Interlewd 1: Дочки-матери
Труда оторвала одаренного мальчишку от своей груди, усаживая обратно в кресло, наклоняясь пониже и уже не скрываясь стягивая вниз немного пропотевшее платье, сквозь какое и так соски торчали, обнажая своих девочек. Вопреки мнению Рельки, какое злобствующая односельчанка регулярно озвучивала при ссорах, она их не увеличивала травами, они у нее с девичества большие, хотя правильная диета и регулярно втираемые мази помогли эти задатки еще увеличить, а также не дали грудям обвиснуть, как у старой бабы. Вот, мальчик тоже оценил, еще как оценил, пусть и с небольшой ее помощью. - Ты посиди, Панн, дорогой, тебе лучше присесть, знаешь. – Мягко и настойчиво, как и нужно сейчас его мечущемуся разуму, произносит она, кладя руки ему на плечи и немного двигая плечиками, пока тот тупым взглядом смотрит на колышущиеся перед лицом сиськи, морща лоб в попытках пробиться сквозь дурман. – Смотри, только на меня смотри и не спеши, подыши, не спеши, дыши, Панн, не спеши. Все же действительно сильный, раз сумел без подготовки и сходу призвать такого духа, что проклятие на Кносе, похоже, просто съел, но при этом реально мальчишка, а не молодящийся магик. Молодой, красивый и между делом показавший ей язык распроклятого лесного кусача, да еще и, похоже, очень сильного и старого! Как на зло, будто бы велению самих богов пришел именно с тем ингредиентом, какого ей так не хватало, чтобы закончить работу, над какой вот уже пятую зиму бьется. Она же не молодеет, сорок зим сменяла, а тут этот язык, да какого и себе и дочке хватит, чтобы и чуть омолодиться и, главное, навсегда стать чуть ближе травам и лесу, пусть и потеряв способность расти в силах дальше. Так она и сама прекрасно понимала, что своего потолка достигла, а дочке еще меньше досталось, тогда как с тем зельем ей ни зверь, если просто зверь, не страшен, ни со сбором и выращиванием трав проблем не будет. Как тут удержаться от того, чтобы мальчишку от ненужного ему сокровища да избавить? Труда очень опасалась раскрытия, полноценному магику, хоть и такому молодому, она мало что могла противопоставить даже дома, но боги миловали, а мальчишка купился на самый дешевый трюк, какой только можно придумать. Но эти трюки на то и постоянно используются, что они работают, даже если дешевы. Ну да, проверил он бокалы, умный мальчик, так зря что ли она дочке указала пошуметь, чтобы он отвернулся? Хотя, как знать, тот состав, какой у нее уже не первый год хранится, приготовленный из по случаю доставшегося ингредиента, обычный дешевый амулет-самоделка мог и пропустить. А мог и нет, Труда не хотела рисковать ссорой, все же про шаманов она мало знала, слишком мало, чтобы рисковать. - Вот так, вот так, смотри, смотри, смотри. – Как заведенная игрушка, какую довелось видеть в детстве, повторяла она раз за разом, глядя на то, как тупеет и стекленеет взгляд мальчика, такого доброго и приятного в общении, совсем не гонорливого, но, увы, имеющего при себе то, что ей очень нужно и что она не может купить, хотя честно хотелось, но ведь понимала, что нечего предложить. – Гляди, давай, гляди, смотри. Зашедшая за спину расслабленно сползающего со стула магика Лашка, положила руки на щеки паренька, смотрящего даже не на грудь Труды, а просто перед собой, принявшись наклонять голову влево, вправо, вверх и вниз, словно управляя какой-то игрушкой или куклой. А мальчик и позволял, будто вообще не обращая внимания ни на что, управлять собой, двигать его так, как двум злоумышленницам заблагорассудится. Дочь закрыла уши мальчику, который сейчас все слышит, просто не слушает и не понимает. - Все, мать, он спекся. – Чуть стесняясь и явно неловко себя чувствуя, дочь тем не менее сделала все как надо. – Ты будешь с ним... ну... ты поняла? - А почему и нет, доченька? – Ухмыльнулась Труда, отойдя назад и, не заправляя грудь обратно в платье, начав то снимать, осторожно стягивая с очень красивого, как для селянки-то, тела. – Глоток Унарьи, родная моя, это все-таки любовное зелье и для того, чтобы как следует закрепить сказанное в голове выпившего ему нужно спустить как следует. Да и гляди на него, разве не хорош? И лицом пригож, и телом ухожен, и руки, руки какие, мозолей вообще нет, как у господского сыночка, даром, что путник-бродяга. Было бы подходящее время и если бы не то зелье, ради какого я его и подпоила, то сказала бы тебе дитя от него понести. - Ну, матушка, ну стыдно же! – Покрасневшая Лашка вызвала у ее матери только довольную усмешку, а также предвкушение, потому что вот с этим милым мальчиком, вежливым и обходительным, она сама была бы не против подол задрать и без зелий. Нет, она точно сделает ему приятно, и ему, и себе, тем более, что действительно не желает ему зла, как и он ей ничего не сделал. Да и какое ему зло сотворить? Глотку перерезать и в огороде прикопать? Так все село видело, что он к ней пришел. И пусть даже сам Гозб, бывало, в плохие годы или просто по удачному случаю, мог одинокого путника пограбить приказать, но за магика, спасшего всеобщего любимца Кноса, могли бы и недовольство проявить. А уж сварливая сука, по неудаче лично Труды ставшая женой Гозбовой, не упустит возможности принести травнице проблем. Нет, нет, просто чуть поиграет с мальчиком, сделает ему хорошо, а потом попросит подарить ей такой нужный ингредиент и хорошенько все забыть. Тем временем, две красивые отравительницы неспешно провели покорно, как теленок, идущего куда укажут Панна в жилую комнату, принявшись его раздевать. Вот точно наплел он им про то, что из простолюдинов, либо его наставник был вообще не простым – одежда грязная, поношенная, после многих дней дороги, но при этом почти не пахнет, да и тело удивительно чистое, ухоженное, как у самой Труды. Травница держала себя в чистоте и ухаживала за телом потому, что знала как, а еще потому, что ей это в работе важно, но точно так же знала, что обычные мужики хорошо если раз в месяц в реку зайдут, в отличие от этого зайки. Лашка тихо хихикает, прикрыв ротик ладошкой, наблюдая за торчащим колом удом, так и подергивающимся от приливающей крови, будто прикипев к тому глазами. Да, хорош мальчик, завидный был бы жених, но надолго приворожить магика... нет, риск, как есть риск, чуть сорвется и будет кровь, много крови. Лучше так, как уже задумала, чтобы приятно, быстро и потом не вспомнил вовсе. Толкнув мальчишку на кровать, она прижимается к нему, проводит руками по гладкой коже, берет его ладони и прижимает их к своим девочкам, дает помять, но следит, чтобы синяков не наставил. Мужикам всегда нравилось их мять и этот не исключение, его дыхание все чаще, уд весь аж дрожит. Только глаза все такие же потерянные и глупые, будто витает он в своих мыслях и на нее внимание не обращает, будто вообще он где-то не здесь. Возбудившаяся не на шутку Труда хриплым от прилившей страсти голосом просит, мягко и ласково: - Панн, милый, сядь, пожалуйста на пол. – Заторможено, но без сопротивления он садится, прямо у кровати, прямо перед ее широко раздвинутыми ногами, лицом к текущей от желания розе, а впервые за долгие годы испытывающая такое сильное ответное влечение к привороженному ею мужчине Труда почти шепотом приказывает, просит, умоляет и разрешает. – Целуй меня, милый, целуй прямо там. Панну не потребовалось указывать и объяснять, как она подспудно опасалась, тот сразу понял, что она хочет и тут же начал делать, уткнувшись лицом ей между ног. Лашка, сама раздевшаяся донага, подошла сзади, поглаживая склонившегося и припавшего к ее матери магика по спине и ягодицам, лицом красная, словно варенный рак. А мальчик лизал, ох, святая Гайя, как же он лизал, целовал, чередовал работу языком и губами, губами же сжимая в неровном ритме бугорок ее бутона, отчего не привыкшая к таким ласкам женщина почти мгновенно задышала часто-часто и, сдавив бедрами голову своего гостя, бурно финишировала, расплывшись в довольной ухмылке. Ох, какой затейник, каков молодец, ну точно лжец маленький – не учат деревенских бродяжек такому, не умеют они вот так лизать! - Хватит, Панн, милый, хватит. – Отстранив умелый язычок от себя и чуть отдышавшись, она снова просит, снова указывает. – Ляг теперь на кроватку, ляг, дай Труде все сделать, молодец. Она насадилась на него с легкостью, тут же мерно и неутомимо задвигавшись, а рядом уже взобралась на кровать с другой стороны Лашка, буквально усевшись на лицо мальчику, приказав снова целовать там. Мать и дочь не в первый раз так развлекаются, только обычно зелья для жертвы подбирали попроще, не такие ценные, но простая приворотная бурда, после какой с утра только смутные воспоминания, хороша против неодаренных, а магика нужно было пронимать с гарантией, да еще и как-то убедить его не помнить о том злосчастном языке, вот и пришлось тратить такое дорогое и невосполнимое зелье. Труда сжимает собственных девочек, скача на молоденьком жеребце, не опасаясь внезапного взбрызга, точно зная, что под этим зельем даже самый быстрострельный мужичок будет неутомимым и долгим любовником. Ну, если только Плодородной Госпожой не проклятый, но неудовольствие Гайи простой алхимией не перекрыть. Тихо застонала Лашка, руками опираясь на руки мальчика, судорожно дергая тазом и возя ему бедрами по лицу, а следом и сама травница кончила, тихо выдохнув и отпустив свои груди, на мгновение остановившись, но тут же снова начав скачку. Когда уставшая зельеварка слезла с мальчика, ее место заняла распаленная Лашка, только она двигалась осторожнее, не так умело, словно опасаясь, но пару минут спустя уже тихонько стонала, прикрывая рот ладошкой, чтобы не закричать. Это Труда привычная ко всему, она на удовольствие только тяжело дышит, не срываясь на стоны, как у продажных девок, а вот дочь у нее крикунья еще та. Они продолжали еще несколько раз, используя лицо и уд покорно выполняющего все приказы мальчика так, как им заблагорассудится. Лишь когда силы окончательно покинули их всех, усталая и довольная Труда усадила улыбающегося Панна на кровать, сама села ему на колени и уже не сдерживаясь довела того до пика рукой, выливая семя прямо себе на ладони, бедра и живот. Сразу же после этого он резко расслабился, превратился из покорного теленка в расплывшуюся морскую медузу, каких когда-то ей доводилось видеть в Морграфе. Глаза его закатились, а лицо приобрело умиротворенное и спокойное выражение, сделав мальчика еще более милым и таким сладким, что так бы и съела. Эх, будь он еще не обученным, а просто одаренным мальчишкой она бы на все наплевала и попробовала его приворожить, обучить, сосватать Лашке в мужья и жить счастливо, но очень уж умелый, может сорваться. - Панн, милый, дорогой, слышишь меня? – Сейчас зелье в его крови смешалось со страстью и удовольствием, какое он испытал вылившись наконец-то, сделав его на время доверчивым, словно маленький дитенок, чем Труда собиралась беззастенчиво воспользоваться. – Слушай меня очень внимательно, только меня, только меня, хорошо? Лашка тем временем успешно перерыла всю поклажу паренька, найдя и запрятанный в рюкзаке кошель, из какого уже было извлечено содержимое. Медь и серебро, конечно, никого не удивило, странно было бы магику, пусть и бродячему, да бедствовать, но вот золотая монета, да еще и цельный и не подпиленный флорен... Простые селяне даже медь не часто в руках держат, больше уповая на натурный обмен, даже медь они пилят на половинки и четвертушки, а в плохие годы и на осьмушки. Да, травница и алхимик, каждую осень распродающая выращенные травы и самостоятельно сделанные снадобья парочке проезжающих мимо их деревеньки торговцев, держала в руках и звонкое серебро, за что ей постоянно и непрестанно завидовали те самые селяне. Если бы не лечила она их всех, кому хворь убирая, а кому и для мужской силы чего-то добавив, то могли бы и пожечь дом с четырех концов – селяне люди завистливые и малограмотные, всего непонятного боящиеся. Но золото, золото она держала в руках считанные разы и были то старые и побитые жизнью марки, причем дантмаркские, которые мельче прочих. Переглянувшись с дочерью, она не стала сдерживать соблазн, молча отгребая половину всего серебра, забирая также блестящий флорен, а чуть погодя, отодвинула еще немного, оставив в кошеле только медь и десяток серебрушек. В ту же кучку добавились некоторые иные травки и корешки, какие выкупить просто не получилось или не имелось за что. Ей и дочке куда нужнее, особенно если зелье сварить неудачно, допустить ошибку в рецептуре и потом придется долго и упорно отходить, лечить истощенное тело. Кивнув принявшейся складывать все имущество милого Панна, кроме замотанного в заклятые листки языка чудища и денег, обратно в сумку, она снова склонилась над его телом, обнаженная и раскрасневшаяся, пышущая жизнью и довольством, а после принялась шептать, одновременно снова надрачивая пульсирующий уд. После первого извержения спадение чувствительности чресл сменилось повышением и теперь он был готов брызнуть в любой миг. Она шептала ему на ушко, прижимая тяжело дышащего мальчишку к груди, прижимала и просила, ласкала и приказывала: - Забывай, забывай, забывай о чудовище и его языке, нет его, не было, не ищи, забудь, пропало, для меня забудь, ради меня забудь, а я сделаю вот так, сделаю хорошо, сделаю приятно, мой милый, все сделаю. – Он не стонет, но тяжко дышит, дергает тазом и присасывается губами к сиське, как дите малое, отчего на лице Труды расцветает удивленная, но ласковая улыбка, чуть насмешливая и при этом добрая. – Забудь, забудь, забудь про монеты в кошельке, их всегда было мало, горсть меди и десяток серебра, забудь, забудь, забудь и спусти, спусти для меня, на меня, давай, вот так, вот таааак, милый мой. Новая струя семени выливается на ее тело, но она не прекращает двигать рукой, не прекращает ласкать мальчишке уд, вынуждая снова и снова выпускать семя, испытывать наслаждение. Когда тогда еще молодая травница, лишь чуть старше Лашки сейчас, добыла описание подлитого мальчику зелья, в нем говорилось, что оно вступает в реакцию с теми телесными жидкостями, какие впрыскиваются в кровь в момент мужского извержения, именно эти жидкости после закрепляют эффект искажения памяти, запрещают помнить отдельные детали. Облизывающий ее темно-розовый сосок мальчишка снова спускает, глаза его закатываются и дыхание расслабляется, тело полностью засыпает, переходя в обычный сон из безвольной покорности. Таким зельем нельзя внушить верность или любовь, нельзя заставить помнить то, чего не было, только забыть какую-то деталь в том, что было. Причем не слишком большую, нельзя просто лишить его всего ценного и потом надеяться, что он не заподозрит ничего, когда окончательно проснется из ступора. Его даже не выйдет использовать для расспросов, оно не развязывает язык, но, наоборот, заплетает его и делает непослушным. Есть у Труды и пара травок, после каких кому угодно захочется выговориться, но их нельзя смешивать с тем, что мальчик уже выпил, выпитое им вообще не стоит смешивать, пусть она и не знает точно, но уверена в своей правоте. А жаль, очень жаль, Труда бы с радостью расспросила бы талантливого мальчика о том, что он знает и умеет, чему мог бы научить и что подарить. - Молодец, Панн, а теперь вставай, просыпайся, тебе пора в дорогу, но мы тебя проводим, мы тебя поцелуем, мы тебя в гости ждать будем. – Снова открывший глазки мальчишка недоуменно моргает, то и дело промахивается ногой мимо штанины, но они и вправду помогают ему, одевают его и подводят к двери, лишь там остановившись. – А теперь давай Лашка сделает тебе приятно на добрый путь, давай хорошенько тебя подергает-посжимает, а? Дочь закатывает глаза, снова чуть покраснев, но без споров сует руку в уже надетые штаны, на каких пока что не затянут ремень, чуть их опуская и доставая наружу снова твердый уд, неспешно, но уверенно дергая его до брызг. В последний раз там и брызг особых нет, мальчик слишком много раз уже выливал, ему бы отдохнуть, но он и отдохнет. Только позже, не здесь, не сейчас, а то нахождение рядом с ними может заставить вспоминать всякие глупости. Мальчик в последний раз дергается, закатывает глаза и замирает неподвижно, пока Лашка засовывает его уд обратно в штаны, вытирает руку о тряпицу, затягивает пояс и целует в губы, нежно и почти любя. - Бывай Панн, заходи еще, как будешь рядом. – Но лучше не надо, думают обе женщины, только вслух не говорят, лишь добродушно улыбаются чуть потерянному мальчику, который ступает за порог и не оглядываясь идет от их стоящего на краю села домика к торговому тракту. – Доброго тебе пути! Стоило только им закрыть обратно двери, как мать с дочкой лихо улыбнулись друг другу, расцеловавшись в щеки и принявшись убираться в доме, где запах соития стоял такой, что ни с чем не спутаешь. Вернее, убиралась Лашка, проветривая окна и моя посуду, а вот Труда пошла в рабочее помещение, начав нарезать на мелкие кусочки язык лесного чуда-юда, столь редко встречающегося кусача, замачивая их в рябинном отваре. Котелок уже булькал над пламенем и давно готовые остальные реагенты постепенно в него добавлялись – получившая шансы на усиление себя и дочери, шанс навсегда обеспечить себе и пропитание, и богатство, женщина не собиралась терять ни минуты.Interlewd End
Степан шагал сквозь лес воодушевленным и даже немного отдохнувшим, настолько помогло ему это путешествие. Не из-за закупленных припасов, хотя они тоже очень важны, но еще и потому, что этим вояжем он сам себе доказал, что может сойти в этом мире за своего и не проколоться, как Штирлиц, за которым волочится парашют. Дышалось легко, отдохнувшее тело прямо пело, а уже знакомая дорога изрядно облегчала нахождение пути. Нет, он не мог запомнить каждую кочку и весь маршрут в голове воссоздать, но вот через духов пройти по собственным следам никакой сложности не было, ведь якорем выступал сам землянин. О том, что нечто пошло немного не так он задумался только когда сел на очередной привал и, перекусив, проведя дежурные камлания и обеспечив себя защитой от хищников, вгляделся в собственный статус. Там красовалось новое свойство: «малая метка плеяды духовных сфер», которая в своей сути облегчала общение с любыми типами низших и слабых духов до практически несущественной, вплоть до того, что некоторые из них могли вовсе забесплатно поработать раз-другой, чисто из уважения. С духами посильнее тоже работало, но они просто сбавляли агрессию, уменьшали гонор и охотнее шли на разговор, только вот, чем сильнее дух, тем меньше эффект такой помощи. На деле подобное свойство обычно развивают давние династии шаманов или просто старшие шаманы, уже умные и многоопытные, проводят над учениками череду тяжелых и сложных ритуалов, обеспечивая им ту самую метку. В случае с детишками династий – то же самое, только у самых древних и крутых дети могли вовсе сразу родиться с оной, без необходимости ритуалов. Полезное свойство, для шамана так втройне, что Степан уже успел оценить, просто не обратив внимания на послушность духов и легкость управления ими. Слабые сущности его и так слушались почти безоговорочно, особенно те, каких он привык звать чаще, а потому облегчение вышло не слишком бросающимся в глаза. Все бы просто прекрасно, но тогда возникает закономерный вопрос – откуда такое хорошее событие случилось? Можно было бы списать на возникшее стихийно улучшение, вроде полученного возле крохотного и бесхозного природного источника, или раскрытого при работе с проклятием того мужика, Кноса. Но тогда почему рядом с этим свойством стоит надпись о даре Автобогини? Пришедший в голову квест, который самый последний и первый их тех, что рангом выше «малого», заставил автоматически проверить уровень своего «персонажа». С неким трепетом Степан осознал, что шестерку в статусе он и раньше видел, просто, почему-то, не обратил внимания. Уровень и талант, - кстати, вполне себе небесполезный, в отличие от обычных подарочков от высшей божественности с сиськами, - ему был обещан за лишение девственности (ну, если считать жизнь в новом мире, потому что он на Земле успел до переноса) прямо в деревеньке, куда он пришел скупиться. Юноша наморщил лоб, пытаясь понять, как вообще могло произойти подобное, а после приложил ладонь ко лбу, когда голову прострелила вспышка мигрени, быстрая и сильная, словно укол иглой. В себя он пришел снова идущим вперед и прокладывающим обратный путь и только под вечер, снова устроившись, только не на привал, а на ночевку, - пришлось в этот раз еще и защиту от дождя ставить, тратя немало сил на призыв соответствующего духа, потому что погодка впервые за долгое время начала портиться, - а перед сном уже традиционно проверяя прогресс к шкале опыта. Камлания защиты и отклонения капелек воды от выложенного из веревки круга действительно добавили немного экспы, чуть приблизив новый уровень. Седьмой, потому что шестой уже был взят. Голова снова заболела, стоило только посмотреть на список выполненных заданий, где последним было указание поразвратничать в Малой Ронне. Понукаемый этой мигренью он поскорее закрыл глаза и уснул, буквально выключившись, но во снах ему будто снились смутные образы, какие просто не получалось запомнить. Две красивые и голые девушки – одна пышущая юностью, а вторая манящая зрелой красотой и большими сиськами, какие так приятно обласкать языком. Труда и Лашка. Утром он проснулся с еще более сильной мигренью и стояком, но попытавшись вспомнить свой сон, что казалось очень важной деталью, но снова пострадал от мигрени, собрался позавтракать и... опять осознал себя шагающим вперед, по все тому же маршруту. Новый привал, новая попытка проверить что там в заданиях и опять журнал выполненных, опять изменившийся уровень и мигрень с сонливостью, какие не давали сосредоточиться. Погода портилась все сильнее, местами приходилось месить грязь, то и дело призывая пламенного духа, какой бы прогрел и высушил ботинки с одеждой. И все это с осторожностью, а то одежда, конечно, качественная, но перегревание может повредить швам и потом придется ходить голым. Ночь обещала быть ужасной, потому что накрапывающий полдня дождик, - только свойство железного здоровья позволило не бояться простуды, - к ночи обещал разразиться настоящим ливнем. Пришлось останавливаться загодя, искать холмик повыше и там камлать, делать защитный круг и ограждать себя от дождя. Выглядело забавно, он даже спустился с возвышенности и чуть в сторону, чтобы со стороны поглядеть: эффект был не как от зонтика, а будто бы все водные струи просто раздвинулись в стороны. Немножко, чуточку, самую малость, но на пятачок свободного пространства, где горел куцый костерок, ни капли дождя не упало. Снова взгляд в статус, опять мигрень и сон. Сон в каком он видел двух смутно знакомых женщин, - Лашку и Труду, - лаская их и позволяя им ласкать себя, только это видение словно зациклилось на повторе. Раз за разом он засыпал, пробуждался от мигрени, переворачивался на другой бой и все по новой, будто сны хотели ему что-то сказать. Нет, не сны, но духи, те самые духи, с какими он мог и во сне общаться, благо был подходящий талант! Особо яркая вспышка головной боли оказалась встречена активным сопротивлением со стороны молодого шамана, который будто боролся с собственным нежеланием вспомнить и понять очевидное. И победил. Ночь пробило ударом грома, целой серией громовых раскатов, что слились в единую мелодию зловещего грохота, и только потому самые сочные из земных матов на пяти с половиной разных языках не получилось бы расслышать. Память не вернулась полностью, все же навеянное подлитым в наливку зельем сонливое и ленивое состояние не слишком побуждало запоминать, но пелена нежелания, какая и не давала помнить, убеждала забыть, потому что он сам забыть хотел – она пропала. Злость и ярость быстро сменились холодом и сонливостью, потому что ночь почти закончилась, а он ее всю промаялся мигренью, стальным стояком и попытками преодолеть внушение. Утро поприветствовало накатившимся туманом, лужами и грязью, а также кипучим желанием действовать. Из хорошего можно было отметить возросший уровень, новый свободный талант и впервые действительно полезный подарок от Автобогини. Да и умение владеть снами тоже пригодилось, особенно в сочетании с только полученным свойством: духи решили помочь вспомнить, просто видя, что шаман и сам старается это сделать, начав формулировать нужные сны-подсказки по собственному разумению, по вольной инициативе. Проверка запасов быстро показала почти опустошенный кошелек, где оставалось одна только медь и капелька серебра, исчезнувший язык чудовищного зверя-хранителя, а также возможность достигнуть новых глубин бешенства, какие Степан познавал в процессе анализа произошедшего. Обиднее всего было оттого, что ему этот язык, ради которого все, похоже, и затевалось, был не так чтобы сильно нужен и, если бы Труда предложила хоть что-то достойное в компенсацию или хотя бы просто слезно попросила, то могла бы его разжалобить даже без зелий. Но предпочла предать доверие и разрушить такую уютную атмосферу домашних посиделок, превратив их в форменный разврат. Ладно, последнее можно было бы даже считать приятным, случись оно по его воле, а не против и не попроси они его, опоенного зельем, забыть. Бесило не воровство, не так уж жалко было монет, каким он все равно не знал цены, не волновал пропавший язык едва не убившей его твари, с каким так и не удалось придумать, что делать. Бесило даже не фактическое изнасилование, хотя некий жар пониже спины присутствовал, но больше оттого, что его самого не спросили. До рычания и таящейся под сердцем злобы доводило лицемерие и двоедушничество, предательство его доверия ради чего-то, что он и сам мог отдать. И вот за это, о да, за это он хотел отомстить и, честное слово, зря эти две малограмотные и почти ничему не обученные стервы решили, что переживут такой плевок в лицо пусть молодого, но полноценного шамана. И сидение на этом лице тоже, блин! От последней мысли стало реально смешно и он посмеялся немного, а потом, оглядев весь влажный и непригодный к путешествиям лес, улегся медитировать и камлать. Новых сюрпризов не оказалось, ни проклятий, ни других подавленных воспоминаний, но, чтобы точно вспомнить все, что с ним делали две смазливые сучки, пришлось попотеть. Сам себе он, конечно, признался, что с радостью бы согласился повторить ту ночь без всяких зелий... или даже с зельем, но без стирания памяти. Признался, но вопрос был не в том, понравилось ему или нет, а в предательстве как таковом и прощать подобное он не намеревался даже в мыслях. Нет, мести быть, и она будет неизбежна, жестока и адресно направлена, причем уж кому-кому, но шаману совершенно не обязательно ради мести оказываться рядом с жертвой. Помнится, он в свое время на полном серьезе задумывался о том, чтобы начать изучать темные ветви и всякие проклятия? Самое время будет этим заняться по возвращению, потому что в дороге новое направление осваивать как-то глупо и даже опасно. Новое задание опять касалось призывов духов, только теперь духов водной направленности, причем конкретизированной: дождевых духов. Ничего сложного, особенно после недавнего ливня, Степан справился без сложностей или экспериментов, молча выполнив нужное число камланий и вернувшись к своим мыслям. Раз уж уровень все равно подняло, то самое время ему выбрать, куда потратить новый свободный талант. Особенно привлекали свойства, среди которых стало заметно больше таковых, что обещали повышение какой-то характеристики в придачу к остальным бонусам. Только теперь обратных дебафов стало заметно так меньше, хотя полностью они не исчезли. Вместо выбора свойств, какие пока что были не критически важны, особенно после получения метки от квеста, юноша, после долгих раздумий и споров с самим собой, принял решение повысить «продвинутые основы духовного диалога» до развитых основ. С учетом упомянутой метки, такой ход позволял практически с полной гарантией добиваться успехов в работе с призываемыми духами, какие были обеспечены базой знаний камлательной практики. Увы, но сладкие мечты о том, чтобы повысить этот талант до следующего уровня разбились о действительность, вернее о системные ограничения – рост ранга знания упирался в недостаточную характеристику сенсивности и контроля. Ну, логично, в принципе, иначе можно было, в теории, добыть себе знания (пусть и только знания, а не силу) уровня если не архимага, то магистра, еще до получения двадцатого уровня, что было бы просто смешно. Определившись с выбором, совершив его и переждав усвоение таланта, он принялся экспериментировать и пробовать свои силы, проверяя пределы возросших возможностей. Новые камлания, попытки глядеть в мир духов с вершины холма, разговор с лесными исполинами и влажной после дождя землей, внимательные взгляды в глубину небес – парень увлекся новыми возможностями настолько сильно, что потратил не только остатки дня, но еще и весь следующий день. Зато дождался, пока подсохнет землица сырая, прежде чем двинуться в новый путь. Еще одно задание пришлось отменить, для него требовалось потратить слишком много времени на создание большого костра и последующее камлание, а ему хотелось поскорее завершить путь, да и награда была не особо ценна. Он и так поднял почти треть шкалы от шестого до седьмого уровней за счет постоянных упражнений и тренировок, это было просто эффективнее. Еще один ливень застать его в пути так и не успел, потому что он дошел до своего временного дома, найдя вялящееся мясо частично испорченным, но в остальном все было даже очень неплохо. Кое-как избавившись от промокших и тухлых кусков, осмотрев все-таки завяленные куски, каких от воды и влажности уберегли растратившие вложенный в них запас сил духи (работали уже за свои собственные силы, что пришлось тут же вознаградить вливанием резерва), он зашел в свою сторожку, сбросил промокшую и очень грязную одежду, разобрал притащенные покупки, едва не выбил мизинец о новый сундучок, стоящий рядом со старым (вот и подарок за задание!), доковылял до кровати и просто отключился. Первый из его походов завершился частичным успехом и одновременно (не)приятным поражением. И теперь ему нужно думать над тем, как это все воспринимать, решить и, самое важное, наказать. Ох, много было мыслей в его голове перед сном, но на то она, голова, умная, что принимать решение юноша решил исключительно на свежую голову, а не с наскока. А то один раз он уже с наскока все решить попробовал и даже почти получилось, а потом пришел в себя посреди леса, ограбленный, униженный и еще и отжаханный.