Кто ты: горе или радость? То замёрзнешь, то растаешь
Кто ты: ласковое солнце или мёртвый белый снег?
Я понять тебя пытаюсь, кто же ты на самом деле
Кто же ты на самом деле: айсберг или человек? °«Айсберг» Пугачёва
— Не понимаю я тебя, Берти. За окнами поместья стучит о каменные плиты мелкий дождь. Декабрь пришёл в город с холодной погодой, ливнями, отвратительным настроением, которое исправить было довольно трудным делом. В гостиной приятно потрескивает камин, пока на улице бушует ветер, наклоняя голые ветви деревьев к земле, размывая дороги, что сейчас стали похожи на болото, оставляя после себя лужи. Дети в такие моменты ожидали праздников, рассекали огромные площади, ступая ботинками по воле, из-за чего матери потом стучали по их мягким точкам и ногам полотенцем, вывешивал одежду сушиться. Коридор полон света, тепла, и идти туда, к кэбу, сквозь туман, не хочется. Билли ощущает холод сквозь пальто, которое нежно окутывает его дорогой тканью, заставляя сильнее натянуть перчатки на пальцы. Особняк казался смутным силуэтом среди множественных поместий, связанных широкими грязными дорогами и садами, что летом распускаются красотой и сладкими запахами. Альберт смотрит уверенно и в изумрудных глазах играет лето с его птичьими песнями, цветами, широкими лугами, рекой, весельем, играми на улице, балами, чаепитием в беседке, конными прогулками, улыбками и солнцем. Билли совершенно не нравится идея, которая пришла в голову старшему брату, и из-за которой нужно идти под черным зонтом, бегать от магазина к магазину, сохраняя аристократические лицо. — Помолчи. Билли тут же закрывает рот, разводит руками, на что служанка мило улыбается, пусть и вовсе не хочет этого делать. Её тёмные волосы сверкают каштанами, а руки терпеливо сжимают зонты, — не двинется, пока молодые графы не уйдут. Альберт благосклонно попросил их не сопровождать, ведь незачем мочить обувь лишний раз. Старший Мориарти надевает перчатки, поправляет, а после протягивает руку, тут же получая вещицу, что приятно отдаётся весом на пальцах. — Спасибо. Альберту четырнадцать, и весь парня вид говорит говорит о самоуверенности, благородстве, смелости, сочувствии к другим, но Билли пугался его спокойствия. Если у Уилла угадывались садистские наклонности, читалась жестокость в глазах, то Берти никогда не вёл себя так, и это сильно напрягало. Страх застревал в горле и скручивал живот, заставлял слезы подступать к глазам и Билли хотел почувствовать умиротворение, просто забыть обо всём, что произошло и ещё должно случиться. Мальчишка кивает головой служанке, ступает на крыльцо, под крышу, раскрывает зонт, который тут же создаёт тень на ногах. Альберт терпеливо спустился и ожидал, пока младший брат двинется за ним, а Билли не заставляет себя ждать, — он буквально ощущал, что эти тонкие светлые ладони могут в любой момент вонзить нож или просто задушить. Запряженные лошади недовольно мотают головой, их мокрые гривы бьются об узду и её множественные ремни. Билли ровняется с братом, смотря под ноги, стараясь ступать так, чтобы не слишком сильно испачкать ботинки, им открывают дверь, как и всем господам, помогая забраться внутрь. Праздники наступят совсем скоро, — ещё неделя, — в доме со дня на день появится елка, яркий аромат хвои, множества блюд, подарков, веселья и алкоголя. Билли любил зиму со всеми вытекающими, и глаза его загорались при виде первого месяца на календаре. Тёмные волосы Альберта обрамляли лицо, но глаза сверкали чем-то странным, подозрительным, далёким, словно тысячи звёзд на небе. Руки в кожаных перчатках быстро сложили зонт, оставили его рядом. Билли нервно повторил это движение, всё ещё странно и боязливо ощущая себя около старшего брата. Альберту пришло в голову поехать в город за подарками именно сегодня. Билли, конечно, сопротивлялся, но ему выбора не дали, поэтому пришлось заткнуться, поджать губы и всю обиду оставить внутри. Парень трет руки друг о друга — почему-то те мёрзнут. Альберт подмечает этот жест, но ничего не говорит, окунаясь в темноту, так похожую на ту, что иногда бывает в домах или фиакрах, и его бледное лицо становится похожим на лунный свет. — Мой папаня явно постарался, — шутит Билли, пытаясь разрядить обстановку, — я смуглее вас с мамой. — Ты слишком беспокоишься об этом, — Альберт махнул рукой. — Или я что-то не знаю? Матушка постаралась? Билли нервно хихикнул, касаясь рукой щеки, словно она снова горела от неприятных процедур. Ни только дамам было сложно соответствовать моде, их мама была зациклена на том, что второй сын был не от супруга, да и кожа его выдалась не слишком уж аристократической, — та должна быть почти прозрачной, фарфоровой. — Перед приёмами она не давала много спать, а потом давала уксусной воды, — вспоминает Билли свои мутные глаза после таких «народных методов», — и лимон в щеки втирали. — Ох… Альберт неловко сглатывает, понимая, что хоть где-то ему повезло больше, поскольку над ним мама так не издавалась. Конечно, мода оставляла желать лучшего с постоянно неудобными галстуками и пиджаками, этикетом, что не давал сделать лишнего движения. Одни костюмы чего стоили: домашние, ночные, утренние, вечерние, для визитов, для званого ужина, для бала, для прогулки, для выхода в театр и ещё много-много разных вариантов. Альберт даже не знал, что сказать на такое заявление, всё же, его родители были отвратительными. Им лучше было не рожать детей, всё равно воспитать не смогли. — Какие подарки? — переводит тему Билли. Альберт понимает, что ему проще поругаться, чем рассказать про слабости. — Мы даже ёлку не поставили. Билли холодно от нервов и ледяного ветра, что просачивается внутрь. Ох, около Темзы, должно быть, проще сразу спрыгнуть, чем стоять и терпеть, пряча нос в воротник. Хотелось скорейшего наступления тёплый погоды, чтобы вальяжно разгуливать по аллеям, прячась в тени деревьев, сидеть на скамейках, наслаждаться ягодами и тёплыми реками. Альберт решил, что им нужно налаживать отношения, хотя бы попытаться поговорить, а не бросить взволнованный взгляд после того, как узнал секрет. Поведение Билли пугало, Альберт, может, и не следил за ним сутки напролёт, но, всё же, подмечал, что всё не так просто. Практически всегда подавленное настроение, сменяющееся приступами агрессии, вялость, плаксливости. Альберт, засыпая в соседней комнате поместья, благосклонно освобождённой для него, слышал, как брат ночами возится, ходит по помещению, и начинает дремать только ближе к проблескам рассвета; либо же засыпал ещё ранним вечером и не поднимался долгое время. За время, что прошло, — несколько месяцев, — Билли резко сбросил, из-за чего ноги стали худее, а рёбра окончательно стали видны под кожей, он стал больше похож на ребёнка из трущеб, который явно недоедает не первую неделю. Альберт видел, как много у него возникло самокритики, а потом — давящего чувства вины. А мысли о шрамах не могли выскользнуть из головы. — И что ты будешь им дарить? — интересуется Билли, не переставая растирать руки. Должно быть, будь он дамой, сделал бы много жестов на языке перчаток, но Альберт их не читал, не было смысла утруждаться лишний раз. Уилл всё ещё пугал и Билли его всячески избегал в особняке. Если, пока младший из Уильямов не поступил в Итонский колледж, это удавалось, — и будет получаться ближайшие два года, — то в поместье оставалось прятаться. Билли пытался казаться уверенным, но, на деле, выходило ужасно. Внутри замирало всё от одного алого взгляда, который только видом и лёгкой накидкой гениальности показывал, что одно убийство ничего не решит. Льюис не привлекал к себе внимание, они редко спорили, всегда сопровождаемые взглядами старших братьев. В целом, их отношения были абсолютно нейтральными, — просто не трогать друг друга была принципом. Альберт радовался, что Лу спокоен, занимается своими делами, а Билли пересекается с ними только на общих мероприятиях. Может, в будущем они даже станут друзьями? Продолжать диалог нужно было, чтобы проникнуться друг к другу. Наверное, они никогда нормально не болтали. Альберт действительно не припоминал, когда они садились рядом, рассказывали о какой-то ерунде, шептались, делились секретами, как это делают нормальные братья. — Книгу Льюису… — Книгу? — Билли вздернул брови. Пик оригинальности. — Скукота! Уильям никогда не был против книг, наоборот, литература часто бывала интересной, особенно в зимние дни, когда за окном бушевала буря, а делать больше было нечего. Дети, как правило, читать не любят, либо их заставляет матушка, либо вынуждает гувернантка. Сам Билли впервые целенаправленно взял книгу в восемь и то, пытаясь угнаться за старшим братом. Вряд ли Льюис действительно сильно бы заинтересовался научной литературой, а Уильям уверен, что именно её собрались дарить. — Он — не ты, — шикнул Альберт, явно недовольный таким ответом. Под таким взглядом захотелось сдаться, закричать, заткнуть уши. Билли вмиг ощутил укол вины, что поспорил, хотя брат давно позволил обращаться с собой свободнее, чем раньше. Мальчишка избегал острых углов в силу возраста и характера, но и Альберт реагировал не так резко, как должно было показаться. — Брось, Берти, ему десять! — воскликнул мальчишка, разведя руки так, что чуть не ударился о стенки. Нужно было собраться, в конце концов, если всё время только плакать и бояться, с ума сойти можно. — Ты же сам говорил, что часто видел их с книжками, в приюте читали. Подарок… это что-то волшебное, интересное! Подари ему игрушку, не будь извергом! — Советчик нашёлся, — фыркнул старший, не желая отступать. Альберт сложил руки на груди, и губы его дрогнули. Испуг разлился по телу с новой силой и Берти разглядел это в чужих глазах. Нужно остановить себя, перестать давить, но кто-то словно толкал в спину, не давая прекратить. — Альберт, дети играют в игрушки, — закатил глаза Билли. Янтари стали темнее, засияли ночными отблесками в сумерках где-то в хвойном лесу, но отчётливо отражали боль и непривычное желание рассуждать. — Я хорошо помню, что мы делали в свои десять. Льюис ребёнок, не думаю, что в приюте или на улице ему кто-то предоставлял возможность хотя бы подержать те игрушки, что покупали нам родители. Альберт выдохнул. Подобрать подарки сложно, особенно, когда ты знаешь мальчишек меньше года. Можно было спросить открыто, но ему жутко хотелось сделать сюрприз, в конце концов, для Билли уже был подарок, — Уиллу всё показалось заманчивым, лорд дал согласие. Альберт думал, что Льюису должна понравится книга, пусть аристократам часто дарили больше одной вещи. Берти считал себя их старшим братом, который должен помогать, беречь, любить, заботиться, но мальчики всё ещё были далеки. Может, Билли действительно говорит правильные вещи. — Ладно… Билли неловко прячет глаза. Его пышные кудри аккуратно выбивались из-под цилиндра, кремовыми локонами падая на лоб. Хотя Альберт знал, что действительно брат шляпы жутко не любил, каждый раз старался сдать их быстрее, лишний раз не взять с собой. — Ведь количество подарков не ограничено, да? — уголки губ Альберта поползли вверх. — Разумеется! Билли улыбнулся, и для полноты картины, чтобы стать обычным ребёнком, ему нужно было подпрыгнуть на месте. Руки на мгновение сжались в кулаки, но мальчишка быстро принял прежний холодный, как снег, вид. Альберт даже ощутил тепло, — так редко Билли был обычным мальчишкой, который хотел разуться и пробежаться по паркету, покрытому водой. — Тогда нужно подумать, какую игрушку подарить. Билли, кажется, предвкушал это настроение, что всегда давало только радость. Ох, как же он любил праздники! В эти моменты свободы дома становилось немного больше, столы ломились от вкусностей, а мама улыбалась и гладила по волосам вечерами (крайне редкими), когда нужно было ложиться спать. Альберт терпеть не мог походы к аристократам, вечные улыбки, постоянно ровная спина, утягивающие рубашки и жилеты, разговоры со сверстниками, раннее сватовство, тошнотворный запах женских духов, которые приходилось терпеть. Папа гордо говорил: «Это мой старший сын», словно никто не знал, трепал по волосам в присутствии друзей, от которых разило сигаретами, и от этого хотелось выблевать весь ужин на ковёр. Альберту было стыдно быть ребёнком этого человека, хоть где-то Билли повезло. — Правильно! Билли трет ладони, хотя они уже и не мерзли. Нужно как-то себя успокоить, отвлечься, окунуться в действие, только бы не думать, — мысли ползут мурашками по спине. — Уилл… Ох, я ничего, кроме трости, не придумал. Или книги, — шепчет Альберт. Подарок для него действительно был делом трудным, хотя мальчишка был бы доволен в любой ситуации. — Давай купим ему чайный сервиз, — предлагает Билли, усмехнувшись, видимо, ничего лучше не придумав. — И для семьи полезно. — Билли! — Альберт вдруг захотел огреть его зонтом. — Я тебе чайный сервиз куплю. — Купи, только не из китайского фарфора, — кивает мальчишка, чуть наклонившись вперёд, и его глаза хищно сияют, словно он кошка, что заметила крысу в подвале большого дома. — А они, кажется, на лошадях спокойно и не покатались? И на охоту ни разу не брали. — Ты предлагаешь им шляпы подарить? Билли закивал. Конечно, аристократов с самого детства учили держаться верхом, потом выводили на охоту, и развлечения составляли большую часть их жизни. Альберт такое дело не одобрял. — Давай купим им новые перчатки? Или рубашки? — Льюису игрушку, — отрезает Альберт, ощущая мерзость к такому предложению, — а Уиллу найдём. Уилла они оба воспринимали как взрослого внутри, хотя и внешне ребёнка. Альберт не думал, что ему нужна игрушка, хотя он родился раньше Льюиса всего на год. В его глазах, походке, чертах лица читались лишь уверенность, гениальность, смешанная с не совсем адекватным состоянием психики, и Альберт почему-то ощущал себя перед ним ребёнком, младше лет так на пятнадцать. — Не люблю фехтование. Билли шокировано распахнул глаза от такого резкого факта от старшего брата. Он не знал, что ответить, так и моргал, открыв рот, совершенно растерявшись. С детства обученный поддерживать разговор, Билли не находил, что ответить. — Ты всё не любишь, — усмехнулся Билли, показав, как невоспитанный ребёнок, язык. — А тебе лишь бы проткнуть кого-нибудь, — Альберт не смог сдержать радостной улыбки. Нужно выстраивать доверие, но брат зажат, не уверен, всё ещё боится, скрывая большинство эмоций. Альберт не думал, что будет спрашивать о чём-то таком простом, что хочется заплакать. Билли уже не казался таким гадким, всего лишь сломанным ребёнком, который не заслужил такого детства, но, всё же, вызывал неприятные чувства, что нельзя подавить. — Расскажи мне о себе. — Что? — Билли удивленно заморгал, подобно барышне, нервно улыбнулся. Он, правда, не знает, как построить диалог, и сейчас ему дают шанс, который отзывается обидой внутри. — Решил старшим братиком стать? Альберт постоянно носился с приёмными сиротками, а сейчас вдруг подумал переметнуться? Билли был для него пустым местом, послушной игрушкой, которая должна помочь в исполнении плана. Откуда знать, что эта информация не будет использована после?! Билли совершенно не верит старшему брату, который, всё же, рассказал Уиллу и Льюису о конюхе, всей драме. Билли отчаянно хотел любви, семьи, но все его надежды разбились и настроение почти никогда не прояснилось. Всё это — обычная игра, чтобы постоянно не ходить с недовольным лицом, что так раздражает старшего брата. Лучше улыбаться, а потом плакать в комнате или постоянно получать? Мальчишка решил, что первое симпатизирует больше. — Не паясничай. Они замолчали, окунувшись в собственные мысли. Альберт никогда не знал Билли. Сейчас, наблюдая за братом некоторое время, и, немного расспросив Уилла, стало явно, что он боится криков и постоянно, неосознанно, щурится, словно готовится к удару, обходит стороной взрослых и скрывает плохое самочувствие. Мальчик мог плакать ночами, принимал горячие ванны, что заставляли расслабляться, и агрессия в нём возникала резко, необоснованно, вмиг захватывало злостью, хотелось орать, крушить, но Билли остывал также быстро, как заводился. Альберт иногда слышал, как брат кричит в подушку, бросает всё на пол, бьёт пиджаком о бортики кровати, ударяется руками об стену, пинает стулья, но потом быстро убирается, делая вид, что ничего не было. Билли умел распознавать шаги и почти с первого раза запоминал, как звучит удар ног об пол разных людей. Пугался чьего-то присутствия, — не заметил Альберта, а, когда резко услышал шаг рядом с собой, закрыл самую обычную книгу и начал прятаться, словно кто-то запрещает. На логичный вопрос: «Почему?», Билли с едва видимыми слезами на глазах пожал плечами, не имея оправдания поведению. — Какой у тебя любимый пирог? Глаза Билли распахиваются сильнее, он теряется, но всё же хватается за ниточку разговора, попытки наладить отношения и быстро реагирует. — Крамбл. — Ты его обычно не ешь. — Но это не значит, что я его не люблю, — Билли опускает глаза и, прежде чем Альберт успевает открыть рот, спрашивает. — Какой твой любимый сорт сыра? Альберт невольно хихикнул. Разговор выглядел комично. Плевать, что их может услышать кучер, ему обычно нет дела до аристократов, да и никто не говорит о семейных тайнах. Звук от кэба, — колёс и лошадей, в сочетании с дождём, — был такой, что вряд ли он улавливал половину разговора. — Ты специально?! — ДА! — Билли едва не подпрыгнул на месте, ведь раньше с ним никто не затевал таких «игр», но тут же прикрыл рот рукой, явно поняв, что для аристократа такое непозволительно. — Не люблю сыр. — Какой капризный, — Билли, словно говорит с ребёнком, дует губы. Альберт в шутку попытался ударить его по руке, вызвав очередной приступ хохота и жара в груди. Сейчас всё ощущалось легко, словно они действительно были детишками, никогда не знавшими боли. Иногда так хотелось забыть всё, что происходило, — отчаяние, крики, презрение, ненависть, бушующие нервы. Альберт хотел нормальную семью, где есть заботливая мама, которая треплет по волосам и улыбается, качает на руках и нежно прижимает во время кошмаров; чтобы папа брал с собой на охоту, показывал пример и учил быть мужчиной; нормальные отношения с братом, а внутри у него сейчас только непонимание. — Всё же, не верю, что ты не любишь балы, — говорит Билли как бы невзначай, явно не найдя больших вопросов, — а как же…? Глаза Уильяма засияли яркими вспышками звёзд на небе, и он говорил то громко, едва не подскакивая на месте, то переходя на шёпот, но настолько глубокий, что Альберт прекрасно различал все слова. Билли твердил завороженно, трепетно, стискивая руки в кулак, обо всей жизни аристократов, уйдя от танцев к охоте, и Альберт видел восхищение, настоящую любовь не к статусу, а образу жизни, где у тебя есть много обязанностей. Альберт, может, и не до конца понимал такого восторга, но внимательно слушал, не в силах пропустить это через призму нежности, как младший брат. Билли говорил о каминах, что красовались в огромных тёмных гостиных, — внутри оранжево-красными пятнышками играл огонь, то подскакивая вверх, то заставляя брёвна трещать в самом низу. От них исходил аромат камня, а пальцы обжигало и обдирало от соприкосновений, родители выставляли золотые статуэтки и подсвечники, дорогие часы с изображением танцующих девушек и котов. Альберт всё ещё помнил, как, сидя совсем близко, мама читала старый книжный том, а её волосы ложились утренним туманом на плечи. Тогда графиня Мориарти ещё брала малышей на руки, позволяя играться со своим платьем и аккуратно прижимая к груди, наслаждаясь запахом детской кожи и блеском родных глаз. Её поцелуи были горячими, мягкими, а ладони пахли чем-то поразительно свежим. Билли говорил о огромных зеркалах, обрамленных золотом и красивыми узорами листочков, цветов и юных девушек в особняках и дворцах. О крошечных, что помещаются в ладони, и о тех, что держат дамы на столе, когда стараются сделать лицо естественным с помощью белил со свинцом, — ох, какая бледная от них кожа! И в них сияли балы, шумящие, огромные, в гостиных с хрустальными люстрами, и текла по лицу девушек тушь, отпечатываясь огромными пятнами, и игры детей в зале, и шелест листьев за окном. Шептал о жемчуге, который девушки носили на украшениях и вплетали в волосы, наравне с лентами. Это драгоценный камень — талисман верности и чистой любви, символ нежности, женственности, гармонии. Так часто он белел, как зубки у детей, на чужих пальчиках, попадался на глаза, лежа поверх книжек или находясь в маленьких женских шкатулках, расписанных дорогими красками. Статуэтки — различные формы и цвета, размеры, которые занимали места в гостиной, как напоминание о чём-то дорогом, в спальных, словно подарок. Такие находились в коридорах, там, где иногда стояли вазы, лежали в детских, и родители запрещали трогать их. Иногда они привлекали редкое внимание своими холодными материалами, но руки так редко трогали эти маленькие вещички, что ощущение стиралось напрочь. Билли любил письма, что так занимательно мелькали между аристократами. Бывали они на огромных листках, с широким почерком, огромным, округлым; или маленькие записки с крошечными буковками, выведенными чернилами. Есть острые почерки, есть круглые и широкие, либо совсем крошечные, что не разобрать. Все на красивой шуршащей бумаге, пахнущие чернилами и чьими-то духами, а иногда, если совсем повезёт, сухоцветами и помадой. Цветы — так много красоты, символики, красок и ароматов. В них много слов, которые читаются в нежных лепестках, улыбках, спрятанных за веерами, и букетах. Они сопровождают людей везде, и так много цветов в жизни, что сосчитать их невероятно трудно. Аристократы любили украшения, естественно, дорогие, стоящие больше, чем несколько особняков. Золото мерцало в свете хрусталя, серебро появлялось на пальцах, а драгоценные камни придавали образу холода и сдержанности. Кринолин путался с шёлковыми платьями, такими приятными, скользящими, словно лебеди на пруду. Порхали, словно бабочки, дамы в бархате и широких рукавах, иногда обтягивающих руки, а, порой, стягивающих почти всё тело. Платья различались по фасону, дороговизне, одни юбки летели огромными юбками, задевая всех ближайших людей, другие — едва касались, соприкасаясь с ногами хозяйки. То яркие, то совсем бледные, иногда почти что молочные, они вызывали целую волну чувств у представительниц женского пола и заставляли мужчин выслеживать их декольте, иногда мелькнувшие из-под подола ноги в белых чулках, и замирать, когда женские ладошки крутили в руке веер или перчатки. Билли восхищённо говорил и о пиджаках, и о зонтиках, — плотных, чёрных, так и упоминая нежные тканевые женские, которые помогали прятаться от солнца. Сколько было восторга от рюш, размещённых на рукавах рубашек или платьях, от перчаток, — тонких, нежных, пропавших цветами; дорогих, кожаных; прекрасных, длинных, так сочетающихся с тёмной одеждой. Разговор шёл и про расписные потолки с множественными зелёными, розовыми и голубыми линиями, собирающимися в картины. Была красивая посуда, дорогущие сервизы с синими полосами и цветами; крепкий алкоголь, что остаётся горечью на языке и жаром в глотке. Билли кружился на начищенном до собственного отражения паркете в ярчайшим свете висящих под самым потолком свечей. Он спал на кровати, прикрытой балдахином, прячась среди пуховых одеял. Аристократы — пышные свадьбы, роскошные сады, лошади, статуи, пруды, мечи, этикет и наглость, смешанная с нежностью и обидой. — Я не говорил, что не люблю высший свет, — Альберт качнул головой, когда экипаж наехал колесом на камень. — Аристократы просто… много о себе думают. Билли хмурится, поджимает губы и всё его тело вмиг напрягается. Отрицать такого высказывания он не может, но и поспорить ужасно хочется. — Если ты не видел хороших аристократов, не значит, что их нет. Билли недовольно складывает руки на груди. Злость внутри Альберта закипает, и он хочет начать вести себя, как мама, — закричать, закатить истерику, поднять скандал, повышая голос с каждым словом, но вместо этого только стискивает зубы. Они готовы вновь вцепиться друг в друга, начать шипеть и садиться, как дикие звери, но молчат, зная, что кучер их, должно быть, услышал ещё давно, во время первых громких обсуждений и больше привлекать внимания на стоит. — Думаю, — начинает Билли, переключаясь, и Альберт ощущает, как сложно мальчишке создать эту мягкость, которая должна успокоить и сделать отношения доверительными, — если бы я родился в трущебах, то тоже ненавидел бы аристократов. Пожалуй, Билли любил свою маму, хоть и не думал, что женщины на что-то способны, — они всегда были для него чём-то бесполезным, как и для папы. Возможно, она была истерична, высокомерна, чересчур наглая, и не умела нормально разговаривать, но любой ребёнок где-то внутри, на уровне подсознания, питал нескончаемую любовь к своей матери. Графиня постоянно кричала, при нём била Уилла и питала раздражение к любому упоминанию своего возраста, но Альберт и Билли всегда оставались для неё любимыми сыновьями. Женщина ласкала их в хорошем настроении, волновалась, пела песни и читала; когда Альберт чуть упал с лошади — потеряла сознание от испуга, хотя у него был всего лишь небольшой удар; сидела около кровати во время болезни, прижимая к груди и гладя по потным волосам; и взгляд её был полон тревоги и грусти, когда сыновья отворачивались, не желая говорить. Билли действительно любил, пусть она и обзывала шлюхой, а потом плакала, нервно обрабатывая ранки, обнимала. Она то заходилась в оскорблениях, то кричала на конюха, то шептала, что Уильям бедный ребёнок, который не заслужил такого, вспоминала Альберта, окунулась в мысли, пропитывая ватку спиртом. Удары папани скоро стали синяками и небольшими отметинами, покрывшимися коркой, а глаза мамы всё ещё сияли беспокойством и страхом. Мама была спокойна без папы, становилась женственной и доброй, но, стоило мужу замаячить на горизонте, тут же превращалась в жестокую аристократку. Похоже, граф Мориарти портил жизнь всем. — Я к маме хочу, — шепчет Билли, где-то в глубине понимания, что, не будь рядом папы, всё было бы куда прекраснее. — Мне не нужен отец. Понимаешь? Куда угодно хочу: в Италию, трущебы или холодный город без света. — Так любил её? — выдыхает Альберт, словно действительно удивляется этому. — Она любила нас, — пожимает плечами Билли, считая это весомым аргументом. — Больше жизни, Берти. Разве ты не помнишь? А её песни? Альберт действительно помнил, сколько тепла давала им мама, но всё её презрение к простым людям давало о себе знать и поднимало внутри старшего сына Мориарти бурю. Она смеялась громко, прикрывая рот рукой, целовала в лоб, садясь за вышивание и не беспокоилась, что мальчики прижимались с двух сторон, внимательно следя за движениями пальцев. Графиня садилась читать книгу, — дети за ней, под тусклый свет лампы, забираясь на диван, под плед, и глаза их одинаково сияли. Мама напевала стишки и песенки, покачиваясь из стороны в сторону, и Альберт, кажется, запоминал все такие моменты. В комнате всегда было тепло, но мама всё равно кутала их в одеяло, отложив вязание в сторону, на маленький столик, пока за окном шумела, кричала, билась метель, — отчего-то в эту зиму дожди сменились холодом. Альберт нервно взглянул через руку мамы в теплом платье в темноту, где различались ветви деревьев, но графиня нежным движением вернула его назад, прижимая спиной к дивану. Билли рядом забрался с ногами, пристраиваясь под боком старшего брата, на что Альберт слабо отреагировал, пусть и хотелось оттолкнуть, сморщиться. Мама нежно провела ладонью по пушистым детским волосам, приглаживая, улыбаясь, а потом тихо запела «Old King Cole». — Old King Cole, — голос её звучал тихо, чуть хрипло от частого кашля, но руки согревали, обнимая. — Was a merry old soul… Альберт взглянул на неё, но та улыбнулась, чуть приподняв брови, а потом заставила малыша закрыть глаза, из-за чего гостиная исчезла, сменилась темнотой. — And a merry old soul was he… Билли рядом поежился, вцепившись в рубашку брата ладошками, на что Берти недовольно фыркнув, вынудив маму недовольно шикнуть на сыновей, тут же успокаивая начало ссоры. — He called for his pipe, And he called for his bowl And he called for his fiddlers three. Альберт спрятал зевок в чужом мягком рукаве, ощущая аромат крема, чернил и дорогих духов. — Every fiddler, he had a fiddle, And a very fine fiddle had he; Twee tweedle dee, tweedle dee, went the fiddlers. Мама успокаивала, пусть ей придётся искать слуг, чтобы те унесли мальчиков в комнату, — всё же, чем старше становились дети, тем тяжелее женщина поднимала на руки. Папа таким вовсе не занимался, лишь раз взял после рождения, смотря на верещащего младенца под слова акушерки: «Это здоровый мальчик, мой граф». Мама же носила их долго, так говорили служанки, брала на руки и аккуратно прижимала к своей груди, даже когда появился второй, — стало легче, когда оба начали нормально держать голову и она не боялась отпустить кого-то, перехватив под ноги. Отчего-то дети всегда чувствовали себя спокойнее рядом с графиней, и плачь затихал, и кушалось веселее. — Oh, there's none so rare As can compare With King Cole and his fiddlers three. Мама пела им «Twinkle, twinkle little star», «Monday’s Child», «Little Bo-Peep», «Baa, Baa, Black Sheep» и множество других вещей, которые Альберт уже не в силах вспомнить. Она, кажется, действительно любила их с братом, когда собирала башенки из кубиков, играла в какие-то совершенно непонятные игры и рассматривала деревяшки, ходила по саду и наблюдала, как мальчики устраивают шуточные драки. Разговаривать об этом не очень хотелось, ковырять раны — тоже, от этого Альберт, подобно брату, тут же переводит разговор в другое русло. — А ты придумал, что подаришь? Билли вновь растерялся, удивлённо заморгал, — он ведь не думал, что подарит братьям, в голове мысли не возникало. Признаться легко, но страшно, откуда знать, начнёт Альберт орать или нет? Вдруг пропишет подзатыльник прямо сейчас? — Придумал. Альберт усмехается. Даже после истории Билли не вызывал нежности у белокурых братьев, — Уилл только пожал плечами, понимания, что сейчас Берти должен искать новую пользу. По одним глазам старшего брата нашёл осуждение и «бесчеловечный», изумруды стали лесом, но даже такая травма не оправдывала плохого поведения. Просто Билли не смог справиться самостоятельно. Льюис на такую новость вздрогнул, — маленький, но понимает, о чем шла речь. Видимо, в приюте такое тоже бывало, притом, не один раз в десять лет, но воспитатели о таком молчали, а дети, ходящие по улицам, никогда не говорили о своих проблемах. Льюис ничего не сказал, только глаза опустил, чувствуя явно больше волнения, чем старший братик, но, всё же, сдержался от любых предложений, — Билли всё ещё был для него мерзким. — Ты ведь врешь, — говорит Альберт, не осуждая, просто пытаясь понять, для чего младший брат пытается вывести на эмоции. — Придумаю, — огрызается Билли, закрывая глаза и потирая их пальцами. Кажется, это он делал уже сотни раз. — И… — И Уиллу с Льюисом тоже. Альберт смутился, сам не зная от чего. Не ладится у них разговор, да и видно, что Билли ничуть не хочет думать над подарочками для сирот, которые теперь были членами их семьи. Они вызывали одновременный страх и отвращение, от этого в груди и сознании не было приятных чувств. Нужно вновь увести разговор в другое русло. Альберт недоволен таким поведением брата, — возможно, родители явно что-то упустили в их воспитании, из-за чего оба не умеют держать себя друг перед другом. Или это сказывается одинаковый характер, доставшийся от кого-то из родственников? — Хочу в Париж, — говорит Билли, ощущая запах выпечки, балета, голубей и цветов. — Обойдешься, — фыркает Альберт. — Я заслужил отдых! — Билли дёрнул головой. — Нихуя не делаешь! — в шутку бросает старший, хотя это было правдой. Все они просто сидели дома, учились, пытаясь справиться с внутренними бурями, что бились о рёбра. — А ты у нас дохуя работник, — кивает, щурясь, словно пытаясь в чем-то уличить. — Да ты бы уже с голоду помер, если б не я! Скоро за окном замелькали улицы Лондона, ведущие к центру. Разговаривать они больше не старались, только пялились в окна, чуть отодвинув занавески, подставив лицо каплям и холодным порывам воздуха. Билли редко вздыхал, явно не контролируя этот процесс, а Альберт недовольно цокал языком на каждое такое проявление эмоций. По улицам распустились линии елей, которые совсем скоро поставят дома, а запах хвои будет прошибать. В стеклянных витринах, украшенных золотыми буквами, появились гирлянды, мишура, огромные ёлочные игрушки, которые, главное, не разбить об пол. Уже хотелось увидеть в гостиной, посреди комнаты, ёлочку, такую яркую, высокую, чтобы дом наполнился зимним настроем перед подарками в ярких упаковках, огромным столом и ароматом дерева. В магазинах, подсвеченных фонарями, стояли очереди, а внутри приятно горел свет и доносился чудесный детский смех. Альберт окунается в эту атмосферу, которая заставляла кружиться среди ярких пятен, часов, огромных вывесок и счастья. Всё будет хорошо. Альберт искренне верил, что в поместье настанет праздник, прольется ручьями веселье, настанут пышные балы и званные ужины с жареным цыпленком, индейкой с золотистой корочкой, говяжьим Веллингтоном, сливовым пудингом, хлебным соусом, запеченным картофелем, морковью, пастернаком, брюссельской капустой, пуншем, эгг-ног. На улицах будут висеть венки из вечнозеленых растений: омелы, плюща, остролиста и можжевельника. Город начнёт кишить представлениями, музыкой, криками, хлопушками и уличной едой. Кэб тормозит около книжного магазина и Альберт выходит на улицу первым. Маленькие каблуки цокают о серую мокрую плитку и Билли явно теряется, не зная, идти или сидеть внутри. Вопрос прозвучал бы глупо и его щеки едва ли заливались краской от смущения. Альберт хочет ударить себя рукой по лбу, закричать, потому что младший брат раздражал до дрожи. Берти тяжело вздохнул, подавляя эмоции. — Мне тебе отдельное приглашение выписать? Билли выпрыгивает из экипажа, тут же принимая вид холодного аристократа, выпрямляет спину, раскрывает плечи и медленно следует за старшим братом в магазин, придерживая дверь, пока капли остались на его плечах и цилиндре. Магазин, не удивительно, пахнет по-домашнему, ярко и вкусно, Альберт снимает шляпу, что тут же повторяет Билли, пока вокруг них развивается предпраздничная атмосфера. По широким крепким деревянным стеллажам выставлены аккуратные линии книжек в крепких обложках, и Альберт, улыбаясь встретившему их хозяину, ступает вперёд. — Я могу вам помочь? Мужчина перед ними высокий, с тёмными, почти чёрными, волосами, острыми чертами лица, орлиным носом и глазами, похожими на тёмные блюдца. Альберт видит, как Билли отступил назад, чтобы оказаться дальше, и знает, какая паника в юных глазах, как трясутся спрятанные за спину руки, но лицо не меняется. Сейчас он знал, что все взрослые люди вызывали недоверие, а малознакомые мужчины — панику, даже к Ренфилду он привыкал некоторое время, прежде чем расслабиться и хотя бы не шугаться. Альберт становится перед братом, чтобы тот оказался за его плечом, придавая некоторую уверенность, и, ох, видел бы он как паника сменяется бесконечной благодарностью во взгляде. — Нет, благодарю вас. Хозяин кивнул головой и скрылся, подходя к одной милой даме в тёмно-синем платье, украшенном дорогой брошью. Она ласково улыбнулась, принимая помощь, и её рыжеватые волосы разливались по спине волнами. Билли молча идёт за братом, не решаясь что-либо говорить, а Альберт не находит нужным заострять внимание на случившемся. Запах книг проходится по ноздрям, окунает в мир вымысла и историй, заставляя вспомнить шелест страниц. Перед ними: научные труды, пропущенные на продажу, Альберт просматривает красивые корешки глазами и начинает медленно идти вдоль шкафа, словно он не растерялся. Билли остановился и уставился в не такое уж и большое количество книг, как будто понимал хоть половину из написанного и был не менее гениален, чем приёмный младший брат. — У тебя есть идеи? Альберт нервно пожал плечами. Он точно знал, что хочет взять не просто сказки или какой-то роман, но и выбирать из научных произведений казалось не простым делом. — Ты хоть знаешь, что Уилл не читал? — Билли подходит ближе, беря в руку «Наука логики» Гегеля. — Это сложный вопрос, — Альберт подходит к брату, заглядывая в книгу. — Он ведь не все знания из книг взял, а то, что написано в одном произведении, может быть в другом. Билли глянул чуть возмущенно, поставил книгу обратно, — сейчас им предстояло целое путешествие по поиску книги для Уилла. Делать этого не хотелось, но Альберт уже не отступит. — Может, мы и ему просто игрушку купим? — интересуется Билли. Берти одним своим видом показал, что снова такой ход не сработает, и идёт следом к дальнему ряду. Начинается. — Может, эту? — Билли выхватывает первую попавшуюся книгу. — Если ты начнёшь вынимать по интуиции всё подряд, то мы останемся здесь до вечера. «Мы и так простоим здесь до вечера», — дразнит мысленно брата, борясь с желанием сложить руки на груди и закатить глаза. Альберт берёт «Происхождение видов», на что Билли пускает смешок. Кто эту книгу на прилавок выставил? Поставили обратно. — Как тебе? Билли даёт в руки брата «Введение в основания нравственности и законодательства», на что Альберт тяжело вздыхает, думая, что Уилл такое явно не оценит. Отрицательно качает головой, отдавая обратно. Хочется удариться головой о стену. Мишель Монтень и его «Опыты», которых Билли отправил обратно, вызвали новый прилив вздохов, разочарования, на что Альберт шикнул, заставляя брата продолжить копания, чуть расстегнув пальто, открывая вид на галстук. Билли всегда догадывался, что выбирать для него подарок будет крайне сложно, но кто ж знал, что придется рыться в «умных» книгах. — Как думаешь на счёт этой? — Альберт показал книгу. В его ладони Ральф Уолдо Эмерсон «Судьба». Билли скривился, показывая отношение, хотя, кажется, ему всегда запрещали так делать, но сейчас он чувствовал себя свободным, простым, и это не казалось нарушением правил. Спустя, кажется, долгие часы, — на деле прошло не больше тридцати минут, — когда к ним пару раз подходил хозяин, они нашли то, что искали. Гаусс К. Ф. «Арифметические исследования». Билли едва не подпрыгнул от радости, но тут же потускнел, когда Альберт спросил: — Как думаешь, он читал? — Может, — кивнул Билли, едва не закричав, — но он не скажет. Ты почему не спросил? — Хочу сюрприз сделать, — бурчит Альберт, прижимая книгу к груди. — Не думаю, что у него был шанс встретить праздник, как нам. Для Льюиса они берут «Три мушкетёра», — это успели обсудить, пока лазили между книгами о философии, математике и биологии. Дождь заканчивается и уже не стучит по окнам, крышам и зонтам, от этого улыбка сама собой появляется на лице. Билли вглядывается в тусклые пейзажи домов широкой улицы, на ходящих вдоль витрин людей, которые закрывают лица от ветра, пока Альберт сжимает в руках книги и направляется к прилавку. Билли не знал, как относится к дождю, — ему никогда не нравилось, как капли стучат по крышам домов, а весь город становится намного серее, чем есть на самом деле. Такие дни приносили только слезы и отчаяние, он никогда не любил погоду, полную тумана и холода, пропитанный сыростью Лондон всегда казался чересчур серьёзным и уверенным, в сочетании с пропахшими фабричными дымами улицами. Альберт стоит прямо перед ним, и Билли невольно делает пару шагов в сторону, упирая взгляд в книжный прилавок. Коричневые переплёты кажутся пустыми, как склянки в старой кладовой. Хочется домой, но они ещё не закончили, от этого становится тяжелее. Билли действительно не знал, что дарить младшим братьям, а уж Альберту тем более. Возможно, только своё отсутствие на их семейном празднике. Порой, Билли казалось, что лучше было остаться с родителями в пылающем особняке, чем терпеть круговорот боли, который никак не давал ему маленькой надежды на счастливый конец. Может, стоило проще относиться к ситуации или действительно искать проблему внутри себя, а не в братьях, но руки сжимались каждую ночь на мягкой простыне. Шляпа и перчатки в руках обжигают. Билли впервые хочется не оказываться аристократом, словно, будучи обычным сыном работника, всё могло быть лучше. Весь этот шик и блеск завораживали, давали слабую уверенность в силах, но, с тем, придавливали рамками и бесконечными правилами, обидами, криками, оставленными на теле побоях, криках в подушку и слезами, которые приходилось прятать рукаве выглаженной рубашки. Билли чувствовал себя одиноким. Такое чувство постоянно преследует его на протяжении нескольких лет, но сейчас особенно остро кололи пальцы. Страх выдавливал из него хрипы и сипение, были силы только на то, чтобы заботиться о своей репутации. Брату нужна польза — он будет ей. Билли никогда не был достаточно близок с родителями, друзей настоящих не имел, брат терпеть не мог, так почему ему вдруг должно стать хорошо? Мальчишке давно нужно было признаться, что он никому не нужен, в этом мире он не сдался даже Альберту. Билли тряхнул головой, как лошадь, — папа бы тут же подзатыльник за такое дал, — отгоняя желание мыслей о причинении себе боли. Мальчишка должен держаться и не браться за старое, хотя хотелось так сильно, что руки тряслись. Нужно просто переждать бурю, которая таится внутри, продышаться, расслабиться, посчитать до десяти, а потом улыбаться и делать вид, что ничего страшного не происходит. Билли умел так делать, — втихую издеваться над собой, а перед родителями строить счастливого ребёнка, который никогда не ранил ноги и не превращал бёдра в сплошные кровавые полосы. Они выходят под тёмные облака и быстрыми движениями перемещаются в кэб, стуча каблуками по каменной плитке. Билли тут же откидывает голову, ощущая, как живот крутит от одних воспоминаний. Ехать недалеко, но утешение не приносит. По магазинам придётся ходить долго, а, пока бродят, нужно думать над подарками, которые всё же придётся искать братьям. Он же пообещал Альберту. Отчего-то хочется спать, веки тяжелеют, но Билли упорно жмурится до цветных пятен, чтобы окончательно не отключиться. — Ты какой-то бледный, — говорит Альберт, оставляя подарки рядом с собой. — Спать хочу, — отмахнулся Уильям, словно это действительно было не так уж и важно. Он не верил, что старший брат может волноваться о нём с такой силой, что интересуется здоровьем. С каких пор Альберта заботит это? — А ты не заболел? Рука тянется к чужому лбу и Билли едва не отпрыгивает, хмурясь, хотя щеки его загорелись румянцем, который явно не возникал у человека, что хорошо себя чувствует. Альберт недовольно отсел обратно. — Нет. В следующем магазине они проводят мало времени, Билли тут же отходит, ходят между рядами антиквариата, проходясь глазами по вазам, часам, украшениям с тяжёлыми камнями, интересным зеркалам в деревянных рамах, каким-то тряпками, набросанным друг на друга. Что Альберт тут забыл?! Но старший сын Мориарти пропал где-то в глубине, словно действительно собрался что-то покупать. Они могли направиться в хороший магазин с прекрасным выбором перчаток, но, нет, Альберту приспичило поехать в какую-то лавку со странной хозяйкой. Билли наклоняется, выдвигая ящик стола, который легко поддаётся напору. Снимать перчатки не хочется, — всё кажется ужасно пыльным. Рамки для фотографий аккуратно лежат друг на друге, переплетаясь своими интересными цветами дерева. Пальцы скользят, Билли задумчиво берёт одну из самых нижних, стараясь не свалить стол. Старая, но не потерявшая красоты, — с узорами цветов и приятным синеватым отливом. Билли отчего-то окунает в запах итальянских трав и горизонта Тирренского моря. Он никогда там не был, но, по немногочисленным рассказам, знал, что очень красиво. — Нравится? Билли чуть на месте не подпрыгнул от голоса брата, оказавшегося за плечом. Альберт смотрел заинтересованно, но прямо, от этого захотелось вдохнуть нюхательной соли. Мальчишка тут же положил рамку на место, громко хлопнув ящиком. — Нет, — Уильям отвёл глаза. — Старая, потертая и некрасивая. Нашёл, что хотел? Альберт поднял руку, демонстрируя какие-то непонятные перчатки, больше похожие на то, словно ткань несколько раз макнули в зелёную краску. Кто это придумал? Билли едва сдержался от закатывая глаз, и молча моргнул. — Для такой погоды хороши, — кивнул он, словно перчатки действительно были чем-то прекрасным, лучше «Архитектурный пейзаж с каналом». Альберт пожал плечами. Почему ему обязательно нужно врать?***
— Какой-то набор барахла вышел. Билли кривит губы, ещё раз пробегаясь глазами по вещам. Единственное, что они докупили, — мягкие игрушки. Оба пришли к выводу, что это, пожалуй, самое безопасное, что можно взять, ведь обидеться на такое невозможно, да и кто знает, какая игрушка им бы больше подошла. Кому не нравятся медвежата? Альберт слишком переживал, боялся не угодить, Билли давно расслабился и просто пытался унять начавшуюся головную боль, что никак не хотела отступать. Так хотелось просто лечь, отдохнуть с закрытыми окнами, а не ходить по городу в поисках подарков, которые не приносят радости. Родители никогда не задумывались на этот счёт, всё делали слуги, от этого любовь к празднику быстро начала испаряться, вместе с хмурыми лицами друзей и серьёзным папой, который никогда не был рад. Обычно он даже не являлся на семейный ужин, проводя праздники в чужих поместьях, а мама из-за этого нервничала и кричала. — Устрой им поездку куда-то весной, — предлагает Билли и задумывается лишь на мгновение, — в Манчестер. Время вместе проведете. Альберт смотрит из-под опущенных ресниц. С одной стороны, идея прекрасная, это поможет укрепить их связь, понять, появится шанс повеселиться, но, с другой, состояние Билла пугает ещё больше. Парень не думал, что всерьёз будет волноваться, но за пару месяцев он привязался сильнее, чем за прошлые годы и хотелось разобраться, в чем же дело. — А ты с нами не хочешь? Билли сглотнул. Волнение читалось во всём его теле, но он старался не демонстрировать слабости, от этого тут же распрямил плечи. Альберт чётко видел в его глазах понимание ситуации, но и бросить брата не мог, — тот же точно что-то сделает с собой в отсутствии присмотра. Можно было уехать, забыть всё, не горевать, но что-то внутри не давало Альберту так поступить, шептало, что этот маленький человек отчаянно нуждается в помощи, защите, любви, заботе не меньше сирот. — Я буду только мешать, — Билли улыбнулся. Альберт сжал руки в кулаки, и, задумавшись на секунду, всё же не ударил. Нельзя поступать, как родители, сразу набрасываться с обвинениями, — как раньше, — это только даст шаг к дальнейшему замыканию. Билли всего лишь нужно объяснить простые вещи, помочь понять себя и побороть страхи, показать, что есть опора и защита в виде старшего брата, и не нужно так много брать на себя. Альберт не знал, как будет приводить этот план в действие, но, всё же, старался сделать это как можно быстрее. Перед ним сидел разбитый ребёнок, который, определённо, тоже заслуживал хоть крошку чувств, но, вместо этого, получил обвинения. Билли ведь не всегда был мерзким, — да, капризным, — но родители окончательно выбили почву из-под ног. Вместо разговора, утешения и осознанности мальчишка получил синяки, вопли, слезы, страх, которые попытался заглушить. Альберт понятия не имел, как разбираться с такими людьми, и спросить не у кого, да и это оставит сильнейший отпечаток на репутации семьи, что совершенно не к месту. Билли нервно потер глаза рукой, — всегда так делал в моменты сильного стресса, — а потом попытался вновь переправить ситуацию в другое русло. — Как прятать будем? — интересуется Билли, пытаясь развеять напряжённую обстановку. Альберт усмехнулся. Младший брат пытался туманить разум, думая, что всë забудется, словно этого разговора не было. Билли так пытался скрывать своё состояние, что делал его ещё более видным и уже становилось окончательно ясно, что за всеми манерами и холодом скрывалось что-то более глубокое, чем обычный характер. — Джек поможет, — объясняет Альберт. — Но ты мне объясни, зачем пытаешься отправить нас из дома? Самоубийство планируешь? На первых словах Билли охватывает ревность, — о нём брат никогда так не заботился. Альберт избегал, уходил и не обращал внимания, а ради этих сироток, которых года не знает, покупает подарки, возится, как с маленькими детьми, чуть ли не с ложечки кормит. Билли понимал, что Уилл и Льюис куда лучше него самого, как много за это время сделали для старшего приёмного брата, но всё же… Нельзя было объяснить эту ревность. Почему Альберт никогда не любил так свою настоящую семью?! От чего только кривился, задирал голову и говорил с пренебрежением?! Разве не было тепла внутри? Почему вдруг какие-то жалкие сироты смогли заменить ему всех?! Альберт завёлся в приступе сухого кашля. Билли нервно вздрогнул всем телом, понимая, что срыв близок. Он обнимает себя, чуть наклонившись вперед. Уже всё равно, что подумает Берти, начнёт кричать или расспрашивать. Хочется домой, подальше отсюда. Билли хочет исчезнуть, забыться, окунуться в свои восемь, когда ещё позволялось играть, мама читала на ночь, и особняк был полон заказа свежести. Тогда была знакомая обстановка, а он не дрожал, сжимая в руке лезвие, пытаясь найти выход и сбежать от боли. — Я ничего не планирую, — произносит Билли, стараясь сделать голос твёрдым. В его мыслях не возникало такой идеи, разве что немного раниться, лишь бы не окунуться в плохие мысли с головой, не дать им захватить себя, заставить кричать и вновь прокручивать в голове одну и ту же историю. — Тогда объясни мне, — просит Альберт, явно не понимая какого-то момента. — Что именно? Парень недовольно рыкнул, сжав зубы. Билли стоило бы испугаться, но сейчас он понимал, что злоба направлена в другую сторону, — Альберт ругался на свою не проницательность. Билли терпеливо отодвигается, когда старший брат опускается рядом, а не напротив, проворачивает корпус, разглядывая профиль лица. Альберт ждёт, когда же наступит момент встречи взглядов, словно какой-то разговор мог помочь. Билли давно потерял надежду на подобные обсуждения, — в итоге либо случалась ссора, либо ничего не открывалось. Что-то внутри подсказывает, что сейчас ему хотят оказаться поддержку, гордость становится тише, и Уильям, сквозь силу, заставляет себя посмотреть на брата. Он не выдержит рано или поздно. — Я не знаю, что происходит, — ворчит Билли, понимая, что Альберт слушает с завидным интересом. На самом деле, он не мог объяснить своего состояния, возникло просто так, не имея на то особенных причин. — Ощущение, что я всегда о чём-то думаю, но любая мысль плохая. Сначала я боялся новой обстановки, но потом вдруг решил, что вся вина только на мне, ведь не маленький ребенок! У меня мало сил, чтобы бороться с этим испугом, никакой Пауль не оправдание, — Билли нервно стиснул ладони. — Потом я вдруг задумался о том, что все эти шрамы… Слабость. Ведь никто не виноват. Я мог не пойти тогда, не рассказать маме с папой, ситуацию бы пропустили мимо и всё, но, нет, мне нужно было объяснить им! — Ты правильно поступил. Альберт, поборов себя, окончательно отбросив хотя бы на миг отвращение, сжал ладони брата, но тот, погружённый в начинавшийся плач, не нашел такой жест удивительным. — Ты бы не стал себя резать, — на выходе произносит Билли. — Это всего лишь моя глупость. Понимаешь… плохому настроению нет конца. Я обвиняю себя, потом хочу ранить, потом ненавижу и так постоянно! Этот негатив копится, потом срываюсь, вижу же, как тебя тяжело. Берти, прекрати делать вид, как будто тебя не раздражает мое нытьё! — Билли закрыл глаза, стиснув пальцы брата сильнее. — Я не знаю, как избавиться от тревоги. — Тебя тревожат мысли о том, что твои шрамы — проявление слабости и глупости, или ещё что-то? — Я волнуюсь из-за всего, — Билли нервно укусил губу и маленькая капелька крови сверкнула рубином. — Хорошо, давай попробуем разобраться.