***
Гакт почти безвылазно находится в этом поместье, сколько себя помнит. Довольно большой, очень старый дом, дикая смесь европейской и японской архитектуры, стоит в уединении. До ближайшей полузаброшенной деревни несколько километров, и здесь не бывает посторонних. По рассказам матери, поместье построил то ли прадедушка Гакта, то ли какой-то ещё более дальний предок, и оно всегда было своеобразным родовым «гнездом» для большой семьи. Впрочем, Гакт никогда особо не вслушивался в эти разговоры — его с самого детства раздражало то, как сильно отец и мать гордятся принадлежностью к родовитой фамилии, берущей своё начало аж от времён Рюкю. Родители и ему всячески напоминали, кто он, начали это делать с самого его рождения, дав редкое имя Гакуто. Гакуто Оширо — единственный драгоценный наследник, долгожданный, но избалованный, капризный и очень больной ребёнок. Отец и мать так и не решились на второго малыша, потому как убедились в том, о чём раньше только слышали — где-то в их генетике бродит наследственное безумие. И теперь единственной оставшейся длинной ветви семьи суждено засохнуть. Его не особо любили. Видели, что он странный ребёнок, не такой, как им хочется. Мать говорила, что Гакт родился с открытыми глазами. Что он почти никогда не плакал, пока был маленьким, и по большей части тихо лежал в своей колыбели, бледный, вялый и молчаливый. И потом, когда Гакт подрос, он практически не выходил из своей детской, мог целыми днями сидеть в одиночестве, не общаться с родными, только рисовать странные картинки и играть в куклы. Сам Гакт не видел ничего странного в этом. Гакт ненавидел эту вечную зелень и унылый, пугающий старый дом, за которым, как ему казалось, мир попросту обрывался. Ему хотелось сбежать. И Гакт нашёл для себя способ это сделать, выдумывая собственные миры, воображая себя тем, кем он вряд ли сможет когда-нибудь стать. Это помогало ему не сойти с ума окончательно. Но люди в белых халатах, часто приходившие к нему, качали головами. И в воздухе витали слова «шизофрения» и «пограничное расстройство личности». И сейчас ничего не изменилось. Гакт по-прежнему существует разом в двух мирах, потеряв грань между ними, не покидает поместья и ненавидит его всей душой. Он бродит по коридорам и тёмным комнатам со стенами, покрытыми трещинами, как сомнамбула, плутает, частенько думая, что попросту не сможет больше найти выход, пока его не подхватывает Мана и не уводит в спальню. Ветхое здание давно просит ремонта, и Гакт рад бы заняться этим, но тогда ему придётся временно переехать в свою городскую квартиру. Едва терпя это место, Гакт привязан к нему и не может покинуть надолго. Один раз он попытался сбежать — совсем недавно, когда поступил в Токийский Университет искусств, и родители на радостях подарили ему маленькую квартиру-студию неподалёку от учебного заведения. Но закончился этот побег очень плохо. Гакт вернулся домой ещё более больным и окончательно заперся в ненавистном поместье. В огромном запущенном парке, окружающем дом, весной цветут прекрасные сакуры и он словно преображается в сказочный уголок. Но сейчас, на исходе холодного дождливого лета, сад выглядит, как и всё остальное здесь, мрачно. Множество густых зелёных деревьев, бросающих везде тени, парочка очень красивых, но давно не работающих и тихо зарастающих мхом фонтанов, увитая красным плющом старая полуразрушенная беседка. И туман холодного сырого утра только добавляет всему этому пейзажу таинственности. Каблуки тихо постукивают по каменным дорожкам. Гакт держится за локоть идущего рядом Маны ладонью в белой перчатке и бездумно хлопает ресницами, морщится, когда холодный ветер ударяет прямо в лицо и треплет длинные волосы. Когда Гакт здесь и нет дождя, они часто так гуляют по дорожкам. Гакт вернулся. В очередной раз. Но сколько бы это ни происходило, это место не станет нравиться ему больше. — Хех… Золотой рыбкой быть непросто. Остановившись, Гакт задумчиво поднимает взгляд в пасмурное небо; рука сама собой выпрямляется и выпускает локоть Маны, а тот, пройдя пару шагов вперёд по инерции, оборачивается. — Ты о чём, малыш? Какая рыбка? — Рыбка — это я, — монотонно бормочет Гакт. — Всю жизнь в одном аквариуме. А золотая потому, что родители меня считали такой. Пытались и меня убедить в этом… Мана вскидывает брови и тут же мягко улыбается. — А чем ты не золотая рыбка? Ты такой красивый… — Вот-вот, что-то красивое и бесполезное. Только для того, чтобы иногда брать в руки, но лучше — просто любоваться, — продолжает Гакт. — Но теперь я и для этого не гожусь. Все плавники уже помятые, чешуя вся истрепалась, такая некрасивая… — он поднимает руку, рукав рубашки соскальзывает с запястья к локтю, обнажая многочисленные порезы. — И никакой надежды выбраться. Мана тяжело вздыхает и, подойдя к нему, обнимает за талию. Гладит по лицу костяшками пальцев, затянутых в чёрные кожаные перчатки, и Гакт переводит на него безжизненный взгляд. Его глаза смотрят, но не видят. Зрачки не фокусируются, застыли в неподвижном состоянии. — Не нужна тебе эта надежда. Гаккун, ты не годишься для внешнего мира. Ты же сам это знаешь. — Знаю. Я пытался прижиться… — Гакт утыкается носом ему в плечо, прижавшись и прикрыв глаза. — Я честно пытался, правда, я очень старался… Но стало только хуже, столько моих планов сорвалось. Кое-что из них я смогу восстановить, а кое-что потерял навсегда. — Ну и успокойся. Тебе не о чем волноваться. Мана легонько целует его в уголок губ, Гакт вздрагивает и, поморщившись, отстраняется. Мана замечает его движение и поспешно делает шаг назад. — Прости. Я всё время забываю… — Всё в порядке. Уже не так противно, как раньше. Хоть я и часто вспоминаю… о нём. Гакт передёргивается, припомнив человека, которого когда-то называл Кози. Он не помнит настоящего имени, только эту кличку, данную одногруппниками в университете. Гакту тогда казалось, что он впервые в жизни влюбился, почувствовал интерес к кому-то. И он до сих пор не знает, были ли эти чувства на самом деле или он просто придумал их себе. И при каждой мысли о Кози его тело начинает рвать боль, на коже словно заново проступают все синяки, а перед глазами появляется маленький дом у озера и смятая кровать в нём. — Я не он, малыш. Я не причиню тебе вреда, — тихо бросает Мана и зарывается носом в его шею. — И всегда буду присматривать за тобой. Гакт тихонько хмыкает. — Даже если я так не захочу возвращаться сюда, что превращусь в овощ? — Ты и так почти овощ. Слава богу, что именно почти, — Мана фыркает, — так что не пугай, я уже привык. — Тебя напугаешь, конечно. Гакт смеётся, обнимая его за шею. Иногда он задаётся вопросом, почему Мана здесь, с ним. Почему он предпочитает жить в медленно приходящем в разруху доме в глуши в компании сумасшедшего Гакта и даже играть с ним в странные игры? Может, конечно, дело в деньгах, это было бы самым простым ответом. Но Гакт уже привык к тому, что эти ответы простыми не бывают. Всё слишком сложно и нестабильно. — Знаешь, что я подумал? — вдруг спрашивает Мана. — А что, если я не буду играть тирана? — Это как? — бездумно спрашивает Гакт, прижавшись к его груди головой. — Ну вот так. Пусть в группе всё будет хорошо, так, как и должно быть, без всех этих твоих БДСМ-штучек и образа Гакта Камуи. Может, тогда группа проживёт дольше, тебе не захочется сбегать и она не распадётся? Гакта словно окатывают ледяной водой, крупные кубики бьют по макушке. Он резко вскидывает голову. Тёмные пустые глаза в секунду сужаются в приступе ненависти. — Сбрендил? Зачем я, по-твоему, всё это делаю? — Гакт с силой тыкает себя в грудь пальцем, длинным ногтем задев кожу. — Вот этого… Этого… Там не должно быть! Там только Гакт Камуи, никакого Оширо, понятно? Я его ненавижу! Мана усмехается. — А мне казалось, что ты ненавидишь Камуи. Маску. — Я обоих ненавижу! — взрывается Гакт и с силой отпихивает его от себя. — И Ману с Кози вместе с ними! Мана даже не вздрагивает. Он-то знает, что его зовут иначе, это Гакт не помнит его имени и предпочитает звать его Маной, а он позволяет. — Тогда почему ты опять хочешь стать Камуи? — холодно спрашивает он. — Потому что, — рявкает Гакт и обнимает себя за плечи. — Я готов быть чем угодно и кем угодно другим, только не этим! Его крик взметается в медленно темнеющее грозовое небо, и Мана легонько встряхивает его за плечи. — Эй, успокойся. Я же просто предложил. Гакт, дрожа, опять оказывается у него на груди, и рука мягко гладит его по волосам. — Просто ты говоришь, что прописал все варианты. Вот я и подумал, может, стоит попробовать что-то новое… Я же тебя не принуждаю. Необязательно из-за этого такой крик поднимать. Всё будет так, как скажешь ты. Гакт успокаивается. Чуть дрожащие пухлые губы в помаде цвета горького шоколада трогает нехорошая улыбка. — Именно, как я скажу, — повторяет Гакт и ухмыляется. — Мана, а что за группа, у которой всё хорошо? Такого не может быть. Потому что это просто неинтересно.***
«Я больше ничего не могу сделать…» Свернувшись в клубок на широкой постели и вжавшись в подушку, Гакт остановившимся взглядом смотрит в стену. И эта мысль, пролетевшая в голове, впервые в жизни не заставляет его вздрогнуть. Это должно было произойти рано или поздно. Гакт давно знал, что настанет момент, когда у него опустятся руки и он не сможет придумать, в какую сторону ему повернуть свою историю. Просто потому, что перепробовано уже буквально всё, что он мог придумать. Чистые страницы в распухшей старой записной книжке почти закончились. Можно завести новую, но какой в этом смысл, если не знаешь, что там писать. Он зажмуривает глаза и прижимает к груди стиснутые кулаки. — Эй. Может, ты всё-таки поешь чего-нибудь? Мана, как обычно, почти неслышно входит в спальню. Подходит к постели, садится на её краешек и ладонью легонько гладит плечо. — Я не голоден, — невнятно бормочет Гакт. — Анорексию заработать решил? Ты умрёшь, если будешь продолжать в том же духе. — Мана, просто оставь меня в покое. Пожалуйста. Гакт слышит тяжёлый вздох и шуршание, а секунды спустя Мана прижимается щекой к его шее, стараясь заглянуть в лицо. Смахивает легонько слёзы с ресниц, касается подрагивающих губ. — Ты красиво плачешь, Гаккун. — Гакт дёргается, скосив на него один глаз. — Но в чём всё-таки причина твоей чёрной меланхолии в этот раз? — Ты знаешь, в чём. Гакт машинально нащупывает пальцами полукруглые шрамики возле ключиц и едва подавляет вздох. Нельзя расслабляться, всё это тоже уже было. — Не думал, что скажу это, — Мана легонько бодает его носом в затылок, — но, может, нам и вправду прерваться на время? Отдохни немного от внешнего мира. Ты дома, здесь у тебя есть всё, что нужно. Никакой постоянной работы, никакого недосыпа, никакого стресса, ничего такого… Почему бы тебе просто не пожить спокойно некоторое время? Гакт замирает на секунду, вытянувшись, как гитарная струна. А когда он поднимает взгляд на Ману, в тёмных глазах мелькает бешенство. — Правило первое: остановиться нельзя, — тоном робота цедит он сквозь зубы, — и поправка: за побег — наказание. Допустим короткий перерыв, не более того. Ты сам одобрил это правило. Забыл? — Нет, Гаккун. Просто я вижу, что тебе плохо, — Мана качает головой. — Я не хочу потерять тебя. — Мне плохо, пока я здесь, — Гакт кривится. — Этот блядский дом действует мне на нервы. — Почему? — Потому что напоминает о детстве. И о родителях. Их призраки до сих пор где-то здесь, вместе с остальными… — Гакт слегка задумчиво поднимает взгляд. — Они так странно умерли… Оба сразу, — и нехорошая улыбка расползается по губам. — Даже не знаю, помогло ли то сердечное лекарство, которое я подлил в суп мисо тогда? В лице Маны не вздрагивает ни один мускул, но Гакт замечает, как дёргается кадык на его шее от нервного сглатывания, и ухмыляется краем рта. — Не беспокойся. С тобой я этого не сделаю, — он прищуривает глаза. — Мне же тогда будет не с кем играть… Мана недовольно морщится и закапывается носом в его волосы сзади. Он молчит, и Гакт чувствует, как подрагивают его руки на талии. Он нервничает. Просто изо всех сил старается сохранить лицо — в чём-то он всё ещё тот же Мана, к которому Гакт привык. Только здесь это не прихоть самого Маны, а суровая необходимость, только так он может держать Гакта в узде. Гакт непредсказуем даже сам для себя, а для окружающих и подавно. — Мана, скажи, а почему ты со мной? — он чувствует, как Мана вздрагивает. — Я давно хотел у тебя это спросить. Со мной ведь трудно. И я часто раздражаю тебя. Почему ты здесь? Усмешка в ответ, и Гакт вздрагивает. — Разве не очевидно? Потому, что мне нравится владеть тобой. Это как держать в руках фарфоровую куклу… Красивую и совершенно безмозглую. Его зубы легонько впиваются в шею, а ладонь, улучив момент, проскальзывает за застёжку свободных шёлковых брюк. Гакт дёргается, кусает губы и с силой вжимается в подушку. Тело на секунду сводит судорогой. Опять. Оно всегда так реагирует на попытку приласкать. — Владеть… — медленно повторяет он за Маной, стараясь не дрожать. — Мне казалось, раньше ты говорил, что любишь меня. — Одно другому не мешает, Гаккун. Я люблю тебя. Но люблю как произведение искусства. Ты слишком прекрасен в своём безумии. Гакт слегка недовольно ёрзает, чувствуя, как сжимаются его пальцы. — Убери руку, — довольно зло проговаривает он. Мана хмыкает, и Гакт широко распахивает опять загоревшиеся бешенством глаза: — Убери, я сказал! — Ни за что. Я соскучился по тебе. — Издеваешься? Тебе поезда мало было? И всего, что ты до этого делал? — Мало. Тебе пора бы научиться отличать игру от реальности. Держа его за плечо, Мана пытается повернуть его на спину, Гакт противится, хныкая, как недовольный ребёнок. — И то, что ты так реагируешь, заставляет хотеть тебя ещё больше, — с усмешкой тянет Мана и наклоняется к его приоткрытым губам. — Маленький сумасшедший принц. — Не превращайся в него, Мана. Не будь, как он. Прошу… Гакт хныкает, всё ещё ёрзает, но уже не слишком сильно, пока с него стягивают рубашку и брюки. Просторный шёлковый костюм прохладой струится по телу, нить жемчуга на шее, зацепившись от резкого движения за волосы, слегка придавливает горло. Гакт совершенно сломлен, запутан в собственных длинных волосах. Закрыв глаза согнутой рукой, он судорожно ловит губами спёртый воздух, хрипло вдыхает, пытаясь успокоить бешеное биение пульса. Ну почему так? Почему все, с кем он общается, рано или поздно решают использовать его так беспардонно? Его лицо и тело настолько совершенны, что не оставляют даже шанса устоять перед ними? Или эти люди, собственно, даже не пытаются устоять и придержать свои инстинкты? Непонятно. И ужасно мерзко. Отвращение буквально переполняет его с головой. Мана ведь знает, что Гакт терпеть не может, когда его касаются вот так — сказывается болезненный первый секс, изнасилование, совершённое любимым на тот момент человеком. Что только может быть хуже? Но Мана всё равно упорно тянет его к себе. Шепчет какую-то ерунду в горящие огнём уши, улыбается. И исследует раз за разом каждую клеточку его тела. Каждый поцелуй в губы, каждое касание на коже — чуть слышное «не надо» Гакта. Тихое, едва различимое, у него мгновенно садится голос. Мана слышит, только предпочитает не замечать, лишь изредка ловя эти полувздохи губами. Оглаживает, обцеловывает, особое внимание уделяя изрезанным рукам и розе на длинном шипастом стебле, пересекающем выступающие рёбра. Мана всегда нежен. Однако Гакт всё равно инстинктивно боится его, он боится самой близости. За исключением тех моментов, когда его хватает очередной приступ и он начисто лишается способности соображать, как было с теми двумя парнями. — Нет… — Мана легонько проводит по его длинной шее кончиком языка, поддевает мочку уха с давно заросшей дырочкой и тихонько фыркает прямо в него, заставив вздрогнуть. А потом, пройдясь поцелуями обратно вниз, прижимается губами к дрожащему плечу. — Не хочу… Мана поднимает голову, и что-то странное мелькает в его глазах. Разочарование, недовольство, злость. И Гакту от этого хочется сжаться в комок, спрятаться. — Не хочу, не хочу… — с лёгким раздражением тянет Мана и ухватывает пальцами его подбородок, дёргая к себе поближе. И чёрные глаза привычно затягивают в пропасть. — Малыш, разве ты не любишь меня? Это удар ниже пояса. Умом Гакт понимает, что эта фраза — не более чем очередная его манипуляция. Но именно после неё почему-то к его горлу подкатываются рыдания, он заливается слезами и становится как зомби, позволяя делать со своим телом всё, что захочется. Гакт сам не знает, любит ли его. После истории с Кози он поклялся себе никому больше не говорить вслух этих слов и максимально отстраниться от самого чувства. Слишком больно. Он не хочет, чтобы это когда-нибудь повторилось. Но Мана… Мана — нечто совершенно особенное. Его вечный кукловод, знающий каждую его ниточку и то, как правильно тянуть за эти ниточки. Его затея на новую игру лишена смысла. Гакт просто не может представить себе Ману не тираном. Нет, Мана всегда будет мучить его. Так или иначе, лаской или жестокостью. Гакт судорожно всхлипывает и отворачивает в сторону голову. А Мана хмыкает ему в ухо. — Конечно, любишь. Ты же хороший мальчик. И сделаешь всё, что я тебе скажу. Прихватив напоследок ещё раз дрожащие, похолодевшие губы, он садится на колени, на ходу выпутывается из своей чёрной рубашки и, не глядя, швыряет её куда-то в сторону. Худой, словно подросток, с узкими острыми плечами, хрупкими запястьями и тонко очерченной талией. Гакт ловит себя на том, что почти бесстыдно рассматривает его, тут же кусает губы и опять зажмуривается. Тело горит. Снова везде, где он касается, проступают болезненные ядовитые пятна, особенно яркие — на облизанных сосках, плечах и шее, там, где впивались его зубы. И когда холодная смазка стекает по члену вниз, к внутренней стороне бёдер, Гакт нервно вздрагивает, а тонкие пальцы уже поглаживают его, мягко, но требовательно. — Расслабься, Гаккун. Я не он. Я не сделаю больно. Эти слова, которые Мана повторяет так часто, стараясь отрезать в его сознании себя от Кози, вроде бы должны успокаивать, но на деле они лишь поднимают со дна утихшие было воспоминания. Гакт кривит губы и судорожно выдыхает через стиснутые зубы. Противней всего осознавать, как его тело реагирует на эти мучения, оно словно само собой разом отделяется от головы — пары касаний хватает, чтобы член встал колом, а сфинктер, в который проникают скользкие от смазки пальцы, перестал судорожно сжиматься. Это возбуждение, но совсем не то, что чувствуешь, когда смотришь на человека, которого любишь и желаешь. Это нечто болезненное и мучительное, то, что вытягивают из тебя силой за жилы и что ты не можешь контролировать. Сколько Гакт помнит, с Маной всегда так. Он слишком хорошо умеет нажимать на болевые точки. Держа пальцы крепко стиснутыми в его теле, Мана наклоняется к нему и упирается лбом в лоб, дыханием обжигая губы. — Эти новые лекарства плоховато на тебя влияют. — Гакт переводит на него взгляд. — Малыш. Ну разве нам не хорошо вместе? Ты не помнишь, как ты тогда плакал и просил побыть с тобой, как ты нуждался во мне? Гакт нервно глотает слюну. — Не помню! — рявкает он и стискивает зубы, бросая бешеные взгляды из-под длинной чёлки. — Я вообще не знаю, кто ты такой и откуда взялся! Гакт выпаливает эту фразу в желании задеть его, заставить отказаться от идеи в очередной раз доставить боль. И тут же вздрагивает. А он ведь правда не помнит. Гакт помнит Кози — они познакомились в университете. А вот то, откуда взялся Мана, видится весьма смутно. Будто он просто внезапно появился буквально из ниоткуда, взял за руку и не выпускает её больше. — Ну нельзя же так. Твои слова ранят, — издевательски тянет Мана и делает резкое движение пальцами, Гакт ойкает и сжимается в комок. — Я же сказал, я с тобой потому, что ты плакал и нуждался во мне. Ты же не думаешь, что я ненастоящий, правда? Мана легонько касается подушечками приоткрытых пухлых губ, и в ту же секунду его пальцы нагло забираются в рот. Гакт машинально проводит по ним языком, прикрывает глаза. Его пальцы тёплые. Он не может быть очередной иллюзией. Тогда почему на месте воспоминаний, связанных с ним, опять появляются чёрные дыры? — Тебе просто нравится думать, что я держу тебя силой, — Мана произносит до боли знакомую фразу, — поэтому ты и предпочитаешь не вспоминать о нашем знакомстве. А я тебе напомню. Ты в очередной раз напился текилы в одном баре в Аояме. Сидел за дальним столиком и глотал слёзы. И как только я подошёл к тебе, ты вцепился в мою руку и больше не отпускал. Глаза Маны странно поблёскивают, и он улыбается краем бледных бескровных губ. Его пальцы продолжают жёстко трахать рот. — Несчастный сумасшедший мальчик, ещё и травмированный первыми в жизни отношениями, ты так нуждался в ласке. В том, кто сможет разделить твои сумасшедшие игры. Ну как было не соблазниться? Гакт слегка расслабленно прикрывает глаза и, приподняв руки, придерживает кончиками пальцев его запястье. Похоже на правду, подобные картинки иногда всплывают в его памяти, просто очень смутные. Он был сломлен после того, что сделал Кози, и почти ничего не соображал, а от текилы его окончательно развезло. Гакт слишком хорошо знает, что она может творить с ним безумные вещи. Ему и вправду нельзя пить. Но иногда так хочется. — Так что, малыш, ты мой любовник, — резко добавляет Мана и, вырвав у него пальцы, с силой дёргает за бёдра к себе. — Ты обязан мне это доказывать. И плевать мне, что у тебя травма, связанная с сексом, всё никак не заживёт. — Она и не заживает потому, что ты постоянно это делаешь, — жалобно тянет Гакт, но послушно разводит бёдра в стороны, чувствуя, как в него упирается влажная головка. — Плевать. Когда двое людей в отношениях, изнасилования между ними быть не может. Запомни это. Гакт опять прикрывает глаза согнутой рукой, слушая, как он тихо ругается, пока пристраивается. Гакт бы с ним поспорил — то, что двое людей в отношениях, вовсе не означает, что один из них может брать своего партнёра силой и это не будет считаться изнасилованием. Только почему-то ему кажется, что это бесполезно, переубедить Ману трудно. А у Гакта все отношения в итоге приводили к такому — его просто валили в кровать и пихали в него член, не обращая внимания на его сопротивление. Мана хоть делает это один и относительно мягко, а вот Кози в своё время жёстко лишил его невинности, а потом ещё и с друзьями им поделился. Они и вправду похожи, хоть и никогда не видели друг друга. Видимо, Гакта просто тянет на один и тот же тип людей. Мана наваливается на него, с силой вжимаясь всем телом, размеренными чёткими толчками двигается в нём. Выдыхает громко, отбрасывая за спину чёрные волосы, и Гакт прикрывает глаза, со стонами подаваясь ему навстречу. Так или иначе, этот человек сейчас — всё, что у него есть, чтобы хоть как-то зацепиться за реальность. И Гакт не может позволить ему уйти. — Эй. Да ты меня засасываешь, — Мана ухмыляется, Гакт опять нервно вздрагивает и цепляется рукой за его спину. — Сам ведь соскучился. Зачем врёшь? И, не прекращая движений, он наклоняется и медленно целует притихшего Гакта в приоткрытые губы. — Гаккун. А ты не хочешь отдать мне своё сердце? Гакт, дремлющий на его груди после бурного секса, вздрагивает и приподнимает голову. Тёмные глаза, опять пустые и с замершими зрачками, отражают зеленоватый свет луны, и в них тенью бегает по кругу игрушечный паровозик. — Я знаю, что ты спрятал его. И это правильно, — тихо произносит Мана и гладит его по лицу. — Но мы вместе уже столько времени. А без него ты не можешь принадлежать мне полностью. Вот сейчас ты здесь, со мной, а на деле где-то очень далеко… Я чувствую. Гакт слегка морщится и садится на колени. — Нет. Моё сердце может принадлежать только мне, — чуть слышно говорит он и прижимает руку к груди, которую пересекает длинный стебель розы. — А я и так твой. Оно тебе не нужно. Он опять обнимает Ману, прижимается к нему и зарывается носом в шею. Он всё ещё пахнет дорогими духами, чуть-чуть гелем и шампунем после ванны. Сейчас эта смесь успокаивает. И грудью Гакт чувствует мерные удары — тук, тук, тук. Иногда ему хочется услышать этот стук и из своей груди. Почувствовать себя живым, Гакт ведь забыл, каково это. Он даже думает о том, чтобы вскрыть шрам и вернуть сердце на место, позволив заброшенному маяку наконец рухнуть. Но всё же он пресекает эти мысли на корню — Гакт не даст кому-либо больше взять своё сердце в руки. Пусть оно остаётся в маяке. Так будет спокойней для всех.