживает от совершения очень глупой ошибки. — И что предлагаешь? Сердце себе вырвать? — он явно хотел продолжить гневную тираду, высказать ей, вновь попробовать достучаться. Но каждый раз спотыкался о слова, которые она когда-то сказала: «Я не могу воспринимать тебя как мужчину, ты этого не изменишь». Злился так сдержанно, что не знающий его даже не понял бы эмоций, что выдавали напряжённые мышцы и крепко сжатые кулаки. Энергия сгущается, вместе со злостью мешается обида, тоска и тяга. Она знает, конечно же она всё знает. Американка сжимает губы, многолетний опыт не даёт выйти из себя, потерять живьём влитую маску. — Возненавидь меня, — предложение глупое, она и сама это прекрасно знает, что он не сможет, что сама не смогла бы. Однако попытаться хоть как-то разрядить обстановку очень хотелось. Голос ей был спокоен, словно и не было этого эмоционального порыва. Словно они просто беседовали о погоде. Он даже не поворачивается, хищно скалит белые клыки, отвечая особенно разочарованно. — Разве отцу это помогло? — теперь уже его пуля попала точно в яблочко. Девушка на мгновение изменилась в лице, смотря на него несколько секунд с такими смешанными эмоциями, что сама в себе разобраться не смогла бы. Отвернулась, изучая глазами ночной город на горизонте. Сравнение с их ситуацией пугало похлеще любого ночного кошмара. — На како- — она хотела оправдаться и ответить хоть что-то, но он резко перебил, схватив за плечи и стремительно развернув к себе. Руслану пришлось наклониться, чтобы заглянуть в её небесно-голубые глаза. Чтобы она видела эмоции. Чтобы он их видел. — Если нельзя, почему тогда Кан любит? Почему он прекратил, а ты нет? — по телу прошлась холодная волна негодования. Знал. Он всё знал. Сглотнуть получилось громче, чем хотелось бы. Её шок ничем не выдавался, она знала это наверняка. Но Руслан понял её эмоции безошибочно, — Ну конечно я знал! — отпуская и отходя на несколько шагов его тон показался оскорблённым, — Пересекать несколько границ окольными путями ради «деловой встречи»? Он вёл себя так же, как они когда-то. Слишком легко было понять, что счастливая мордашка брата и ежечасно пересекающий границу канадец связаны напрямую. — Не выглядишь разочарованным от этой новости, — возможность перевести тему показалась ей спасением, она безошибочно задала такой вопрос, который помог бы избежать дальнейшего соприкосновения с неугодной ситуацией. Но настороженность от того, к чему они неожиданно перешли выдавалась явно. Пусть брат злится на неё сколько угодно, но она будет оберегать его так, как делала это всегда, в тайне. — А должен? Он слишком любит брата, чтобы сделать ему больно. Я не верю, что это был он, — они безошибочно думали про один и тот же день. Видимо воспоминания ему не нравились, ведь раздражение стало слишком явным и очевидным. Однако русский говорил доверительно, несмотря на неразбериху в их отношениях, старые воспоминания так просто из головы не испарялись. — Кан не делал этого… Но меня напрягает, что после пометки Советом он суётся под удар своими необдуманными действиями. Слишком многие догадываются, а ещё хуже, что некоторые знают, о его привязанности, — не столько раздражение, сколько беспокойство. Русский это заметил, едва заметно усмехнулся, наконец уловив то, что она не упустила возможности сменить гнетущую тему. Он знал, что между его братом и братом Амелии давно сыпались искры. Ещё с подросткового возраста, на войне и после. Однако после смерти отца канадец отдалился так же, как и она. Ничего не сказал, ничего не объяснил. — Ваш отец не даст им быть вместе, — он был прав, и американка это очень хорошо знала. Отец давно пригрозил им обоим, что кандидатуру либо подберёт сам, либо не позволит быть ни с кем. Пожалуй, это была одна из немногих причин, по которой они в таком возрасте не обладали никакими глубокими связями. Однако в голове что-то громко щёлкнуло, и Аме, поддавшись неожиданному порыву, резко повернулась к нему. — А ты? — он повернул голову в ответ и девушка неожиданно для себя поняла, как близко находились их лица. Его горячее дыхание опалило несколько прядок волос и кожу на лбу. По телу прошла едва ощутимая дрожь от того, что его плечо прижималось к её, такому маленькому, на фоне большого мужского тела. Было в его глазах что-то потаённое, спрятанное под ворохом мыслей, которые он никогда не открывал. — Он счастлив, смеётся так чисто, что сердце сжимается. Горит так ярко, будто впервые узнал, что за спиной у него есть золотые крылья. Да, как главный опекун, благословил бы. У нас в народе есть такая поговорка: «сердцу не прикажешь». Оно выбирает не из холодного расчёта, — в душе резко стало вновь нестерпимо больно, обидно и колко. Она хотела извиниться перед ним, но это значило бы, что она небезразлична. Отводя глаза в сторону зала девушка прочистила горло, отступая от собеседника на несколько шагов. — Спасибо, — последний раз проведя глазами по его лицу она замерла. Уходить не хотелось, а было нужно, почти необходимо. Обмен взглядами был для них не озвученным разговором, немым, но таким важным, что сжималось сердце. Неожиданно что-то решив, Руслан было подался вперёд, к ней навстречу, но Амелия вздрогнула и отпрянув поспешила скрыться в зале. Ей в спину был устремлён тяжёлый, задумчивый взгляд. Что за секреты она уносила в этом обречённом взгляде?Особняк Виллиама.
В одном из кабинетов.
Цепляясь за крепкие плечи он потерянно выдыхает куда-то в мягкие, ласкающие волосы над самым ухом. Большие пальцы цепляют его бёдра, усаживая на край стола так трепетно, будто он был фарфоровым и мог разбиться от любого неосторожного касания. Казах втягивает воздух, запуская пальцы в волосы на затылке партнёра. Канадец тяжело рычит ему в шею, гортанно, грозно. Дёргая чужие бёдра ближе оставляет несколько смазанных поцелуев. Ведёт мокрую дорожку к челюсти, чтобы прикусить тонкую кожу на кадыке. Поддавшись давно потаённому желанию они сбежали почти сразу, как увидели друг друга в том зале. Эти яркие глаза одурманивали. Холодные пальцы, цепляющиеся за горячую ладонь так осторожно, чтобы никто этого не заметил, будоражили всё существо. Все мнимые и мысленные стены, что мужчина так тщательно выстраивал, рушились под мягким толчком этого нежного взгляда. — Ты меня с ума сводишь, — гортанный голос вызывает смешанную бурю эмоций. Дыхание, только-только восстановившееся, сбивается вновь. Сдерживать тихие стоны становится всё труднее. От его слов внутри всё переворачивается, с грохотом разваливается. Эта нега, томимая столько лет под гнётом неодобрения и одиночества, сейчас кажется невозможной, доводит до исступления. — Если нас услышат… — едва он успевает подать голос, как старший моментально оторвавшись впивается в губы так напористо и требовательно, что остаётся лишь охватить его шею безвольными руками, прижать к себе сильнее. Хотя куда уже ближе. — Мне придётся кого-то убить, — он смеётся, и его грудной смех заводит не хуже гортанного рычания от возбуждения. Каз мягко касается его щёк и жмурится, чувствуя потерянность. Он знает, его защитят, не дадут в обиду, но слёзы наворачиваются на глаза сами собой, он даже не пытается их унять или вытереть, знает, его никогда не упрекнут по этому поводу, — Mon amour, не плачь. Я не позволю никому прикоснуться к тебе. Никогда. Слышишь? — большими пальцами вытирая слёзы канадец мягко целует его лоб, гладит спину, пропуская руки под золотыми перьями. — Спасибо… — когда он прячется у него на плече мир тускнеет, теряя прежние краски. Недобрые воспоминания укрывают колючим одеялом, впиваясь в стенки мягкой души. Он ненавидит себя за то, что каждый раз когда у них наконец-то появляется призрачная возможность одиночества, он всё портит. Своей чувствительностью, слезами, эмоциями и страхом. Искренне и честно ненавидит. Знает, что Кан никогда не станет давить, как бы сам не хотел, никогда не перейдёт границы дозволенного. Успокоит, утешит, защитит. Так же, как сделал это тогда. Ласковые поглаживания замирают на его спине, превращаясь в полноценные объятия. Он жмётся как можно ближе, зарываясь носом в плечо накрывает их своими крыльями. Они не такие большие как были у отца или есть у старшего брата. И уж точно не такие большие, как у сестры канадца, но их тепла и мягкости хватает им двоим. Хватает, чтобы спрятаться за ними от всего мира как за куполом. Старший мягко касается пальцами у основания, вырывая из казаха резкий выдох. Внутри язвительно хихикает какой-то чертёнок. Нет, он вовсе не хотел снова вернуться к тому, на чём они остановились. Просто знал, что это отвлечёт его от самобичевания. Отрываясь и заглядывая в глаза, в них читалось смущение и лёгкая, игривая радость, от горечи прошлых воспоминаний ни осталось почти ничего, кроме неприятно щиплющих глаз. — Так лучше, — Каз отвёл взгляд вниз, боясь пересекаться с ним глазами. Они знали друг друга уже не один десяток лет, но сколько не хотели, не решались перейти граней личных границ. Что уж говорить, они позволять объятия себе начали только после десяти лет дружбы. Когда Кан, отбросив принципы и все уговоры всё же вернулся к их потерянному общению, они начали сближаться охотнее и быстрее. Будто понимали, что всегда есть вероятность, потерять то немногое, что они смогли вновь обрести. Ловя себя на странных мыслях, казах вспомнил о том, что старший с большей вероятностью до сих пор возбуждён. Бегая глазами по полу кабинета, он почему-то решился сделать то, чего раньше не делал, осторожно скосил глаза на вздыбленную ткань брюк. Щёки покраснели ещё больше, дыхание снова сбилось. Голову заполнили невероятно развязные, пугающие и одновременно притягательные мысли. Боясь передумать, и вновь закрыться, он протянул руку и слегка, едва ощутимо сжали возбуждённый орган через плотную ткань. Канадец едва не подавился своим стоном, не ожидая подобных действий. Каз замер на несколько долгих секунд, изводя себя мыслями о том, насколько твёрдая плоть, насколько он горячий и как ему выпутаться из этого в случае, если испугается действовать дальше. Но вот он, набравшись смелости, поднял глаза, жадно смотря за чужими эмоциями. В нём вдруг промелькнуло столько потаённого желания видеть, что он сам на пару секунд потерялся в новых ощущениях. Неторопливо проведя несколько раз пальцами вдоль возбуждения парень с жадностью запоминал, как Кан закатывает глаза от удовольствия, как сжимает борт стола до треска. Он чувствовал пульсацию, чувствовал что его касания оказывают какое-то невероятное удовольствие, словно все эти сто с чем-то лет Каз был единственным, кого этот мужчина по-настоящему желал. Голова гудела от переполняемых эмоций, думать было тяжело, глаза накрывала пелена. Канадец тяжело выдохнул, опуская темнеющие глаза на сидящего перед ним парня. С каждой секундой сдерживаться становилось невыносимо труднее. Эти тонкие пальцы одним касанием, даже через ткань, сводили его с ума. Предвкушение дальнейших ласк проедало плешь в воображении. Сжимая до трепетной боли чужие бёдра он прорычал в самые губы. — Остановись… — когда Каз, заворожённый этим зрелищем, едва приподнял голову встретившись с чужими глазами к чёрту пошли остатки самообладания, — Каз я не смогу себя сдержать, — на этот раз более грубо, сжимая шаловливую руку, сдержанно касающуюся там, где этого хотелось бы больше всего. — А если… — они оба замерли, испуганно раскрыв глаза. Каждый почувствовал одно и то же, и эти чувства так сильно отрезвили, то младший отдёрнулся, пряча крылья за спиной. Будто они могли их как-то выдать. Прямо за дверью, в их коридоре и на их этаже были голоса. Ужас в глазах младшего придал канадцу трезвости, моментально отступив и стянув его со стола. Он смотрел на дверь напряжённо, словно ожидая, что вот-вот сюда кто-то войдёт. И она вошла. Стремительно закрыв за собой дверь сложила руки на груди, смотря на брата так, что желание казнить его прямо сейчас было почти физически ощутимым. — If it weren't for me who came here, you both would have already lost your heads. Oh, yes, Kaz would have had his wings torn out first, and then executed, — упомянутый в гневных словах американки не видел лица своего любовника, но чувствовал по сжимающей его запястье руке, что тот злится. Канадец прятал его за своей спиной, как бы заранее защищая, даже от словесных нападок. — Do you want me to thank you? — обстановка накалялась, их напряжение чувствовалось кожей. Казалось, они сейчас набросятся друг на друга и разорвут на куски. Амелия заметила его, или почувствовала страх, что было более вероятно, но в следующую секунду обратилась уже к нему. — Каз вернись в зал, Белла тебя искала, — она сказала на русском, вероятно делая акцент на том, что обращалась именно к нему. Названый едва посмотрел на Кана, но тот лишь безмолвно отпустил его руку подоткнув к двери. Брат и сестра не разговаривали, пока он не покинул кабинет. Когда дверь закрылась, отрезая его от кабинета, захотелось скатиться по двери, зарычать, кого-то ударить, или хотя бы взмыть в небо, чтобы просто спрятаться от этого чувства нервозности. В груди болезненно ныла тревога. Он не знал Амелию так хорошо, как знал Кан, и радостным он от её появления не выглядел. Нервно потирая руки, он решил в целях безопасности найти старшего брата. Он эту женщину знал. Знал очень хорошо.Особняк Виллиама.
Гостевая спальня.
Русский заталкивает ничего не понимающего немца внутрь так грубо, что он от неожиданности с болезненным выдохом падает на кровать. Моментально закрывая дверь он прислушивается к голосам за дверью и стремительно направляется к сумке со своими вещами. Он знал, зачем сюда ехал, знал, что это сборище сыграет ему на руку. Потирающий копчик бывший друг еле как поднимается с кровати, отряхиваясь и с непониманием оглядываясь вокруг. Спальни выделили им всем сразу по приезду, чтобы оставить вещи и отдохнуть с дороги, если того желают. Только вот, что ему сейчас делать в этой, он не представлял даже примерно. Энергия раздражения, что серыми волнами исходила от русского ему не нравилась, но была знакома. Эти нервозные, резкие движения выдавали злость, а не панику. Значит он был уверен в том, что делал. — Warum hast du mich hierher gebracht? — он говорил на родном наречии, не желая идти на уступки и прекрасно помня, что русский этот язык понимал не хуже своего. Поправляя рукава, как бы в пренебрежительном жесте, парень подошёл ближе, пристально изучая сосредоточенное лицо. — Помнишь инцидент с моим братом? — не отрываясь и лишь сильнее хмуря брови спрашивает русский. Сначала ему этот вопрос показался странным, конечно помнит! Особенно то, как сильно ему влетело от ЕС за то, что пришлось вновь связываться с русскими. Герман несколько раз моргает, а потом лицо приобретает серьёзность, да, теперь он начинает понимать. — Ja. Ein angriff im alten bunker meiner mutter, von dem niemand wusste, dass er existierte, — быстро вытаскивая одну тонкую папку большая рука протягивает документ собеседнику. Осторожно забирая, он быстро подмечает, что подписано всё от руки, и печати стоят советские, — Was ist das? — Знал. Я даже не удивился, когда нашёл у него записи об этом месте. Только знаешь что странно? — немец непонимающе вздёрнул на него голову, — Половина текста на немецком, — воздух выбило так быстро, что он едва заметно приоткрыл рот от шока. Совместное ведение дел было большой редкостью в их обществе. А особенно между двумя сильными, могущественными странами. Между двумя параноиками. Было в этом что-то странное. — Willst du sagen… — порывисто опуская голову и открывая папку он наткнулся на почерк, который не перепутал бы ни с чьим другим. Записи прерывались и продолжались то на русском, то на немецком. Однако суть была неотрывной, словно они менялись и писали по очереди, — Es war nicht nur der bunker meiner mutter… — А не знали о нём потому, что записи довоенные. Это был не военный бункер Гер, — внутри что-то с оглушительным треском перевернулось, не желая вставать обратно. Мысль доходила до него медленно, словно сознание решило оттянуть момент принятия всей ситуации. Они вели дело, о котором не знал Высший Совет. Дело, из-за которого записи прерываются так резко, будто это была не просто маленькая шалость. — Was hätten sie entdecken können, dass sie selbst unter Androhung der Todesstrafe dem Rat nicht Bericht erstattet hätten?