Слива и персик.

      Та излучаемая им яркость, ослеплявшая любого, кто мог только глазком глядеть в его сторону и огненная шерсть каменной обезьяны с расходящимися в лучах длинными выбивающими кудрями. Их завитки волнами могли изжечь, Укун был пламенем одиноких золотых глаз, горячими неприкосаемыми ладонями, мирцающим Солнцем; в слепых глазах Макака тихий огонек, согревающее касание каждого жеста и перекатывающийся журчанием моря голос.       Губы в нежной улыбке перемяли мысли и словами тихо выдали, совсем смягчившись мордочкой к нему при повороте головы, как ресницы мгновением приоткрыли взор в чем-то бессловесном и скрыли пустые зрачки обратно за веки." А как я выгляжу, Укун?" "Как драгоценный камень. Баобей." В ясных лимонных огранках тающих глаз так и выглядел темный посеревший обезьян, в длинных пушащихся прямых концах шерсти, немного сгорбленный уставшей темнотой, отвердевшими годами ладонями и их жестких выточенных в краях пальцах. Где за белыми выпадающими нитками колосящихся прядей, что шли огранкой вдоль головы и по мордочке каменно-точной, выделялся темный камень свежей шерстки - ядрено угольной, смольно шелковистой и блестящей. Молодой, его еще помнит разум Макака, последний четкий отпечаток, короткошерстный - по ощущениям чужих ладоней, они уже очень длинные стали, путаются часто; яркий и вычерченный в каждом явном изгибе - неизменно, по остановкам и торможениям от пальцев ощутимы только мимические отпечатки и потертости. Ответ приятно удовлетворил, голова и вовсе опустилась на такие горячие колени(что пекли почти как утреннее солнце, обаятельно), дала запустить ладони в свою "граненную структуру" и попросил он рассказать еще, немножко побольше.