***
— Как по мне, — вздыхает один из военных «Милитеха», — вся эта идеология банд — бред полнейший. — Ага, то ли дело идеология корпораций, — язвительно усмехается другой военный. — Совсем другое дело, да, Мёрфин? — Да если честно, насрать мне на идеологии в целом… — Он здесь новенький, — фыркает третий военный, проверяя на контрольной панели, закрыл ли он ворота. — Вот и не понимает ни хрена. Идеология, будь то этика корпорации или поверья банд, в этом городе и возле него играют большую роль. Запомни это, салага. Есть те, от кого лучше держаться подальше, есть те, кого можно подкупить и надо знать, чем и как с ними сторговаться, есть те, кого валить надо без прелюдий. — Как по мне, проще завалить их всех, — закатывает глаза новый солдат «Милитеха», передёргивая плечами. — Все банды и группировки здесь — конченные психи. Трындят о верности и принципах, о своих устоях и традициях, но по факту лишь прячутся за этим. «Валентино» прикрываются верой, пиздят про Санта Муэрту, Иисуса и Святую Марию, а по факту что? Как же «не убей, не укради», вся эта херня? «Тигриные когти» — просто конченные психопаты. «Животные»… реально животные. Нет ни у кого из них здесь никакой чести, принципов и подобного, только пиздят. Одни убийцы, воры и преступники. — Боже, сколько он ещё будет ныть? — закатывает глаза второй солдат. — Все ноют поначалу, а потом похуй становится, — пожимает плечами третий. — Блять, кого вы туда притащили? — кивает он на одно из маленьких зданий. — Кто там воет так? — Да пролез сюда, вынюхивал тут что-то, — фыркает новенький. — Я его подстрелил, жду распоряжения, что с ним делать. Правда, у них там, походу, обеденный перерыв, этот быстрее кровью истечёт. — А откуда он вообще тут взялся? — хмурится второй военный. — Далековато от города. Наёмник? — Не, — качает коротко головой новенький. — Кочевник. — Твою мать! Второй и третий солдат подрываются со своих мест, хотят выбросить подстреленного кочевника как можно дальше отсюда. Только вот поздно уже. Гремит взрыв. Бронированные ворота вырывает из ограждения, они падают на сухую землю, поднимая в воздух вместе с дымом облако песка. — Я бы не советовал, — слышится чей-то смешливый голос, а через секунду один из военных «Милитеха» видит, как скользит по его телу лазерный кружочек прицела снайперской винтовки. — Твою мать… — Привет, — усмехается один из кочевников, выходя из облака дыма, прокручивая на пальце пушку «Малориан», сверкает на солдат ярко-зелёными от света оптики глазами. А из-за дыма светятся разным цветом точно так же глаза десятка других «Альдекальдос». — Кажется, у вас завалялось кое-что наше. — Твою мать… — Вы тут недавно появились, — с усмешкой говорит кочевник. — Это наша территория… И у вас человек из нашей семьи, из нашего клана. Пока только предупреждаем. Знакомимся, так сказать, — посмеивается парень. — Мы не знали, что он один из вас… — Ну да, по нему ведь совсем не видно, — качает головой кочевник. Улыбка стирается с лица мгновенно, «Малориан» направлен в голову военного. — Бес. Будем знакомы. До встречи на той стороне каньона…***
Когда Шаст добирается пешком до клиники Поза, он уже с улицы слышит, что явно происходит что-то не то. Из клиники доносится шум, кто-то ругается, и это явно не свои между собой. Шаст вынимает из-за пояса револьвер, заходит беззвучно в клинику, на первом этаже никого не видно, хотя вещи Лекси на стойке лежат. Шаст слышит доносящийся с подземного этажа, где находилась клиника, злобный крик Олексы, перебивающий чей-то раздражённый рык. — Лекси перешла на русский, точно пиздец какой-то, — бормочет Шаст. — Это был не русский, — откликается неожиданно Расп. Только вот от уточняющих вопросов Шаста отвлекает звук выстрела. Всё. Больше выжидать было нельзя. Он спускается в подвальное помещение в несколько прыжков, наставляет пушку на первого встретившегося взгляду чужака. «Мусорщик». Вот и пиздец ему. — Проблемы, Лекс? — спрашивает с раздражённой улыбкой Шаст, оглядывая быстро комнату. Возле дивана вжал в стену лицом Дмитрия ещё один «Мусорщик», Лексу отчего-то только окружили, странно это для «Мусорщиков», не в чести у них женское личное пространство уважать, чего это они Поза в стену вжали, а к Лекси словно прикоснуться бояться? Из-за того, что на русском заговорила? Хотя Расп сказал, что это не русский был, а если бы и он, Поз так-то тоже этот язык знает. — А вот и ты, — расплывается в оскале один из «Мусорщиков». Шаст думает, какой же у «Мусорщиков» мерзкий русский акцент, как металл по стеклу, раздражает ушные перепонки, заставляет скривиться. Совсем не такой, как у Арса, не милый и забавный. Не такой, как у Лекси с Позом. — Это что значит? — фыркает Шаст. — Вы тут из-за меня этих бедолаг прессуете? Неужто обиделись за вчерашнюю шумиху среди ваших? — По счетам надо платить, — усмехается «Мусорщик». Шасту это всё слушать не особо хочется, он спускает курок, но… — Блять, нет, какого хера, — лепечет Шаст, когда Берта-младшая, как и вчера, не выстреливает, даёт осечку. — Так и думал, что надо её проверить, — нервно смеётся Шаст, в затылок которого уже тычут дулом дробовика. — Сейчас подъедет машинка, заберёт вас всех, — посмеивается «Мусорщик» сзади Шаста, ударяя ботинком под колено, отчего тот валится на колени, упираясь ладонями в пол. — К стене. Все. Шаст думает, что в его жизни с какого момента пошло не так, раз его на постоянной основе начали унижать и вот так подбивать самооценку такое отрепье, как «Мусорщики». Всегда разбирался с ними на раз-два, ни пуля не попадала от них, ни Берта-младшая никогда не осекалась. Так что за череда неудач началась-то?! — Wystarczy tego dotknąć, tylko jedno połączenie przez optykę i wy, dranie, będziecie zmieszani z brudem, kurwo! — злобно шикает на одного из «Мусорщиков» Олекса, когда тот пытается взять её за плечо и прижать к стене. — Ты прокляла его, я надеюсь? — усмехается Шаст, тут же болезненно шикая от того, как его вжимают щекой в шершавую стену. — Ублюдки… Какой у нас план? — спрашивает шёпотом. — Тянуть время, — вздыхает прерывисто Поз. — Я понял, — оскаливается Шаст. — Это я умею. Эй! А может хоть попытаемся на равных попиздиться, а? Давайте я клинки богомола достану, а там уже и потягаемся, а, народ? — Заткни пасть, — лаконично предупреждает один из «Мусорщиков», ударяя в плечо прикладом дробовика. — Вы можете спиздить меня, и вас разъебут уже через пару часов, — посмеивается Шаст. — Вы можете спиздить Лекси, но на вас ополчится половина Найт-сити, за нашу гадалочку тут убивают, знаете? — Заткни пасть, я сказал! — Но кого бы вы ни спиздили, меня или Лекси, это ещё не самый крупный проёб, — смеётся Шаст, когда «Мусорщик», не выдержав чужой болтовни, разворачивает к себе рывком, встряхивает за ворот кожанки. — За мной придут, за Лекси убьют. Но Поз, — тянет с раскатистым смехом Шаст, видя боковым зрением спускающуюся плавно по лестнице тень. — Поза вы зря тронули, суки. За него мы-то все порвём вам морды, но… Что ты думаешь касательно того, что лисы относятся к семейству псовых? — оскаливается Шаст. — Чего, блять? — Может из лисички сторожевой пёс получится? А может самая настоящая адская гончая? Не знаешь ответ? А я знаю. И ты сейчас узнаешь, — кивает заверительно Шаст, переводя взгляд на объявившегося Адриана, который выглядит не на шутку взбешённым. Фелиос не церемонится ни секунды, активирует горящие красные клинки, обезглавливая моментально двух «Мусорщиков» у входа. Шаст перехватывает того, что стоял рядом с ним, выхватывает у него дробовик и разряжает обойму ему в спину. Адриан вытаскивает горящий клинок из груди последнего поверженного врага. — Вот и всё, приключение на пять минут, — хмыкает Шаст, откладывая в сторону дробовик и вытирая ладони от воображаемой пыли. — Мг, — тянет Лекси. — А вот уборка будет не на пять минут, — говорит с раздражённой улыбкой она, всовывая в руки Шаста и Адриана швабру и тряпку. — За работу, мальчики, — говорит она, тут же уходя наверх. — Охуеть, — фыркает Шаст. — Допустим, она уже привыкла к этому всему, но хоть «спасибо, ты спас нам жизнь» можно было услышать? — бурчит Шаст, оттягивая один из трупов в сторону заднего выхода из клиники. — Всегда пожалуйста, Лекс, всегда пожалуйста. — Не бурчи, — хмыкает рядом Адриан, который, последовав примеру, таскал трупы с пола к заднему выходу. — Как оно мне всё дорого… — Он говорил, что должна ещё машина подъехать, разберёшься с этим, а я пока в мусорку «Мусорщиков» затолкаю… О, прикольно звучит. — Да вообще, оборжаться просто, — фыркает громко Дима. — Насколько вы деформировались, что для вас это уже так… Даже знать не хочу! — всплёскивает он руками, уходя по лестнице вверх. — Куда ты?! — кричит вдогонку Адриан. — Перекур! — Всё никак не привыкнет к этому дерьму, — фырчит Фелиос, таща с Шастом за руки и ноги последний труп. — Вытянешь их к мусорным бакам? — Да, без проблем. Иди к нему, там ещё машина подъехать неизвестно откуда должна, смотри, чтоб Поза не спиздили. — Давай, Шаст, — хлопает по плечу Адриан, тут же уносясь вслед за Димой. Шаст перетаскивает по лестнице трупы к мусорным бакам, на последний заход оставляет две головы, которые Адриан отхерачил. Берёт их за волосы, рассматривает, чуть морщась, лица и заплывающие белой дымкой глаза. — Получаешь какое-то удовольствие от этого зрелища? — с ощутимой неприязнью интересуется Расп. — Блять, нет, конечно, — фыркает Шаст, выкидывая бошки в мусорный бак и сразу же его захлопывая. — Надо помыть руки. Хотя смысл, если ещё кровь отмывать с пола? — Это всё, что тебя сейчас волнует? — А что меня должно волновать, Расп? — вздыхает Шаст, возвращаясь через склад в клинику и принимаясь вымывать пол шваброй, оставленной Лекси. — Вы жестоко убили несколько человек, а их тела просто… Засунули в мусорку, посмеявшись с того, что «Мусорщики» в мусорке. Ха-ха. — Расп. Не начинай. Помощник, а не совесть, помнишь? — Меня это поражает. — Что именно? — вздыхает тяжело Шаст, вытирая руки о висящее рядом с умывальником полотенце, ополоснув руки после мытья пола. — У тебя заклинили клинки богомола, заклинил револьвер и даже так… — Странно это, — перебивает Распа Шаст. — И то, и другое. Берта вообще никогда не подводила, что за херня? — Да не это странно! — взвинчивается Расп. — Странно, как ты находишь пути убить человека даже в те моменты, когда, кажется, сама судьба не даёт тебе этого сделать! Пытается уберечь от новой крови на твоих руках, а ты… Оставшись без всего, голыми зубами будешь пытаться рвать. Что же это такое? — совсем тихо, будто бы в отчаянии спрашивает Расп. — Тебе не отвратительно от этого? Вообще внутри ничего не дёргается? — Расп… — Сколько можно уже? — едва слышным шёпотом спрашивает Расп. — Сколько ни пытался, сколько ни говорил… Это уже какая-то зависимость? Первое убийство и всё? Потом уже не остановишься? Я не понимаю… — Расп, послушай… — Нет. — Чего, блять? — Нет. Я сказал, нет. Не хочу. Не буду я дальше это слушать, — шипит Расп. — Я знаю, что ты сейчас скажешь. Это лишь самооборона, этот город другого языка не понимает, либо ты их, либо они тебя, это ещё меньшее зло, они другого не заслуживают. Знаю это всё, наизусть за год выучил! Шаст пялится в немом исступлении на собственное отражение в висящем над раковиной зеркале. — Сколько можно, Шаст? — продолжает своё открытое негодование Расп. — Ты по горло в крови! Думаешь, нельзя было иначе? Нельзя было?! Сколько раз мы обсуждали с тобой то, что огромное количество заказов можно было выполнить без единого убийства, лишь прокрасться на территорию и сделать всё по-тихому?! Сколько раз говорили о том, что с кем-то можно было сторговаться? Заплатить немного и получить желаемое? Или деньги дороже совести, а, Шаст??? Наедине ноешь мне о том, что вы с Арсением слишком разные, а по факту даже не пытаешься ничего с этим сделать! Я не говорю, что Арсений у нас агнец божий, одуванчик невинный, но он хотя бы не стоит с чьей-то отрубленной башкой в руках, разглядывая, как глаза стекленеют! Я не могу. Всё. Хватит с меня. — Расп… Это ещё что значит? — Я устал. Ты меня не слышишь. Но слышишь Арсения, как бы это ни было парадоксально, ведь… — Расп замолкает на мгновение. — Ведь говорим мы тебе одно и тоже, — заканчивает тяжело ИИ. — Только вот пойми, Шаст, от меня это выслушать — одно. А вот когда тебе будет об этом говорить Арсений, когда увидит тебя по локоть в крови того, с кем ты расправился вот так — это будет чувствоваться совсем иначе. И когда увидишь ужас в его глазах, когда увидишь, что его пугает это, когда начнётся новая паническая атака и будет больно, рассчитывай только на себя. Ибо меня ты не слушаешь! Ну а зачем? Да, Шаст? Или как ты решил? Пока Арсений рядом вот это всё нельзя, а пока он не видит, то и зачем притворяться хорошим мальчиком, да? Мерзость, — выдавливает из себя Расп, сразу же замолкая. И вот это «мерзость» рядом со всеми словами и призывами к совести действует на Шаста кардинально иначе. Изнутри встряхивает всего, отчего-то от привычного уже вида крови, смывающейся в раковину, становится тошно, ком сдавливает горло. Шаст пытается вымыть кровь, впитавшуюся крепко в линию на ладони. Лекси говорила, что это линия жизни. Шаст пытается оттереть её большим пальцем другой руки, пальцы дрожат отчего-то сильно, щёки горят… Шаст поднимает глаза к зеркалу и неожиданно для самого себя замечает, что он плачет. — Шаст… Я не… Расп обрывает себя на полуслове. Нет, он сказал то, что хотел сказать. Сказал то, что имел в виду. И то, что необходимо было услышать Шасту. Нельзя сейчас давать заднюю. Если Шаст начал его слушать, надо добить это до конца, до закрепления в голове. — Посмотри, кем ты стал… Шаста изнутри разрывает, однажды он бы точно сорвался, но он так надеялся не дожить до этого момента. Потому что умереть, словив пулю в этом проклятом городе, куда проще, чем принять, что ты живой монстр. Шаста сгибает пополам над раковиной. Дышать получается через раз, а слёзы никак не останавливаются. Сердце бьётся испуганной птицей в грудной клетке, а живот отчего-то болью резкой, режущей пронзает насквозь, словно бы ножом проткнули. Но это никакой не нож, только осознание. Когда это случилось в первый раз? Когда это всё началось? Это его вина? Шаст заходится кашлем из-за сдерживаемых всхлипов, давится слезами, не может никак себя успокоить, пытается подсунуть лицо под холодную струю воды, но от раковины за версту несёт кровью. И запах, что казался привычным и неощутимом так долго, врезается в ноздри слишком остро, пронзает грудь. Шаст скрежет зубами, пытается часто дышать носом, чтобы сдержать рвоту, но нос забит, а пить воду у этой раковины — Шаста точно вывернет. Он не может дышать. Не может дать себе отвести взгляд от зеркала, двинуться не может. И слова, кажущиеся самой настоящей правдой, слова, разрывающие внутри всё в клочья окончательно, вырываются слишком неожиданно сквозь сипение и удушье: — Я был всего лишь ребёнком! Слова резонируют о кафель клиники, разбивают зеркала чужих идеалов и принципов внутри собственного сознания, а осколки ранят глубоко в самое сердце. Вдохнуть всё так же не выходит. Ничего… Ничего не получается. — Шаст?.. Шаст разворачивается резко, выставляет инстинктивно пушку перед собой, смотрит на напуганную Лекси, становится в разы хуже. — Сука, да что же это такое? — всхлипывает громко Шаст, отбрасывая револьвер в сторону и зарываясь крепко руками в короткие волосы. — Что… Что с тобой происходит? — испуганно лепечет почти шёпотом Олекса. — Ненавижу. Как же я это всё ненавижу, — скулит тихо Шаст, пытаясь лицо спрятать. — Да чтоб оно сгорело всё. — Шаст, тише, — Лекси перехватывает осторожно ладони, отводит от заплаканного лица. — Накрыло, да? Ничего, пойдём, мой хороший, — шепчет она, уводя за руку Шаста с подземного этажа, заводит в маленькую закрытую комнату, которая была у её стойки. Закрывает дверь на замок. — Дыши, Шаст, просто дыши, а я сейчас чая заварю, он хорошо успокаивает. Шаст ничего не говорит, смотрит пустыми заплаканными глазами в точку перед собой. Звон посуды доносится издалека, словно Шаст под каким-то куполом, у которого звукоизоляция куда лучше, чем у него в квартире. — Это всё ничего, ты только успокаивайся, Шаст, — говорит издалека голос Лекси. — Вот и вскипятился, сейчас… Вот, — говорит она, ставя на столик напротив Шаста маленькую кружку с чаем. — Пока горячий, — останавливает Лекси ладони Шаста, которые слепо тянутся к поставленному чаю. — Пока просто… Подыши его паром. Глубоко. Шаст действует на абсолютном автомате, наклоняется к кружке с чаем. Делает всего один глубокий вдох, как снова накрывает, глаза заполняются горячими слезами, зубы сжимаются, скрипя. — Ничего, Шаст, это всё ничего, — шепчет Олекса, садясь рядом и приобнимая Шаста за дрожащие плечи. — Это не так, — сипит Шаст. — Не «ничего». — Ты же знаешь, на нас с Позом частенько вот такие набеги, — вздыхает тяжело Лекси. — В этом нет ничего нового, особенно со стороны «Мусорщиков». Они каждый раз думают, что смогут обворовать Поза, достать имплантов бесплатно, но не тут-то было. С ними по-другому не получается… — Откуда мне знать? — громко спрашивает Шаст, вздрагивая всем телом и зарываясь в ладони лицом. — Откуда мне знать, что по-другому не получится, если я даже не пытался никогда?! Лекси ничего не говорит, а тишина давит на Шаста сейчас слишком сильно, оттого и кажется, что нельзя эту тишину продолжать, надо хоть как-то своё состояние облегчить. И Шаста прорывает. — Никогда не пытался. Даже не думал об этом. Делал, как привычно, как научили. Научили, Лекс, просто… В чём я виноват? В том, что стал таким, каким сделали? В том, что чужие мечты вместо своих исполняю? В том, что чужими глазами на мир смотрю? В чём я виноват? — Может, и чужие взгляды, чужие мечты, — тихо говорит Лекси. — Но платить за них придётся тебе, Шаст. Что бы ни было в твоей голове, чей бы голос там ни звучал, а делают твои руки… Именно поэтому пора задуматься об этом. Шаст, — Лекса перехватывает ладони Шаста, сжимает их в своих руках, смотрит так пронзительно. Наверно, всё дело всё-таки в голубом цвете глаз. — Чьи это руки? — спрашивает она шёпотом, сжимая крепче ладони Шаста. — Мои… — И кому в таком случае они должны служить, Шаст? — Мне… — Для чего? Для того, что сочтёшь нужным, необходимым ты сам или кто-то другой? — Я. — Вот видишь, всё просто, — улыбается Лекси. — Это твои руки, служащие тебе, никто не перехватывает тебя за ниточки, никто не двигает тобой как марионеткой. Не за руки, нет. Но вот здесь, — Лекси дотрагивается мягко пальцами до лба. — Вот здесь сидит призрак кукловода. Я не про твоего ИИ, понимаешь, я надеюсь. — Да, — вздыхает прерывисто Шаст, прикрывая глаза. — Я всегда говорила тебе, — шёпотом говорит Лекси, пока ладонь перетекает со лба к щеке. — Я вижу в людях и тьму, и свет, — говорит тихо она, утирая большим пальцем мокрую дорожку от слезы. — Вижу всё, что их убивает, что их воскрешает. Я видела твою тьму до твоего появления здесь. Видела её в глазах Адриана когда-то… Но он смог все ниточки кукловода отрезать, заставил свои руки служить только себе. Он в крови утонул больше тебя, Шаст, но даже он выбирается, а ты… Ты пока не пытался. Но вот это, — говорит она, показывая Шасту влажные от его же слёз пальцы. — Это огромный внутренний толчок. Это сопротивление. Слёзы в этом городе — не слабость, Шаст. Это самая настоящая сила. Это показатель того, что у тебя есть душа. Душа? У него? Всю жизнь он слушал обратное… — Тише, — шепчет ласково Лекси, прижимая снова расплакавшегося Шаста к себе, обнимая за плечи. — За всё однажды придётся платить, Шаст… Расплачиваться тебе только со своей совестью или со всем миром — это зависит от тебя. Скольким ты перешёл дорогу, скольких оставил без друзей или семьи, — это всё знаешь только ты. Ты разбираешься кроваво со всеми «ржавыми стилетами», с «Мусорщиками», потому что в каждой их жертве видишь маленького перепуганного мальчика с заплаканными зелёными глазами. Они пугают этого мальчика, заставляют его переживать всё заново, а ты должен защитить этого мальчика любой ценой, ведь он — это ты. Но защищать можно, не убивая. Покажи им, где их место, отдай их копам или переведи на верный путь. Я знаю, что красноречием ты не обладаешь, но… Начни действовать не радикально, серьёзно, Шаст, думаешь, тюрьмы Найт-сити переполнены, ведь так много ублюдков? Так представь себе, тюрьмы пустуют, потому что все эти ублюдки на свободе. Не убивай их, отдай их закону, ты же не палач, Шаст, никогда им не был, правда? А ещё тебе надо прокачивать Меркурий. — Господи, ну не начинай ты, — взвывает тихо Шаст, но при этом чувствует, как внутри камень с сердца падает, а на губах даже улыбка расплывается. — Нет-нет, это серьёзно. У тебя проблема с речью, Шаст, тебе её прокачивать надо. А это ни «бэ», ни «мэ». — Кажется, в моём окружении всё больше превосходных ораторов, — усмехается надрывно Шаст, отодвигаясь медленно от Лекси. — Буду натравливать их на ублюдков, чтобы… Если во мне смогли совесть пробудить, то в любом смогут. — Ты делаешь из себя большее чудовище, чем есть на самом деле… Ой. Как-то не очень хорошо прозвучало. Я хотела сказать… — Что тебе тоже надо качать Меркурий, — прыскает со смеху Шаст, тут же немного закашливаясь. — Держи, — Олекса придвигает к нему заботливо коробочку с салфетками. — Поверь, Шаст, есть в этом городе и за его пределами те, кого ещё можно спасти. — Хотел бы я стать таким, каким… Как ты это называла? В той странной карте по звёздам? Ты говорила, есть какая-то светлая лучшая версия меня, к которой я могу прийти. — Светлая Луна? Селена? — Да, точно. Ты говорила, что я мог бы стать тем, кто объединяет людей. Добрый сильный лидер. Хотел бы я… Быть таким. Светлая Луна, озаряющая путь «Cuervo blanco». — Что это? — Я так… Назвал семью кочевников, которой у меня нет, — зажато пожимает плечами Шаст. — «Белый ворон». Мне нравится, — улыбается мягко Лекси. — Но почему так? — Мы говорили с тем человеком, на которого ты делала мне расклад. Я сначала сказал, что назвал бы семью «Стальной ёж», типа круто, пугающе, сильно. Чтобы нас уважали. А он спросил у меня: «Почему бы нам не заслужить уважение добротой и мудростью?». И я… Не знаю, почему, но именно «доброта» и «мудрость» в лице чего-то одного… Сразу белый ворон нарисовался перед глазами. — Интересно, — тянет Лекси, постукивая чёрными ноготками по столу. — Вообще, в культуре белый ворон был символом некой инаковости, особенности, а оттого и уязвимости. Но при этом это символ чистоты и избранности. Мы были бы избранными? — Мы? — удивлённо спрашивает Шаст. — А что? Не нашлось бы для меня места в «Белом вороне»? — обиженно спрашивает Лекси. — Ну, дай-ка я проверю, — Шаст поднимает глаза к потолку, делает вид, что что-то прикидывает. — Хм. Должность эзотерика у нас как раз свободна. Вы приняты. — Придурок, — звонко смеётся Лекси, толкая Шаста в плечо локтем. — Знаешь, Шаст, — снова становится она серьёзной, но во взгляде остаётся мягкая улыбка. — Я рада, что ты нашёл человека, который начал вытягивать тебя из тьмы. Думаю, мы все так или иначе нуждаемся в том, кто вытянет нас из мрака. Веришь? — Верю, — улыбается умиротворённо Шаст, беря в руки кружку с немного остывшим чаем. — Прости, пожалуйста, что я так… — Даже не думай за это извиняться! — строго говорит Олекса. — Хочешь извиниться за то, что у тебя есть сердце? За то, что ты не бездушный ублюдок? — Спасибо, — улыбается тихо Шаст, делает первый глоток чая. — Мне стало легче, словно бы… Всё, что мне нужно было всё это время, это хорошенько поплакать… Хотя больно всё ещё. А, ну да, он говорил, что так будет, — Шаст прикрывает глаза, улыбается мягко, делая ещё один маленький глоток. — Говорил, что будет больно, но станет легче. Не расскажешь никому? — Ты представить себе не можешь, сколько я храню тайн, Шаст, — усмехается грустно Лекси, трепля мягко Шаста по волосам. — Отдыхай, допивай чай, будь здесь, сколько угодно, а я пока выскочу, в компьютере кое-что проверить надо. — Лекс, — Шаст ловит за руку, заставляет остановиться. — А можешь погадать? — Нет, — неожиданно отвечает Лекси, качая головой. Что-то все сегодня Шаста с его желаниями посылают куда подальше. — В таком состоянии не гадают, Шаст. Это неправильно. Расклады должны делаться, когда гадающий и клиент в спокойном, уравновешенном состоянии. Иначе карты пропитаются плохой энергетикой и всё… В общем, не сейчас, Шаст. — Ладно, — вздыхает наёмник, отпуская чужую руку. — А, стой! Слушай, у тебя же есть какие-то связи с поставщиками Союза, да? — Что именно тебя интересует? Импланты оттуда не перевозим, сразу говорю. — Нет, — Шаст опускает взгляд смущённо. — Продукты питания. Булочки с маком. — Чего? — Лекси смотрит на него во все глаза, хлопает ресницами в недоумении. — Тебе чего это приспичило? — Для того мужчины. — Так-так, — расплывается в ухмылке Лекси. — Он из Союза? — Как и ты, — юлит Шаст, пожимая плечами. — Хотя… Ты сегодня же не на русском с «Мусорщиками» говорила? Лекс, ты говорила, что бежала из Союза… — Да, но никогда не говорила, что оттуда родом, — усмехается Олекса, игриво подмигивая. — Знаешь, Шаст, сегодня судьба благосклонна. Мало того, что вы с Адрианом вовремя появились, а я в восторге от этого мужчины, которого ты себе нашёл, мне есть, чем ему отплатить. Лекси открывает ключ-картой шкафчик в углу комнаты, копается там пару минут, а затем достаёт из загерметизированного пакета, какую-то большую упаковку и бросает её в руки Шаста. — Передашь ему как благодарность от меня, договорились? — усмехается Лекси, смотря с прищуром на Шаста, который любопытно вертит в своих руках упаковку с маленькими маковыми булочками. — Стоит мне спрашивать, как ты налаживаешь контрабанду из Союза? — смеётся неверяще Шаст, поднимая глаза к Лекси. — Нет уж, Шаст, секрет фирмы, — подмигивает она весело. — Иди к нему. Тоже попробуй, я по ним в своё время безумно скучала, могу понять твоего таинственного мужчину. — Арс, его зовут Арс, — улыбается Шаст, вставая на ноги и обнимая Лекси в благодарность. — Сокращённо от Арсений? — в ответ Шаст лишь кивает. — Понятно. Передай Арсению спасибо за то, что он начал развеивать тьму, которая… — Лекси сначала тянется указательным пальцем к груди Шаста, но отчего-то резко качает головой и поднимает руку выше. — Нет, не в сердце, а вот здесь, — говорит она, тыкая пальцем в лоб Шаста. — Поблагодари как следует, — вдруг начинает играть бровями Лекси, ехидно посмеиваясь. — Ой всё, — фырчит смущённо Шаст. — Пошёл я. — Давай-давай, побольше с ним времени проводи, тебе явно поле-е-езно! — Бывай, Лекс! — фыркает Шаст, выползая из каморки Олексы. — Шаст, — Адриан хочет что-то сказать, но замечает заплаканные глаза, язык проглатывает. — Что случилось? — выдавливает из себя едва слышно. — Уже ничего, — улыбается ломано Шаст. — Прости, Адриан, я не хочу… Не хочу сейчас эту тему опять поднимать, я только успокоился. — Белоснежка что-то тебе сделала? — раздражённо спрашивает Фелиос. — Кто, блять? Какая Белос… Стоп, нет! Арса не трогай, он не при чём! Или… Почти не при чём. Так! Нет, Адриан, всё серьёзно, не беси меня! Шаст уже настолько поглощён процессом реабилитации Арсения в глазах Адриана, что совершенно не замечает подошедшего сбоку Поза, который перехватывает его руку. Шаст дёргается резко, чувствуя укол, шипит болезненно, зыркая на Поза. Тот вообще в лице не меняется, поправляет очки, просматривая всплывающие на планшете показатели от только что сделанного анализа крови из вены. — Здоров как бык, — кивает удовлетворённо Поз. — В крови есть остаток транквилизатора, его тебе вчера вкололи, но он палёный. — Так в норме он, или как? — спрашивает взволнованно Адриан. — Ты спрашиваешь у меня, навредит ли кочевнику палёный транквилизатор? — насмешливо спрашивает Дима, многозначительно дёргая бровью. — Вы же годами, десятилетиями жили в Пустошах, на земле с таким уровнем радиации, что мыши подыхают за день. А ты беспокоишься о палёном транквилизаторе? Боже, Адриан, сколько волнения на ровном месте, ты его усыновить не хочешь? А то мамочка вылитая, — фыркает со смеху Поз. — А ты уже кого-то усыновить хочешь? —деланно удивляется Адриан, переходя в наступление. — Зря я это сказал, — кивает медленно Дима, пытаясь незаметно ускользнуть обратно в свой подвал. — Нет-нет, Поз, ты только скажи! Шаст смотрит со смехом за Позом, помчавшим от Адриана как от проказы, переводит смешливый взгляд на Лекси, которая делает вид, что её сейчас стошнит, с чего они оба со смеху прыскают тут же. — Кстати, Лекс, — вспоминает вдруг Шаст. — Языковой пакет с русским для системы Адриан же у тебя брал? — Угу. — Можешь мне перекинуть? Вместо ответа Шаст видит уведомление от оптики, система спрашивает разрешение на принятие нового файла. Он принимает все условия и перекачивает языковой пакет. — Спасибо тебе большое, — улыбается солнечно Шаст. — Скажи что-нибудь на русском. — Slushay serdce, I vs’o budet horosho. — Спасибо, Лекси, — улыбается тепло Шаст, видя строку с переводом только что сказанного Олексой. — Береги себя. А я поехал. — Хорошего пути! — машет ладонью в сетчатой перчатке Лекси на прощание. Шаст выходит из эзотерики Лекси, проходит несколько метров по улице, заворачивает за угол. — Привет, старушка, — шепчет любовно Шаст, проводя пальцами от капота до крыши Берты-старшей. — Я не забывал про тебя, родная, меня просто слегка спиздили, представляешь? — посмеивается Шаст, усаживаясь в машину. Ставит упаковку с булочками на соседнее место. — Вот видишь, я без тебя два шага сделал — и сразу в передряге, вообще никуда без тебя, моя хорошая… Всю дорогу до магазина Шаст рассказывает «Квадре» о том, что с ним случилось за последние сутки, начиная с похищения его задницы «Мусорщиками», заканчивая эмоциональным срывом в клинике Поза. Берта-старшая ни за что не осудит, а вот в её гуле мотора Шасту слышится и сочувствие, и радость, и негодование. С Бертой-старшей они давно на одной волне, тут никаких стимуляций мозга дополнительно не надо. От этой мысли Шасту становится тоскливо. Расп так и не подал голос больше. Словно бы действительно поставил между ними точку из-за того, что он не в состоянии до Шаста достучаться, но ведь… Достучался же. От этого тяжело и больно, но хуже от того, что Расп как будто Шаста оставил одного с этим. И эти мысли глупые до невозможности, потому что, несмотря на тишину, Шаст-то знает, что Расп никуда не ушёл, некуда ему уйти. Сидит в голове, думает о чём-то, анализирует и сканирует всё вокруг. Шаст точно знает, что после любой ссоры он может с Распом просто начать говорить, они вспыхивают иногда друг на друга, но, как и с Арсением тогда, быстро понимают, что оба перегнули палку, признают свои косяки и приходят к примирению. Но эта ссора отчего-то кажется Шасту другой, после неё не хочется нарушить тишину. Распу, видимо, тоже. Но не из какой-то глупой обиды и упрямства. Наверно, они оба понимают, что Шасту сейчас нужно как следует переварить всю ту бурю эмоций и мыслей, что на него обрушились самой настоящей лавиной. Иначе и не назовёшь ведь. В магазине Шаст набирает продукты, которые берёт всегда: кофе, лапша, какие-то соусы (наугад), продукты быстрого приготовления, синтетическое мясо (никакое это не мясо), шоколадные батончики (которые тоже уже давно не шоколадные), несколько банок газировки, энергетиков и воды. Вода дорожает с каждым днём… Когда возвращается в машину, в пакет к остальным продуктам закидывает упаковку с булочками, ставит на пол у соседнего сидения и трогается с места. Выезжать из дворика, в котором был этот магазин, Шасту откровенно не нравится, вечно жалуется Берте-старшей, что здесь для них слишком «узковаты улочки». Он-то вывернет «Квадру» идеально, сделает всё по красоте, чтобы она, не дай Бог, не поцарапалась обо что, но сам факт дефицита свободного пространства на этой улице Шаста выбешивает. Привык он к Пустошам, где… Нет, ну там тоже надо было иногда выворачивать руль ещё как, но не было там иллюзии этой зажатости и замкнутого со всех сторон пространства. Этот город давно грозится развить Шасту клаустрофобию. Узкие дороги, люди, живущие в однотипных коробках, даже небо такое, словно город под куполом. Как Арсений говорил, это называется? Световой шум? На что бы Шаст ни отвлекал свои мысли, но о том, что с ним произошло в клинике Поза, думать не мог перестать. Да и чувствовал, что не должен переставать, не должен отвлекать себя от этих мыслей. Надо переварить это всё хоть наполовину. Потому что полностью за раз Шаст точно не осилит. Ещё и в одиночку. Он ведь и правда был ребёнком. Ребёнком, в руки которого всунули пушку. Ребёнком, которому уже в тринадцать поставили клинки богомола. Ребёнком, которому с детства капали на мозг тем, что нельзя никому доверять и никто не заслуживает вежливости или пощады. Тогда Шаст не был виноват, но явно же нельзя сказать это о нём теперешнем. Не ребёнок же давно, пора было пересмотреть установки… Надо поговорить об этом с Распом. С Арсом. Лучше с Арсом, потому что Расп ещё явно хочет поиграть в молчанку, а Арсений сможет Шаста из ступора и онемения одним только прикосновением к руке вывести. Кажется, несмотря на то, что Арс не верит в магию, в нём она есть. Домой заходить Шаст не торопится, стоит с пакетом на лестничной площадке, курит какое-то время, продолжая думать об этом всём. В груди от сигарет боль только сильнее становится, не успокаивает никотин от слова совсем. Так зачем курит? Привычка. А когда начал? В шестнадцать, когда дали попробовать в семье. Расп как-то спросил, какой у Шаста индекс курильщика. Шаст тогда в душе не ебал, что это вообще такое. Оказывается, есть некий численный показатель того, насколько велика вероятность того, что у тебя разовьётся какая-то болячка из-за курения. Надо умножить количество сигарет в день на годы, которые ты уже курильщик, а потом разделить это на двадцать. И если цифра больше десяти, значит, велик риск развития заболевания. Ну, посчитали они с Распом тогда, прикинули циферки. Шаст давно должен был загнуться. Сигарета отбрасывается в урну недокуренная. Шаст подхватывает крепче ручки пакета, заходит тихо домой, открывая дверь ключ-картой из внутреннего кармана кожанки. Взгляд сразу цепляется за компьютерное кресло, потому что Арсений же зачем-то просил доступ к компу, но сейчас место за столом свободно. С кухни доносится шум: музыка, бурчание под нос и шипение чего-то на плите. Шаст улыбается устало, стягивает ботинки с ног, наступая носком одного на пятку другого. Пробирается тихо на кухню, вслушиваясь в песню, которая играет на телевизоре с какого-то подключенного чипа. Арсений… Сказать, что подпевает, — это, конечно, знатно преувеличить. Скорее, бурчит иногда какие-то слова из песни. Арсений нашёл у Шаста тональную агнозию, а Шаст нашёл у Арсения явно отсутствующий музыкальный слух, потому что не попадает в ноты он от слова совсем. Оптика теперь показывает перевод с русского, и Шаст отвлекается на высвечивающиеся перед глазами строчки с переводом песни. Сначала он совершенно не понимает, как связаны январская вьюга, ливни, хлещущие упруго, и звёзды, мчащиеся по кругу. Слушает дальше, внимательно следя за переводом. «Не видят люди друг друга, проходят мимо друг друга, теряют люди друг друга, а потом не найдут никогда». Всё-таки, думает Шаст, русская музыка — какая-то очень жуткая вещь. Слишком тоскливо. Он, конечно, понимает, что музыка, как и любое искусство, это не только про что-то прекрасное и заоблочно счастливое, но и про горе, боль и одиночество, но… У Шаста музыка — то, что вытягивает из самых херовых мыслей, а не наоборот, вгоняет в них. А тут ещё и строчки про то, как тяжело найти любовь, не спутать её с ложной, найти настоящую и… Мрак мрачный. — Господи! Шаст сам пугается от того, как испугался Арсений, заметивший его только что. — Что же ты подкрадываешься вечно? — вздыхает прерывисто Арс. — Спасибо, что на этот раз без вилки в бок, — усмехается Шаст, так же облегчённо выдыхая после испуга. — Я не подкрадывался, ты опять не услышал, естественно, за такой музыкой, небось собственных тараканов не слышно. — Скорее, тараканы подпевают, — смеётся тихо Арсений. — А, так это тараканы пели, — кивает понимающе Шаст. — А я думал, это ты так по нотам мажешь. — Спасибо за честность, — фыркает Арсений. — Я никогда не претендовал на роль певца, так что не обижаюсь, — машет он ладонью от себя, будто бы Шаста прогоняет с глаз долой. — У меня есть кое-что для тебя, — улыбается широко Шаст. — Ты не поверишь, но у меня для тебя тоже! — воодушевлённо заявляет Арсений, быстро вытирая руки полотенцем. — Держи. Шаст всовывает в руки Арсения упаковку с маковыми булочками, а сам отходит к холодильнику, принимаясь распаковывать оставшиеся продукты. — Как… Где ты их достал? — лепечет удивлённо Арс. — Боже, Шаст, ты… Как это вообще? — Есть связи, — усмехается довольно Шаст, ставя энергетики и газировку на боковую полочку. — Хотя правильнее будет сказать: у Лекси есть связи. Я знал о её приколах с контрабандой из Союза, но кто же мог подумать, что у неё в шкафу завалялось то, что тебе так хочется. — Спасибо, — выдыхает Арс, подскакивая к Шасту и оставляя крепкий поцелуй на щеке. — Ты представить себе не можешь, как давно я о них… Да у меня с ними мокрые сны были. — Даже знать не хочу, — смеётся тихо Шаст, пытаясь выравнять дыхание. Надо как-то к новому миру для себя привыкнуть. К вот такому открытому в близости и своих желаниях Арсению. К новому статусу их отношений. Арс говорил, что нужно время, Шаст ему верит, не сомневается даже. — Лекси просила передать, что это тебе — благодарность от неё. — За что? — бубнит несвязно Арсений. Шаст озирается через плечо, тут же смехом заходится, видя Арса, который уже жевал одну из булочек за обе щеки. — Настолько ты по ним скучал? — смеётся громко Шаст. — Я же сказал, — бубнит с полным ртом Арс. — До мокрых снов. — Ужас какой, — Шаст отворачивается обратно к холодильнику, продолжает себе под нос посмеиваться. — Благодарность за то, что развеиваешь тьму во мне. — Это слишком романтизировано и утрировано, — бубнит Арсений, шелестя сзади упаковкой и возвращаясь к плите. — На самом деле тебе просто надо открыть глаза на вещи, которые в тебе и без меня есть, но которые ты не видишь, потому что, как я говорил, кому-то промыли мозги. Пересмотреть установки и принципы, сформированные в детстве, — очень сложно. Но не невозможно, — разглагольствует Арс, перемешивая что-то в сковороде. — М, ты уверен в этом? — спрашивает тихо Шаст, закончив с распаковкой пакета. Он подходит к Арсу сзади, обнимает его со спины, прижимаясь всем телом, повисает немного на плечах. — Не знаю, уверен ли я в этом в целом, — вздыхает Арс, устраивая ладони на предплечьях Шаста у своей шеи. — Но я уверен в тебе. Я встречал людей с полностью промытыми головами, Шаст. Те, которых уже ни чем не переубедишь. Ты не такой. Откуда я знаю? Потому что я видел тех, а сейчас вижу тебя. И поверь, у тебя не такой взгляд. Ты прячешься в панцирь, как черепаха, или как Тихон в свой колючий клубок, но ты не перестаёшь думать, осмысливать и прогонять через дополнительный анализ всё, что ты слышишь и чувствуешь. У тебя низкий уровень критического мышления, но оно не отсутствует. Откуда я это знаю? Опять же. Я тебя вижу. — Жуткий ты тип, Арс, очень жуткий, — бубнит Шаст, крепче обнимая. — Есть сильно хочется, я тебя сожру, ты не против? — И это я жуткий тип? Подожди две минуты, тут почти готово, — смеётся тихо Арс. — До-о-олго. — Давай я пока тебе кое-что покажу, — улыбается мягко Арсений, перехватывая ладони Шаста и уводя его вслед за собой с кухни. Пятится к компьютеру, не отрывая глаз от Шаста. Тот со смехом говорит, чтобы Арсений смотрел, куда идёт, а то вмажется сейчас куда-нибудь. А Арс после этих слов замирает отчего-то, смотрит хитро на Шаста, а через секунду вообще закрывает глаза. — Веди меня, — говорит с улыбкой Арсений. — Чего? — Шаст глазами хлопает непонимающе, таращится на Арса, который шире в улыбке расплывается, а глаз так и не открывает. — Веди меня, — повторяет Арсений, переплетаясь с Шастом пальцами. — К компу? — Вообще, к нему планировал, но можешь вести, куда хочешь, — смеётся тихо Арсений. Арс ни с того наклоняется медленно назад, Шаст дёргается ловя руками за талию. — Знал, что поймаешь. — А если бы не успел? — возмущённо спрашивает Шаст. — Такое возможно? — Что же в твоей голове? — вздыхает тяжко Шаст, подтягивая Арсения на себя, выравнивая в пространстве по вертикали. — Дремучие-дремучие джунгли… — Я бы сказал, прекрасная планета… — С дремучими-дремучими джунглями, — настаивает со смехом Арс. — Веди меня. Куда хочешь, я за тобой. — Я поведу тебя к компу, потому что ты, вроде как, туда хотел, — бурчит смущённо Шаст, осторожно проводя Арсения за ладонь к компьютеру. — Садись? — Нет, ты, — кивает Арс на компьютерный стульчик без спинки, открывая глаза и глядя на Шаста. — Открывай. Шаст хмурится немного, усаживается за компьютер. Смотрит нерешительно на Арсения, который кивает в поддержке, чтобы Шаст открыл уже ноутбук и посмотрел то, что должен. Когда перед глазами оказывается открытый файл, Шаст сразу понимает, что перед ним. Только вот поверить не может. Смотрит ошалевшими глазами на строчки документа. — Как только ты показал чип, когда сказал, что это нечто вроде свидетельства о рождении, — начинает с нерешительной улыбкой Арсений, — я сразу подумал, что должна же быть копия этого свидетельства в базе данных больницы. Я не хотел говорить сразу, чтобы не рушить надежд, если, ну мало ли, не найдётся. И с первого раза действительно не получилось ничего. Я проверил все базы данных больниц Найт-сити, при которых есть родильное отделение. Но ничего не нашёл. Я уж начинал подумывать, не вырастили ли тебя в пробирке, а то наслышан я о таком, но потом дошло: уже больше тридцати лет прошло с твоего рождения, и та больница может быть просто не активной больше. И я нашёл две больницы, которые работали в том году. Больниц больше нет, но в интернете остаётся всё, — шепчет восторженно Арсений. — И я смог найти их базы данных, смог взломать, найти по фильтрам на год и первые буквы фамилии. Смотрел всех, кто рождался в этих больницах в 2082-ом году в девятнадцатых числах разных месяцев, но оказалось, куда проще пробить первые буквы фамилии, потому что с такими буквами… Был только один ребёнок. Шаст переводит неверящий взгляд от строчки, полной, полноценной, не повреждённой строчки с именем к Арсению, который улыбается мягко-мягко. — Только один ребёнок, — шепчет немного грустно Арс, смотря на такого уязвлённого и неверящего своим глазам Шаста. — Антон. Твои родители были с гражданством Украинской ССР, второе имя в твоём случае — это отчество, имя отца: Андрей. Маму звали Майя. Фамилия: Шастун. А день рождения у тебя — девятнадцатого апреля. Ты действительно единственный ребёнок в семье, родился на рассвете, оба родителя были программистами, представляешь? А мама — доктор физико-математических наук, это… Потрясающе. Я понимаю, что это не так много, как ты бы, наверно, хотел знать… Шаст почти не слушает то, что дальше говорит Арсений. Не так много, как он бы хотел знать? Да это ведь… Тут больше, чем Шаст мог себе в мечте представить, здесь информация о его родителях, их имена, профессии, гражданство. Здесь его день рождения. Здесь его имя! — Всё хорошо? — тихо спрашивает Арсений, прикасаясь к плечу. Шаст встаёт медленно на негнущихся ногах, поворачивается к замершему Арсению и обнимает за плечи так крепко, что Арс вздыхает почти болезненно. — Спасибо, — шепчет едва слышно, утыкаясь кончиком носа в шею. — Боже, Арс… Спасибо. Я не знаю, что вообще, как… Спасибо, — у Шаста дыхание перехватывает, он только дышит-дышит-дышит запахом чужой кожи, успокаивает дрожащее дыхание. Пытается остановить наворачивающиеся слёзы. У него есть столько всего. У него есть имя. Нашлось, сохранилось, дождалось его к тридцать третьему году жизни. — Антон, — шёпотом говорит Арсений, поглаживая по плечам. — Это с греческого значит «сражающийся». Может, ты потерял своё имя на долгое время, но оно явно не потеряло тебя. Удивительно, конечно, как это всё… Притянуло же меня к тебе, боже… А мы тогда, когда в машине говорили про имена, я же упоминал это имя среди прочих, как это всё… С ума сводит, — бормочет Арсений. Шаст отстраняется немного, перемещает свои ладони на щёки Арса, смотрит с целой бурей эмоций в голубые глаза. — Скажи ещё раз, — шепчет Шаст, прикрывая глаза. — Назови меня по имени ещё раз, пожалуйста. — Антон… — Ещё раз, пожалуйста. — Антон, — с улыбкой говорит тихо Арсений, прикасаясь губами к кончику носа. — Антон, — едва слышным шёпотом в перерывах между поцелуями на щеках. — В английском это было бы Энтони, во французском — Антуан, в испанском — Антонио, но мне нравится именно эта форма: Антон. Привычнее, наверно. А есть другие формы и в русском, — вдруг вспоминает Арсений. — Антон, Антоха, Тоша… Шаст не сдерживает своих эмоций и чувств, прижимается своими губами к губам Арса, чувствует, как окончания последней формы его имени резонирует на собственных губах. От ощущения губ Арсения, от всех чувств вкупе у Шаста кружится голова. Он, крепко жмурясь, жмётся ближе, обхватывает губами нижнюю губу Арса, чувствуя дрожащий выдох. В голове всё смазывается. Шаст прижимает Арсения ближе к себе, вжимает в свою грудную клетку, зарывается второй рукой в завивающиеся тёмные волосы, сминает их немного своими дрожащими пальцами. Это кажется чем-то большим, чем просто поцелуй. Это кажется самым важным, самым значимым и откровенным, что было, что есть в памяти. Это что-то важнее самой жизни. Шасту кажется, что ему нужно на несколько пар рук больше, потому что одной пары явно маловато, чтобы делать всё, что хочется, всё, что сейчас ощущается необходимым. Прижимать Арсения ближе к себе за талию, чувствуя чужое изящество сквозь нагретую ткань большого свитера. Обнимать за плечи, гладить по волосам, притягивать ближе к себе за шею и щёки. Рук не хватает катастрофически. Арс устраивает свои ладони на тонкой шее, гладит большими пальцами по острой линии челюсти, по щекам. Шаста разрывает изнутри от эмоций, он отрывается всего на мгновение, чтобы дать им с Арсением вдохнуть немного воздуха, но отстраняется совсем немного, отчего создаётся впечатление, что вбирают в лёгкие они не воздух комнаты, а горячее дыхание друг друга. Арс разрывает никому не нужное расстояние первым, прижимается снова плотно поцелуем к губам Шаста. Щетина немного колет щёки, добавляет контраста между своим жёстким прикосновением и мягкими губами. Они целуются ещё несколько минут, но губы начинают саднить, воздуха не хватает, а в комнате слишком жарко. Шаст прижимается в последний раз к губам плотно-плотно, задерживая дыхание, а затем всё-таки отстраняется, прижимаясь тут же лбом ко лбу Арсения, тяжело дыша. У Арсения дыхание такое же сбитое и горячее, чувствуется на собственных губах порывами жаркого воздуха. Стоят с минуту, прижавшись друг к другу лбами, выравнивая дыхание, закрыв глаза. Арс приходит в себя первее, отстраняется совсем немного, мажет губами, щекоча щетиной, по щеке, оставляет маленький поцелуй на скуле и тут же прижимается объятиями, заползая руками под руки Шаста, стискивая крепко его спину вокруг лопаток. — Это было приятно неожиданно, — с улыбкой шепчет Арсений на грани слышимости. — Да. Для меня тоже, — смеётся тихо Шаст. — Я про поцелуй. А про то, что ты нашёл, у меня вообще никаких слов нет, Арс. Господи… Спасибо. — Я искал это, потому что тебе это важно, — умиротворённо продолжает шёпотом Арсений, прикрывая глаза. — Думал, помочь тебе — само по себе награда, но теперь… Твоя радость стоит всего звёздного неба. — Каков романтик, — тянет со смехом Шаст. — Это… Боже, Арс, я даже мечтать уже об этом не мог, а ты… Спасибо, — шепчет Антон, прижимаясь снова к губам Арсения коротким поцелуем. — Вряд ли я окуплю такое маковыми булочками. — Даже не думай, — качает головой Арс. — Я это не для какого-то должка сделал, а просто потому что хотел. Потому что это важно тебе, а ты важен мне. — Сейчас сердце лопнет, — вздыхает прерывисто Шаст, прикрывая глаза. — Что же ты со мной делаешь?.. — Ничего дурного, — улыбается мягко Арсений, прикасаясь коротко губами к родинке на кончике носа. — Я лишь… Забыл про плиту! — Чего? — Антон хлопает удивлённо глазами, смотря вслед умчавшемуся Арсу, только сейчас замечает, что-то в комнате… Что-то задымленно как-то. Точно. Плита. Арсений же готовил что-то. — Всё пропало? — сочувствующе спрашивает Антон, проходя вслед за Арсом на кухню, наблюдает со стороны, как он отчаянно спасает их обед. — Нет-нет, ну, как, не совсем, не то чтобы пропало, — бормочет нервно Арсений, пытаясь спасти то, что не пригорело. — Но еды у нас будет меньше, чем предполагалось, потому что процентов тридцать превратилось в угли. — Я могу чем-то помочь? — Да. Нет. Не знаю. Подожди, — Арс смеяться начинает, то ли от собственной паники по такому пустячному поводу, то ли от ситуации в целом. Да… Засосало их во всех смыслах в момент, совсем про всё забыли. — Надо как-то теперь себя приучить называть тебя «Антон», — тихо посмеиваясь и спасая обед, говорит Арсений. — А то ты так светиться от этого начинаешь, ну, грех же не пользоваться этим. Так я улыбаться не мог заставить, а тут вон, одно слово и выглядишь, как кот, сметаны объевшись. — А как выглядит кот, объевшийся сметаны? — хмурится Шаст. — А. Блин. Неважно, очередное выражение, — бубнит Арс, раскладывая по тарелкам то, что не превратилось в угли, а пригоревшее к сковороде ставит тут же в раковину отмокать. Вода сначала шумит из-за большой температуры сковородки, пар вперемешку с дымом поднимается, из-за всего этого шума Арсений не сразу слышит, что ему сказал Антон. — Что, ты говоришь?! — Говорю, я установил сегодня языковой пакет, — повторяет Шаст, прижимаясь со спины к Арсу объятиями. — Теперь смогу понимать, что ты там на русском бурчишь. — Ty prekrasen. — Так ты всё это время, когда на русском трындел, незаметно осыпал меня комплиментами? — смущённо смеётся Шаст. — На самом деле я всё это время жаловался на тебя сам себе, но теперь придётся говорить только хорошее. — Заноза, — фырчит со смеху Антон, утыкаясь тёплым поцелуем в изгиб шеи. — Как же от тебя охуенно пахнет. Я сегодня спизжу твой гель для тела, когда в душ пойду. Хочу тоже принцессочными цветами пахнуть. — Это жасмин и лайм, — смеётся тихо Арсений. — «Принцессочные цветы» ты, блин. Ну-ну. Дам, если хочешь. — Мы всё ещё говорим о геле? — Антон! Шаст наваливается всем телом на Арса, смеясь, сжимает его крепче в своих руках. — Хочу поесть и просто валяться с тобой в кровати, — урчит довольно Шаст, покрывая мелкими поцелуями изгиб шеи от ворота свитера к уху. — И свитер этот ещё, Господи Боже, всего лишь одежда, а ты такой мягкий и милый. Арсений достаёт дрожащими руками вилки из выдвижного шкафчика, чувствует, как у самого пылает лицо от… Вот такого Шаста. Это совсем не то, что было раньше. Не флирт ради подстёгивания, не ради шутки, нет. Антон выпаливает первое, что приходит в голову, говорит не осознанными мыслями, а чувствами, не мозгом, а сердцем, и это слишком приятно, волнующе. Греет изнутри похлеще алкоголя на застолье, ускоряет сердце не хуже адреналина. — Поедим и будем валяться, — тихо отзывается Арсений. Так и случается. После обеда Шаст правда доводит их буквально в обнимку до кровати, валится уже почти привычно с Арсом на постель и обвивает всеми своими конечностями. Правда лежит он так совсем не долго, начинает отчего-то пыхтеть, ворочаться, а потом оказывается, что он пытался перетерпеть то, что у него ремни, которые он так и не снял, пережимают бёдра. Он выворачивается всё-таки из объятий Арсения, при этом выглядя до того виноватым, словно думал, что с отказывающими ногами должен был продолжать терпеть, лишь бы момент не нарушить. Шаст ослабляет затяжку ремней, сдвигая несколько карабинов в сторону. Снять бы вообще, но вставать в лом, а лёжа это сделать не выйдет. Поэтому пока сойдёт и так, немного ослабит и всё, с таким натяжением он даже спать и сутками бегать привык, не то что лежать. — Вот Адриан это использует по существу, — говорит Арс, стукая пальцем по центральному креплению на поясе, к которому были присоединены все ремни. — Он использует это для альпинизма, чтобы по скалам в Пустошах лазить. А тебе зачем? — Говорил же, привык уже с ними просто, — бурчит Шаст, укладываясь удобно на спине и располагая макушку Арсения у себя на груди, чтобы было удобно трогать волосы, заплетать маленькие косички. Арс сползает головой немного ниже, укладываясь на животе. Так даже лучше, пальцы сами начинают плести косички из чёрных завивающихся прядок. — Тебе так удобно? — спрашивает тихо Антон, принимаясь плести уже третью по счёту косичку. — Я сегодня, когда проснулся, нашёл тебя именно вот так. Всегда на мне так спишь? — Угу. — Почему? — Мне нравится слушать морскую музыку. — Это ещё о чём? — хмурится Шаст. — Подожди… Антон ждёт, чувствует, как у него в животе начинает булкать после обеда. — Вот это морская музыка, — со смехом говорит Арс. — Оно поёт. — Боже, — Шаст глаза прикрывает, чувствуя, как краснеют щёки. — Даже спрашивать ничего не буду. Мне нравятся твои волосы, тебе звуки моего желудка — у всех свои странности, да, Арс? — Да-да, — фырчит Арсений. — На самом деле здесь просто удобно. — Оправдывайся теперь, сколько хочешь, а я всё понял. Антон посмеивается тихо, расплетает одну из косичек, чтобы начать заплетать её заново. Замирает, чувствуя пальцы Арсения у себя на бедре. — И всё-таки, должна же быть у этого какая-то функция, — шепчет Арс, повторяя пальцами линии ослабленных ремней на ногах. — В одежде работников «Арасаки» виднеются кое-какие странные элементы, но у всего есть применения, светоотражающие или наоборот светопоглощающие элементы, защита, бронированная прослойка, — Арсений ведёт пальцами по ремню от середины бедра к поясу, совершенно не замечая, как Шаст замер, затаил дыхание. — У «Мусорщиков» электронные маски, потому что большая часть из них это преступники в розыске Союза, и им нельзя показывать лица даже здесь. Нетраннерский костюм облегает плотно тело, чтобы стабилизировать температуру и остальные жизненные показатели при входе в Сеть, ведь тело очень сильно нагревается, и без стабилизации можно расплавить себя. Так зачем эта конструкция на теле? — Просто… Нравится, — выдавливает из себя осипло Антон. — Кажется, мне тоже нравится, — усмехается тихо Арс, поднимая к Шасту лицо. — Всё хорошо? — В плане? — едва ли дыша, спрашивает Антон. — Выглядишь каким-то… Напуганным. — Я говорил, Арс, мне… Сложно. Тревожно, и я совсем не готов. — К чему не готов? — хмурится непонимающе Арсений. Он переводит медленно глаза в сторону, куда вперился взгляд Шаста. Вспыхивает тут же красным, убирая свою руку, лежащую на бедре в опасной близости к паху. — Прости, я вовсе не… Я не, — начинает сбито оправдываться Арс. — Это ремни всё, я не пытался… Прости, я правда не… — Теперь ты выглядишь напуганным больше, чем я, — прыскает со смеху Шаст, прижимая макушку вскочившего Арсения к груди. — Всё, Арс, всё. Успокойся. Всё нормально. Просто это выглядело, ну, сам понимаешь. — Я не вёл ни к чему такому, — бормочет смущённо Арсений. — Это ремни всё. — Что? Провоцируют тебя? — смешливо спрашивает Шаст. — Антон! — Перестань называть меня по имени только в момент возмущения, — фыркает со смеху Шаст. — А то я не радоваться, а бояться своего имени начну. — Хм, а ты улавливаешь возмущение, — задумчиво тянет Арсений. — Выходит большую часть времени твой ИИ действует импульсами на мозг? — Как я понял, он занимается этим всякий раз, когда я вступаю с кем-то в диалог, чтобы я не пропустил ничего важного. Это во-первых. Во-вторых, он не может держать меня в курсе интонаций, если разговор затягивается, потому что, как он сказал, реабилитация должна содержать в себе и отдых между стимуляциями мозга. — Правильно, — кивает Арс. — Он у тебя большой молодец… Хотя меня всё равно настораживает факт того, что он может влиять импульсами на твою мозговую активность. — И не только импульсами, — хмыкает грустно Антон. — В каком это смысле? — Он любит… Затевать разговоры на темы морали. Помощник-совесть. Сегодня, я расскажу кое-что, — вздыхает тяжело Шаст. — Когда я пришёл к Позу, у них там было несколько «Мусорщиков», они любят к рипперам заваливаться, думая урвать бесплатных имплантов для перепродажи на чёрный рынок. Мало того, что не получилось у них сегодня импланты спиздить, живыми уйти тоже не вышло… Мы с Адрианом разобрались с ними, но… Пока разбирались с трупами и кровью, что уже вполне обычно, мой ИИ снова начал капать на мозги и что-то… Что-то меня разъебало, Арс. Прямо конкретно так. Я столько раз слушал от него эти проповеди касательно того, что «убивать нельзя», но потом он сказал всего одно слово… Сказал «мерзость», и меня прямо-таки встряхнуло изнутри. Произошла истерика, — горько усмехается Шаст. — Накрыло. Лекси успокоила, но я… Всё не могу перестать об этом думать. — С одной стороны, я бы напрягся из-за того, действительно ли это была твоя реакция. — В каком смысле? — хмурится непонимающе Антон. — Насколько я понимаю, ты уже не тот человек, которого накрывает от убийства, вида крови или чего-то в этом роде. Как бы ужасно это ни было, но ты привык к этому, ведь так? А тут прямо истерика? Точно ли это произошло из-за одного слова? — многозначительно спрашивает Арсений, только вот Шаст всё равно ни черта не понимает. — Если он может влиять импульсами на твой мозг так, что у тебя реабилитируется тональное мышление, то какова вероятность, что, ровно так же воздействуя на мозг, только на другой отдел, он не внушает тебе какую-то эмоцию? — Сейчас не понял, — резко напрягается Шаст, садясь на кровати. — Ты хочешь сказать, что он так может? — Гормоны, за счёт которых ты испытываешь какое-либо чувство или эмоцию, вырабатываются в разных частях твоего тела, в разных органах. Только вот сигнал для того, чтобы любой гормон начал вырабатываться идёт из одного места… Арсений показывает двумя пальцами на свой лоб. Шаста начинает брать паника. Это сейчас всё сводится к тому, что Расп всё это время манипулировал его эмоциями? Буквально управлял им, как куклой? Эти мысли очень жуткие и пугающие, и Антон на панике начинает уже тянуться к месту за ухом, чтобы выдернуть чип, абсолютно закрывая глаза на то, что Расп сделал для него доброго. Как помогал всегда, как наоборот успокаивал, но никогда не действовал на эмоции Шаста искусственно, помогал ему выравнять дыхание, успокоить мысли и зашкаливающий адреналин. Все откровения между ними, всё сострадание и доверие словно бы солнце в один момент прикрывает луна одной лишь Арсовой теории. Лунное затмение. Доверие, рушащееся после одного подозрения. — Я этого не делал, — говорит Расп, и голос его звучит донельзя уставшим. — Если бы я это делал, тебе не кажется, что я бы давно поступил вот так, чтобы ты перестал убивать всё, что движется? Или успокаивал твои панические атаки одним импульсом? Или заставлял тебя почувствовать радость, когда бы мне это захотелось? Боже, Шаст… Одно слово и всё? Во враги меня запишешь после всего? Шаст опускает виновато глаза, убирая руку от порта для чипов. Расп прав… — Он начал это говорить со словами «с одной стороны», — говорит едва слышно Расп. — Так что прежде, чем с Арсением на пару записать меня в предатели, выслушай, какое у него там ещё есть мнение. — Ты сказал «с одной стороны», — вздыхает Антон, прикрывая глаза. — А с другой? — С другой, есть вероятность, что он именно сегодня разбил тебе очки, за которыми ты прятался большую часть своей жизни. Как в старом мультике про изумрудный город. Все думали, что город из изумруда, а на деле был просто каменным, все видели его изумрудным, потому что ходили в очках из изумрудного стекла… Не совсем точная метафора, — хмурится Арс. — Но надеюсь, ты понял. Но если так, ты должен понимать две вещи. — Какие? — Первая: он не мог сделать это за один раз. Да, ты говорил, что вы уже около года или около того вместе. Но ты вырос в этом всём, у тебя промытая голова, он не смог бы разбить очки за один раз, если… — Не за один раз, — качает быстро головой Антон. — Я же сказал, он регулярно капал мне на мозги моралью. И ссоры на этой почве тоже были. Эта отнюдь не первая. — Но что-то её отличало от остальных, — уверенно говорит Арсений. — И это явно не одно слово, Шаст. Что ещё было нового? Антон задумывается на пару минут, прокручивая в памяти их разговор с Распом в клинике. Что было по-другому? Какое было кардинальное различие? — Он упомянул тебя, — хмурится Шаст. — Сказал, тебя бы это напугало во мне… — Так он манипулирует твоими эмоциями, исходя из отношений с людьми? — раздражается в момент Арсений. — Тош, приляжь на кроватку, отдохни, — улыбается раздражённо Арс, укладывая Шаста на кровать спиной и садясь на грудь. — Так, блять, нет! — вопит Антон, ёрзая головой, когда Арсений пытается нащупать пальцами порт от чипа. — Не надо его проверять, смотреть его программу и файлы, не надо его трогать! — Да я только одним глазком, — сердечно клянётся Арсений с той же устрашающей натянутой улыбкой. — Доверься мне, Антон, я не сделаю ничего дурного. — Сейчас в это тяжелее всего проверить! Шаст перехватывает руки Арса, сбрасывает его с себя, подталкивая бедром, заваливает на вторую половину кровати и прижимает плотно, обнимая всеми конечностями, чтобы не было шанса даже пошевельнуться. — Всё. Успокойся, Арс. У нас с ним долгая история, я ему верю. У него, в отличие от большинства здешних, душа есть, представляешь? — Душа. У ИИ. Мг, — тянет скептично Арсений. — И как ты это… Шаст? — Арс смотрит непонимающе, чуть хмурясь, на Антона, у которого резко загорелась оптика, подсвечивая зелёные глаза. — Звонит кто-то? — шёпотом спрашивает Арс, с опаской глядя на медленно садящегося Шаста. — Нет… Пишут, — отрывисто говорит Антон. — Фиксеры. — Я где-то засветился? — испуганно спрашивает Арсений, вставая вслед за Шастом с кровати, проходя за ним на кухню. — Нет, не тебя ищут, — всё так же отрывисто говорит Антон, прочитывая сообщение за сообщением. Серый Шаст, до меня дошла кое-какая информация. Не знаю, что, блять, происходит, и кому вообще верить, но свяжись с Позом! Реджина Джонс Здравствуй, Бес, как поживаешь? Давно братца видел? Говорят, на лисиц снова объявлен сезон охоты. Вакако Окада Привет, мой хороший. Скажи, если надо что-то замять, цена будет немаленькая, но за качество ручаюсь. Дакота Смит ВЫ СОВСЕМ ЕБАНУЛИСЬ С ПЕРЕЕЗДОМ В ГОРОД, ИЛИ ЧТО?! Мистер Хэндс Видел вчера по камерам возле Пёсьего города, что ты пошумел с какими-то друзьями в Пасифике, дружище. А среди них был и Плут, где он сейчас, не подскажешь? Я достаточно заплачу. — Какого хера, блять? — потерянно шепчет Антон, просматривая все пришедшие сообщения. — Что ты натворил, Адриан… — Антон, — неожиданно обращается по имени Расп. Голос у него звучит слишком напряжённо, не предвещает ничего хорошего. — Включи телевизор. Шаст включает быстро телевизор, находит канал «54», попадает на новостной репортаж. — Я смогла сбежать только благодаря тому, что другая девочка отвлекла на себя внимание, — сквозь дрожащие слёзы говорит женщина на экране, в которой Шаст быстро узнаёт одну из жертв Ловчего. — Для чего он похищает? — спрашивает женщина в форме. — Он продаёт женщин какой-то студии чёрных брейндансов, — едва разделяя слова, бормочет женщина. — Чтобы с влиятельными женщинами снимали… — Тише, я поняла, — успокаивает специалист в форме, видя, как бедную чуть не рвёт от отвращения и стресса. — Вы видели его лицо? Приблизительный возраст, раса, принадлежность к группировке? — Белый мужчина, лет тридцать пять-сорок, — начинает рассказывать женщина. Арсений хмурится, разглядывая женщину. Что за чертовщина?.. — Светлые волосы, блондин. Карие глаза. Кочевник. Снайпер. Клинки богомола с модификацией на плавление от «Арасаки». — Нет, — качает головой Шаст, резко зажмуриваясь. Сжимает крепко кулаки, опуская голову. — Неправда… Быть не может… — Я слышала, как он говорил с кем-то по телефону, его называли «Адриан». — Сука… Да не может же… — Шаст, тут что-то не так, — качает головой Арсений. — Да что ты?! — Эй, тише, — Арсений прикасается мягко ладонями к щекам. — Смотри внимательно. Шаст переводит взгляд к экрану, смотрит на женщину, описывающую похитителя, Ловчего, как точную копию Фелиоса. — Движения глаз. Камера часто зеркалит, и эта тоже, потому что на заднем плане текст отзеркален, видишь? — И к чему это? — вздыхает прерывисто Шаст. — Она смотрит в верхний правый угол! — эмоционально подмечает Расп. — Есть определённые движения глаз. Когда человек вспоминает, лжёт, утаивает — глаза двигаются определённым образом, выдавая всё. Почему говорят, что глаза — это зеркало души, Антон? — Арсений пронизывает глазами. — Может, я и провёл с Адрианом всего день, но даже мне хватило вот этого, чтобы понять достаточно, а ты потеряешь веру в своего человека после одного недоразумения? Смотри, анализируй, взвешивай. Весь вчерашний день Адриан был со мной. С утра был в клинике Поза. Когда он был с похищенными, чтобы кому-то пришлось отвлекать внимание для побега другого? Анализируй время и события, не разделяя их друг от друга. Строй причинно-следственные связи. Ты правда думаешь, что всё так? — Но она… — Что? Описала точь-в-точь Адриана? — давит Арс. — Думай, Шаст, думай. — Пока единственным подозреваемым является Адриан Адамо Фелиос. Кочевник из распавшейся семьи клана «Альдекальдо», — вещает с телевизора детектив. — Полиция и наёмники уже подключены к поиску и поимке. Нетраннеры, подключенные к расследованию, в Сети нашли информацию, что данный мужчина принадлежал к одной из религиозных сект на территории Пасифики. Специалисты проводят оценку его психологического здоровья, проверяют на вероятный киберпсихоз. Фелиос, кроме озвученных усиленных клинков богомола от «Арасаки», носит в своём теле большее количество имплантов, чем возможно для сохранения ментального здоровья. — Сука… Тремор… Это же один из признаков начинающегося киберпсихоза, это же… — Шаст, пожалуйста, — просит шёпотом Арсений. — Не слушай их. Слушай, что тут, — просит Арс, тыча пальцем в грудь. — Не могу…***
— Ну что? Наш солнечный мальчик снова один против всего мира? — расплывается в широкой улыбке мужчина, распластавшийся на диване с сигаретой. — Очень смешно, блять, — рыкает тихо нетраннер, меряя шагами комнату. — Не понимаю, кому верить. — Это время и город развили в тебе паранойю, рыжуля… — Не начинай, — злобно зыркает на мужчину нетраннер. — Ты спустил на него наёмников, как и все фиксеры, кроме Серого и Вако? — Пока нет, — тянет главный фиксер «Посмертия», просвечивая стакан виски в руках на неоновый свет. — Но всё выглядит слишком однозначно. — Не тогда, когда речь об этом человеке… — Тогда всё, что я могу сделать, — тянет с улыбкой мужчина, — это попросить тебя разобраться во всём, рыжуля. Нетраннер замирает посреди комнаты, смотрит на фиксера с усмешкой. — Понял. Разберусь. — Но помни о правилах мира, в котором мы живём... — Dale moreno, dale moreno…