Особняк Виллиама.
Гостевая спальня.
Комната стремительно погружается в тишину. Говорить не хочется, обмениваться бессмысленными фразами, чтобы разобраться в том, во что впутываться нет никакого желания. Когда-то давно они любили «расследовать» тайны. Бегали по большой библиотеке, надеясь найти в одной из полок книгу-рычаг, открывающую потайные ходы к сундукам с сокровищами. С возрастом начинаешь понимать, что «сокровища», которые ты находишь, восторга не вызывают. Иногда и вовсе, пугают. Смотря на все эти документы невольно думаешь: «А не сжечь ли это всё одним большим пожаром?» Испепелить все тайны и усыпать этим пеплом розы в небольшом саду Петербургского дворца. Мягкая улыбка трогает губы при мысли об этом месте. Когда-то они были близкими друзьями, бегали по дворцу ночами, прятались от нянек и прислуги, напакостничав, злорадно хохотали. Наперегонки бежали к парадным дверям в главном зале, когда приезжали родители или их близкие друзья. В настоящем эта дружбы давно уже утратила последние краски. Закурив прямо в комнате, русский задумчиво зажал сигарету между большим и указательным пальцами. Осматривая постепенно тлеющую бумагу в голову полезли мысли. Немец сидел на краю кресла, закинув на собственное колено обтянутую тёмными брюками ногу. Недовольно сверля курящего глазами, он в который раз отметил, что этот запах просто нестерпим. В какой-то момент дышать стало совсем нечем. Мужчина вскочил со своего места и, размашисто шагая, прошёл к окну. Открывая форточку и впуская ночную прохладу, позволил себе вдохнуть полной грудью. Отсюда чудеснейший вид на сад, спрятанный за величественным особняком. Англичанин явно знал толк в красоте. А обладая достаточным количеством денег, в роскоши себе не отказывал. Стоит ли говорить, что многие страны, пусть и входили в чисто «значимых», подобного себе позволить не могли. Каждый этаж был воссоздан дизайнерами из мебели на заказ, с роскошным, величественным садом. За которым требовался уход не одного садовника. У многих из предводителей были квартиры в одном из самых любимых своих городов. Или небольшой домик где-то в глуши. Но эта роскошь для тех, кто обладал возможностью без проблем туда добраться — крылатых. Странно, ведь где они, а где простые люди. Но даже в их мире всё было не так просто. Задумавшись парень и не заметил, что замер у окна, сверля взглядом подушку на кровати. — И давно ты стал таким задумчивым? — охрипший от сигаретной затяжки голос и чуть прищуренный заинтересованный взгляд. Красноглазый моментально стёр с лица неосознанно вырвавшиеся эмоции, разрывая умиротворённую атмосферу слега раздражённым голосом. — И давно ты стал таким разговорчивым? — у него был смешной акцент, на этом языке он говорил крайне редко, лишь по острой необходимости. Русский растянул губы в усмешке, зажимая сигарету в зубах. Она могла показаться недобрым и недовольным оскалом. Но немец его хорошо чувствовал. Он не злился. Параллельно, смеялся. — Я не становился, — прозвучало словно против воли. Отводя взгляд, мужчина утратил интерес к этому разговору. Но Герман неожиданно для себя подметил тот факт, что Руслан ответил на его вопрос. Поведя плечами и удивляясь сам себе, он посмотрел в сторону сада вновь. — Я тоже, — получив ответы на вопросы они замолчали вновь. Для обоих эта тишина была тяжёлой, неприятной, но разорвать её ни один не решался. Сигарета меж пальцев медленно тлела. Полупрозрачные всполохи дыма неторопливо ползли к потолку. Герман сам для себя заметил, что до этого дня они почти не разговаривали. После войны и смерти родителей их хоть какое-то общение сошло на нет. Окончательно испортилось, когда бывший друг вступил в ЕС. В их кругах общение с русскими презиралось и обрубалось на корню. Будто они были врагами народа, а не его мать когда-то. Было ли обидно? Он соврёт, если скажет, что нет. Несколько лет непрерывной дружбы, отчаянные попытки всё наладить и неминуемый, окончательный разрыв. После того инцидента, они начали общаться спокойнее, пусть и не без прежнего напряжения. Немец помогал, не скрывая деталей дела. Позволял беспокойному брату самостоятельно обследовать место. Что-то там было не так, от начала и до самого конца. И отсутствие каких либо улик его напрягало. Члены союза были решительно против сотрудничества, но Евес настоял на том, чтобы не мешали. Это решение повергло в шок не только самого Германа, но и остальных членов собрания. Ослушаться никто не посмел. — Как думаешь, что они там нашли? — прозвучало вымученно. Сигарета дотлела и стремительно опустилась в стеклянную пепельницу, стоящую на прикроватной тумбочке. Этот вопрос терзал их, мучил мысли, а догадок не было толком никаких. — Я не имею понятия. Но если сложить первоначальные факты, то они проводили какое-то личное расследование, — его акцент совсем не коверкал слова, как это часто делают те, кто на русском разговаривать не умеет. Руслан смотрел на него несколько долгих минут, а после поднялся и сделал несколько шагов на встречу. — Помоги мне разгадать эту загадку, hase, — Герман стремительно поднял на него округлённые глаза. Это слово, брошенное совершенно непосредственно, вызвало глубоко в груди волну трепетной ностальгии. Почему-то они улыбнулись одинаково глупо и неловко. После стольких лет отсутствия общения, просить об этом было рискованно и странно, но он просил, и был в ответе почти уверен. — И не страшно просить о таком у меня, bär? — темноволосый усмехнулся. Привычно тяжело хлопнул по плечу и тоже устремил взгляд в сад. «Нет, не страшно» — пронеслось в его голове уверенным, спокойным голосом. Не было смеха. В голову укоризненно лезли образы прошлого, воспоминания, после которых он развеивал все сомнения.Концлагерь
1942
Холодна зимняя ночь кусала оголённые части тела, пробиралась под лёгкую, изорванную одежду, царапала морозным воздухом тело. Широко раскрытые крылья укрывали три силуэта. Самый маленький — принадлежащий младшей сестре, так удобно расположившееся под боком. Чуть больше — насупившийся Устим. Скрутившись в ночных кошмарах грел сестру с другого бока. И больше двух предыдущих, но меньше самого старшего — Каз. С накрытыми тёмными тряпками крыльями и устало подрагивающими веками. Он не спал уже ни первые сутки, а как не пытался — не получалось. Сон не шёл, как бы крепко не зажмуривались глаза. Руслан его понимал, он истощён не только физически и морально. Отдавая всю накопленную за день энергию, приходилось греть остальных, не давая окончательно замёрзнуть. Пустые, стеклянные глаза смотрели прямо. Уперевшись спиной о хрупкие, потрескавшиеся доски сарая для пленных, парень сидел вытянув ноги вперёд и сложив руки по швам. Крылья, широко раскрытые, грязные, плотным полукругом с каждой стороны укрывали тех несчастных, кому повезло угодить в западню вместе с ним. Сбежать с ними Руслан не мог, был слишком истощён и пуст, на ноги едва мог встать, не то что лететь. Братья с сестрой наотрез отказались уходить в одиночку. Вот они и сидят все вместе. Русский не набирается сил, потому что должен оберегать это упёртое скопище, а они не могут уйти, потому, что Каз не вытянет обоих, и уходить без старшего брата страшно. Отец бы голову им открутил если бы сами явились со словами о том, что оставили его там. Сколько раз они бывали в таких местах после начала войны и не счесть. Будущий наследник слышал как солдаты шептались, якобы на детей Иосифа велась особая охота. Было в них что-то особенное, главной их надобное. Зачем конкретно — никто не знал и даже разговоров таких поднимать не решался. Но то, с каким диким фанатизмом за них боролись фюреры наводило на мысли, что толика правды в словах солдат явно была. В памяти всплыл свежий образ одного такого, как раз благодаря ему они тут и сидят. Был у него особый фетиш на отлов. Его за это прозвали «Raben-Kannibale». С немецкого трактовалось так: Raben — Ворон, Kannibale — Каннибал. Ворон — из-за тёмной фюрерской формы, отдалённо напоминающей вороново крыло. Каннибал — потому что будучи тёмной птицей, отлавливал принципиально крылатых, напоминающих птиц. Хоть в чём-то фантазия немцев вылилась правильно. Было около четырёх часов, если его рассудок окончательно не был утерян. Птиц здесь не было, только сурово завывал метель, заметала снегом стены и заборы, едва не попадая в их скромную обитель. Чёрные, как смола прутья решётки пропускали меж себя тусклый лунный свет. Один плюс от зимы, вокруг так светло, что любая тень заметна. Его слух оставался идеальным, годы тренировок прекрасно подсказывали, что и как следует отключать при истощении, чтобы всё ещё представлять собой что-то по ценнее куска безжизненного мяса. Когда шаги по снегу стали приближаться в их сторону он едва ощутимо коснулся среднего брата, привлекая его внимание к этому звуку. Энергию, средний, из находящихся здесь братьев, чувствовал острее, а потому озадаченно нахмурился, не сводя глаз с тени, медленно приближающейся к решётке. Невысокая фигура обтянутая знакомой тканью замерла у прутьев. В темноте не было ничего заметно, но Руслан физически чувствовал, что на него смотрят. Тень качнулась, вынула что-то из-под ткани, и тихо-тихо защёлкала ключом в замочной скважине. На удивление её не услышал ни Устим, едва только повернувшийся, ни мирно сопящая Белла. Каз подскочил, но замер, так и не сдвинувшись с места, когда фигура стремительно метнулась внутрь и махнув рукой указала парню на выход. Он не послушал, но и нападать не стал. Когда она потянулась к спящей девочке, русский, превозмогая боль сжал её запястье, вовсе не больно, но желая привлечь внимание. Тень едва откинула капюшон, под ним сверкнули ярко-голубым глаза, болезненно кольнувшие молодое сердце. Зима. Сама зима обратилась в человеческий лик и пришла за ними. Неужели он не справился? Неужели они вот так замёрзнут? — Не узнал, Рус? — этот нежный шёпот укрыл его тёплым одеялом. Он видел, как девушка будит Устима, передавая ему одежду и укрытую тёплыми одеялами сестру. Видел, как казах выныривает из клетки, теряясь где-то за углом. Чувствовал как её руки, совершенно неженским по силе усилием обхватывают его за талию, поднимая с земли. Всё дальнейшее почему-то теряется в глубоком тумане. Он только отчётливо и навсегда запомнит ответ на свой вопрос, заданный из-под толщи спасительного сна. — Как ты узнала где мы? — запомнит как женские руки усаживали его во что-то, от чего веяло теплом. И как её горячие на контрасте губы распаляли кожу на лбу. — Герман подсказал. Пришёл ко мне сам. Сказал, что не на нашей стороне, но ты ему дорог, и вредить тебе не желает. Сказал когда и как нам пробраться, чтобы остаться незамеченными до момента пока не обнаружится пропажа. Спи мальчик, ты молодец… — её слова звучат глухо. А в пустеющей голове только и плавает мысль:«Помог… Это Гера помог…»
Особняк Виллиама.
Гостевая спальня.
— Нет. Тебе же не страшно было тогда пойти против собственной матери в логово к врагу, чтобы сказать где я, — от упоминания о том времени, которое Герман старательно хоронил и не вспоминал, по телу проползли неприятные мурашки. «Страшно было, ох как страшно, знал бы ты» — несмотря на собеседника подумал про себя парень, вслух он этого никогда не скажет. — Нужно вернуться в зал. Иначе мои дорогие коллеги решат, что это нападение, и объявят тебе войну, — эта ухмылка была такой счастливо-насмешливой, что Руслан в голос рассмеялся. Немец и забыл уже о том, какой у него смех, это редкое зрелище. Грудной, тихий, как мурчание кота. — Брось, я позову Сеню, у неё какая-то особая тактика налаживания отношений с вашим большим боссом, — по его хитрой ухмылочке собеседник вполне мог начать догадываться, о каком способе он говорил, но подтверждающих фактов взаимного интереса в памяти не нашёл, а потому паниковать было не о чём. Вдвоём покидая комнату со всеми оставленными документами парни не заботились о том, что об их интенсивном общении могли подумать редко проходящие по коридорам и лестницам страны. Страх? Возмущение? Радость застилала слепую мысль о возможном конфликте с кем-то недовольным. То молчание, которым они столько лет питали привередливое общество, осталось крепко связанным в той комнате, и больше её не покинет. Возможно.Особняк Виллиама.
В одном из кабинетов.
Тишина окутала кабинет, стоило только брату первой по величине страны покинуть кабинет, как он погрузился в полное молчание. Оно осело подобно предгрозовому туману. Нестерпимо быстро, без предупреждения. Царапало деревянные стены, пропитывая тяжёлой энергией, напитывая болезненными чувствами, коих и так в душе помещалось неоглядное количество. Раздражённый канадец тяжело переводил дыхание сидя в кресле. Его закрытые глаза редко подрагивали, эмоции на лице выдавали что-то сродни отвращению и сдерживаемой боли. Американка стояла у окна, отодвинув одну штору и вдыхая ночной воздух из приоткрытого окна. Легче не становилось. Сначала на языке у обоих крутились оскорбления и обвинения. Но они не были маленькими детьми и прекрасно понимали, что подобным подходом ничего не смогут решить и выяснить. Сколько они уже молчат? Час? Или больше? Каждый мыслями был не здесь и не в этой комнате. Они понимали друг друга, уважали и неумолимо стыдились, а потому сейчас покорно молчали, мечтая, что другой начнёт. — I understood that sooner or later you would give up, — мужчина опустил голову, закрывая лицо ладонями. Пальцы болезненно растирали глаза с кожей, желая впитать в них энергичности и спокойствия. Он тоже знал, не понимал только, зачем было возлагать на него то, с чем он не смог бы справиться, — And he understood. The contract does not contain any obligations on your part, — отстранённый голос не дрогнул. Эти слова вылились на голову как ведро арктической воды, чудом не превратившейся в сгусток льда. — But… — хотел было возразить мужчина, но осёкся, видя поднятую руку сестры. Она призывала к молчанию. — He asked. And I was silent, afraid that with your actions you would cause confusion. You don't owe him as much as I do. Never been, — её взгляд неизменно оставался на какой-то точке в саду. На удивление он не слышал ни разочарования, ни грубости или тоски. Он не слышал в этом голосе ничего. — Sister, closeness with him will not interfere with the matter, understand! — и она понимала, о дорогой, она всё понимала намного лучше тебя самого. Ни один мускул не дёрнулся, лишь губы женские сжались в одну тонкую полоску. — And your feelings for him — yes. You don’t dare put him in danger, and he won’t let you into those dangers. You're out of the game brother, — и лишь сейчас она перевела взгляд. Колючий, цепкий, обжигающий кожу на местах соприкосновений холодными укусами. На этом их немногословный разговор был закончен. Старшая поставила на этом жирную точку, возвращая безразличный взгляд в окно. Пахло сырой грозой, тихо гремящей за пару сотен километров отсюда. Кан сжал челюсть, борясь с ярким желанием рвануть к ней, обнять, попросить прощения, дать обещание, что поможет ей со всем справиться. Но мешал тот факт, что он не поможет, ведь понятия не имеет как. Оставлять её одну — глупость, пытаться утешить — глупость ещё большая. Кто, как не она, не нуждается ни в чьей помощи и поддержке. «Когда крылья вырывать будут помогать никто не кинется, так зачем она мне сейчас?» — каждый раз отвечала женщина, лукаво прищуривая глаза. Первый шаг назад. За ним второй, чуть более уверенный. И вот он уже покидает стены кабинета, стремительно скрываясь в длинных коридорах особняка, где когда-то прошёл не один год совместного детства. В груди что-то болезненно давит, становится тяжелее дышать. Он знает, что поступил ужасно, что заслужил совершенно иной реакции. Внутри смешивались радость и злость, на самого себя. За привязанность. За отсутствие стержня в душе, не передавшегося от отца по наследству.Особняк Виллиама.
Приёмный зал.
Стоило только Руслану отлучиться от Германа и первым войти в зал, как его моментально утянули к столу фуршета. Кто утянул и какой был повод для выпивки — неизвестно. Приходилось узнавать всё по пути. После первых нескольких шагов в развороте плеч и длинных чёрных волосах мужчина узнал Китана. А спустя несколько секунд после того, как новый друг притащил его к столу с напитками, выяснился и повод: «Я выяснил, кто под тебя роет». Почти без акцента, сипловато выдавил мужчина, придирчиво оглядываясь вокруг. Эта тема его здорово заинтересовала, опрокинув внутрь стопку, привычной прожжённому горлу, водки, атмосфера стала ощущаться напряжённее, чем за несколько минут до начала разговора. О том, что кто-то из стран несколько лет подряд неофициально копался в бывших военных записях и делах отца русский узнал почти случайно. Все оставленные документы бывший предводитель советской державы подписывал разделами. Первым делом Руслану, как новому наследнику должно было ознакомиться с засекреченными делами, проверить их недостоверность и сравнить карты бункеров, военных баз и захоронений. Это шло на пользу не только солдатам, знающим, что не попадут туда, куда не стоит, но и самому русскому. Врать не станет, история «развлечений» отца ему мало известна. Чем он занимался до его рождения и после. Суровый мужчина тотально ограничивал от этого даже будущего наследника, говорил, мол: «Ты по этим стопам идти не должен». Его воспитание оставило свой след, вот уже тридцатый год у власти, а он ничем сверхъестественно ужасным или караемым по закону Совета не совершал. Но необъятное желание хотя бы узнать о подобном имел. — Недавно я рассказал тебе о том, что некое частное лицо попросило меня забрать один конкретный засекреченный документ, с намерением вернуть, — оттягивая в сторону от общей массы шептал китаец, придирчиво следя за продолжающим бурное празднование обществом. — Я позволил тебе с условием, что ты узнаешь зачем и признаешься кому, — Кит кивнул, соглашаясь со сказанным и исказил губы в какой-то странной гримасе, то ли от неприязни к частному лицу, то ли он нежелания его выдавать. — Это была Амелия, зачем ей конкретно документы я узнать не смог. Говорит, ты и твоя династия как-то могут быть связаны с тем, что она ищет, — Руслан перестал его слушать ещё на моменте, когда прозвучало это злополучное имя. «Амелия, Амелия, Амелия… Но зачем же ты?» — озадаченно мучил себя стремительно нарастающим обилием вопросов мужчина. Картина, что он складывал до этого стремительно рушилась, не стыковалась и разваливалась.