шаг назад

сидя на лавке в каком-то полузаброшенном парке — октябрь повис на проводах, тревожит безветрие случайными порывами и с шорохом протаскивает ржавый листопад по асфальту — розария перебирает варианты. их оказывается не так уж и много. кэйа пролетает, он с дилюком, не хочется быть лишней. и видеть лишнего тоже не хочется. насмотрелась. барбара… даже смешно, но она бы и правда согласилась помочь. но их родители знакомы, тоже мимо. да и джинн… недолюбливает её с тех пор, как застала их вместе. альбедо? только если его мать снова в командировке. но уже что-то. надо узнать. она набирает номер, но никто не отвечает. в голову лезут ненужные мысли, новый повод для личностного кризиса влетает грохочущим локомотивом и нетерпеливо гудит, готовясь разгрузить вагоны загонов, но розария заталкивает их поглубже — возвращайтесь туда, откуда выползли. сейчас не время. наверняка альбедо просто опять обменял у охранника ключ на бутылку водки и заперся в лаборатории универа. придётся тащиться туда, чтобы не ночевать на лавке. она сидит ещё несколько минут, подняв голову к небу, но оно не помогает, ему самому бы кто помог — прячет вон истерику за разорванными облаками, ещё немного, и не выдержит, прольется дождём. розария с ним солидарна, как никогда. неприятный холодный ветер дует в лицо, и она покрепче кутается в шарф. выдёргивает из пачки сигарету и мучает зажигалку замёрзшими непослушными пальцами, пока наконец не дощёлкивается до чёртового огонька. закуривает, запоздало думая, что надо было взять побольше вещей — не хотелось бы возвращаться туда. и велика вероятность, что родители просто выкинут их и сделают вид, что никакой дочери у них и не было. «нет, вам показалось. это была галлюцинация. бес попутал. кстати, приходите в воскресенье к нам в церковь на проповедь». на входе в корпус розария слегка кивает охраннику, который уже пару лет почему-то свято верит, что она тут преподаёт. оно и к лучшему — меньше вопросов. в паре окон горит свет, так что, кажется, она не прогадала. лаборатория, в которой обычно сидит альбедо, на четвертом этаже, и это ёбаный ад. лестницы были созданы в аду. розария мечтает переломать ноги тому, кто их изобрёл. она останавливается перед дверью, чтобы отдышаться, и прислушивается. слышен какой-то шорох и звон: колдует зелья там свои, алхимик. стучит в дверь, запоздало надеясь, что там именно альбедо, а не какой-нибудь препод-полуночник. по ту сторону слышатся торопливые шаги и маты — кажется, уронил что-то в спешке. дверь открывается, и на лице альбедо — очень усталом лице, поспи, чувак, — появляется выражение удивления пополам с ужасом. розария буквально видит, как в его мозгу вертятся шестерёнки, генерируя миллион вариантов, что могло случиться и чей труп нужно прятать. — кого ты убила? — вот, говорила же. розария нацепляет маску оскорбленного достоинства, потому что — хей, как ты мог подумать, что я не справлюсь с трупом сама? — иди ты. — она бесцеремонно проталкивается мимо него в кабинет и присаживается на ближайшую парту. ноги предательски дрожат. руки, если честно, тоже. всё тело вдруг решило записаться в предатели, и розария молится, чтобы альбедо не заметил. но когда он хоть что-то, блять, не замечал? — рассказывай, — он присаживается рядом. она вдыхает. и ломается на выдохе — рёбрами наружу, всей неприглядной правдой, идет трещинами и осыпается облупившейся краской. рассказывает на выдохе. как поссорилась с родителями, потому что они пытались свести её с сыном какого-то священника из их прихода. как выкрикнула, что ей нравятся девушки. как побросала в сумку попавшиеся под руку вещи и ушла, слушая молитвы отца и проклятья матери. как отец просил вернуться, чтобы они могли ей помочь, вылечить, и как мать кричала, чтобы больше не появлялась на пороге. как громко звенела, разбиваясь о стену, ваза. как, наверное, расстроится бабушка — это был её подарок. альбедо слушает молча, только тяжело вздыхает и потирает переносицу. в конце концов выдаёт лаконичное: — пиздец. — он всегда умел поддержать. розария думает, что это похоже на девиз её жизни. название автобиографии. гравировку на могильном камне. — ладно, что-нибудь придумаем. мамы сейчас нет, но возвращается она завтра-послезавтра. то есть у нас день, чтобы найти другой вариант. вообще-то у меня даже есть идея. — альбедо улыбается так, будто задумал какую-то пакость. это его особенная улыбка, которая появляется только в моменты, когда они творят какую-то неведомую херню, и от этого у розарии тянет под рёбрами ностальгией. и на секунду дышать словно бы становится легче. он спрыгивает с парты, на которой сидел, и идёт вглубь кабинета. розария заинтересованно оборачивается и видит — блять — сахарозу. сахарозу с растрёпанными волосами, собранными в небрежный пучок на затылке, для которого они вообще-то слишком короткие, из-за чего половина прядей свисает на лицо. сахарозу, сидящую в окружении стрёмных химических приборов (об их назначении розария старается не думать: мысли лезут не те) и пишущую что-то в толстенной тетради, которая выглядит так, словно пережила афганскую войну. сахарозу, настолько увлечённую делом, что она даже не заметила посторонней в кабинете. и — господи, блять, боже — альбедо собирается сделать это? — сахаро-о-оза, вызывает земля, у нас проблемы. — он не собирается, он делает. идёт напролом, что тот танк. целая танковая дивизия. сахароза не отрывает взгляд от тетради, но кивает, показывая, что слушает. или, по крайней мере, делает вид. она по-прежнему что-то быстро записывает, сосредоточенно хмурясь, и розарии хочется взять её лицо в ладони и осторожно разгладить морщинку на лбу. это слишком? наверное, да, так что она сохраняет эту мысль на будущее. заводит отдельную папку в голове и бережно складывает туда. что-то подсказывает, что скоро эта папка будет толще тетради сахарозы. альбедо говорит быстро, чётко, раскладывает ситуацию по полочкам. розария так не умеет. вот кому из них надо было идти в журналисты с такой поставленной речью. хотя… да ему куда угодно пойти — везде будет лучшим. иногда кажется, что он, такой идеальный, и не человек вовсе. явно же в пробирке растили. он заканчивает и смотрит на сахарозу с надеждой: — поможешь? та кивает, по-прежнему не поднимая взгляда. розария облегчённо смеётся — слишком просто. исходя из того, что она знает о сахарозе, она была уверена, что та убежит отсюда раньше, чем альбедо успеет договорить. раньше, чем начнёт, если уж на то пошло. в этот момент сахароза наконец откладывает ручку и поднимает взгляд, разминая шею. и замирает. в общей тишине кабинета отчётливо слышно, как она шепчет: — твою мать. — но она на удивление быстро берёт себя в руки, вежливо улыбается и кивает розарии. — привет. — после чего хватает альбедо за рукав, и, не переставая улыбаться, тащит его к выходу из кабинета. — извини, мы на минуту. альбедо прыскает в кулак, и розария успевает увидеть, как сахароза покраснела, когда та поворачивается, чтобы отвесить ему подзатыльник. сахароза закрывает дверь за собой и съезжает по ней спиной. — во-первых, я тебя ненавижу. во-вторых, о чём мы говорили? — она смотрит на альбедо так, что тому впору задымиться, но он невозмутим, как сам будда. как и всегда, в общем-то. — во-первых, не новость, — он передразнивает раздражённый тон сахарозы, но вяло, без особого старания. — во-вторых, ты согласилась помочь розарии с жильём. она каминг-аутнулась перед родителями и ушла из дома. — вот ты сука. специально спросил, когда я была занята, да? альбедо чуть улыбается. — может быть. брось, всё будет нормально. ты ведь хотела узнать её поближе. да и всё равно дома почти не бываешь. — блять, я похожа на дохуя альтруистку? нет, я не могу, бедо. даже не проси. — ты уже согласилась. что скажешь ей? — сахароза сверкает на него злобным взглядом исподлобья. знает, на что надавить. — и у нас нет других вариантов. пожалуйста. — ты будешь мне пиздец как должен. — почему я всегда крайний? — судьба у тебя такая, мне мона рассказывала. — хуюдьба. — сам виноват, — сахароза вдыхает и слегка бьёт себя по по-прежнему горящим щекам. — ладно, пошли обратно, и так уже стыдно пиздец. они возвращаются в кабинет, где розария копается в телефоне, развалившись на парте. сахароза тихо проходит на своё место, надеясь максимально оттянуть момент неловкого социального взаимодействия. альбедо присаживается рядом с розарией и потирает переносицу с таким видом, словно по меньшей мере держит на своих плечах небосвод. а может, и держит. она бы не удивилась. — всё в порядке? — розария нервно барабанит пальцами по экрану телефона. — да, всё в силе, не волнуйся. — я твоя должница. — запомни эту мысль, — альбедо усмехается. — при… — он резко прерывает розарию, прикладывая палец к губам. в коридоре слышатся шаги. в пол первого ночи. в пустом универе. альбедо медленно встаёт и подходит к двери. сахароза отрывается от записей и напряжённо замирает, вслушиваясь в звуки из коридора. розария едва успевает слезть с парты, как в дверь стучат. — дети, закругляйтесь, время — ночь. имейте совесть, — сначала в кабинет просачивается запах — душный и липкий, запах выходного вечера и бьющейся посуды, оседает на коже плотным слоем — вслед за ним вваливается охранник, окидывает всех мутным взглядом и останавливается на розарии. — о, вы здесь. вы за ними приглядываете? тогда хорошо, не буду мешать. но заниматься со студентами лучше днём. вы ещё молодая, а уже по ночам работаете. лучше бы отдыхали. вот, когда я преподавал… вы же знаете, я вообще-то кандидат наук. по филли… фоло… филологии. вот. — я вас поняла, спасибо. когда здесь закончу, ключ верну, — розария с уверенным видом кивает, и охранник, видимо, удовлетворённый этим, уходит, причитая о потраченной молодости. розария чувствует, как два пристальных взгляда ввинчиваются отвёрткой между лопаток. — ну да, он считает, что я преподка. не спрашивайте, сама не знаю, знаю только, что должны будете. сахароза смеётся, сначала едва слышно — розария думает, что у неё начались галлюцинации, — потом в голос, сгибаясь пополам и заваливаясь на плечо альбедо. затихает она резко, подняв испуганно-виноватый взгляд на розарию. та в ответ улыбается виновато-ободряюще, что-то вроде «я не против, что ты смеёшься, и мне жаль, что из-за моего присутствия ты не чувствуешь себя достаточно комфортно». сказать это вслух звучит как самоубийство, но розария надеется, что донесла мысль, что она не рассыпалась по пути. ещё розария думает, что завидует альбедо. хочет быть им. хочет иметь такой уровень доверия сахарозы, чтобы она могла громко говорить в её присутствии, смеяться, быть неидеальной, настоящей версией себя.