Самое прекрасное в братьях то, что даже несмотря на наши ошибки, они все равно нас любят. °Доктор Хаус
— Я уже устал. Альберт на подобное заявление только закатывает глаза, присаживаясь в купе, аккуратно стаскивая с себя шарф, защищающий шею от холода. Билли раздеваться не спешил, — его густые кудри, даже с зонтом, пропитались влагой, прилипли к бледноватому лицу, что впитало серость города. Мальчишка растирал руки в перчатках, плотно прижимая ноги друг к другу, чтобы найти выход из ситуации, называемой зимой. Альберт бросил взгляд в окно, — ливень не прекращался второй день, и Лондон стал одной сплошной тучей, которая навевала лишь тоску, никак не сопровождающую хорошее настроение. Среди широких улиц стучали копыта, петляли всевозможные экипажи и разносилось фырканье коней, что недовольно ржали под дождём. Из окон резко выглядывали люди, тут же морщась и вновь возвращаясь в квартиры, обставленные дорогими вазами и мебелью. Билли вглядывался в их силуэты часто, нарочно наклоняясь, чтобы поймать изгиб плеч или оттенок платья, пышные локоны или тонкие запястья, сжимающие занавеску. По узким грязным улочкам проходили рабочие, — утренние сумерки отступали, давая место дневному оттенку. Лондон пах чугуном и металлом, пылью от вздымаемых копытом дорог, мокрым камнем, ледяной Темзой, оставшимися в прошлом праздниками, пролитыми слезами и английской принципиальностью. Двигаясь вдоль домов, Альберт пытался не всматриваться в туманные вывески открывающихся магазинов, зажжённые фонари, мелькающие силуэты дам в платьях с узкими юбками и, кажется, с редкими турнюрами. Среди городской суеты становилось тяжело и непривычно, пока кэб стремился к вокзалу, проезжая мимо булочных, ювелирных лавок и редких книжных магазинчиков. Альберт подпирал подбородок рукой, словно его не учили манерам, пока брат напротив почти засыпал, — веки надолго опускались, — но каждый раз его туманный взгляд устремлялся вперёд, сквозь капли, на мостовые, целующие ветра, и арочные оконные рамы. Лондон был полон богатства и трущоб, где люди голодали и развлекались одновременно. Весь этот город погряз в грязи и ненависти, которые пронизывали детей с самого начала, когда они понимали разницу между родителями и другими людьми. С самого рождения прислуживая высшему сословию, они пропитывались злобой, потому что родители не получали и половины таких денег. Альберт чувствовал эту мерзость каждой клеточкой своего тела, любым соприкосновением с другим человеком, взглядами загнанных малышей, что не имели права перечить и всегда оставались хуже и ниже. Утро дребезжало на стёклах и лужах, прекрасными звуками выливаясь в ливни и холод. Альберт уже пожалел, что взял билеты на утренний поезд, — вылезать из кровати было так неприятно, что хотелось кричать. Холод разливался по поместью, желание забраться обратно и никуда не ехать росло с каждой минотой. Вода казалась ледяной, пришлось тереть щеки быстро, чтобы попытаться создать мнимое чувство тепла. Завтрак не вызвал аппетита, но есть пришлось, иначе ближе к вокзалу можно было разворачиваться и ехать домой. Брат напротив сидел сонный и, кажется, подарок разонравился, но Билли только улыбался, словно всё действительно было прекрасно. Бекон, омлет, жареные помидоры и грибы, тосты с маслом, чёрный пудинг, чай совершенно не лезли в глотку. Вокзал шумел и дымился, на широких каменных платформах сновали люди. Дамы в пышных платьях, от которых исходил нежный цветочный аромат, стояли, прячась под кружевными зонтами, и их пальчики в светленьких перчатках казались лунным блеском, лица были полны печали и горечи от скорой разлуки, или волнения от предвкушения долгожданной встречи, желания броситься в крепкие объятия. Мужчины в строгих костюмах с запахом пряностей или чего-то древесного, хвойного, были серьезны и широки в плечах, и Билли жался под каждый случайно пойманным взглядом. Мимо огромных колонн и красивейших лестниц, по каменным перронам, через широкие деревянные двери, к поездам, от которых пахло углями и чем-то дорожным, — пылью, грозами и дождями. Билли не любил ощущение постоянной беготни, суеты, которая окружала их в здании, но он семенил за старшим братом, не упуская из вида спину в темном изящном пальто. Вокруг сновали люди с разным настроением, Уильям выслеживал их выражения резкими снимками, словно картинки в книге. Кто-то с огромными синяками под глазами, заметными даже под слоями пудры и румян, спешил с вокзала к экипажам, едва не роняя слезы, которые тут же вытирал тонкими перчаточками. Другие же совершенно спокойно, чуть согнувшись, словно куда-то опаздывали, неслись мимо огромных проходов и пышных женских шляп с ленточками, работников под холодный туман города, где видны дымы, валящие из труб, и слышны фабричные гудки. Билли сдерживается от желания схватить Альберта за руку, чтобы ощутить привычную безопасность, которая есть в присутствии старших братьев и сестер у всех малышей. Рука сжимает чемодан крепче, потому что аристократы не могут уезжать даже на пару дней, не взяв с собой достаточное количество костюмов на все случаи, которые могут возникнуть в поездке. Альберт маячит перед ним, обходя людей, которые совершенно не обращали на него внимания. — Уильям, — голос Альберта звучит звонко, словно первые весенние ручьи, и он останавливается, легко оглянувшись через правое плечо. Рука в кожаной темной перчатке была напряжена, — побыстрее, прошу. Не хватало еще потерять тебя. Билли хочет закатить глаза, но вместо этого быстро равняется с братом, чтобы действительно не пропасть среди этой огромной кричащей толпы. Не было желания портить настроение старшему брату, в конце концов, Альберт ничего не должен, тем более нянчиться, когда можно просто уехать. Где-то внутри была непривычная благодарность, которую Билли никогда не находил. Со снижением жара осознание ударило в голову, словно кто-то резко отвесил ему подзатыльник. Альберт нарочно спланировал поездку, чтобы провести с ним время, и это приятно грело, заставляло улыбаться, нежно стискивать собственные ладони. Билли не знал, как охарактеризовать все свои чувства, описать брату свое волнение, смешанное с восторгом, которые пылали, как керосиновая лампа, и его хватило только на жалкое «спасибо». Уильям внутренне понимал, что брат совершенно не заслуживает таких благодарностей, — ему нужно за такое новый особняк на собственные деньги построить, — но Альберт на такое только мягко, как-то по-отечески улыбнулся, запустив ладонь в непослушные кудри, которые вновь и вновь приходилось укладывать маслами и гелями. Билли вздрогнул, смутившись, словно ребенок, нашкодивший, и сейчас мама отчитывает. Его рука была нежной и ласковой, от этого можно было расслабиться, успокоиться на некоторое время, потому что никто не спешил трогать и ругать. В какой-то момент в груди появился страх — зачем Альберту ехать с ним в одиночестве в другой город? Мало ли, что взбредет ему в голову… Билли продумал разные варианты развития событий, вплоть до намеренного убийства, ведь всё довольно легко выставить несчастным случаем, и от этого всё внутри дрожало, и оставалось сил только дремать, прислушиваясь к каждому шагу за дверью. Уильям заставил себя успокоиться, ведь Альберт явно не планировал таким заниматься. В его зеленых глазах была ласка, смешанная с чем-то приятным, теплым-теплым, как горячий шоколад. В купе невероятно жарко, от чего Билли тут же стягивает с себя шляпу и шарф, пытаясь вдохнуть полной грудью. Длинные диванчики, обитые приятной тканью, на которой сидеть совершенно удобно, даже дремать, откинув голову назад, широкое окно, сквозь которое виден перрон, приятный деревянный столик. Альберт выдыхает, расстегивая пальто, тут же вытаскивая ладони, чтобы открыть вид на свои окрепшие руки и изящную спину с выпирающими лопатками. Парнишка становился мужчиной, совсем скоро, года через два, Альберт станет выше и сильнее, и весь его вид будет похож на молодого человека, полного уверенности и благородства. Уильям, младше на год, отставал лишь слегка, — узкие бедра, прямой линией связанные с талией, становились крепче, как и длинные ноги, спина и торс переставали быть худощавыми детскими чертами, а наполнялись стройностью юности. Время шло, и тело становилось сильнее, взрослее, как и должно, и, с тем, пропитывалось волнением. Когда-то Билли, давно, кажется, не меньше двух лет назад, в руки попались фотографии молодой мамы, в красивейшем платье, милой шляпке, усеянной цветами, и ее улыбка была полна нежности и любви. Леди Мориарти была юной особой, которая хотела чего-то прекрасного, а сейчас ее дети почти догнали по возрасту ту девчонку с фотографии. Это воспринималось странно — только-только мама сжимала тебя в руках и шептала колыбельную, а сейчас ты уже взрослый, рассудительный, и в ближайшие годы будешь укачивать своего малыша. Родители стареют, дети — растут, и это необратимый процесс, который никак нельзя остановить, сколько бы слез не лилось, ведь все годы ускользали, как песок, накрытый волной. Билли тряхнул головой, не желая задумываться над этим раньше времени. Его старшему брату четырнадцать лет, почему он вдруг начал впадать в грусть из-за возраста? Парень потер ладонью лоб, снимая перчатки, аккуратно присаживаясь, поправляя воротник. Альберт тряхнул верхней одеждой, хоть это и не входило в правила этикета, ловя недовольный взгляд парня напротив. Уильям не спешил раздеваться полностью, только расстегнул верхние пуговицы. Альберт выдохнул, но выдавил из себя улыбку, пытаясь не показывать собственное плохое настроение из-за погоды и волнения. Он совершенно непривычен к таким поездкам. — Ну, что случилось? — интересуется старший Мориарти, наклонившись ближе, аккуратно смахивая пальцами пряди и касаясь ими лба, чтобы точно убедиться, что за такой короткий срок мальчишка не успел вновь подцепить простуду. — Ничего, — Билли нарочно показал зубы, хоть и сам не видел в этом смысла. Он поймал брата за складку пиджака, расправляя, словно занять себя чем-то бессмысленным было хорошей идеей. — Всё хорошо, Берт. — Смотри мне, — усмехается парень. — Не грусти. Всё кажется сложным, пока не становится простым. Билли на такое только недовольно цокнул языком, вызвав раздражение в чужой груди. Совсем недавно они переболели, а приемные братья так и не спросили про рану на руке, но Уильям был уверен, что Альберт что-то придумал или рассказал правду. Льюис в первый раз только нахмурился, его светлые брови стали похожи на крышу старого дома, но он, всё же, промолчал, уткнувшись глазами в чай, приятно пахнущий чем-то сладким. Уилл внимательно проследил глазами за рукой приемного брата, потом метнулся в сторону Альберта, и на его лице показалась садистская улыбка, что вызывала страх, но пропала молниеносно. Билли не решался расспрашивать что-то у Альберта или, тем более, у белокурых мальчишек, пряча эмоции внутри. Ранка болела недолго, но бинт приходилось накладывать, даже сейчас, чтобы грязь не попадала на кожу. Розовый рубец напоминал о срыве, его ровные края всё еще кололо, словно кто-то нарочно загонял под кожу занозы, и Билли мог подолгу рассматривать его, проникаясь в мысли, которые путались между собой, выливаясь в неприятные темные оттенки. — Хочешь загадку? — предлагает Альберт, двинув чемодан под стол одной ногой. Он наклонился вперед, и в глазах плясали забавные игривые огоньки, которые Билли не видел лет с десяти. Когда старший брат вновь захотел с ним играть? Билли подпер подбородок рукой, уместив локоть на столике. С одной стороны, ему такое настроение нравилось, можно было почувствовать себя настоящим ребенком, который ничем не обременен, и всё вокруг кажется прекрасным, — можно бегать, прыгать, кричать, веселиться и ни о чем не думать. Но, с тем, Уильям всё еще не мог привыкнуть к таким отношениям с братом, всё же, они не имели таких приятных моментов долгие годы. — Какую? Альберт тут же недовольно поджал губы, но расслабился, не успев напугать брата достаточно сильно. Билли весь сжался под этим игривым взглядом, в конце концов, брат отличался своей рассудительностью. Они были детьми, которые успели осознать малую часть проблем, что никак не могла уложиться в юном уме. Как бы сильно не старались подростки показаться осознанными людьми, давно достигшими минимум двадцатипятилетнего возраста, их внутренний мир не давал нормально воспринимать все моменты, каждый раз искажая под яркую юношескую вспыльчивость. — Где есть реки, но нет воды, есть города, но нет зданий, есть леса, но нет деревьев? Билли выдохнул. Он мысленно попытался нарисовать картинку. Есть река, — широкая или узкая, текущая посреди тропических лесов или между городских знаний, — но нет воды. Как это возможно? Может, река, состоящая из какого-то другого материала? Может, нефть? Хотя… как тогда могут быть города, но не существовать зданий? Дома из соломы? Нет, глупо как-то. При этом, есть леса, но нет деревьев. Лес не из дерева? Глупости какие-то! Альберт смотрел заинтересованно, облокотившись руками на стол. Уильям не мог продуть так просто, в конце концов, он не мог проиграть на первой же загадке! Но, с тем, сейчас так хотелось быть открытым, простым, не выставлять себя высокомерной истеричкой, похожей на маму так часто, что становилось тошно. Внутри боролось желание сказать простое «не знаю», чтобы получить легкую улыбку, ласковые объятия, но одновременно сидеть до утра и думать, только бы не признавать слабости. — Никак? Альберт улыбнулся. Билли отвернул голову, словно ему совершенно не был важен ответ, но брат, легко дернув за рукав, вынудил вернуться на место. Уильям лениво посмотрел наверх, словно на потолке был написан ответ, пытаясь сообразить, что же это может быть за волшебное слово. Альберт наклоняется еще ближе, когда отрывается, — поезд трогается с места, и медленно начинают мелькать пейзажи вокзала, словно быстрые смены фотографий в семейном альбоме. Билли всматривается в машущие руки, грустные улыбки, глаза, полные слез, воздушные поцелуи, и самому становится грустно и плохо. Прочь из столицы туманов, холодного чугуна, печей, грязи и полного разрыва между слоями населения. Билли касается пальцами стекла, оно обжигающе холодное. Альберт не показывает своего взволнованного настроя, вместе этого поворачивает голову следом, — мягкие пряди касаются лица, закрывая вид на бледные щеки. Лондон медленно ускользает, становясь всего лишь смутным силуэтом за окном с его шикарными домами, красивейшими усадьбами, проспектами, плитками, магазинами и операми, театрами, полными света люстр, накрахмаленными дамами в кринолинах, богатых мужчин в костюмах. Вся роскошь дворцов и огромных окон, стук подков по мостовым, бег детишек вдоль аллей, шумящие листья, оставшиеся после праздников украшения, омела, запах духов, громкие крики продавцов газет и звуки игры проходящих мимо цыган сливаются в огромный гул. Альберт одновременно обожал этот город и ненавидел всем сердцем. Он был таким разносторонним, то ярким и блестящим, то мерзким и пустынным. — Карта, — говорит Альберт. Билли надувает губы, складывая руки на груди, словно он всегда знал верный ответ. Старший брат дал достаточно времени, чтобы подумать и прийти к верному решению, так почему же вдруг он начинает обижаться? Уильяму следовало бы приструнить свой характер, окунуться в спокойствие и показать хоть капельку уважения. Сколько можно издеваться над Альбертом? Парень подарил новую жизнь, старается заботиться, возится, как с ребенком, а Билли только и делает, что каждый раз подводит. Его характер — смесь различных сторон мамы и папы, обычно, плохих, и теперь их нужно сжать, засунуть глубоко внутрь и быть хорошим ребенком, который никогда ничего ужасного не мог даже предположить. Уильям должен улыбаться, нежно жаться и просто показать свою благодарность брату во всех движениях, а не ранить себя, хотя обещал приходить каждый раз, стоило настроению испортиться, показывать истеричность и наглость. Альберт не обязан терпеть эти всплески, срывы, может просто дать подзатыльник, чтобы успокоился и больше не беспокоил. Билли бы всё понял, и, если бы раньше он поднял истерику на несколько дней, то сейчас сносил всё, потому что видел искорки в глазах Уилла и сжатые ладони старшего брата. Уильям понимал, что его могут легко вычеркнуть из плана. Он даже не пытался вновь начинать быть наглецом, которому всё можно, — молчал и терпел, потому что никогда нельзя быть уверенным, что не получишь удар сзади. Если Альберту когда-нибудь надоест и всё, что тогда сделает? Билли был уверен, что брату хватило бы сил и смелости вытолкнуть его в окно еще тогда, в больнице. Делая вывод, лучше молчать и даже не пытаться дергаться, иначе будет хуже. — Я всегда знал, — Билли чуть отворачивается, хотя за окном всё еще мелькают пейзажи Лондона. Становится теплее. — Ну, конечно, — усмехнулся Альберт. — Ты чего не раздеваешься? — Даже посидеть в пальто не дадут. Билли стягивает с себя верхнюю одежду с видом одолжения, хотя хочет подавить собственное раздражение к брату, который опирается спиной на стену, прикрыв глаза. Уильям слышал, как тот возился на протяжение всей ночи, то скидывая с себя одеяло, то вновь пропадая где-то в складках и подушках, пару раз сходил за водой, прошелся по коридору, якобы до ванны, но, кажется, все догадались, что юного графа мучает бессонница. Билли и сам часто страдал отсутствием сна — стресс и постоянные перепады настроения явно сказывались на организме. Часто пытаясь заснуть, мальчишка всматривался в стулья и занавески, проводил глазами целые игры с тенями, лишь бы как-то развлечься. Часы медленно отбивали предрассветные часы, а Билли всё вертелся в кровати, забираясь с головой под покрывала, путаясь в пуховых одеялах и ночной рубашке. Иногда хотелось просто заснуть и окунуться в мир снов, пусть даже если это будет чернота, но становилось до ужаса хорошо после пары часов дремы, которая давала телу расслабиться и не чувствовать себя тряпичной куклой. Холод проходится по телу, заползает под пиджак, целует спину через жилет, касается пуговиц рубашки после теплой «накидки». Альберт глянул вновь, словно проверяя состояние брата, а потом вновь устремился к окну, за которым совсем скоро замелькают голые деревья, покрытые каплями после дождя, луга, на которых уже нет зеленой травы, размытые дороги, редкие мелькающие деревни ближе к станциям, полные темноты и отчаяния. Билли старательно избегал старых домов, едва заметных улиц, на которых летом расцветают прекрасные полевые цветочки, словно ему было неприятно от осознания того, сколько там простолюдинов, но Альберт отчетливо видел в чужих зрачках только горечь и сочувствие. — Что нельзя сжечь в огне и утопить в воде? Билли весь дернулся от возмущения. Он не просил очередной загадки, но Альберт, кажется, был совершенно другого мнения, но мальчишка и отказа выражать не стал, так почему бы, пока есть настроение и обстановка располагает к этому, не поиграть? Уильям мог только усесться поудобнее, понимания, что поезда предстоит на несколько часов, а делать в поезде, кроме как чтения, всё равно нечего. — Лëд? — Сейчас ты справился быстрее, — улыбается Альберт и весь его вид теплый, как кафрская лилия. Уильям невольно тянется к этой ласке, пытается коснуться ее пальцами, но тут же одергивает руки, боясь обжечься. Слишком часто так делала мама, — дарила заботу, но тут же кричала и забирала любую возможность насладиться этим драгоценным ласковым ручьем. Билли каждый раз прощал, вновь улыбался, позволял гладить себя по волосам и повторял любые привычки, словно это как-то могло помочь обратить внимание. — А ты посложнее найди, — Билли закидывает ногу на ногу, едва не ударившись коленкой о дерево. Альберт от такой «важной» позы только разводит руками, словно опуская все ужасные моменты, но тут же упирается ладонями в коленные чашечки. Уильям перед ним чуть расслабленный, но всё равно не верящий, что всё может быть так хорошо. Парень прекрасно понимал привычку младшего брата искать в любой ситуации подвох и хотел, наконец, исправить такое поведение, ведь нельзя же постоянно быть недоверчивым? Так и с ума сойти можно. Альберт, правда, пытался справить с этим, он и постоянное состояние угнетенности брата давило. Сколько можно уже так издеваться над другими и самим собой? Парень понимал, что Билли тяжело, тот только начал отходить от прошлого, но ведь и так долго горевать было бесполезно. Всё прошло, — Альберт старался помочь оставить травмы и слезы в годах, что остались сзади, медленно стирались, заменяясь яркими эмоциями, которые нежно проникали внутрь. Уильям должен был быть счастливым ребенком, у которого прекрасные братья и вполне хорошее состояния, но тот срывался, тонул в мыслях и слезах, что называл слабостью. И как после этого нормального разговаривать можно? Нужно отвлечься. Альберт надеялся, что эта поездка сдвинет их недоверие с точки, которая появилась после того, как Билли ранил себя в последний раз. — Семь сестер находятся на даче, где каждая занята своим делом. Первая читает книгу, вторая заваривает чай, третья играет в шахматы, четвертая прогуливается вдоль забора, пятая играет с котëнком, шестая ухаживает за растениями. Что делает седьмая? Билли мысленно представил себе семь девушек в красивых муслиновых платьях, тоненькие и бледные, с тонкими ручками и ножками, прекрасные, как балы в домах аристократов. Первая сидит в кресле-качалке, ее темные волосы заделаны в высокий пучок и перевязаны красной лентой, туфельки легко отталкиваются от зеленой травы, пока над головой простираются кроны яблонь, а в изящных пальчиках старый томик французского романа. Вторая, стоя на просторной кухне, откуда сквозь окна с тюлевыми занавесками врывается запах вишни, берет в руки маленькие чашки с розовыми лепестками, ставит чайник на поднос, а потом поднимает его вверх. Виляя бедрами, она выходит сквозь деревянные открытые двери в сад, пока коридор наполняет запах пряности и сладостей на маленькой тарелочке, — йоркширский пудинг, безе, профитроли, эклеры. Спускается в сад, где ее тут же окутывает свежесть и легкий ветерок, который никак не может заглушить собственный стук сердца, полного юной влюбленности в одного иностранца, который, видимо, больше никогда не вернется. Третья сидит на скамейке в тени дуба, закинув ногу на ногу, обмахиваясь красивым веером, купленном на известной ярмарке, и смотрит на доску с фигурами. Ее взгляд, — глубокий, синий-синий, — устремлен на соперника и заинтересован в шахматах. Совсем недавно в пальчиках был слон, и сейчас она ожидала своего хода. Четвертая, безусловно, с пышными бедрами, круглыми щеками и завязанными в косы волосами вдоль забора. Синие ленточки блестели атласом, руки стискивали зонтик и весь ее вид напоминал лебедя, аккуратно рассекающего воду озера посреди построенного сада. Она говорила исключительно на французском языке, нарочно избегая другие, зачитывалась романами и всё пыталась найти себе жениха среди высокопоставленных лиц. Пятая сидела в плетеном кресле на веранде, совсем еще малышка, лет шести, не больше, держа в руках ниточку, которую отдала служанка, зашивающая свой передник. На него крепился маленький фантик от сладкой конфетки, а вокруг крутился пушистый рыжеватый котенок, хватая лапками игрушку и цепляя ее острыми коготочками. Иногда девчонка поднимала малыша на руки, поглаживая по мягкой шерстке, и котенок льнул к ее пальцам, изгибаясь в спина. Шестая проходилась по саду, мимо кустарников с яркими цветами, бродя около горшков на металлических подставках, касаясь пальцами листков, утопая в тенях высоких деревьев, высаженных здесь десятки лет назад. Она улыбалась, мечтала о юном лорде, который каждый вечер танцевал с ней мазурку, а после присылал цветы, словно не понимал того, что о чувствах и намерениях давно догадались. Что же делает седьмая сестра? Сейчас Билли чувствовал себя идиотом, который загадку про сосульку не отгадает. Почему он вдруг решил, что это хорошая идея? Потому что Уильям сначала делает, а потом уже думает. Еще раз по всем сестрам… Не повезло уж людям, семь девчонок! Билли бы не хотел себе столько дочерей, денег не хватит всех замуж выдать, на одних бальных платьях разоришься. Интересно, а у них есть сын? Уильям поборол желание хлопнуть себя по лицу, чтобы привести в сознание и не испытывать надобность в том, чтобы строить какие-то логические цепочки и выдумывать непонятные сюжеты, которых в загадке-то не было. — Играет в шахматы с третьей? Прежде чем Альберт успел кивнуть и предложить еще одну загадку, Билли громко воскликнул, — напугав даже себя, не то что брата, — «нет» и сполз вниз, накрыв лицо руками. У старшего это вызывало приступ легкого смеха, и он, легко наклонившись вперед, хотя их ноги и так соприкасались, тут же хватил чужие локти. Всё это казалось обычной игрой между детьми, но внутри Мориарти было четкое осознание того, как проходит доверие через эти радости, смех, разговоры, плачь и раздражение, давая новые толчки для развития. В конце концов, ни Альберт, ни Билли точно не знали брата, прощупывали, пытаясь понять, как можно шутить, разговаривать, не давить на больное место и всё сливалось в сплошные непонимания. Нужно всего лишь немного времени и всё обязательно будет хорошо. Так ведь? — А ты куда развалился-то, а? Голос Альберта веселый, словно птичьи песни в летнем саду, и Билли недовольно мычит, упираясь ногой в чужое сиденье, пытаясь отодвинуться. Руки у брата теплые, едва ли не горячие, словно нагретый чайник, но Уильям не хочет убежать, скрыться, как от жара папы, который мог только доводить до слез. Альберт, пусть и похожий на родителя, успокаивал, давал шанс расслабиться, прижаться к груди, чтобы услышать биение сильного сердца, а потом помогал вытирать слезы. — Нельзя? — интересуется Билли, но рук от лица не отрывает. Слова звучали приглушенно. Альберт, словно нарочно, наклонился ближе, хотя Уильям понимал, что каждое предложение брат разбирает спокойно. Парень рвано отодвигается, чувствуя, как настроение вновь становится ужасным, и играть совершенно не хочется. — Нельзя, — весело отвечает Альберт, переходя на ладони и дергая на себя. Билли приходится открыться. Брат замечает в его глазах искорки отчаяния и грусти. Альберту такое точно не по нраву, от этого он расслабляет ладони, не пытаясь оставить следы даже в шутку, потому что в груди вмиг появляется буря. Так неприятно осознавать пошатанную психику Уильяма, что часто играет в злые шутки, которые никак не могут помочь им в понимании. Альберт никогда не понимал и даже не представлял, как помогать людям с паническими атаками и тем, кто давно заработал себе травмы, что никак не могли исправиться даже под заботой и лаской. Он всячески пытался найти варианты, а спросить у Уилла не хватало ни сил, ни, кажется, смелости, но Билли с каждым днем смотрел всё более мягко, хоть иногда в зрачках и плясал испуг. Оставалось только обнимать редкими минутами, касаться старых ранок, пытаться убедить, что ничего страшного не происходит и обязательно будет светлая полоса. Альберт понял, что криками и истериками тут ничего не добиться, но и заботой давить нельзя, потому что любой шаг мог отрицательно сказаться на мальчишке, что и без того шугался от всех незнакомцев, пусть и пытался казаться абсолютно бесстрашным. Билли, порой, плакал ночью от кошмаров, что сжимали груди, терпеть не мог сидеть с новой семьей за одним столом и никак не справлялся с паникой, которая совершенно не спрашивала разрешения появиться. Альберт видел это всего лишь раз — как глаза наполнялись страхом, Билли весь сжимался, едва не рыдая, пытаясь сконцентрироваться на чем-то отдаленном, хватая в руки листки бумаги и книги, медленно приходя в себя. Раздражение к брату сменилось жалостью, всё-таки, он был обычным ребенком, который никак не мог правиться с прошлым, но, порой, Альберт считал, что Уильям просто не хочет напрягаться. Куда проще строить из себя бедненькую овечку, которая только и делает, что пускает слезы. Хотелось дать ему хорошего ремня, чтобы больше не истерил, хотя всегда прослеживалось, как трудно Билли привыкнуть к новой роли, — спокойного молодого аристократа, полного сострадания и любви к родственникам, а не маленького капризного мальчика, что позволял себе всё. Альберт знал, что весь этот спектакль для того, чтобы угодить остальным, а внутри Уильям всё равно мерзко вздрагивал от простолюдинов, касался пыли только в перчатках и никак не одобрял походы к более бедным аристократам. Альберт ничего не говорил на этот счет, просто бросал многозначительные взгляды, от чего Билли тут же улыбался и становился самым прекрасным и не привередливым ребенком во всем Лондоне. — Опять? — Альберт аккуратно отсаживается, пытаясь прочитать по чужому лицу, начало это новой паники или просто обычное Может, Билли и бесил в некоторых моментах, что аж задушить хотелось, но Альберт не мог справиться с волнением. В конце концов, они не первый месяц жили вместе и всё доверие, которое только начало появляться, давало о себе знать, и парень не мог объяснить, от чего страх внутри так ярко давил на ребра. Альберт действительно хотел помочь и, смотря на отношения младших приемных братьев, просто завидовал. Еще немного и у них с Билли будет также? Прошлые годы не давали нормально воспринимать всю ситуацию и злость волей-неволей всплывала в груди. — Нет, — Билли слабо махнул рукой, отгоняя любые плохие мысли, но, по лицу брата было понятно, что он не поверил ни разу. — Берти, правда, всё хорошо. — Не нравишься ты мне, — выдыхает Альберт. — Да я тебе всегда не нравлюсь, — Уильям потер переносицу, как это делают взрослые в моменты, когда сказать совершенно нечего. Альберт недовольно цокнул. Порой, младшими братьями было тяжеловато, иногда хотелось удариться головой о ближайшую стену, закричать, но оставалось только молчать и улыбаться, потому что парень сам согласился на всё это. Альберт станет им семьей, заменит родителей и всех старших родственников, которые должны следить за детьми, начиная от их пелëнок и заканчивая свадьбой. — Не начинай. Билли бы хотел поругаться, но сейчас, когда они едут в Манчестер, да еще и в качестве подарка, чтобы провести вместе время, как-то не хочется. Альберту наверняка будет обидно, да и не по-людски, кто так обращается с братом? Уильям тяжело переживал смену собственного внутреннего мира, ведь нужно сломать, а потом вновь построить, и от этого хотелось просто сидеть в кресле, смотря, как капли медленно текут по стеклу, угадывая, какая же опуститься первее. — Не начинаю я, — выдыхает Уильям, сложив руки на тонкой груди. Дыхание не спирало, как это бывало в моменты особой грусти, которая никак не могла повлиять на любые способности. Альберт как-то несвойственно сжал руки в кулаки. Опять их разговор зашел в тупик, вылился в неприятные мысли и чувства. Хмурость облаков игралась на лицах, отбрасывалась огромными пятнами, похожими на засохшее печенье, которое, при желании, можно было только об стол раскрошить. Совсем недавно всё было хорошо, они написали письма Санта Клаусу, как дети, потому что лорд хотел устроить им праздник. Пышный, сверкающий, волшебный, полный запаха выпечки и цитрусов, горячего шоколада, когда для веселья достаточно просто побегать по гостиной, а потом завернуться в старый плед перед камином, наблюдая, как интересно блестят игрушки на ёлке. Братья действительно были счастливы и смотрели на лорда глазами, полными детского восторга, и грелись о его теплые руки, ведь кто откажется от такого приятного момента, как подарок? В гостиной поставили высокую ель, украшенную различными предметами, что казались яркими вспышками помады на губах девушек. Альберт тогда замер, потому что елка дома была совсем другой, — более темной, тяжелой, словно давящей на пол, но находить цветные обёртки на полу было приятно, хоть давно стало известно, что никакого волшебства нет. Родители посылают слуг в город, где те выбирают вещицы, упаковывают и просят ночью сделать детям приятное, — оставить их в нужном месте. В такие моменты Альберт даже завидовал маленькому себе, который так отчаянно верил в волшебство и с ощущением полного удовлетворения открывал подарки, наблюдая за мягкой улыбкой мамы, которая стояла в дверном проеме. Папа на таких «мероприятиях» никогда не присутствовал. Праздничный ужин прошел как-то смутно, и никакой радости в лицах не было, — счастье в глазах Льюиса, которому больше не придется ночевать в книжном магазине, кутаясь в старое одеяло и прижимаясь к брату, и удовлетворение у Уилла, что не беспокоился. Альберт мельком смотрел на собственного брата, который вел себя чересчур тихо и совершенно не улыбался, словно так и должно быть, а остальные упускали этот момент. Уилл никогда не заботился о состоянии приемного брата, потому что обозначил свою позицию в самом начале, — «нянчится» он только с Льюисом. Альберт должен беспокоиться о Билли, потому что больше никому, если говорить честно, до мальчишки дела нет, изредка дворецкий что-то проговорит под нос, предостерегая от простуды. В тот момент Берти списал всё на новую атмосферу, потому что ни веселый голос лорда, ни обилие еды, ни наличие рядом братьев не могли вырвать из груди пустоты и страх перед тем, что ждет в будущем. Альберт не мог ошибиться. Билли молчал, только наблюдал, как редкие слуги крутятся вокруг них, под пышный танец люстр, аромат дымящейся еды и веселые перешептывания Уилла и Льюиса, а Альберт невольно обращал на такое состояние внимание. Не хочет ли он вновь себя ранить? Беспокойство таилось внутри до следующего утра, как и у младшего Уильяма, который постоянно был около Лу, следил взглядом за чужими людьми и мысленно о чем-то договаривался сам с собой. Первый их праздник прошел чуть напряженно, отстраненно, но Альберт надеялся, что скоро любые сомнения развеются и всё станет хорошо, ярко, тепло, и никакие больше страхи не смогут препятствовать веселью. Первые несколько дней они с Билли только и делали, что разъезжали по балам. Такова уж традиция — наведываться к кому-то, хотя и лорд принимал у себя множество гостей во время праздников, которых Уилл и Льюис старательно избегали, скрываясь на верхних этажах и в собственных комнатах. Отчего-то Альбертом было решено, — разумеется, с договоренности с Уиллом, — не выводить приемных детей в люди до определенной поры. Балы были полны танцев, веселья, запаха пудры и напитков, от которых к концу кружилась голова. Утром получив несколько приглашений, они выдвигались ближе к вечеру и за ночь могли посетить до пяти различных особняков, где неизменно видели прекрасных дам с веерами в новых платьях, купленных за огромные деньги, разливающееся шампанское, звучала музыка, периодически Альберт брал ровесницу за руку и выводил в центр залы, прикасаясь к мягкой ткани и вдыхая сладкий аромат духов. Совсем скоро начинала кружиться голова, дамы удалялись, чтобы прийти в себя после тугого корсета, пока Билли улыбался где-то в толпе знакомых, а потом вновь и вновь бросал скромные взгляды на Амелию, если та была на приеме. Альберт видел, как глаза у них сверкают робостью, и лишь пару раз они сошлись в танце, полном какой-то воздушности, — маленькие и стеснительные, когда не нужно. На улицах резвились детишки, а в барах, полных работающих мужчин, разливали портер, горький и темный до ужаса, освежающий гейл-эль, изредка, в самых подпольных барах, разливали бурый эль. Пили джин, ром, виски, лагер, скрампи, купаж, биттер, и Альберт, порой, сбегал из этого пьяного цирка, увлекая за собой и брата, который во всем этом искал только выгоду. Как много они видели, что и вспоминать страшно? Их жизнь никак не шла в сравнение с выживанием Уилла и Льюиса, но всё же, ужасов хватало везде. — Всё, спать ложишься? — Билли заваливается на «диван» почти полностью, свесив ноги ниже колен. Парнишка закрывает глаза. Сейчас он чувствует себя более спокойно, чем раньше, и это грело внутри. — Нет. Альберт пересел, опустился около брата, смотря на его бледное лицо, — обычно после болезни он еще неделю ходил с впавшими щеками и потемневшими кругами под глазами. Билли не дернулся, только яркая янтарная радужка показалась чем-то более темным, чем обычный камень. Рука касается холодных пальцев, на что Уильям, пусть немного странно, но вздыхает. — У меня в кармане карты, — говорит Билли. — Ты как их пронёс? — Альберт немного удивленно приподнимает уголки губ, прекрасно понимая, что младший брат не показал и четверти всех умений, которые только имеются. — Ты много не знаешь. Билли казался игривым, и, для полноты образа, даже дернул бровями. Альберту нравилось такое, и он улыбнулся шире, отпуская чужую ладонь, которая никак не хотела согреваться. В кармашке пиджака действительно нашлась упаковка старых, замусоленных карт, которые явно не принадлежали лорду, — возможно, старые, завалявшиеся на чердаке, или кто-то из слуг помог достать. Аристократы всегда славились своей любовью к азартным играм, охоте и конным прогулкам, так что в умениях никто не сомневался. — Сыграем? Или пасьянс разложим? Альберт хлопнул в ладоши, Билли из-за громкого звука только шикнул, но сел, из-за чего старшему пришлось приподняться. Карты начали вертеться в руках, каскадное тасование легко сложилось, из-за чего Уильям двинулся ближе, смотря на рубашку карт. — Раскладывай, — предлагает Билли. Делать им в поезде нечего, так почему бы не заняться хотя бы этим? Solitaire начинала брать свое начала. — Цыганочка ты моя! — восклицает Билли, словно нарочно, на что Альберт останавливается лишь на секунду. Парень проводит пятерней по пышным волосам брата, — кажется, это стало его любимым жестом, — и Билли недовольно отвернулся к окну. Альберт выложил в ряд первые семь карт, первую вверх лицом, остальные — вверх рубашкой. На вторую он кладет карту лицом вверх, чуть перекрывая, и увеличивает число в каждом столбце, пока в седьмом не оказывается ровно столько же карт. Складывает оставшиеся стопкой и двигает ближе к Уильяму, чтобы тот мог брать. — Пойдём завтра по городу гулять, — говорит Альберт, смотря на карты и, не находя тузов, кладет двойку червей на тройку пиков. — В экипаже? Билли перекладывает восьмерку бубнов на девятку пиков. Что-то плохая игра у них выходит, но нужно хотя бы закончить, а Альберт, кажется, совершенно не заинтересован в пасьянсе. — Пешком! Уильям тут же возмущенно замычал, на что Альберт только кивнул, прикладывая ладонь к чужим губам. Аристократы любили прогулки пешком, но только по маленьким аллеям, медленно и аккуратно, когда солнце не успело достигнуть своего пика, в центре города по главной улице, а потом садиться в карету и ехать домой, чтобы выпить чай и насладиться спокойствием от суеты. Билли был молод и для него не было сложным делом гулять по городу несколько часов сряду, но всё равно не хотелось, лучше бы взяли коней или экипаж. Почему вдруг Альберт решил, что им нужно пройтись, посмотреть местные красоты? С каких пор у него в голове такие идеи! Точно Уилл надоумил! — Ты особо не гулял там в последний раз, — Берти перекладывает еще одну карту. В Манчестер они ездили года четыре назад, мальчишка уже и помнил слабо, что были в городе, да и они разъезжали по гостям. Билли недовольно фыркнул, вытаскивая карту из колоды и тут же укладывая туза сверху. Альберт не думал, что им как-то поможет обычная прогулка, тем более, город был промышленным, и аристократы редко предпочитали искать там культурные ценности. Он не был уверен, что всё закончится чем-то хорошим, но надеялся, ведь не может всё быть совершенно плохим? Бродить по широким улицам, полным пыли, красивым площадям, мимо великолепных фонтанов и окунуться в мир, полный красок. Переходить в узкие аллеи, бежать по лужам и засматриваться на библиотеки, ощущать запах этого маленького городка всем своим телом и пытаться расслабиться. Все это создаёт приятную атмосферу свободы, где есть только счастье и аромат дорог, длинных, как дожди зимой, пронизанных светом коротким, словно цыганская любовь. Юный Мориарти договорился на квартиру на пару дней. Она не была большой, — пару комнат, которых им хватит на маленький промежуток времени, да и сидеть дома никто не собирался, по крайней мере, весь «отпуск». Альберт помнил, как многие дамы восхищённо говорили о Бате, или стремились уехать из шумной столицы, полной грязи, ближе к воде, — туда, где бушует Атлантической океан, в том числе Северное и Ирландское моря. — Раскладывай. Билли отвернулся к окну, явно пытаясь показать своё недовольство. Альберт раздражительно сжал руку в кулак. Вот что опять не так?! Почему Уильям не может, как нормальные люди, обязательно нужно что-то придумать, найти причину ссоры? Конечно, это обычное воспитание родителей, которые заложили в этой кудрявой голове большинство убеждений, но ведь мальчишка достаточно взрослый, чтобы понимать некоторые вещи. Альберт с удовольствием высек бы, может, мозги на место встанут. Билли был таким странным и неустойчивым, — смеялся и плакал с разрывом в пару минут, то любил до жути, то обижался, хотя видимой причины на то не было. Альберт готов был кричать в открытое окно, чтобы выпустить всю злость, которая возникала в любой момент, стоило Уильяму проявить свой наглый характер. — Не хочу уже. Альберт сдерживается в последний момент, хотя рука уже погнала воздух до затылка, молча опускает, сдерживая раздражение. Билли наверняка почувствовал близкий подзатыльник, вздрогнул, но не повернул головы. Силой ничего не добьёшься, парень и так забит до невозможности, что будет, если и дома продолжится такое поведение? Папа достаточно прикладывался к хрупкому телу, а мама давила на психику, Альберт не хочет усугубить ситуацию. Уильям был всего лишь сломанным ребёнком, что явно старался не проявлять свои слабости и страхи, каждый раз пряча слезы в рукавах. Альберт бы рад помочь, но плохо получалось, а сдавать в дурдом — последнее дело. Аристократы никогда не интересовались тем, что происходило в домах для умалишенных, но, всё же, новости проскакивали и они были ужасны. В последнее время говорили о уничтожении тюремного режима с оковами и цепями, без света, свежего воздуха и без возможности общения, применение более гуманных мер стеснения, тщательное наблюдение пациентов как один из основных методов исследования. Альберт догадывался, что, какие бы сказки не рассказывали и как бы хорошо не было теперь в крупных городах, в маленьких поселениях сохранялись методы с XV века, которые никто искоренять не собирался. Для всех них это больные люди, которые не заслуживают помощи и могут находиться только отдельно от общества, связанные, оставленные всеми. Долгие сотни лет, до самого начала XIX века, душевнобольные в приковывались к стенам цепями и лежали на соломе в одиночных камерах без солнечного света. Постоянные избиения, лечение кровопусканиями, слабительными, опием и чемерицей, обливаниями холодной водой. Переполненные и плохо отапливаемые палаты, хроническое голодание, грязь и сырость, использование цепей и наручников, практика приковывания больных к койкам на длительный срок, смирительные рубашки… Тут нормальному человеку плохо станет и через несколько дней он начнёт кричать дурниной, не то что изначально травмированный. Альберт не хотел такого для брата, он не желал такого издевательства и лучше уж терпеть истерики и пытаться помогать, обнимать, целовать, убеждать, что всё будет хорошо, чем просто сдать в дурдом и забыть, как страшный сон. — Не выделывайся. Их братские отношения — взлёты и падения. Альберт раньше думал, как бы поскорее избавиться от младшего брата, был готов отомстить за все сказанные слова, но сейчас просто не мог. Почему? Альберт и сам не знал точного ответа.***
Погода в Манчестере не радовала, — темно и сыро. По асфальту растеклись огромными озёрами лужи, в которые наступить было проще простого, и колёса экипажей создавали брызги. Весь город был окутан темнотой серых облаков, над красивыми домами возвышались трубы и мелькали силуэты птиц. Билли неприятно поежился, смотря на небольшое здание вокзала, который полностью пропах поездами и духами. Печаль и радость окутывали это место вместе со стуком колёс, которые неслись мимо перронов вперёд, навстречу другим городам и прекрасным пейзажам. Билли не любил путешествия и новые места, будь то живописные морские городки Италии, полные истории, запаха вина и хлеба, развлечений и жары; холодные, промозглые особняки в Англии, которые купили родители и отправили отдыхать среди хвойных лесов, далеко от столицы. Уильям не был бы счастлив съездить к друзьям в Германию или Францию, сбежать в Индию, где можно начать роман с иностранкой. Билли предпочитал стабильность и уверенность, которые ничем нельзя пошатнуть, а все поездки, — не для него. Может, с возрастом придёт понимание? Поездка в поезде удалась: поспали, поиграли в стос, опять легли спать. Иногда, в промежутках между «важными» делами, смотрели в окно, где зима давно вступила во владения. Темнота и холод прошлись по голым ветвям деревьев, слились в одну сплошную линию кустарники, перестали играться цветы на траве, словно бабочки в поисках нектара. Уильям держится брата, который начал идти мимо колонн и дверей, спеша на выход, чтобы найти экипаж и отправиться по нужному адресу. Потерять Альберта на вокзале не хотелось, поэтому Билли быстро оказывается рядом, одновременно водя глазами по огромным люстрами, редким ударам капель о что-то металлическое. Вокзал дышал и звучал, словно старая, забытая песня. — А нам далеко? — интересуется Уильям, сжимая руку. Чемодан неприятно давит весом на ладонь, но он старается не обращать на это внимания, путаясь ногами в полах собственного пальто. Упасть только не хватало! — Нет, — Альберт улыбнулся, пытаясь создать в этом тёмном здании хоть каплю тепла. — Близко к центру. Уильям кивнул, словно понял каждое слово, хоть это и мало о чем говорило. Билли волнуется, от этого нервно облизывает и без того влажные губы, стараясь не потеряться в мыслях. Что же будет, если совсем растеряться?! Сейчас, рядом с братом, в чужом городе, было не так страшно, как могло, но само осознание ситуации давало о себе знать. Уильям уже устроил спектакль в поезде, за что пару раз успел наказать себя «нечаянными» ударами о столик или стену. Билли успокаивался, вновь заводился, пытался не показать своего нервного состояния, проваливаясь в сон, устроив голову на чужих худых ногах, пока рука брата мягко поправляла пряди. Кажется, Альберт вовсе дремал только пару десятков минут, в то время как Билли устроился на добрый час. Резко провалился в сон, абсолютно спокойный, бесцветный, который помогает расслабиться и очнулся, тут же услышав охрипший от молчания голос: «Можешь подремать ещё полчаса». Уильям крутил и крутил ситуацию в голове без конца, порывался извиниться, но тут же замолкал, опуская голову. Альберт вовсе не казался обиженным, легко шёл на диалог и ничуть не хмурился, и зачем вновь портить эту атмосферу своими лишними словами? Билли пытался понять, почему он просто не может быть нормальным и не срываться на брата, который и так слишком много для него делал. Уильям пообещал себе, что здесь ничего лишнего не позволит, в любом случае сдержится и всё станет хорошо. Альберт должен хоть на пару дней понять, что он может не только скандалить и уважает, любит старшего брата, что пытается заботиться о непутевом ребёнке. — Здравствуйте, до центра, — говорит Альберт, становясь рядом с одним кэбом. По большой лестнице с вокзала, останавливаясь рядом, мило улыбаясь, чтобы показаться прелестным мальчишкой. Перед ним кучер лет сорока пяти, с грязными, спутанными тёмными волосами, спрятанными под старой шляпой, в одежде потертой, но удивительно чистой. Его лицо приятное, мягкое, с прямым носом, мягкими губами и широкими сероватыми глазами, — явно был невероятен в молодости. Билли оглядывается вокруг себя, когда Альберт объясняет более подробно. Ему явно стоит послушать, хотя бы мысленно попытаться построить маршрут, но Уильям не находит в этом обязательного дела. Кучер активно слушает, запоминает и, кажется, понимает прекрасно, куда хочет попасть молодой господин. Вокруг аристократы разбредаются по знакомым и экипажам, прячась от скорого дождя, а Альберт легко хлопает по плечу, заставляя прийти в себя. — Забирайся, — просит парень, вынуждая младшего брата действовать на уровне инстинктов, ещё не до конца осознав весь спектр эмоций, что роются в груди. — Не упади. Билли хочет сказать что-нибудь язвительное, но сдерживается, аккуратно двигаясь к самому окну, откуда задувает лёгкий ветер, ставит чемодан в ноги, придерживая носком, если тот вздумает покатиться. Альберт опускается рядом, хлопает дверцей, на что кони тут же трогаются, застучав подковами по каменной плитке. — Досыпать будешь? — Нет, спасибо, — Билли неловко потер щеку, — на твоих костях не уляжешься. — Ах, — Альберт наигранно прижал ладонь к груди, словно его это оскорбило до ужаса, — он почти половину поездки спал у меня на коленях, а сейчас…! — Никто и не просил, — возражает Уильям, складывая руки на груди. Альберт улыбается, лениво толкая брата в рёбра локтем. Внутри него есть только волнение от предстоящих «приключений». А если Билли снова станет плохо? Парень, конечно, был уверен, что сможет помочь, но всё равно каждый раз вздрагивал от воспоминаний о новой ранке на руке, что плотно была замотана бинтом по настоянию дворецкого. Альберт просто не мог представить, о чем они будут говорить, хотя все их беседы выходили простыми и непринужденными. Смогут ли не подраться за этот промежуток времени, не вынесут ли друг другу мозги? Хотелось успокоиться, но переживание давило, не давало расслабиться, и всё время в поезде Альберт крутил сценарий, места, куда хочет сходить, воспоминания о прошедших месяцах. Волосы брата пахли чем-то пряным, между куркумой, кориандром, бадьяном и шафраном, хотя, казалось, откуда? Билли был чем-то тяжёлым, слегка горьковатым, словно шоколад с коньяком. В семье он отличался, свежесть Льюиса, словно капли дождя в хвойном лесу, били в нос, сплетая паутину между кустиками ежевики, а холода Уилла — морские нотки бури, часто с чем-то легким мускусно-древесным. Казалось, приёмные братья были тонкими и лёгкими, но потом запах металла и жестокости резко давал о себе знать, кривиться, и вся элегантность отступала. Альберт отодвигает пальцами шторку, рассматривая низкие домики с красивыми белыми узорами, большими пышными окнами, тяжёлыми дверьми с металлическими вставками. Плитка, на которой растекся серый цвет, бульвары и редкие чугунные следы, фонари с едва заметным огоньком. Городок небольшой, но известный, с явной силой, и люди в нём со стержнем, как камни и кирпичи в зданиях, их оставшиеся ароматы праздника, быстро сменяющиеся ливневой зимой. — Холодно, — жалуется Билли, — ощущение, что здесь был буран. — В Лондоне морознее, — пожимает плечами Альберт, вытягивая ноги. Из поезда сесть в кэб было не слишком приятно, но терпеть приходилось. Вот будут в квартире и можно ходить хоть до следующего утра. — Хочу в тепло. Альберт гладит чужое плечо сильной ладонью, словно утешая, обещая, что всё обязательно будет хорошо. — Скоро. — Квартира большая? — уголки губ дернулись в слабой усмешке, больше нервной, чем радостной. — Три комнаты, — оповестил Альберт, потягиваясь, разминая мышцы спины, и Билли аккуратно давит костяшкой пальца, чуть надавливая, вдоль позвоночника в обе стороны, на некотором расстоянии от позвонков. Альберт, кажется, едва глаза не закатывает. С губ вырывается слабый вдох. Пальцы брата приятно надавливает на напряжённую спину. Интересно, где он такому научился? Приятное расслабление прошлось по спине, доставляя удовольствие. — С каких пор ты умеешь делать массаж? — интересуется Альберт, испытывая некую грусть от того, что Уильям резко прекратил и вновь уселся, нахохлился, смотря на брата глазами, полными волнения. — Не знаю, — Билли смешно сморщил нос, — я просто знаю. Не помню, когда видел такое, кажется, как-то наблюдал за мамой… Но точно не знаю. Альберт вновь повёл плечами. Вполне вероятно, что Билли действительно запомнил только одну вещь. Опять тот случай повлиял? А, может, он и правда видел такое в далёком детстве и совершенно не помнит большую часть. — Ты младше меня на год, — выдыхает Уильям, — а уже спина болит… Стареешь. — У меня с вами скоро седые волосы появятся! — Альберт театрально обмахивается ладонью. — Кошмар, а не дети. — Ой, ой, ой… Билли показывает язык, вновь окунаясь в свободу и лёгкость, а после вновь отворачивается к окну. По широким улицам возвышаются дома, больше похожие на готический стиль, между их окнами встают каменные линии, похожие на рельсы, а сверху виднеются трубы, из которых медленно выходит дым. Покатые крыши, длинные фонарные тёмные столбы, которые не вызывали приятных чувств. Редкие кирпичные стены, памятники, ведущие мимо зелёных летом полянок дорожки, похожие на песок, старые пустые оконные рамы. Билли невольно сжимался под этим ощущением тоски и кирпичным запахом. Ужасно хотелось вернуться в тёплый особняк, даже к приёмным братьям, забраться в кровать, сесть перед камином с книгой, а не смотреть на витиеватые дорожки. — Скоро, — говорит Альберт, вновь поворачивая голову так, что его пышные локоны приземляются на лоб. — Где ты её взял? Билли как-то чересчур неестественно поежился, словно кто-то засунул за шиворот снег, что так редко бывает в Англии, а Альберт только вздернул подбородок, талантливо поднимая руку, словно на картине. — У меня свои связи. Уильям вдруг засмеялся, — чисто, искренне, как будто это была шутка. Альберт, может, и не понял точной причины этого хохота, но улыбнулся, наблюдая, как брат сгибается пополам, не задыхаясь, но предпочтя вместо успокоения, не боясь кучера, смеяться. Берти, кажется, вовсе не помнил такого весёлого настроения у младшего брата, но это определённо было хорошим знаком. Альберт не стал останавливать, пусть такая поза действительно не должна вызывать приступа дикого хохота, но, если брат хочет, — пусть смеётся. Страх появился не сразу, потому что мозг вдруг подумал на истерику. Она приходит в какой-то определённый момент? Почему вдруг Билли мог в неё впасть? Нужно что-то делать, притом, очень быстро, пока не стало слишком поздно! Альберт дёрнулся было, но Уильям выставил руку, разгибаясь, пытаясь унять смех, как бы говоря, что всё хорошо. Старший Мориарти выдохнул, опуская ладони на колени, чувствуя, как расслабляются плечи. — Какой позор, — шепчет, задыхаясь, Билли, вытирая пальцами слезинки в уголках красивых глаз. Он попытался набрать воздух полной грудью, но чуть сбился, вновь хихикнув. — Я… ты просто такую позу принял. Альберт, заметив чужую широкую улыбку, только повторил её, но не стал перебивать. Аристократов учили смеяться тихо, изящно, прикрывая рот рукой, смущаясь, не давая эмоции чувствам. Хохот Билли точно не подходил под эти параметры, но Альберт не собирался осуждать. Что, не смеяться теперь вовсе?! Пусть уж лучше Билли пару минут будет красным от собственных мыслей, что повесится в сарае. — Кучер точно слышал… — Перестань, — Альберт ласково хлопнул брата по ладони. — Подумаешь… Я тоже много что слышу. Не переживай, ему вряд ли поверят, да зачем рассказывать? Не думаю, что будет выгода. Билл, он не знает тебя! Мало ли молодых господинов в стране? Уильям на секунду, всё же, глаза опустил, но потом слабо кивнул, соглашаясь. Всё же, эти аргументы точны, да и кучер выглядел таким уставшим, что вряд ли ему есть дело до того, как смеются аристократы в экипаже. Нужно всего лишь подождать, он обещал себе больше никогда не выводить брата. — Хорошо, — Билли чуть поджал губы. — Вряд ли ему действительно есть дело… Альберт поправил чужой цилиндр, словно это действительно могло как-то помочь успокоиться им обоим. Уильям выдохнул, когда они остановились, и, дождавшись убедительного взгляда зелёных глаз, открыл дверцу и, взяв чемодан, спустился на тротуар. Альберт чуть задержался, расплачиваясь, пока Уильям разглядывал дом, — тёмные серые стены с арочными окнами, пустой внутренний двор, где нет даже намёка на что-то весёлое. Металлические решётки и закрытые шторами стекла, наверняка огромные тяжеленные двери, которые придётся открывать вдвоём. Стук копыт начал отдаляться и Билли устремился за братом, что точно знал куда направляться, — как Альберт снял квартиру ему спрашивать не хотелось. Мимо маленьких горшков, выглядывающих из окон, которые уже успели замёрзнуть, к подъезду, вверх по крутой лестнице, где на каждой площадке располагалось несколько квартир. Альберт, наконец, поднявшись на четвёртый этаж, где в коридоре виднелись странные пятна, словно от сырости, которые можно было бы отмыть, нашёл ключи где-то внутри чемодана, от чего Билли приоткрыл рот и наблюдал. Дверь перед ними светлая, но толстая, из дерева, и ключ попадает не сразу, от чего становится страшно лишь на мгновение. — Не бойся, — успокаивает Альберт, заметив, как меняется лицо брата, — мы же не воры. — А если я оттуда вазу возьму? — Я тебе её на голову надену, — старший Мориарти, наконец, дёргает ручку, и она поддаётся, открывая и пропуская на площадку аромат старых книг и пустоты, словно в этой квартире давно никого не было. — А там признаков нет? Билли часто слышал истории от ребят постарше, которые любили пугать младших братьев, только поступивших в Итонский колледж, и сестёр, что ждали дома. Уильям считал себя достаточно взрослым, чтобы верить во все эти «сказки», которые так упорно пытались выдать за реальность, чтобы смотреть на стул ночью не в силах заснуть от страха, но поинтересоваться нужно. Альберт же не станет врать? Билли ужасно стыдно спрашивать такое, понимая, что его назовут ребёнком, который поверил в страшилки, но испуг поселяется внутри. Сдали квартиру на пару дней, пустую, с легким ароматом пыли в неприятном доме и таком же сером городе? Ужас прошёлся по спине. Раньше был он не позволил себе это спросить, только шёпотом, на ухо брату, ожидая смеха и язвительных замечаний. Билли старался казаться не ребёнком, которыми они с Альбертом и были, для тринадцати вполне естественно пугаться страшилок. Смущение касается щёк и они чуть краснеют. Папа бы за такое оттаскал по комнате, а мама только глаза закатила. — Уильям, — шепчет Альберт, беря в руку чемодан, — какие ещё призраки? — Обычные, — Билли невольно поежился, припоминая истории, в которых старший брат никогда не принимал участия, — бледные, в длинных простынях… — Нет там никого, — парень проскользнул в квартиру, придерживая дверь. — Или ты боишься? — Не боюсь! Уильям гордо прошёл внутрь, но отскочил, когда Альберт нажал ногой на тумбу, что со скрипом прогнулась. Старший брат засмеялся, захлопнув дверь и щелкая ключом, оставляя аромат подъезда там, в холоде. Хотя вся квартира была светлой и приятной, Билли помнил, что именно в таких домах всё самое страшное и происходит. — Льюис ещё мог поверить, но неужели ты всё ещё пугаешься привидений? Билли поставил чемодан и, расстегнув первые пуговицы, обернулся, пытаясь доказать, всё это игра и он ни капли не думал о чём-то ужасном. — Нет, — Уильям стягивает верхнюю одежду, чуть встряхнув, чтобы точно не было капель, которые неприятно оседали на плечах. Коридор тянулся маленькой полосой к огромной столовой с выходящими на дорогу окнами. Маленькие крючки, старый ковёр, немногие картины с небольшими горами или лесами на стенах. На потолке расписные цветы ярко-красного цвета, которые идут на всей квартире, то выбиваясь в листья, то вновь сливаясь в прекрасные лепесточки. Альберт только кивнул, явно понимая, что всё это наглое враньё. Гостиная — огромная комната, с широким, тёмным, крепким диваном и двумя креслами по бокам, которые передвинуть было задачей непростой. Красивый персидский ковёр, на котором любили играть дети, арочные маленькие окна, прикрытые тяжёлыми шторами, шкафы, полные старых томов книг. Билли от всего этого тёмного вида только недовольно поморщился, совсем сжался, хотя такие интерьеры в особняках не были редкими. Эта квартира навевала неизвестное чувство тревоги, которое никак не успокаивались. Спальня была одна, да и квартира, в целом, несмотря на обширные комнаты, была довольна маленькой. Старый стол, довольно крепкий, который, кажется, простоит ещё лет пятьдесят точно, а, может, и больше. Огромная кровать, заправленная по всем принципам служанок, — красиво, гладко, тепло. В шкафах, должно быть, разложены старые вещи и, если покопаться, найдётся и постельное бельё. Альберт аккуратно приоткрывает окно в столовой. Большой обеденный стол с убранной скатерть, спрятанные по шкафам тарелки и столовые приборы, аккуратно расставленные чашки за стеклянными дверцами. Билли ходит медленно, заглядывает в маленькую кухню, касается пальцами стола, который, наверняка, давно не протирали. — Ой, — шикнул Билли, когда за окном послышалось шуршание. Альберт на него оглянулся, вновь весело улыбаясь. — Это что? — Бедный мой ребёнок, — старший выдыхает, указав ладонью на недовольных, промерзших пташек, что устраивались на домах и дорогах, — птиц испугался. — Мама, — вновь обернулся Уильям, вглядываясь в коридор, где, казалось, что-то скрипнуло. — Может, и мама… — АЛЬБЕРТ! — Билли, кажется, был готов кинуть в него ближайшим стулом, что находился всего в нескольких шагах. — Не шути так! — Откуда ты такой пугливый взялся на мою голову? — Из той же женщины, из которой и ты, — Билли недовольно сложил руки на груди. Альберт чуть воздухом не поперхнулся. Самое главное — не поспоришь. Их первым решением, с чувством свободы, было переодеться в ночные рубашки, потому что сейчас им никто ничего не запретит, не увидит и не отругает. Одежда летит на кресла и стулья, словно их никогда не обучали манерам, но счастье проходится по руками и ногам, заставляет улыбаться, пока тела касается приятная ткань. В пустой квартире, среди тишины и редких звуков из-за стены, они открыты и не замкнуты, нет общества, которое диктует свои правила, манеры аристократов, что только зажимают и дают выбора. С самого детства загнанные и закрытые от остальных, с точными обязанностями и традициями, они не могли позволить себе бегать босиком по траве, хохотать в голос, кричать от боли и плакать от счастья, — нужно держать лицо и осанку. Каждое движение и слово выучено, отточено, как у статуи, которую нужно ставить посреди комнаты и любоваться. Билли, первый, заряженный весельем, хватает с кровати подушку и кидает в брата, попадая в грудь, от чего Альберт широко распахивает глаза, но тут же ловит её. Когда они так делали? Никогда! Опьяненные радостью и безнаказанностью, они прыгают на кровать, на что та тут же жалобно скрипит под мальчишескими телами. Они не думают о том, что можно что-то сломать, удариться, упасть, есть только бесконечный хохот, красные щеки, тяжёлое дыхание и резко вздымающаяся грудь. Лёгкая тяжесть подушки в руке, весёлое лицо напротив, удары, которые, однако, сгибают с ног на не твердой поверхности, визги и скорая усталость. Пот медленно начинает образовываться крошечными каплями на спине и груди, стекать вниз по лицу, касаясь прядей. — Слабо сальто сделать? — спрашивает Билли, чувствуя, как под ними скрипит кровать и одновременно пытаясь успокоить хохот, который рвётся их груди. — И ногу сломать? — Альберт вновь бьёт подушкой, попадая по лицу. Шуточная драка продолжается, плечи медленно начинают ныть от активных действий, которых раньше никогда не чувствовали. Перья взмыли в воздух, за что потом можно получить хороших таких пиздюлей от хозяев, но они не прекращают, редко подпрыгивая на мягких матрасах, ноги путаясь в одеяле, а дыхание сбивалось. Альберт бьёт по ногам, а потом резко толкает, от чего Билли с глухим стуком ударяется затылком о стену. В ушах звенит лишь на мгновение, но Уильям быстро приходит в себя, ударяя старшего брата по голове в ответ, но чужой смех не прекращается. — Прости, — давит Альберт сквозь хохот. Подушка летит на кровать, его руки легко обвивают вокруг рёбер и они падают, заставляя пружины скрипеть так, что уши закладывает. Билли давится смехом, теплом рук брата, на которого закидывает ногу, касаясь острого бедра. — Давай, страшилку ещё расскажи мне! — выдыхает Уильям, прикладывая ладонь к груди, где громко стучало сердце. — Чтобы ты мне тут в обморок упал? — Альберт хохочет, прижимая ладонь ко взмокшему лбу. Билли крутит пальцами ночную рубашку, а натягивает на колени, как это любят делать дети, чтобы отвлечься. Альберт рядом пытается активнее отдышаться, наблюдает за братом, но не скидывает его рук с себя, чувствуя необходимо тепло. Альберт улыбается собственным мыслям о том, что этот мальчишка вовсе не такой уж плохой. Большинство лет своей сознательной жизни он только и делал, что ненавидел семью, словно никаких тёплых моментов никогда не было. Уильям сейчас казался обычным, искренним, с покрасневшими глазами и щеками, широкой улыбкой, которая казалась чем-то невероятным. Альберт впервые чувствовал его своей семьёй. Не просто сломанным ребёнком, мальчишкой, о котором надо заботиться, а родным братом, рождённым одной женщиной и воспитанным в том же доме. У них разные отцы, но, всё же, родство слишком явное, чтобы указывать на такое. Осознавать Билли как брата… приятно. Просто понимать, что у него есть рядом родная кровь, кто-то, кому можно пожаловаться и поплакаться, зная, что не начнутся крики и осуждения. Раньше не было такого — постоянные ссоры, едкие замечания, огрызания, но за эти месяцы у них всё начало налаживаться. Открыться с другой стороны, понять, попытаться помочь, начать разговаривать и просто осознать, что всё не так, как казалось. Почему раньше Билли никогда не был таким хорошим? Ушла его постоянная нервозность, жестокость, высокомерность, сменились чем-то простым, нежным, гладким, как тарелки. — Ты на голову ещё встань, — выдыхает Альберт. Билли улыбается едко, и тут же садится, отрываясь от старшего брата. Что задумал этот мелкий гаденыш? Уильям смотрит на стену, словно действительно что-то рассчитывал, а потом, в одно мгновение перевернувшись, опирается на локти, оказываясь вверх ногами. — На голову точно не встану, — говорит Билли, чуть не упав, но вовремя оперевшись ступнями о стену и вновь выравниваясь. — Уильям! Альберт пускает смешок. Вот это акробатические трюки! Большинство детей довольно гибкие, чтобы делать что-то подобное, так что удивляться здесь нечему. Альберт такое повторить не рискнёт, Билли и так ногами чуть стену не прошиб. Им ещё перья собирать с кровати и пола, работы хватит, крутиться совсем не хотелось. — Смотри, снег пошёл! — восклицает Билли, когда опускается обратно. Альберт обернулся, а потом резко поднялся и распахнул тонкие шторы. Уильям становится рядом, словно никогда не видел снега, но зима в этом году выдалась такой, что впредь удивляться. Старший Мориарти лишь на мгновение взглянул на чужой профиль, увидел восторг в глазах и чуть приподнял уголки губ. На сером небе виднелись маленькие крошечные белые снежинки, которые спускались в бальном танце, словно множество маленьких аристократок, вниз, на асфальт, грязные плитки и крыши домов, между деревьями, кустарниками, на подоконники, головы людей, тележки и кэбы. Манчестер превращался в маленькую сказку, полную мороза, словно в какой-нибудь книжке, и весь холод переходил в веселье детей и улыбки взрослых. Город становился темнее, погружался в туман, но весёлые снежинки падали и танцевали, от чего в груди зажигались приятное чувство детства. Кажется, они начинали становиться нормальными братьями и сейчас, среди общей неприязни зимы и волшебная снега, всё так хорошо. — Пошли чай пить? — предлагает Альберт. Предложение простое, но странное, такое неестественное, совсем неподходящее для ситуации. Билли взглянул на него, приподняв брови. Они оба никогда не заваривали себе чай, — дело было не для аристократии, которых постоянно обслуживали, — но часто видели и знали принцип. — Не думаю, что он есть, — Уильям сжал руки на окне, тут же продолжив рассматривание снежинок, — испортился бы. — Чай не может испортиться так быстро, — возражает Альберт. — Пошли хоть кипяток попьем. Сквозь всё умиротворение прорываются воспоминания, окровавленная руки Уилла, взволнованные глаза Льюиса, который обматывали бледную руку бинтом, но Альберт давит раздражение, пытается успокоиться. Сейчас совсем не к месту ругаться, когда всё стало хорошо и между ними появилась долгожданная забота, и нарушать такую тишину не хотелось. Альберт, конечно, помнит этот случай и никакого оправдания такому нет, нужно было выпороть хорошенько, чтобы больше такой ерунды не было! Вдох. Выдох. Не нужно беситься, вновь окунаться в прошедшие дни, которые и без того давали о себе знать слишком часто. На кухне жутко тепло от нагретого кипятка. Чай они, правда, не нашли, пооткрывав все ящики, которые только были на кухне. В одной рубашке ходить было непривычно, даже прохладно, от этого руки начали греться о чашки с кипятком, — они были тонкими, с красивыми листочками, выведенными лёгкой рукой. Разве можно было не засматриваться на это отдельное произведение искусства? — А можно с ногами на стул забраться? — вдруг спрашивает Билли, опустившись рядом. Альберт удивился, хоть такой вопрос был вполне логичен. Аристократов с детства учили сидеть прямо, уложив кисти на стол, правильно держа голову и шею, никогда не наклоняться, а сейчас, когда появилась возможность, почему нет…? Стулья твёрдые, деревянные, и Альберт сам закидывает правую ногу на стул, обнимая рукой колено, и беря кружку обеими руками, обхватив пальцами стенки. — Можно… Уильям умести обе коленки перед своим лицом, сжав кружку. От чистой воды исходил приятный пар и пить её сразу точно было нельзя, иначе слезы потекут по лицу, но и оставлять на столе не хотелось, — чуть покрасневшие пальцы требовали тепла. Уильям заправляет пряди за уши, хотя никогда не любил так делать, смотрит в кружку, чуть покачиваясь взад-вперёд. — А можно на стуле покачаться? Альберт опешил, совершенно не понимая, как они дошли до таких вопросов. С каких пор Билли спрашивает разрешения на всё подряд? Этому были логичные объяснения, что особенно сильно действовали в компании «родственников», но всё равно видеть брата таким робким было неприятно. Альберт ничуть не скучал по «старому» Билли, который вызывал желание придушить подушкой, но и «новый» не совсем укладывался в голове. Интересно, он только первые пару лет будет таким, а потом вновь начнёт показывать характер, или решил измениться? Что-то подсказывало Альберту, что они с братом точно стоят друг друга. — Можно. Билли не помнит, когда ему такое позволяли. Чувство абсолютной вседозволенности даёт капельки счастья, которые откладываются воспоминаниями в голове, от этого хочется крикнуть, тут же проверить, реальность ли сейчас вокруг. Нога аккуратно касается ножки стола, позволяя чуть наклониться назад, и две ножки стула приподнимаются над полом. Альберт смотрит внимательно, но ничего не говорит, однако, сам не раскачивается. Обычно таким любили заниматься детишки, которых мама никак не могла отучить, но они, всегда запертые в рамки, хотели наверстать всё. Уильям отклоняется сильнее и это начинает нагонять мысли, что он точно упадёт. Катается спокойно — хорошо, но так, чтобы нога уже почти полностью выпрямлялась… Альберту успокаивать вовсе не хочется. — Билл, не качайся так сильно, упадешь. — Не упаду! — голос звучит весело. — Упадешь, — Альберт начнут головой. — Что ты, как мама? — нотки раздражения мелькнули всего лишь на мгновение и он тут же испаряется. — Не упаду я. — Не ной потом. — Я не но… Альберт так и знал! Билли грохнулся на спину, кружка со звоном покатилась и лужа растеклась по полу, спасибо, что на мальчишку попало немного, и лишь небольшие капли кипятка просочились на живот и грудь. Локтем парень ударился так, что, кажется, Альберт услышал хруст. Страх поселился в груди, когда Уильям осознал, что произошло, медленно сел, приложив ладонь к больному локтю. — Что такое? — Подожди, — шикнул Билли, — больно разгибать. — Твою мать, начинается! Альберт вдруг хочет нежности. У них никогда такого не было, от этого мысли кажутся странными, — пожалеть, утешить, а не ругать, как это сделали бы родители. — Не трогай, — просит Уильям, медленно разгибая руку и начиная крутить ей, недовольно морщась. — Наверняка обычный ушиб. — Дай посмотрю. Альберт задирает рукав, рассматривая краснеющую кожу, но рука, видимо, действительно просто ушиблась от такого падения. Билли смотрит на него затравленно, словно его сейчас ударят, накричат, окунут в грязь, будут издеваться. Альберт, конечно, делать такого не собирался, но, всё же, сделал вид, что внимательно рассматривает чужую руку. Всё же, безграничная свобода ни чем хорошим не заканчивается. Может, им вовсе не следует таким заниматься, когда не умеют даже на стуле нормально качаться? Кто дёрнул за язык? Почему вдруг стало всё можно?! Кричать и винить сейчас, когда всё произошло, бесполезно, но ужасно хочется. — Ну, давай, я тебя пожалею, — предлагает Альберт. Билли поджимает губы и аккуратно прижимается головой к чужому плечу, словно не веря, что такое действительно могло произойти. Альберт чувствует лёгкую дрожь, — снова испугался, что старший брат поведёт себя, как мама. — Бедная моя зайка. Билли хихикнул ему в кожу, вспомнив какую-то старую тетушку, которая бывала у них всего один раз в глупом синем платье с перьями и постоянно ласково назвала их разными животными, птицами и рыбами. Альберт и сам невольно улыбается, поглаживая чужие волосы. — Ладно, — шепнул он, — вытираем всё и идем гулять до ближайшей пекарни, хоть булочек наедимся с горя.