V.
— Вот. Проходи сюда, — мужчина кивнул головой на небольшую дверь. Ви дёрнул её на себя и вошёл в комнату, на которую указал его напарник — седой и упитанный бета Ро. — Странно, что ты тут за всё время ни разу не был. Ты что… вообще не отдыхаешь? Ро посмотрел на Ви удивлённо, а тот пожал плечами. Какая разница, что и кто о нём думает, у Ви своя цель, и только она имеет значение. А остальные?.. фобос им в деймос. — Здесь у нас всё по-простому, — он вытирал руки какой-то тряпкой и, закончив, вставил её в карман на груди. — Ляг поспи. Какой сол на ногах? Так и до ошибок недалеко! А то может к себе вернешься? У тебя семь солов по часам переработано. Ви понимал, что Ро прав, но выбора у альфы не было. Он планировал выделиться на фоне остальных, чтобы поскорее вырасти в должности. И может тогда он сможет перевестись в пилоты. Да, путь не из простых, но какие у него варианты с таким-то семейным бэкграундом. Поэтому он покачал головой и отмахнулся от Ро. — Ну как знаешь… — старший ушёл, оставив Ви в одиночестве. В углу технического блока, где хранилось всё для мастерской, к которой теперь был приписан альфа, находилась небольшая комната, где было обустроено небольшое пространство для отдыха. Ви даже удивился, и как только он его не заметил за время работы. Вдоль стены лежал широкий, просто огромный матрас из толстой ткани, набитый явно вулканическим песком, весь в пятнах, пропитанный потом и естественными запахами. Ви повёл носом и слегка скривился от этого смешанного амбре. Но как бы то ни было, матрас отлично вписывался рядом с огромным иллюминатором, покрытым тонким слоем пыли. Ви схватил бутылку воды и устроился на нём, в надежде, что, глядя на багровое небо и пыльные равнины, его мозг успокоится, и он сможет уснуть хотя бы на час. Но сигнал личного коммутатора выдернул его из давящей на глаза дремы. Он широко зевнул, потёр глаза и принял звонок. На экране расцвела широкая улыбка Хо. — Привет, мой механический друг, — Хо сам же рассмеялся над своей шуткой, которая явно им была заготовлена и отрепетирована с разными интонациями заранее. — Ну как ты там? Работа механиком вымотала тебя? Хо как всегда с усмешкой смотрел в камеру. — Всё в порядке, — вяло потянул Ви. — Ты как всегда не многословен. Почему филонишь, а не работаешь во благо всего нашего народа? Ви скривился и ближе к глазам поднёс коммутатор, что-то на лице друга смутило его. — Что это? — спросил Ви, указывая тонким пальцем в экран. — Синяк? Хо вздрогнул, словно ощутил касание друга кожей, а неосознанно поднеся к лицу ладонь, скривился и прошипел от пронзившей щеку боли. — Да… ерунда. — Подрался с водорослями? — Очень смешно! — нахмурился Хо. — Просто споткнулся и ударился об стол. У тебя будто такого не бывает? У Ви бывало… Неуклюжим его назвать трудно, он ловок и с координацией всё отлично. Тело его тоже хорошо натренированно, ведь альфа постоянно над ним работает… но иногда ноги его подкидывают ему подарок в виде подножек самому себе. — Не шипи, — буркнул Ви. — Лучше расскажи, как сам… Зная, что лучшего извинения от друга он не услышит, Хо принялся с азартом рассказывать о прошедшей неделе. В уши альфы лился словесный поток об экспериментах с растениями, которые после них воняют серой; омежках, которые, правда, не сравнятся с подтянутыми и лощеными омегами базы «Арвэн», но очень милые, особенно один, с которым альфа надеялся замутить что-то посерьёзнее. В момент, когда Хо начал его описывать, Ви не на шутку удивился словам, что вылетали изо рта друга, настолько они не были на него похожи… —… он подобен марсианской пыли, вольно кружащейся в красноватых небесах, — так описывал его Хо, жмурясь и сладостно улыбаясь. — Столь воздушный и мягкий на ощупь, что ладони сами тянутся погрузиться в этот бархатистый белый покров, ниспадающий подобно белым лентам иния на склонах Олимпа. А его смех… — альфа принялся щёлкать пальцами, силясь поймать ускользающее сравнение. — Помнишь завывания марсианских ветров, что включал нам на уроках капитан? — Ви кивнул. — Вот, совсем не так! Скорее переливчатый рокот, напоминающий пульсацию космического сияния, от которого захватывает дух. Чтобы ты понимал, при первой же встрече с этим юным созданием, ход времени для меня умерил свой бег, словно мои часы впали в оцепенение перед столь прелестным явлением. — Чего? — Ви смотрел на экран и ничего не понимал. — Я говорю — встал у меня, как только я его увидел. — А я подумал, ты головой ушибся сильно, когда падал. Ну слава первым отцам, ты просто умом тронулся. — Нет, мой друг. Этот мягкий пирожок делает из меня поэта, — вдохновлено произнёс альфа. Ви зевнул. Хо хмыкнул и сощурил глаза. — Ты уставший… синяки под глазами размером с ладонь! Когда спал хорошо последний раз? — он видимо вспомнил, что дополнительным курсом он брал медицину, и поэтому включил доктора. — У вас что, не следят за сотрудниками? Тебе нужно домой и выспаться. — Вообще-то я и планировал спать. Но позвонил ты… — Ни слова больше, друг мой. Ложись — отдыхай. Ви выдохнул и глянул на время в коммутаторе. — Осталось тридцать минут и моя смена. — Понятно, — грусть волной пробежалась по лицу друга. — Ви, у меня скоро выходные, и я к родителям приеду. Может сходим в бар в южном секторе? — Давай. Ви отключил коммутатор, и тугие волны усталости окатили его тело. Он обессиленно опустился на широкую лежанку, устремив взгляд в небо над Олимпом, затянутое клубящимися облаками ядовитого дыма. Вулкан всё ещё бездействовал, но глухие толчки, отдававшиеся даже здесь, на станции, предвещали его неминуемое пробуждение. А пока за иллюминатором царила стужа — минус шестьдесят. Мелкие кристаллы инея, переливались всеми гранями, попадали в холодные лучи прожекторов, снующих вокруг станции дронов. Альфа поежился, и по его телу пробежала дрожь, — но не от холода, который безжалостно веял из иллюминаторного круга, а от самой картины за его прозрачной гранью. На станции, благодаря мощным системам обогрева, температура неизменно держалась на комфортном уровне плюс двадцать три градуса. Ви протянул руку и кончиками пальцев коснулся стекла. Прохладная гладкая поверхность отозвалась по коже волной мурашек, а вокруг ладони по иллюминатору растеклось молочно-белесое пятно от чистого человеческого тепла. — Здесь нет подогрева. Система барахлит, — заходясь в кашле, произнёс вошедший Ро. — Экономят на нас. Ви пожал плечами и отвернулся к стеклу, демонстрируя незаинтересованность в беседе. Но, видимо, Ро на это внимания не обратил. — А ты чего нагрузку по часам лишнюю берёшь? — старик сел перед ним, упираясь ладонями в колени. — Больше нормы баллов всё равно не насчитают. Он снова зашёлся кашлем, а Ви посмотрел на него. На старике был такой же комбинезон, как и на Ви, только пошорканый и местами вытянувшийся. Видно, что в чистку его не сдавали давно, года два точно. Руки Ро тоже не отличались чистотой, всё, чем хорошо смазанные двигатели, турбины, воздушные подушки, всё впиталось в его кожу, окрасив её в несмываемые оттенки коричневого. Слегка расплющенные фаланги пальцев напоминали по форме заклёпки на обшивке шаттлов. Серое морщинистое лицо и всклокоченные седые волосы дополняли картину старости и заброшенности. Таких как Ро среди механиков было много, все они — настоящие специалисты и мастера своего дела, но все как один лишены амбиций. При тесте на церемонии распределения это один из критериев подбора людей в это направление. И все они прекрасно себя чувствуют в ангаре, среди шаттлов, дронов, инструментов, смазочных и горючих материалов. Все, но не Ви. Он встретился глазами с Ро и в секунду осознал, что всё это время пялился на старика. — Да, — покачал он головой, как бы соглашаясь с выводами в голове младшего. — Тебя это тоже ждёт, — разводя руками, он указал на себя. — Простите? — Сколько, думаешь, мне лет? — старик весело подмигнул, и Ви готов поклясться, что от этого он помолодел лет на пять. — Не задумывался… тридцать? — Хах. Тридцать! Записываешь меня в старики? — Ро засмеялся в голос, и его смех тут же перешёл в кашель. — Вам бы врачу показаться, — обеспокоенно произнёс Ви. — Не. Это уже не вылечить. Холодного воздуха хапанул, — он перевёл дыхание и продолжил: — Я — бета, мне с регенерацией не как тебе повезло… вот, — он потёр колени, — я в аварии пострадал, когда обшивку кто-то вскрыл. Хотя, как пострадал? Наоборот, мне повезло, жив остался. Только вот лёгкие поражённые, — Ро встал и подошёл к термосу. Налив в кружку кипятка, он сделал большой глоток и закатил глаза от удовольствия. Ви наблюдал за ним молча, прокручивая в голове его слова. Ро — жертва аварии… да уж… вот так повезло Ви… Жертв преступления своих родителей он лично не встречал, знал лишь, что пострадавших было гораздо больше, чем озвучивал канцлер на большой конференции после восстановления блока. Мысль Ро о том, что ему повезло, его не удивляла, он бы тоже так думал. Но в остальном… — Мне восемнадцать, Ви, — с печальной улыбкой произнёс Ро. — Восемнадцать… — эхом отозвался альфа. — За шесть лет ты тоже можешь превратиться в вот это, — он развёл руки в стороны, демонстрируя себя. — А будешь превышать часовые нормы, хватит и четырёх. И хваленные альфьи гены не помогут. Он снова закашлялся, да так сильно, что Ви подумал, что Ро выплюнет остатки своих лёгких прямо на пол к его ногам. — Может за баллы можно нарастить или заменить лёгкие? — поинтересовался Ви, — наши врачи способны на это, да и органов предостаточно… — Доктора-то да… только вот баллов нет. — Как это? Вы же работаете? — Работаю… только… вот, смотри. За хорошую службу тысяча баллов в год, за исправное участие в жизни станции — пять сотен, — Ро снова присел напротив и положил ногу на ногу ,— а теперь, за что я их теряю, — он вытянул руку и приготовился загибать пальцы, — пропустил оплату за обучение — триста, выплату за кредит — пятьсот, налоги — сто, опоздал на работу — двадцать, второй больничный в год — тысяча. Знаешь, сколько сняли у меня баллов, пока я по воле гребаных террорюг лежал в биокамере? Ви покачал головой. — Пять тысяч! А сколько вернули по инвалидности? Восемьсот. — Ро посмотрел на часы. — Не положена мне операция, у меня на счёте около тысячи двухсот баллов. И будет меньше ещё на сотку, если сейчас не вернусь в ангар. — Я с тобой, — спохватился Ви. — Нет. Ты — домой и спать. Я всё перепроверил, у тебя переработка — семь солов, это баллов десять сверху от силы. Оно того не стоит. Я часы твои закрою. А ты отоспись. Пока Олимп не извергается, работаем в штатном режиме.***
Вернувшись в свой бокс, Ви принял сухой душ, переоделся и пошёл отнести рабочий комбинезон в чистку. Слова Ро не выходили из головы, и его план по росту в карьере уже не казался таким логичным, а главное достижимым. Система рейтингов, лежащая в основе общества была нацелена на то, чтобы чётко распределять общие ресурсы по заслугам. «Вы сами делаете себя» — фраза, которую слышит каждый ребёнок Марса почти с рождения. Фраза, что написана на каждой семейной книге, и которую Ви по-настоящему понял только в момент распределения. Ни родители, ни окружение не объяснили альфе, что на самом деле это значит. А вот распределение и годовой курс «Я — марсианин» расставили всё по своим местам.***
«Я — МАРСИАНИН»
год назад В учебный центр вошел капитан Сох, и сердца всех молодых омежек забились чаще. Как, впрочем, случалось всякий раз, когда он появлялся перед ними — высокий, статный, источающий уверенность и силу. В свои двадцать пять лет Сох выглядел поистине потрясающе. Его подтянутое, рельефное тело, обтянутое идеально сидящей униформой, являло собой воплощение мужской силы. Гладко выбритое лицо с чёткими скулами и решительным подбородком дышало упорством и решимостью. А когда он говорил, его низкий, бархатистый голос вызывал у омег новый прилив жара. Капитан Сох источал такую мощную харизму, что любой из омег был обречен на безропотное обожание. Что же касается альф, посещающих его курс, то они встречали капитана Соха с не меньшим благоговением. Ибо этот офицер был для них воплощением всего, к чему следует стремиться. Его успехи на службе, безупречная репутация, ладная статная фигура и отменная выправка вызывали у будущих альф смесь восхищения и зависти. Нельзя сказать, что капитан вызывал у них страх или трепет — скорее глубочайшее уважение, подобное тому, что вызывает грозный хищник, за которым наблюдаешь из безопасного убежища. — Прошу всех активировать планшеты, — раздался низкий, бархатистый голос капитана Соха, едва он подошёл к массивному преподавательскому столу. — Сегодня нас интересует третья глава: «Общественно-политический порядок», — продолжил Сох, обводя аудиторию глубоким, проницательным взглядом. Он никогда не терял времени попусту и не растягивал лекции излишними вступлениями. Каждое его слово было наполнено весом и значением. Капитан внимательно оглядывал ряды курсантов, отмечая малейшие признаки невнимательности или рассеянности. Его обостренный альфа-инстинкт безошибочно улавливал любые отклонения. Ни один блуждающий взгляд, ни один отвлёкшийся ум не ускользал от его глаз цвета расплавленной стали. — Марсианское общество выстроилось под руководством Канцлера — высшего правителя, избираемого из числа Альф на пять лет. Канцлер обладает широкими полномочиями, но его власть ограниченна Военным советом — органом из наиболее влиятельных Альф и Омег, — он окинул аудиторию взглядом. — Кто назовёт причины, при которых вся власть передается Канцлеру, и он может принимать решения в обход военного совета? Ви поднял руку одним из первых и, получив кивок от капитана, поднялся для ответа: — В периоды кризисов или вероятных военных вторжений на Марсе вводится режим временного перехода всей полноты власти в руки канцлера. Это позволит быстро мобилизовать ресурсы и силы планеты для решения возникших угроз. — Верно. Кто имеет право голосовать на выборах Канцлера? — Социальная стратификация в нашем обществе определяется системой социального рейтинга. Право голоса есть у всех, чей рейтинг превышает три тысячи балов на восьмой год жизни, — быстро ответил Ви и сел на место. — Верно. — Капитан продолжил: — Успехи в учёбе, выдающиеся трудовые достижения, военные подвиги, научные открытия, изобретения — всё это приносит существенный прирост баллов рейтинга. Что может снизить рейтинг? Курсант Хо? Сосед Ви по парте, снова засмотревшийся на смазливого омегу из южного сектора, неловко поднялся, пытаясь сообразить, о чём речь. — Прогулы, нарушения дисциплины, конфликты с законом, финансовые просрочки, — капитан двигался вперёд, приближаясь к Хо, и произносил слова чётко на каждый шаг, — влекут штрафные вычеты из накопленного рейтинга. Минус 10 баллов, курсант Хо! — Но за что? — промямлил младший альфа Взгляд, которым его одарил капитан, заставил Хо замолчать и опустить голову. — Социальный рейтинг поддерживает стабильность, мотивирует граждан и обеспечивает равные возможности для самых достойных представителей всех трёх типов нашей расы.***
Ви смотрел на новый синяк и разбитую губу друга и качал головой. — В очередное падение я не поверю, — он смахнул пальцем на планшете заказ в корзину и строго посмотрел на Хо. — Давай рассказывай. Я заинтригован. Хо сидел расслабленно за столом кафе и выбирал напиток, делая вид, будто его не касается вопрос друга. — Здесь такой большой выбор, а на самом деле выпить нечего… — он поднял взгляд на Ви, но тут же опустил голову. — Не смотри так строго. Я словно снова на лекции у капитана. — Рассказывай, что происходит? На твоей станции кто-то не рад твоему присутствию? Я думал, учёные не так агрессивны. — Знаешь, тут не лучшее место для обсуждения моих проблем, — Хо оглянулся. — Может возьмём заказ, и к тебе? Ви заметил, что друг нервно покусывает щеку изнутри, поэтому кивнул головой и отправил, проведя подушечкой пальца по экрану, в корзину ещё одну порцию спиртного. В индивидуальном блоке, сидя за столом у иллюминатора, Ви смотрел на Хо, который вот уже минут двадцать молча крутил в руках стакан, бросая рассеянные взгляды за стекло. За толстым триплексом открывался захватывающий вид на безбрежные марсианские пустоши, подсвеченные алым полумраком. — Это ради моего пирожка, — наконец прервал молчание Хо, бросив быстрый взгляд на Ви. — Я просто не знал, что мне делать дальше. Ви кивнул, свободной рукой подлив другу ещё, и приготовился слушать дальше. — Наверное, тебе сложно понять, ты не фанат длительных отношений с омегами, — продолжил Хо. — Но эти чувства… они просто накрывают меня с головой. Мы встречаемся только второй месяц, а я уже мечтаю сделать его своей парой. Ви и правда не особо разбирался в отношениях, и все их разговоры с Хо о романтической стороне жизни обычно его не трогали, с омегами же он встречался ради секса и не более. — Знаешь, временами меня посещают мысли, что — омеги, такие как пирожок — это высшие существа, — мечтательно протянул Хо. — Такие нежные и хрупкие, но в то же время наделенные колоссальной мудростью. И то, как они влияют на нас, обычных альф, поистине завораживает… Он замолчал, созерцая мерцающие в черноте далёкие песчаные барханы, окрашенные алым маревом. Ви же в это время краем глаза следил за другом, открывая для себя его совсем с другой стороны. — Две недели назад я узнал о том, как можно быстро закинуть себе на счёт кучу баллов, — вдруг резко сменил тему Хо, вновь роняя в стакан обугленный самогонный лёд. Он бросил хмурый взгляд в сторону друга, оценивая его реакцию. Ви же сохранял невозмутимое молчание, предпочитая сначала выслушать. — Сначала я, конечно, махнул на это рукой, как на очередную байку… Но чем дальше узнавал детали, тем больше проникался, — он замолчал. Ви смотрел на лицо Хо, на котором всеми оттенками фиолетового расцветал синяк, и думал, что понимает, к чему тот клонит. — Чтобы оформить сертификат на парное проживание, нужно три тысячи балов и четыре тысячи на первенца. У меня столько нет. Мне нужно лет пять беспробудного труда, чтобы воплотить это в реальность. Ты же понимаешь? Ви всё понимал. Права гражданина ограничиваются только баллами. За время, пока отдыхал, он изучил все законные способы получения их. — В общем, мне рассказали про заброшенные шахты на первых станциях, — Хо перешёл на шёпот. — Там идут поединки один на один, — Хо как-то странно посмотрел по сторонам. — За победу получаешь баллы. Он сделал внушительный глоток прозрачной тридцатиградусной жидкости, его взгляд затуманился. Ви терпеливо ждал продолжения, отпивая по чуть-чуть и не торопя друга. — Ты не представляешь, каково это… когда твой омега доверяет тебе как никому в целом мире, — глухо заговорил Хо некоторое время спустя. — Когда он прижимается к тебе всем своим хрупким телом, доверчиво кладёт голову на плечо… И ты чувствуешь себя единственным защитником. Он поморщился, словно от внезапной боли, и протяжно выдохнул через стиснутые зубы. Ви бросил быстрый взгляд в его сторону и заметил, как судорожно сжались пальцы Хо на краю металлического столика. — Я просто не могу перестать думать о том, как бы было замечательно сделать следующий шаг, — сдавленно прошептал Хо, комкая дрожащими пальцами горлышко опустевшей бутылки. — Уединиться с пирожочком в каком-нибудь тихом уютном месте, без вечной попытки урвать пять минут между опытами… Просто свить для него гнездышко и остаться наедине — только мы вдвоем, без вмешательства целого грёбаного мира. Ви вздрогнул при звуке патетического надрыва в голосе друга. Страсть и обида перемешались в такой концентрированной эмоции, что самому стало внезапно дурно. — Но для этого нужны баллы… — тихо констатировал Ви. Хо тяжело дышал, опустив взгляд и пытаясь обуздать эмоции. Ви заговорил тихим, убаюкивающим тоном, ободряюще поглаживая его по спине: — Расскажи мне об этих боях поподробнее. Он перевел взгляд в иллюминатор, в котором царственно возвышался Олимп, окрасив атмосферу в чёрный пепел. Хо шумно вздохнул и некоторое время сидел в безмолвии, собираясь с мыслями. — Я решился и отправился на первый из таких боев. Признаться, испугался до чёртиков, когда увидел, как всё это происходит — вокруг темнота, освещён только ринг, где лишь кулаки и крики. В тот раз мне повезло — я выстоял. Он на мгновение запнулся и снова шумно выдохнул… — После я ещё несколько раз возвращался туда, — с внезапным спокойствием продолжил Хо. — Я почувствовал вкус побед. А главное — вкус тех баллов, которые срывают лучшие бойцы. Если продолжать в том же духе, Ви, возможно, я смогу накопить достаточно уже через пару месяцев. А там… у нас с пирожком всё пойдет по-другому. В его глазах появился отсвет надежды, и Ви невольно проникся её теплом. Он молча кивнул, вновь плеснув другу выпивки и приготовившись слушать дальше. — Конечно, это чертовски опасно и действительно незаконно, — безропотно признал Хо. — Но, клянусь праотцами, я веду себя настолько осторожно, насколько вообще возможно в таких условиях! Помолчав, Ви кивнул, всё это имело довольно зыбкую мораль, но в то же время манило перспективой быстрого получения баллов и исполнения самых сокровенных желаний. А Ви как никто другой нуждался в баллах прямо сейчас. Он вновь перевёл отсутствующий взгляд на безбрежные марсианские пустоши за иллюминатором, постепенно формируя план в затуманенном выпивкой сознании. Возможно, эти бои — его единственный выход? Ви судорожно сглотнул, пытаясь сосредоточиться на рассказе Хо. — Ви? Ты меня слушаешь? — вернул его к реальности встревоженный голос друга. Он коротко кивнул, заметив вопросительный взгляд Хо. — Продолжай, я весь одно большое внимание, — хрипло подтвердил он, внезапно осознав, что вновь едва не выпал из важнейшего разговора. Хо продолжил свой рассказ. Ви жадно ловил каждое слово, чувствуя, как в нём разгорается безумное пламя. Он узнал все основные детали об организации и правилах подпольных боев, особенностях их проведения и системе распределения баллов. Реальная информация из первых рук, о которой раньше даже не мог предположить. Некоторое время спустя Хо замолчал, пристально изучая друга запавшими глазами. Ви несколько раз моргнул, осознавая всю бесценность того, что он только что выслушал. — Я бы хотел… попробовать сам, — осторожно произнёс Ви, наконец выплюнув свои мысли наружу. Хо какое-то время изучал его застывшее лицо, затем едва заметно хмыкнул и качнул головой: — Ну надо же… Кто бы мог подумать. Не ожидал, что мой рассказ так тебя зацепит. Хо отсалютовал другу стаканом и сделал солидный глоток. А потом наклонился ближе к Ви, упершись взглядом ему в глаза: — Я уже говорил и повторю снова — эти бои, конечно, незаконное дерьмо. Но для нас с тобой — это просто необходимость. Шанс сорвать главный приз, всё то, о чём мечталось ночами! Хо умолк, вопросительно изучая друга. Ви против воли проникся его истово-фанатичной убежденностью. И если присмотреться… разве сам он не горит от того же пламени? Он придвинул к себе початую бутылку самогона и гоготнул с горлышка, чокаясь один с пустым стаканом. А затем, подмигнув другу, осушил её полностью. — Я иду с тобой.***
Мин.
— Ты не считаешь, что могло многое измениться? — Чон со скоростью метеора поглощал то, что стояло на маленьком пластиковом столе, который служил им с Мином столовой зоной в студии, из-за чего закуски исчезали из контейнеров как по волшебству. — С того момента, как ты отпочковался от родителей… ты же ни разу не говорил с ними? Может отец уже поменял мнение обо всем этом. Он обвёл рукой пространство студии, щедро посыпая всё вокруг крошками. Юнги, хоть и хотелось отреагировать резко, посмотрел на младшего мягко и, улыбнувшись, хмыкнул. Сепарирование и Чон это как белое и чёрное — слова антонимы. Малыш, сросшийся со своими родителями всеми частями тела и души, не делающий ни одного шага не обсудив всё на семейном совете, вряд ли поймёт позицию Мина. Свою свободу и свободу выбора своего будущего он ни на что не променяет. Являясь человеком, который всё жёстко контролирует, сам он контроль над собой не переносил совсем, ни в одном из известных ему проявлениях. — Они знают, где я живу и работаю, могут при желании прийти вместо того, чтобы звонить и писать письма, — буркнул он. — Ты совсем не скучаешь? — наивно уточнил Чон. Скучал ли Мин? Эта мысль рождала в его душе целую бурю противоречивых эмоций. Конечно, он тосковал по тем беззаботным дням, когда они были одной большой дружной семьей. Но вместе с тем, горечь утраты отравляла эти воспоминания, делая их подобными миражу в пустыне. Перед его мысленным взором вставали картины семейных поездок на военную базу, где отец трудился в медчасти. Это были поистине волшебные мгновения, когда мальчик с замиранием сердца разглядывал новейшую боевую технику. Танки, вертолеты, громадные пушки — всё это завораживало и восхищало его детское воображение. А отец, ощущая гордость за свою службу, с воодушевлением объяснял назначение каждого механизма, и в эти мгновения Мин чувствовал себя частичкой чего-то великого и могущественного. Не менее дороги были его сердцу совместные ужины, ставшие настоящим семейным ритуалом. Вместо попкорна они лакомились сочными, терпкими мандаринами, а старый добрый телевизор транслировал чёрно-белые комедии прошлых лет. Мин до сих пор помнил, как они все вместе сидели на протертом диване, хохоча над закрученными сюжетами и комичными ситуациями, разыгрывавшимися на экране. Эти вечера были наполнены теплом, уютом и ощущением безопасности. Но, пожалуй, ярче всего в памяти Мина отпечатались редкие, но такие желанные поездки в самый центр Сеула. Родители имели специальные пропуска, позволявшие посещать это место, и целый день они слонялись по ярким, шумным улицам, греясь под лучами солнца. Казалось, в тот день они могли съесть всё мороженое мира, не чувствуя при этом ни капли вины. Эти дни были истинным воплощением счастья и беззаботности. Но то золотое время безвозвратно ушло. Мин до боли ясно помнил переломный момент, когда всё изменилось. Ему тогда было всего одиннадцать лет, но этот год стал роковым для их семьи. Отца неожиданно перевели в научный корпус мед инжиниринга Объединенного Военного Союза, и с того момента он словно исчез из их жизни. Работа поглотила его целиком и полностью. Он проводил всё свое время в лабораториях, а возвращаясь домой, буквально падал лицом в подушку, засыпая на лету. Изредка, раз в полгода, он вспоминал о том, что у него есть сын. Тогда он брал Мина с собой на работу, где измерял, взвешивал его и брал анализы. Но после этого снова передавал мальчика в руки матери и на долгих шесть месяцев забывал о его существовании. То счастливое время безвозвратно ушло, оставив в душе Мина лишь горькое послевкусие утраты. Теперь осталось только вспоминать и тосковать о тех беззаботных днях, что никогда не вернутся. — Не скучаю, — грустно произнёс Юнги, но, поняв, что расстраивает малыша, откашлялся и притянул того к себе. — Мне некогда скучать… у меня же есть ты. Чон засмеялся и толкнул Мина ладошками в грудь. — Я не об этом, хён. Я о том, что ты совсем один, — парень осекся, посчитав, что переборщил, но увидев отсутствие на лице Мина обиды или злобы, подскочил и, собирая контейнеры со стола, продолжил: — Я про семью… должны же быть рядом люди, которые тебя понимают и поддерживают. Делят с тобой твои победы и поражения. М? — Я ещё молод для семьи. Да и понимать меня не надо; и поддерживать тоже, я сам хожу. — Ты понял, о чём я, хён. Девушку тебе нужно завести. Красивую и заботливую, чтобы ноги от ушей. — Так ведь я тебя люблю! — как всегда пошутил Мин, озорно подмигнув и шлёпнув Чона по бедру ладошкой. — Ты вон какой красивый и заботишься обо мне, кушать приносишь… и ножки у тебя ничего… — Э, нет… не для тебя мама ягодку растила, — хихикнул Чон. — Да и ты по девочкам, — добавил он, — а у меня, прости конечно, но член между ног. Так что не покушайся на моё потрясающее тело своими гетеросексуальными ручонками. — Ого! Ну прости, не хотел запятнать такое божество. Они оба громко рассмеялись, погрузившись в атмосферу непринужденного веселья. Мир вокруг будто перестал существовать, и лишь их смех звучал в этом уютном маленьком салоне красоты. Однако беспечное мгновение было грубо нарушено внезапным сигналом, возвестившим об открывании входной двери. Кто-то вошел в салон, и Юнги замер, не смея вздохнуть. Выйдя к ресепшену, он застыл, как вкопанный, увидев стоящую на пороге фигуру матери. Её элегантный силуэт чётко вырисовывался в проёме двери, а мелодичный голос, произнёсший его имя, вызвал в душе Юнги почти детское благоговение. — Юнги-я… Эти два слога прозвучали как нежная колыбельная, пробудив в нём целую бурю противоречивых эмоций. Мама всегда была его криптонитом — тем единственным существом, противостоять которому он не мог никогда. Возможно поэтому он игнорировал её звонки и не читал писем, прячась от материнской любви, подобно ребёнку, зарывшемуся с головой под одеяло. Ведь она была тем самым человеком, который одним лишь взглядом мог пошатнуть веру Юнги в необходимость обретенной свободы и самостоятельности. — Мам… — одно слово сорвалось с его губ подобно выдоху. Воздух вокруг них словно загустел, превратившись в вязкую, будто киселеобразную массу. Дышать вдруг стало тяжело, а язык приклеился к нёбу. «Что она здесь делает?» — пронеслась паническая мысль, и Юнги бросил быстрый взгляд в сторону стеклянной двери, убедившись, что за матерью не следует отец. Облегченно выдохнув, он перевёл взгляд на её фигуру, не в силах пошевелиться. Мать смотрела на него так, словно видела впервые после долгой разлуки. В её глазах отражалась целая гамма чувств — любовь, тревога, грусть. Поджав губы, она сделала шаг вперед, сокращая разделявшее их расстояние. — Ты зачем здесь? — эти слова сорвались с губ Юнги прежде, чем он успел подумать. — Отец умер… — одновременно с ним тихо произнесла мать. Время будто замерло. Юнги застыл с распахнутыми от изумления глазами и приоткрытым ртом, не в силах вымолвить ни слова. Внезапная весть обрушилась на него, подобно удару обуха по голове. Отец скончался, — такого он никак не ожидал. Это известие выбило почву у него из-под ног, заставив пошатнуться. Сердце забилось чаще, грудь сдавило тисками. Юнги старался не показывать своего шока, сохранять внешнее хладнокровие, но предательские слёзы всё же навернулись на глаза. Он ощутил, как солёные капли одна за другой покатились по щекам, оставляя на коже влажные дорожки. Воспоминания обрушились на него подобно цунами. Перед мысленным взором вставали картины из далекого детства — редкие мгновения, когда отец обращал на него внимание. Юнги вспомнил его ладонь, огромную и шершавую, сжимавшую его маленькую ручку, вспомнил запах табака и одеколона, которым тот всегда пользовался. Он вспомнил случаи, когда отец брал его с собой в лаборатории, проводил несложные опыты и терпеливо объяснял ему устройство сложных приборов. В эти редкие мгновения между ними возникала особая связь — не отца и сына, но двух ученых, увлечённых процессом познания мира. От нахлынувших воспоминаний у Юнги перехватило дыхание. Он и представить не мог, что их последняя встреча так и останется последней. Он, конечно, не ожидал когда-нибудь восстановить отношения с отцом и возобновить ту хрупкую связь, что когда-то их объединяла, но теперь даже возможность рукопожатия с отцом растаяла, словно дымка, возможность безвозвратно утрачена. От осознания произошедшего у Юнги внутри что-то оборвалось. Он запрокинул голову и издал тихий стон. Мать замерла на пороге, смотря на него с невыразимой болью в глазах. Молча она приложила руку к губам, пытаясь сдержать рыдания. Юнги понимал, что сейчас она терзалась не меньшими муками. Потеря отца сплела их воедино в этом вихре горя и скорби. — Госпожа Мин, присядьте, — засуетился неоткуда взявшийся Чон, он подхватил маму Юнги за локоток и аккуратно усадил её на диван. — Вот так. Хотите воды? — И что теперь? — голос Юнги дрогнул, когда он произнёс эти слова. Он понимал, что известие об уходе отца — лишь вершина айсберга, и ждал, когда мать расскажет, что же происходит на самом деле. Её лицо омрачилось, словно тучи сгустились над ним. Опустив глаза, женщина начала рыться в своей сумке из мягкой замши, которую всегда носила с собой. Наконец её пальцы извлекли две плотные пластиковые ленты с каким-то текстом, и она протянула их сыну. — Пришло постановление на моё и твоё имя, — глухо пояснила она. Юнги взглянул на один из пластиков, и его взору предстали строки официального документа: «Господину Мин Юнги. Согласно статье сто шестьдесят четыре, часть три «Правила распределения гражданского населения», вам предписано покинуть сектор четыре в течение четырнадцати дней с момента получения настоящего постановления. Новое место пребывания — сектор восемнадцать. По всем вопросам вы можете связаться с военным комиссаром вашего сектора.» Эти лаконичные строки обрушились на Юнги ударом обуха. Всё внутри него похолодело от осознания непоправимости ситуации. Ему предстояло покинуть родной сектор, свой дом, и отправиться в ссылку — в сектор 18! Дрожащими руками Юнги повернул к себе второй пластик — точно такой же, только адресованный его матери. Выходит, их депортация была вопросом решенным, и спорить с этим было бесполезно. — Но… почему? — эти слова с трудом сорвались с губ Юнги, ибо к горлу подступил ядовитый комок горечи, сдавивший глотку. Он ощущал, как вокруг сгущается атмосфера абсурда и безысходности. Неужели после потери отца их с матерью решили добить окончательно? Выдворить из родного дома, из привычного круга жизни — это ли не верх жестокости? Мать подняла на него печальный взгляд, и в её зрачках отразилась целая бездна безнадежности. — Мы больше не семья военных, — робко начала она, будто боясь произнести это вслух. — После смерти отца у нас нет права проживать здесь. Эти слова обрушились на Юнги подобно арктическому вихрю. Значит, всё дело в потере статуса? Из-за того, что отец скончался, их решили выкинуть на обочину жизни, как ненужный хлам? — Но здесь дом, мой салон… — он бессильно опустился на пол рядом с матерью и выхватил у подошедшего Чона стакан с водой, жадно осушив его одним глотком. Мысли путались, в голове стоял невыносимый гул. Восемнадцатый сектор… Юнги знал, что это место известно как пристанище для так называемых «детей воздуха» — изгоев и отбросов общества, выброшенных на самое его дно. Людей без работы, без средств к существованию, без семей и без права голоса. — Сколько дней у нас в запасе? — глухо спросил он, опасаясь услышать ответ. Мать лишь жалобно вздохнула и опустила голову, словно ей было стыдно за происходящее. Одно слово объясняло всё: — Неделя… — тихо произнесла она. Юнги, тяжело вздохнув, посмотрел на неё. Госпожа Мин всегда была воплощением покорности и смирения. Она никогда не устраивала истерик или сцен, наоборот — следовала тенью за своим мужем, безропотно принимая его сторону. Не высказывая вслух недовольства и не позволяла эмоциям взять верх, она была для супруга идеальной женой — удобной, покладистой, безукоризненной. Её образ всегда отличался безупречностью. Облаченная в изящное платье из мягкой, струящейся ткани, и классическое пальто, с гладко уложенными в аккуратный пучок волосами, она была истинным воплощением элегантности. Прозрачный блеск на губах и ненавязчивый макияж лишь подчеркивали её естественную красоту и делали идеальной спутницей для её супруга — видного научного деятеля. Даже сейчас, когда их жизнь рушилась на глазах, госпожа Мин сохраняла присущее ей достоинство. Она скромно присела на самый краешек потертого дивана в гостиной и лишь еле заметно теребила ремешок своей сумочки, давая выход переполнявшим её переживаниям. Но в целом женщина хранила полное спокойствие и безмолвно ждала решения своей судьбы, покорно приняв весть о депортации. Юнги бросил на неё взгляд, в котором смешались боль и нежность. Как бы он ни относился к своей матери, сейчас он понимал — за пределами привилегированного четвёртого сектора она попросту не выживет. Её мягкость, утонченность и воспитанное смирение были чужды жестоким реалиям трущоб. Он глубоко вздохнул, ощущая, как на его плечи ложится груз ответственности. Теперь ему придётся взвалить на себя бремя забот о матери, возглавить их семью, ведь другого выхода просто не существует. Резко поднявшись, Юнги подхватил мобильный телефон и направился в подсобку салона. Времени оставалось совсем мало.***
Оказавшись в тесной подсобке, Юнги сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоить бушующий поток эмоций. Положение казалось безвыходным, но он не мог опустить руки. Ради матери и самого себя нужно было бороться до последнего. Пальцы сами собой пробежались по экрану телефона, вызывая одно из немногих сохранившихся в памяти номеров. Это был личный канал связи полковника Сон Ёнхо — давнего друга и коллеги его покойного отца. Юнги помнил, как в детстве, когда семья посещала военную базу, этот статный мужчина всегда встречал их с радушной улыбкой. После нескольких протяжных гудков на том конце раздался жизнерадостный голос полковника: — Юнги? Какими судьбами, сынок? Неужели вспомнил про старика? Юнги судорожно сглотнул, подбирая слова для ответа. — Полковник Сон, вы старый друг моего отца, поэтому говорю вам прямо, — голос Юнги звучал решительно, без намека на подобострастие. — Ситуация патовая. Нас с матерью выселяют из сектора за потерю статуса после смерти отца. В восемнадцатый. — Проклятье, Юнги… — пробасил полковник, и в трубке отчетливо слышался его тяжелый вздох. — Твой отец был великим человеком, его уход — невосполнимая утрата для всех нас. Но гос.переселение… Это уже чересчур! — Полковник, скажите, есть способ остаться? — поинтересовался Юнги, чувствуя, как в груди закипает злость. Он не был намерен смиренно принимать свою судьбу. — Вступить в ряды военных или поступить на госслужбу, — после паузы ответил Сон. — Для гражданских четвёртый сектор закрыт, но военные имеют здесь пропуск. Если желаешь, я могу зачислить тебя в медицинский центр на базе. Под моим началом, в качестве сержанта и лаборанта в отделе мед.инженеринга, которым когда-то руководил твой отец. Юнги почувствовал, как внутри всё закипает от возмущения. Он никогда не мечтал пойти по стопам отца, он не хотел быть учёным и инженером. А теперь ему предлагали стать медиком? Это было слишком! — Вы смеётесь надо мной, полковник? — с вызовом бросил он в трубку. — Я без сомнения закончил лучшую медакадемию. Но никогда не планировал связывать свою жизнь с медициной! Однако в следующее мгновение Юнги не смог сдержать горькой ухмылки. Как же иронично всё обернулось! Его отец всю жизнь мечтал, чтобы сын пошёл по его стопам, и теперь, после смерти, эта мечта исполнится, пускай и в такой извращённой форме. — Так что же, Юнги? — послышался на том конце голос полковника, — мне выписывать на завтра тебе пропуск? Юнги глубоко вздохнул, пытаясь совладать с клокочущими внутри эмоциями. — Хорошо, полковник, я согласен, — процедил он сквозь зубы. — Увидимся завтра на базе. А теперь, извините, мне нужно многое обдумать. Не дожидаясь ответа, он оборвал звонок и сгрёб телефон в карман. Горькая усмешка всё ещё кривила его губы. Да, судьба сыграла с ним жестокую шутку, однако выбора не оставалось. Единственный путь — принять навязанную роль и стать военным медиком, которым он так не хотел быть… — Что ж, Юнги, завтра идёшь служить...