«Цзинь Жулань свесил короткие ножки с края пристани, и активно замахал ими в воздухе, пытаясь коснуться воды. Цзян Анцзюэ внимательно проследила за его движениями, и лишь убедившись, что тот не норовит спрыгнуть поплавать, не умея при этом плавать, вернулась к вышивке.
— Цзюма…
— М?
— Цзюма, а… А тебе иногда не кажется, что цзюцзю нас совсем не любит?
Цзян Анцзюэ удивлённо вскинула брови.
— Что, прости? — И затем, с тихим вздохом: — Да, твой дядя бывает несколько груб, но… Он тебя очень сильно любит, Цзинь Жулань. Ты даже не представляешь как сильно.
Увы, того же она не могла сказать о себе — её Цзян Ваньин как раз и не любил.»
— Глава сто одиннадцатая, «Путь к солнцу».
***
Цзян Чэн крайне наивно полагал, что раз уж Цзян Анцзюэ вполне адекватно отреагировала на новость о совместном воспитании племянника — и даже не дурно с ним поладила! — то весь оставшийся процесс будет протекать для них спокойно, без лишних проблем. Но, конечно же, как это обычно бывало, он ошибся. Неожиданно и негаданно, их взгляды на воспитание совершенно не сходились! Похвальная грубость и жестокость его жены — от которой он думал, спасать Цзинь Жуланя придётся ему — стекала в его присутствии на нет. Настолько, что она отказывалась воспринимать его привычные, а главное достойные и проверенные опытом, методы воспитания! Да и не просто отказывалась, а дралась. Буквально. Месяц назад, когда Цзян Чэн залепил племяннику подзатыльник, за то, что тот расплескал бутыль чернил на до ужаса важные документы, Цзян Анцзюэ оттаскала его за волосы так сильно, что у него невольно заслезились глаза. Неделю назад, она дёрнула его за ухо, когда Цзян Чэн отругал Цзинь Жуланя за отказ кушать поданный завтрак. А сегодня, его попытка запретить ребёнку плакать из-за какой-то ерунды — видите ли, неожиданно пошедший дождь вынудил их отменить урок плавания! — завершилась звонкой пощёчиной от жены. Что вообще творилось в голове этой сумасбродной женщины?! Цзян Чэн даже примерно не понимал! Ну вот какая разница, что чернила были пролиты случайно, если документы являлись до ужаса важными? Ребёнок с юных лет должен прививать в себе осторожность и грациозность, чтобы в будущем не стать посмешищем! А какие, чёрт возьми, у пятилетки могли быть предпочтения в еде? Раз подали кушать, то пускай ест что дали! Да увидь покойная бабушка Жуланя, что тот выбирает что хочет кушать, а что нет, то получил бы не лёгкий крик от дяди, а целую затрещину! И плакать-то! В его возрасте! Что за чушь? Цзян Анцзюэ определённо хотела разбаловать ребёнка и сотворить из него беспомощную принцессу похлеще своего младшего брата. А Цзян Чэн не мог позволить, чтобы в будущем его племянника задирали! — …И с каких это пор ты стала экспертом в воспитании детей? — Он раздражённо продолжил приутихший на минуту спор; перевернувшись на спину, кинул косой взгляд на лежащую к нему спиной жену. Они уже час не могли уснуть, споря об утреннем инциденте по кругу, попутно припоминая первый месяц Цзинь Жуланя в стенах Пристани Лотоса. Как назло, погода была более чем располагающей к ссоре — ливень яростно стучал по крышам, и то и дело подсвечивалась молния. Остановиться от соблазна перегрызть друг другу глотки казалось невозможным. — С каких пор им стал ты? — Пренебрежительно фыркнула Цзян Анцзюэ. — У меня были отличные родители, — горделиво отозвался Цзян Чэн. — И я вырос более чем нормальным. Цзян Анцзюэ закопошилась на своём месте, и внезапно звонко расхохоталась. Даже раздавшийся за окном грохот грома, не смог заглушить её внезапный смех. — Ты? Нормальный? Муженёк, ты никогда не задумывался, что все проблемы в твоей жизни и в твоём характере пошли прямиком от этого прекрасного, нормального воспитания? А? Он приоткрыл рот, чтобы огрызнуться, но почему-то не смог ничего из себя выдавить. Конечно, Юй Цзыюань и Цзян Фэнмэнь не были образцами родителей, и его мать никогда не умела контролировать себя, при этом контрастируя с излишне апатичным отцом, но… Но… Но! — Цзян Анцзюэ, ты… Дверь спальни тревожно скрипнула. — Цзюцзю? Цзюма? Супруги одновременно подскочили на кровати, оборачиваясь в сторону вошедшего племянника. Цзинь Жулань нашёлся стоящим на пороге спальни, очевидно сонный, но при этом заплаканный. Его плечи слегка подрагивали, и он неуютно ёжился, переминаясь с одной босой ножки на другую, обеими руками при этом сжимая собственные кончики волос. — Почему ты плачешь? — Нахмурился Цзян Чэн. — Что случилось? — Сяо Жулань? Ты в порядке? Он нервно уставился на племянника, пытаясь прикинуть что произошло. Это явно не было нападением на него, они бы узнали и услышали, а если бы не они, то вездесущий телохранитель его жены. Значит, кошмар? — Я… Я проснулся, и… — мальчик шмыгнул носом. — Г-гром. Стоило ответу прозвучать в комнате, как Цзян Чэн и Цзян Анцзюэ синхронно выдохнули. Всего лишь гром. Ребёнок испугался грома, и ничего не произошло. Можно было не тревожиться. — О, — Цзян Анцзюэ провела ладонью по лицу. — Ты боишься грома, сяо Жулань? — Да… Да, боюсь! — Он покосился на окно с плотно задёрнутыми шторами. — М-можно я посплю сегодня с вами? Цзян Чэн вопросительно вскинул брови. Откуда эта столь странная мысль появилась в его голове? Ещё ни разу они не спали всё втроём, да и… Не то чтобы они были его родителями для подобного. Хотя, и родители такого обычно не делали… Должно быть, это всё баловства Цзинь Гуанъяо — ещё одного сердобольного родственника, решившего вырастить из Цзинь Жуланя невесть кого. Мало обсыпал племянника подарками — тут, признаться, Цзян Чэн грешил и сам — так ещё и постоянно с ним нянчился как с девчонкой. — Да. — Нет. Случайно отозвавшиеся одновременно супруги, переглянулись. — Ну и что ты имеешь в виду? — Раздражённо вздохнула Цзян Анцзюэ, щурясь. — Ребёнку страшно спать одному. Назови хоть одну причину, почему твоя отличная родительская методика воспитания хочет отказать ему. Проигнорировав очередную шпильку, Цзян Чэн чуть тише зашипел: — Это всего лишь гром. Дети в шесть не должны бояться грома. — Шесть! — Передразнила она его, пиная под одеялом ногой. — Да, конечно, в шесть нужно бояться уже не грома, а кризиса личности и страха перед ответственностью! Как же я забыла эту важную главу в методике отличного воспитания! Да в свои шесть лет Цзян Чэн бы скорее череп себе расшиб, чем пошёл бы просить помощи у своих родителей! Он уже тогда осознал, что ныться взрослым — удел слабых, беззащитных. Он не хотел, чтобы его племянник не смог за себя постоять в будущем! Разве не хватало того, что его и без того задирали ровесники, прозывая сироткой? Как Цзян Анцзюэ не могла этого понять? Увидеть, что он просто хотел помочь племяннику, сделать его лучше и сильнее? — Цзян Анцзюэ, я клянусь— Хлопок грома вновь прокатился по округе, и Цзинь Жулань вскрикнул, зажав уши ладошками. Цзян Чэн прикусил губу, отводя взгляд в сторону — он и сам не мог смотреть на грустного или перепуганного ребёнка, но… — Ладно, — вдруг резко легко согласилась Цзян Анцзюэ. И прежде чем Цзян Чэн подумал, что оказался, наконец, понят, она подскочила на ноги, быстрым шагом направляясь к двери. — Как скажешь. — Куда это ты? — Мы с сяо Жуланем идём спать, — холодно проинформировала та, ловко подхватывая мальчика на руки; тот моментально обвил её руками и ногами, пряча попутно заплаканное лицо в её шею. — Что касательно тебя, Цзян Чэн… Поступай как знаешь. Я не твоя мама. Я не твоя мама в контексте незаконченного разговора, однако, прозвучало почти зловеще. Цзян Анцзюэ вышла из спальни, плотно прикрыв за собой дверь. Цзян Чэну не осталось ничего, кроме как раздражённо скомкать простыни, и лечь назад на спину, в попытке заснуть. …Сна не было ни в одном глазу. Дождь потихоньку успокаивался, а он так и продолжал ворочаться по сторонам, обдумывая произошедшее. Не могла же Цзян Анцзюэ быть права? Его мама воспитывала его так, потому что любила. И Цзян Чэн своего племянника любил, больше всего на свете. Почему же тогда воспитание неправильное? Дурацкая Цзян Анцзюэ с её дурацким умением заставить сомневаться в происходящем даже Будду! Сдавшись, Цзян Чэн выполз из кровати, покинул спальню, и двинулся по направлению к покоям племянника. Они были не очень далеко, практически в трёх шагах. Но дверь спальни неожиданно оказалась приоткрытой, а жена с племянником, кажется, разговаривали. — …А он точно-точно меня любит? Он нахмурился, застыв неподалёку. Ещё не решаясь зайти, но желающий послушать о чём же шла речь. — Конечно, сяо Жулань. Твой дядя очень тебя любит, — тихо заворковала Цзян Анцзюэ. О нём. Они говорили о нём. Отлично. — Но… Но он всегда мной недоволен! И кричит много! И— Цзян Чэн ощутил себя так, будто ему вновь прописали пощёчины. Неужели вот что о нём думал его родной племянник? Что он его не любил? Что не дорожил? Что недолюбливал, ища в нём недостатки? — Тише, маленький, тише, — Цзян Анцзюэ вздохнула. — Любит тебя твой дядя, просто… Он не умеет нормально проявлять эту любовь. Ему кажется, что тебе всё и так понятно, и очень даже видно, что он тебя любит. Его… Его так воспитывали, и он совсем не понимает, что это необязательно правильно и нормально. Цзинь Жулань непонимающе замычал. — А как его воспитывали? — Ну, — Цзян Анцзюэ на секунду замолкла. — Скажем так, твоя бабушка была очень сложным человеком. Она любила своих детей, но… Для некоторых и жестокость способ проявить любовь. Некоторым взрослым кажется, что кнут взрастит детей храбрыми, непобедимыми. Вот твой дядя так же и рос. Цзян Чэн попятился, и половица под ногами неприятно скрипнула. Он никогда не обсуждал мать со своей женой — да и с кем-либо вообще, даже с Яньли — но она умудрялась периодически попадать своими редкими замечаниями про мадам Юй прямо в точку, будто знала её лично. Как так выходило, он не знал. Он бы не назвал Юй Цзыюань публичной персоной, в конце концов… — Бедный дядя! — Вдруг воскликнул Цзинь Жулань. — А? — Бедный дядя! — Повторил тот, чуть более уверенно. — Ведь если мне больно, когда дядя такой, значит ему было больно тоже в детстве! В грудной клетке отчаянно что-то заныло, заскребло и закровоточило. Никогда никогда не спрашивал а было ли больно Цзян Чэну, и он крайне быстро выучил один простой урок — когда о подобном не думаешь, то начинаешь забывать, что тебе, вообще-то, так бывает. Больно. Что ты тоже человек с чувствами. Что эти чувства что-то значат, а не просто мешаются под ногами. Ну и что, что от мамы нельзя было услышать и одного ласкового слова? Она ведь его любила, непомерно любила. И что, что она чаще находила в нём недостатки, а в каждом достоинстве отыскивала погрешность? Она же не со зла это, просто хотела, чтобы её никчёмный сын был самым лучшим. И ведь ничего страшного, что кричала она так громко и отчаянно, что у него перехватывало дыхание и слезились глаза! Никто бы никогда не полюбил его сильнее, чем это делала она — а значит, всё нормально. Что есть любовь, если она не сопровождалась болью? Разве нет? Разве это неправильно? — Слушай, я не буду отрицать, что твоему дяде больно и плохо. Но он уже взрослый мальчик, и самое время начать работать над своим поведением. Понимаешь, сяо Жулань… Если с людьми произошло что-то плохое, то это просто объяснение их проступкам, а не оправдание. А если человек хочет извиниться за сделанное, то пускай меняется. — Оу. — Твой дорогой цзюцзю тебя очень любит, никогда в этом не сомневайся. Но и ему нужно подумать над своим поведением. — Может, — неуверенно начал Цзинь Жулань, — ему нужно постоять в углу? Цзян Анцзюэ рассмеялась. — Что ж, может. В любом случае… Помни, сяо Жулань, любовь нужно проявлять так, чтобы никому не было от неё плохо и грустно — ни любимому человеку, ни тебе самому. Вслушиваясь в столь спокойные, размеренные слова, Цзян Чэн несколько растерялся. За постоянно раздражённым поведением жены, он часто забывал, что та была крайне зрелой и умной женщиной, доказывающей это из раза в раз на собраниях клана, или, что уж таить, при воспитании племянника. Они с ней постоянно ссорились, шипели, царапались, но… Цзян Анцзюэ умела быть спокойной. Мягкой, даже. Всё сказанное ей… Разве не звучало оно правильно? Цзян Чэн не мог этого отрицать, но… Он всё ещё не понимал, что же тогда любовь — если не то, к чему привык? Как её проявлять, если не так? Что делать? — Цзюма, а тебя хорошо воспитывали в детстве, и ты поэтому такая добрая? — О, крошка, нет, — Цзян Анцзюэ насмешливо фыркнула. — Честно говоря, меня воспитывали точно так же, как и твоего цзюцзю. Может поэтому я так уверенно об этом всём рассуждаю. Цзян Чэн мало что знал о семействе Не. В далёком прошлом, ещё будучи глупыми подростками, Не Хуайсан описывал своё детство крайне весёлым, беззаботным, и лишённым всяких проблем. Невзирая на некоторые странности их семьи, и смерть обоих родителей, он всегда считал, что вырос крайне счастливым ребёнком. Мимолётные комментарии Цзян Анцзюэ, которые слетали с её языка явно неосознанно, однако, заставляли Цзян Чэна засомневаться в том насколько действительно счастливым был этот дом. — Мама цзюма тоже была злой? — Мой отец был, — он не видел лица Цзян Анцзюэ, но интонация эта казалась знакомой; обычно в такие моменты она хмурилась, поджав губы, чем очень напоминала своего старшего брата. — Я… Я думаю, в глубине души он меня любил. Просто… Знаешь, есть люди, которые даже в святых найдут недостатки. А я и близко была не святой, поэтому, конечно, было тяжелее. — А что же мама? Мама же была доброй, да? — Нет. Моей маме просто было всё равно. У неё… Были свои фавориты, и им был мой брат. Сколько себя помню, всегда была в его тени... Не то чтобы я не понимала почему, он правда был лучше меня... — Цзян Анцзюэ замолчала. — Неважно. Как знакомо звучали её слова! Поменяй местами отца с матерью, так история получалась ничем отличной от того, что было у самого Цзян Чэна. Почему-то, картина семейства Не теперь складывалась полноценнее. Господин Не, тяжёлого характера мужчина, заводящийся с полуоборота, всегда находящийся в шаге от искажения ци, и мачеха, наверняка любившая родного сына больше его сводных родственников. И как всё-таки отличались истории разных членов семьи об одном и том же промежутке времени. — Дождь закончился, — прочистила горло Цзян Анцзюэ. — Ложись спать. Уже очень и очень поздно. — Ну, цзюма-а, — Цзинь Жулань поспешил заканючить. — Я не хочу ложиться спать! Я засну, и ты уйдешь к себе! — Не уйду, — запротестовала она. — Когда ты проснёшься, я всё ещё буду здесь. Обещаю. — А дверь тогда почему открыта? Цзян Чэн машинально сделал шаг назад. — Для твоего дяди, — вдруг ответила Цзян Анцзюэ. — Авось полежит в одиночестве, постоит в углу, всё осознает, и придёт. Для него…? Поразительно. Вопреки всей агрессии, нацеленной на него ранее, крайне строгими наставлениями племяннику, Цзян Анцзюэ всё равно считала — или даже знала? — что он одумается и придёт успокоить племянника? Почему-то, это заставило чувствовать его только хуже. Крепко зажмурившись, Цзян Чэн прижался лбом к стене. Тихо выдохнул. Ну почему эта женщина была такой странной? Цзян Чэн так хотел ненавидеть её за странное, отвратительное поведение! Презирать за то, как она мила с Цзинь Гуанъяо, но никогда не с ним. Испытывать отвращение от того, как она разговаривала, как выплёвывала ему в лицо грубости, но— Но он не мог. Почему-то, Цзян Анцзюэ всё равно притягивала его взгляд. Заставляла искать её в толпе, вслушиваться в то, что она говорит. Почему-то… Цзян Чэну почти хотелось ей понравиться. Он не знал сколько простоял так, пока, наконец, не решил зайти внутрь покоев племянника. К тому времени, Цзинь Жулань уже спал, прижавшись к своей тёте, а та, наоборот, бодрствовала. Почувствовав его присутствие, она обернулась назад, и шепнула с лёгким отвращением: — Явился не запылился. Цзян Чэн вздохнул, обошёл кровать, и лёг с противоположной стороны, прижимаясь к племяннику со спины. Поправив его растрёпанные волосы, он машинально прикрыл ему уши, не желая будить лишними перешёптываниями. — Я тоже боялся грома в детстве, — признался он едва слышно. Цзян Анцзюэ прищурилась. Выжидательно уставилась в ответ. Цзян Чэн не знал почему решил это вспомнить, и уж тем более, этим поделиться, но вместо того, чтобы отмахнуться, он продолжил: — Я пытался напроситься маме в комнату, но она меня отругала. И заперла в спальне с открытыми окнами. Сказала, что пока не встречусь со страхом лицом к лицу, не научусь грома не бояться. Он хорошо помнил каким напуганным был тогда. Как трясся, спрятавшись под кроватью, и почему-то даже подумать не мог о том, чтобы встать и закрыть окна. Просто сидел, давя всхлипы. То же самое произошло ещё дважды. А потом Цзян Чэн перестал бояться такой погоды. Храбро высовывался в окно, вслушиваясь в страшные звуки, подставлял лицо под дождь, и гордо улыбался — он сильный. Сильный, и самый бесстрашный. Не то что остальные дети! Когда он впервые увидел Вэй Ина, впадающего в истерику от одного вида собак, он почти пренебрежительно про себя подумал — мама была права. Он сильный, и это самое лучшее чувство на свете. Вот только Вэй Ина обнимали и поддерживали, и даже если он всё ещё страшился собак, слабым его никто не считал. Цзян Чэн ничего не боялся. Но любить его больше не стали. И может… Может, Цзинь Жуланю действительно лучше бояться чего-то, пока есть время. Ведь его всё равно не перестанут от этого меньше любить, не так ли? — Ты… Ты понимаешь о чём я говорю? Мне не нужно, чтобы ты меня прощала. Просто пойми. Просто осознай, что я не хочу вредить этому ребёнку. Что я не плохой. Пожалуйста. — Я понимаю, — наконец, обмолвилась Цзян Анцзюэ. — Но ты должен осознавать, что… — Это не оправдание, — согласился Цзян Чэн с лёгкостью. Слегка поморщившись, добавил: — Я… Рассмотрю свои методы воспитания. Цзян Анцзюэ несколько поражённо приподняла брови, будто не ожидала от него такого высокого уровня коммуникации и понимания. Цзян Чэн решил, что лучше будет не добавлять, что заключение их сегодняшнего спора он тайно позаимствовал у неё же. С неё станется. — Слушай, я тоже не особо разбираюсь в подобном, — пробормотала она, укладывая ладонь на грудь к племяннику. — В детях, в смысле. Я не говорю, что все мои советы самые правильные. Просто… Давай постараемся сделать детство этого ребёнка самым лучшим. Сами. Не думая о том, как воспитывали нас. Он промолчал, укладывая руку поверх её ладони. — Сяо Жулань очень тебя любит, — добавила Цзян Анцзюэ. — Как и тебя. — Это не соревнование, — фыркнула она. … Да впервые в жизни у него даже и мысли в голове не было о таком! — Просто… Не причиняй этому ребёнку боли. Завтра поговори с ним. Или хотя бы просто пообнимай, я не знаю. Цзинь Жулань действительно его очень любил. Цзян Чэн всё ещё не мог понять чем именно он заслужил такую искреннюю, наивную привязанность. Ведь он правда вёл себя не слишком уж достойно, мог явно лучше… А Цзинь Жулань даже сейчас, обиженный и расстроенный дядей, беспокоился, что ему в детстве было больно! У него определённо было сердце обоих его родителей — мягкой и понимающей цзе, и его дурацкого, наивного отца. Эгоистично, Цзян Чэн надеялся, что это никогда не изменится. Что не сделается похожим на него, на свою тетю. И даже на своего младшего дядю. Пускай и дальше остаётся ребёнком своих родителей, даже если Цзян Чэн будет это в нём иногда презирать. — Спокойной ночи, — прошептала Цзян Анцзюэ, прикрывая глаза. Как и всегда, жена заснула подозрительно быстро — этой женщине хватало уложить голову на что-нибудь помягче и прикрыть глаза, чтобы без колебаний заснуть — и как и всегда, лишь убедившись, что та крепко заточена в царстве сновидений, Цзян Чэн отозвался: — Спокойной ночи. Слегка приподнявшись, он набросил одеяло на Цзян Анцзюэ и Цзинь Жуланя, поправил их подушки, и спокойно улёгся рядом. Не удержавшись, склонил голову так, чтобы их с Цзян Анцзюэ лбы столкнулись. Цзинь Жулань заворочался во сне, одной рукой вцепился в одеяния своей тёти, а второй в волосы Цзян Чэна. — Цзюцзю… Цзюма… — Спи, — фыркнул Цзян Чэн, прикрывая глаза. Мальчик снова погрузился в глубокий сон. За окном, между тем, расцветало солнце.