Танзанит, берилл и два агата

Темнота отцовского кабинета даже в детстве казалась ей убаюкивающей и успокаивающей. Лижея обожала там находиться. Она могла часами сидеть в его дорогом кресле и при свете всего одной свечи рассматривать бесконечные полки книжных шкафов, что доверху были наполнены всевозможными знаниями. Политология, история, искусство магии, литература абсолютно разных эпох, загадочные фолианты на неизвестных языках – Тамиорн собирал, бережно хранил и читал их все. Отец воистину был полиглотом, очень мудрым и справедливым эльфом. Он заслуживал свое место главного советника при эрцгерцоге как никто другой. И все свои знания он стремился передать детям. Не только прикладные, но и нравственные. В этом кабинете Тамиорн сажал еще совсем маленькую Лижею к себе на колени и читал вместе с ней детские энциклопедии про богов, древние культуры и даже историю их собственного народа. В этот кабинет она всегда прибегала, когда ей было страшно и грустно, в папины крепкие объятия, которые укрывали от зла всего мира, дарили чувство безопасности. И очередную интересную книгу. Наверное, поэтому она всегда любила здесь лазить и прятаться, даже когда Тамиорна не было дома. Этот кабинет запомнился ей так хорошо, что даже столетие одинокого изгнания не смогло выгнать из памяти ни одной детали родного места. И каждый раз в трансе она видит его как вживую. Отчасти забавно наблюдать себя саму со стороны. Это одна из приятных особенностей транса – ты на все смотришь как бы немного сверху, лучше анализируя происходящее. Лижея видит, как эта девочка в бархатном платьице забегает в отцовский кабинет и тихо-тихо прикрывает дверь. А потом прячется под столом, расправляя подол по чистому полу, чтобы не помялся. Как истинная маленькая леди, которая прячется от всего мира под сенью дорогого дерева. У Лижеи нет тела в этом воспоминании, но она чувствует собственную улыбку. Она смотрит на свою замысловатую прическу, и вспоминает, как мама, не доверяя служанкам, на каждый прием собирала ее самостоятельно. Волосы у дочери семьи Лиадон всегда были очень густые. Даже сейчас только часть из них она может заплести в две толстые косы, а оставшуюся копну приходится собирать в два пучка на голове, ибо ничего другого самостоятельно она сделать с ней не может. А в детстве мама могла часами комбинировать хвостики и косички из ее белоснежных прядей. Лижея даже не знала, как назвать можно эту прическу… Со стороны похоже на какое-то подобие маленького лебедя. И вот этот маленький лебеденок со злостью выдергивает все заколки из своей головы и распускает белое покрывало, которое перекрывает половину бархатного подола. Слезы подкатывают к ее глазам. Вдруг вспоминается, что мама никогда не могла выносить ее слез. Каэлин всегда сравнивала ее глаза со светло-синим бериллом и розовым танзанитом. Она говорила, что подобные камни всегда блестят в воде, но со временем влага разрушает всю суть драгоценности. Лижея даже спустя годы так и не смогла уловить суть этой метафоры. Наверное, мама просто очень сильно страдала, наблюдая, как изводится слезами ее ребенок. — Попалась. В этот момент приятная ностальгия о родителях исчезает, уступая место… горю. Маленький лебеденок с неожиданной радостью поднимает глаза на Лирата, а Лижея внимательно всматривается в эти родные, так и не ушедшие из памяти черты. Лица отца и матери она давно позабыла, но это… Нет, лицо брата она сохранит в голове, даже если это будет стоить ей рассудка. — Что ты здесь делаешь, попрыгушка? — Лират с веселой улыбкой и смешным кряхтением залазит к ней под стол. Ростом он пошел в отца и к своим семидесяти годам перегнал в нем почти всех их эльфийских родственников. — А что мне там делать?.. — обиженно шмыгает носом лебеденок. — Никто не обращает на меня внимания. Даже ты. И мама с папой. — Так это же папина вечеринка. Тут все его друзья. — Какая это вечеринка?! На вечеринках должно быть весело! А это… Я даже не знаю, как это сказать… Скука, вот что! Теперь Лижея вспомнила, что это за день. Видимо, воспоминание протиснулось откуда-то из ее совсем глубокого подсознания, потому что, бодрствуя, она бы точно не смогла упомнить этот далекий вечер. То был первый прием в честь дня рождения отца, на котором она присутствовала. Ей тогда было восемь лет. А Тамиорн праздновал свой двухсотый юбилей. — Слушай, ну это же папин день, — улыбнулся Лират, крепко обнимая этот маленький комочек негодования. — И ему там весело. Он очень расстроится, узнав, что ты ушла. — А если мне не весело? Я не хочу там торчать… Лират посмотрел на нее с хитрым прищуром. Он всегда знал, когда она врала. И в детстве, и многими годами позже. Наверное, если бы брату пришло в голову хоть когда-нибудь обсудить с ней работу, ее преступные деяния всплыли бы намного раньше. — А точно дело в этом, попрыгушка? Ты ведь так ждала его дня рождения. Мы же вчера твой тост репетировали! Неужели ты его так и не скажешь? Маленький лебеденок утыкается лицом в рукав дорогого сюртука и жалобно всхлипывает. Лират сразу все понимает. Нет, тут дело далеко не в скуке и недостатке так необходимого маленькому ребенку внимания. — Лижея, что случилось? — Лират заботливо целует ее в макушку и нежно гладит по голове, словно старается выгнать оттуда все печальные мысли. — Ты устала? Или, может, тебя кто-то обидел? — Малькольм Элтан сказал, что я недостойна своей фамилии, потому что папа… — Потому что папа что? — Безродный… — грустно говорит лебеденок. — Да уж, а он-то своей фамилии достоин, — сквозь зубы цедит Лират. — Знаешь, что? Пойдем туда. Не надо показывать свою обиду. Такие, как он, ничего не стоят. Просто завидуют чужому успеху. Пойдем-пойдем. Скажешь свой тост и обязательно упомянешь, что очень уважаешь папу за то, что он всего добился сам… Брат за руку вытаскивает ее из-под стола и заботливо отряхивает дорогое платьице. А потом отцовским гребнем расчесывает немного спутанные локоны – и, вуаля, маленькая леди снова в строю. Брат целует ее в щеку, вызывая у лебеденка слабую улыбку, хватает ее на руки и бодрым шагом выходит из кабинета с драгоценной ношей. Лижея припоминает, что, по рассказам мамы, в тот вечер ее речь заставила папу пустить очень редкую слезу, а Малькольма Элтана – сгореть со стыда. Лират все это время стоял рядом с ней, горделиво улыбаясь. А на следующее утро он утащил сестру на базар в нижнем городе, кушать самое вкусное мороженое во Вратах Балдура. Его любовь к ней была так же безгранична, как и родительская. И именно эта любовь его и сгубила. — С добрым утром, дорогая… Веселый шепот у уха невольно заставил улыбнуться. Видение транса рассеялось, растворяя в себе и принесенное горе. Голову постепенно начали заполнять события насущные, буквально вчерашние. Засада, неудобное откровение, поход к Лунным башням… Да, точно, башни. Ведь вчера они все же туда добрались. Лижея читала, что когда-то Лунные башни, построенные и названные Кетериком в честь Селунэ, были пристанищем света и надежды для всех, кто приходил к их стенам. Теперь же от них веяло только отчаянием. Даже влияния Шар на этой территории почти не осталось, если не учитывать тени, что отчаянно пытались пробраться за расставленный вокруг замка барьер. Первая встреча с Кетериком Тормом вживую оставила после себя поистине неизгладимое впечатление. Сначала Лижея подумала, что Джахейра немного преувеличила по поводу его бессмертия: в конце концов, есть много магических способов без потерь вытянуть стрелу у себя из глаза и не быть при этом неуязвимым. Но после того, как кинутый гоблиншей топор пробил Торма чуть ли не насквозь, а генерал даже не дрогнул, Лижея поняла – тут нет места шуткам и преуменьшениям. Настоящий прецедент. Она не знала иного пути обрести полное бессмертие и неуязвимость, кроме божественности. Это Абсолют одарила Кетерика таким даром? Странное и подозрительное внимание Кетерик оказал и их скромным персонам. Нет, определенно, он понятия не имел, что искомый артефакт лежит сейчас у Лижеи за пазухой, иначе бы стража Лунных башен разорвала их на части еще на подходе к крепости. Но что-то определенно было ему известно. Оставалось надеяться, не тот забавный факт, что они по дороге сюда заглянули в «Последний свет». Убийство ныне беззащитных гоблинов удовольствия ей не доставило. Но и горечи тоже не ощущалось. Сколько жизней эти засранцы успели сгубить, прежде чем попасть под каток напора ее поистине смертоносной компании, а потом и к Кетерику на ковер? Что ж, это можно назвать актом справедливости. Сохранять маску Верных пришлось и дальше: держать ответ перед адептом Зарелл на втором этаже башен. Исключительно по критической оценке Лижеи, женщиной она была… недалекой. Что, впрочем, обычно идет в купе с подобной фанатичностью. Как только та попыталась пробраться ей в голову, Лижея было подумала подкинуть адептке воспоминания о бытии советницей, но какой-то упрямый червяк в сознании в который раз ее остановил. И вряд ли это была копошащаяся в мозгах личинка. Со странным ощущением в груди она смотрела на довольную улыбку Астариона, когда, за неимением выбора, Зарелл были скормлены воспоминания об их последней ночи. Да, его порой действительно очень сложно было понять… Еще мучительно тянущихся полчаса, — если не больше — и они снова стояли за воротами башен. Как бы это абсурдно ни звучало, но здесь, в самом сердце проклятых земель, дышалось спокойнее и свободнее, чем внутри огромной крепости. Все вчетвером они напряженно вглядывались в ту сторону, куда по указанию Зарелл ушел Бальтазар. Которого им теперь предстояло найти. — Мы же не пойдем сейчас туда, радость моя, да? — Лижея помнила, с какой надеждой у нее над ухом начал канючить вампир. — У меня уже ноги болят, я понятия не имею, как вы вообще можете ходить целыми днями без остановки! Лижея сильно сомневалась в концепции возможности боли в вампирских ногах, но как-то обычно не оспаривала безобидное нытье Астариона. В конце концов, оно никому особо не мешало. Ну, разве что Гейлу. Вчера вечером она осчастливила своего возлюбленного решением развернуться обратно в «Последний свет». Что было вполне очевидным решением. Идти в неизвестность уставшими и голодными – самая отвратительная идея из всех возможных. Джахейра была рада получить хоть какую-то информацию из тыла врага. Да, ее было немного, но лучше чем ничего. И давало некую определенность. — То есть ты хочешь сказать, что вот этот Бальтазар отправился в глубины темных земель искать какую-то реликвию для Кетерика? А есть идеи, что за реликвия и зачем она Торму? — уточнила арфистка. — Я не уверена, — покачала головой Лижея, — но точно не та, что я ношу с собой. Зарелл, может, и недалека, но секреты хранить умеет. И в голову к ней точно незаметно не пробраться. Я думаю, самым надежным способом выяснить все наверняка будет пойти и найти Бальтазара. Ничего конкретного в уме действительно не всплывало, но Лижею не покидало чувство, что где-то она все это уже слышала: реликвия, ночь, темнота… Что-то брезжило на периферии сознания, но никак не хотело складываться в четкую мысль. Поэтому она решила оставить это на утро. И утро ее действительно порадовало. Вчера вечером всей командой было принято решение освободить необходимые раненым комнаты в «Последнем свете». После налета мертвой орды Маркуса очень многим арфистам и невольным жителям таверны требовалась медицинская помощь. Особенно, раненым и напуганным детям, которые и так пребывали в ужасе после пропажи Мол. Никому из их отряда было не привыкать спать в палатках. Они разбили лагерь на берегу озера, что прилегал к таверне и являлся границей сияющего щита Изобель. Безопасно, никого не стесняют и снова обрели личное пространство. Чем не счастье? Ночью Астарион, как и обещал, утащил ее подальше от любопытных глаз, прямо под небольшой мостик, что пролегал над безопасной частью озера. Уж точно не пуховые перины Ласки Шаресс, но после такого нервного дня Лижея, наверное, не возражала лечь с ним и посреди темных земель, лишь бы забыть на время обо всем увиденном. И о том, что еще предстоит увидеть. Чего она не ожидала, так это обнаружить вампира в своей палатке по пробуждению из транса. Обычно он лишь заботливо укрывал ее теплым одеялом и моментально исчезал из ее жилища своей легкой поступью. Но вчера он, видимо, наконец решил остаться. Астарион лежал на боку, подперев щеку ладонью, и с довольной улыбкой перебирал спутавшиеся во время сна белые пряди ее волос. — Доброе… — Лижея перевернулась и оставила невесомый поцелуй на его холодной щеке. — Как ты? — О, прекрасно! Ты же знаешь, я всегда расцветаю после хорошего секса. Который, если говорить откровенно, я готов повторить прямо сейчас… — Последнее предложение он буквально промурчал ей в ухо, но, даже к ее собственному удивлению, не смог этим тоном убедить Лижею в своей искренности. Что-то с ним было не так. Лижея чувствовала изменения во всем, даже в его обычно расслабленной манере держаться. — Астарион. — Она обняла его лицо ладонями и, любовно чмокнув в нос, посмотрела прямо в его алые глаза. — Что случилось? — А что случилось? — Ты вчера ничего не сказал после… моего признания, — эльфийка запнулась на секунду, пытаясь подобрать к своей пространной речи более подходящее определение.— Ты… Между нами все в порядке после этого? — Ты о том маленьком факте, что ты была преступной знатью? — хитро улыбнулся вампир. — Радость моя, я ничего не сказал далеко не потому, что был разочарован. Просто это не имеет для меня значения. Если кто и будет тебя осуждать за твое шантажное, взяточное и жестокое прошлое, то определенно точно не моя скромная персона. Я даже нахожу это сексуальным… — Не говори так. — А ты не намекай на свой «монстрическую» сущность. Я хорошо разбираюсь в монстрах, милая. Во всех их типах. И ты точно не из их числа, если тебя это действительно так волнует. Астарион вернул ей милый и короткий поцелуй, воцарив тем самым недолгое и комфортное молчание. Но Лижея все равно чувствовала – что-то не так. За улыбчивым блеском его агатов она видела какую-то нотку встревоженности… Неуверенности?... Страха? Она не была уверена, что его чувства напрямую связаны с ней. Может, ему снова приснился кошмар или встреча с чудовищно властным и сильным Кетериком не пошла на пользу его искалеченной психике. Но что бы там ни было на самом деле, он точно не собирался этим делиться. Во всяком случае, пока. — Знаешь, я сегодня хочу всех собрать и быть откровенной касаемо моего прошлого, — начала Лижея негромко. — Мне кажется, что хранить подобные секреты теперь может быть губительного для нашего общего доверия. — Не скажу, что согласен полностью, но и переубеждать тебя не стану, — цокнул языком вампир. — Но не переживай, не все наши друзья так чувствительны к серой морали, как Гейл. — Но я сначала хочу тебе еще кое-что сказать. — Правда?! — Он в притворном шоке прикрыл ладонью рот, комично распахнув глаза. — Дорогая, но как же… Тебе не кажется, что мы слишком торопимся? И где же тогда мое кольцо?! — Астарион! — Лижея несильно пихнула его в плечо, но так и не смогла скрыть свои веселящиеся искорки в глазах. Его умение разрядить обстановку работало даже в самые неподходящие для этого моменты. — Ладно-ладно, все! — рассмеялся вампир. — Я тебя слушаю. Что ты хотела мне сказать? — Я знала Касадора в то время, когда сидела в кресле советницы. Он входил в совет герцога вместе со мной. И… скажем так, я любила ему гадить. Он раздражал меня, тогда я думала, что без причины. Но я не знала, как противостоять ему всерьез и только… использовала какие-то мелкие уловки, типа замаскированных оскорблений или просто фальшивых поручений от герцога, чтобы его позлить. — Полагаю, я должен сказать тебе за это «спасибо», — улыбнулся Астарион, но Лижея успела увидеть, как дрогнула его щека после ее последнего слова. — Нет, на самом деле я хотела извиниться. Я… не уверена, но мне кажется, что это все потом влияло и на тебя. Я по себе знаю, на ком обычно срывают злость такие ублюдки, как он. — Не сравнивай себя с ним, это раз, — Астарион несильно щелкнул ее по носу, заставив Лижею зажмуриться от неожиданности. — А два – я уверен, что это не влияло. Он не простой ублюдок, Лижея. Все его действия, даже обычные пытки, имели выверенность, последовательность, расписание. Так что, если он еще на входе в зал герцога собирался по возвращению домой заставить меня сдирать с себя кожу, это решение не претерпело бы никаких изменений, будь ты даже самой главной занозой в его костлявой заднице. Больше всего Лижею пугало то, с каким холодным спокойствием Астарион рассказывал подобные далеко не метафоричные вещи. Она не знала и не хотела узнавать, через что нужно пройти, чтобы так говорить о собственных мучениях. — Мне жаль… — тихо сказала она, нежно погладив пальцами его щеку. — Правда, очень жаль. Он не достанет тебя больше, обещаю. Астарион немного криво улыбнулся. Он ничего не сказал, но опять Лижея успела увидеть, как что-то неясное сверкнуло в глубине его глаз. Быть может, это была неоформившаяся благодарность.

***

Рассказывать было тяжело. Лижея уже давно похоронила прошлое в столетнем одиночестве, и вскрывать этот наглухо запертый сундук совершенно не хотелось. Дело осложнялось тем, что тонкой и изящной отмычки, какие обычно Астарион носит в рюкзаке, подобрать к этому ларцу было просто невозможно. А ключа не существовало. Пришлось раскалывать тяжелым молотом, и это было очень-очень болезненно. Она поведала друзьям все. Всю свою историю от начала и до конца. И про счастливое, беззаботное детство. И про буйство юности, что несло плясать на площадях нижнего города за жалкие медные монетки. И про резкий взлет на самую верхушку аристократии. Про власть, с которой не справилась. Про то, как в самый первый раз преступила черту, поняв, что недовольным ее проектом канализации жителям можно очень легко заткнуть рот, доплатив немного монет за молчание. И о том, что когда никто не догадался о такой маленькой хитрости, вседозволенность распустила свои подлые щупальца в ее душе. Взятки перешли в мелкое запугивание. Запугивание – в шантаж. Шантаж – в похищение с целью молчания или выкупа. И так по накатанной. Пока она не дошла до того края, с которого отступить назад уже было невозможно. — Я вот одного понять не могу, — негромко спросила Шэдоухарт, когда Лижея прервалась на несколько коротких мгновений. — Неужели вообще никто не подозревал о том, что ты делала? — Герцог меня покрывал, это было в его интересах. А отец — идеализировал. Я ведь была любимой дочерью: одаренной отличницей, окончила академию экстерном, красавицей с доброй душой, — она на секунду приложила кулак ко рту, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. — Даже если до него и доходили какие-то слухи, он, скорее всего, просто не верил. Считал, что недовольные моим назначением пытаются меня оклеветать. А мать с братом вообще не лезли в мою работу. — И все полетело к чертям, когда погиб твой брат, — догадался Гейл. — Да, все так. Но это… — тошнота стала невыносимой. — Будет сложно объяснить. Я начала получать письма с угрозами о разоблачении года за два до случившегося. Но просто отмахивалась от них. В конце концов, все власть имущие получают такие «письма счастья», как я их называла. Долгое время я считала угрозу нереальной. Но спустя два года она таковой стала… Лижея нахмурилась так, словно эти воспоминания причиняли ей вполне реальную, физическую боль. В ушах раздался скрип колес и оглушающий звук удара экипажа о дерево. Она почти слышала собственные крики, когда несколько мужчин вытаскивали ее из кареты. Это чувство беспомощности и первого в жизни всепоглощающего страха ей никогда не забыть. — Когда я ехала с загородного приема герцога, на мой экипаж напали. Несколько мужчин вытащили меня из кареты, связали и ударили по голове чем-то тяжелым. Я даже не смогла кинуть в них хоть какое-то заклятье. Они несли цветки Суссура в мешках. Очень умно, это не позволило колдовать ни мне, ни моей страже. — Поэтому ты так странно смотрела на эти цветы, когда мы были в башне волшебницы в подземье? — осторожно уточнил Уилл. — Да. Она действительно буквально застыла у этого дерева, когда они спустились к подвалу башни. Это ощущение пустоты с той страшной ночи Лижея не испытывала ни разу. И стоило влиянию этого анти-магического дерева нахлынуть на нее, вытянуть силы и мощь, которые она так долго взращивала в себе, как Лижея застыла в панике. Беспомощности. Страхе. Пялилась на это треклятое дерево огромными глазами, в которых плескался тот самый всепоглощающий ужас, что она пережила той далекой ночью. Ступор длился всего пару минут. Но их хватило для формирования тревожного и навязчивого желания более никогда не впадать в него. Лижея даже забрала один цветок с собой и теперь хранила в своем сундуке, подальше от палатки. Как напоминание о необходимости тренировок с луком и мечом, ведь сейчас на кон поставлено куда больше, чем ее жизнь и даже жизнь Лирата. — Они привезли меня в лес. Когда я пришла в себя, то была привязана к стулу. Какое-то время я притворялась спящей и из разговора тех мужчин узнала, что они собирались выдвинуть требования моему отцу. Сведения о моих преступлениях должны были быть рассекречены, а я — осуждена и прилюдно растопчена перед всем честным народом. В ином случае, они бы устроили линчевание. Где-то рядом послышалось шуршание. Это Шкряб подошел тихо и положил ей на колени свой мячик, с собачьим волнением всматриваясь в ее напряженный опущенный взгляд. Этот маленький жест преданности и поддержки дал необходимую секундную передышку. Лижея с любовью потрепала пса за ушами и мягко уложила его голову себе на ноги. Она знала – он все понимал. Может, не всю речь дословно, но он чувствовал ее эмоции сейчас, даже лучше своей хозяйки. — Лират нашел меня быстро. Я так и не поняла, как он вообще узнал, что я пропала, где меня искать, и почему пришел один. С момента как меня похитили едва ли прошло больше трех свечей. В голове ярким и болезненным огнем вспыхнула картинка, как в свете такого же пламени она увидела за деревьями фигуру брата. Свет отражался в ярко-голубых глазах, обращая его внутреннюю ярость в пугающую телесность. Лират всегда был импульсивен, но научился свои гнев и злобу использовать себе на пользу, а не во вред. Ничто и никогда не могло его остановить, если подспорьем было клокочущее внутри бешенство. — Он проник в лагерь и смог отвлечь похитителей, кинув в сторону какой-то маленький фейерверк. Все, кроме одного, побежали на звук, а оставшемуся он быстро и бесшумно свернул шею. Он развязал меня и за руку потащил прочь от их лагеря, через лес. Я помню только то, что он почти тянул меня за собой, а я была сильно дезориентирована, наверное, из-за удара по голове. А потом… я услышала, как Лират вскрикнул. Резким движением ладони Лижея смахнула с глаз просящиеся наружу слезы. Нет, сколько бы лет ни прошло, она никогда не перестанет рыдать, вспоминая последние минуты жизни брата. Никогда… — Беги! — голос Лирата надорвался, обратившись в захлебывающийся кровью хрип. — Лижея, беги, быстро!.. — Нас, конечно, преследовали. Лирату в спину попала стрела, он споткнулся, ударился лицом о дерево и упал навзничь. Я хотела помочь ему, но он лишь рукой из последних сил отпихнул меня. Приказал бежать и не оглядываться. И я побежала просто в каком-то… отупении. Я бросила его. — Но ты ведь не могла ничего сделать… — тихо возразил Уилл. — Могла! — Лижея в ярости скрипнула зубами и едва удержалась от того, чтобы сжать руку Астарион до хруста в костях. Глубокий вдох и выдох. Нельзя сейчас распаляться. — Я могла. Мы уже ушли достаточно далеко от лагеря, и анти-магия цветка Суссура больше на меня не действовала. Я могла все. Использовать телекинетическое заклятье и дотащить его до города, как минимум точно. Но я послушалась его и просто побежала. И никогда себя за это не прощу. Что было дальше… история больше семейная. Но если кратко, то после смерти Лирата отец узнал обо всем. Он в ярости изгнал меня из дома, из рода и приказал больше никогда не возвращаться в город, если я не хочу оказаться на виселице. Рассказывать про свой мучительно долгий путь сквозь темный лес и босиком до города, про недельную кому, ярость отца, когда он прочел присланные похитителями документы, про собственную истерику, мольбы на коленях, слезы матери Лижея уже точно не могла. Это было выше ее сил. — Это… Это все равно жестоко! — всплеснула руками Карлах, не выдержав. — Я имею в виду… Да, ты была чокнутой сукой. Но ты ведь не убивала брата. Он сам пошел спасать тебя, это не твоя вина! Посадить за решетку – да, но изгонять из дома в никуда?! Голос тифлинг почти надорвался на последнем предложении. И столько в нем было неожиданного сочувствия, что Лижея от удивления наконец осмелилась поднять голову от пола и посмотреть в глаза окружающим ее друзьям. Она ожидала увидеть на их лицах, как минимум, шок. Где-то более девяноста процентов ставила на разочарование и обиду. Больше всего страшилась узреть ненависть и злобу в их взглядах. Но… она ошиблась во всем. Впервые за очень долгое время. Карлах не была одинока в горестном взгляде. Странным образом вид всех ее спутников выражал если не сочувствие, то достаточно глубокое участие. Даже ничего не понимающие Бекон и Шкряб устроили мордочки на коленях у новой хозяйки и смотрели на нее полными любви глазами. Этих вообще, кажется, ничто уже не могло переубедить в ее «хорошести». Лишь Астарион выглядел немного отрешенным. Смотрел куда-то вдаль, мягко поглаживая большим пальцем кожу ее ладони. — Я… Я не виню отца. Он в один день потерял обоих детей, — сказала она, отойдя от собственного шока. — Лишь первые пару лет злилась на него. — И что ты делала после изгнания? — спросил Гейл больше заинтересованно, чем взволнованно. — Как выжила? — Первые несколько лет я почти не помню. — Лижея благодарно кивнула Шэдоухарт, передавшей ей медную кружку с водой, и одним глотком опрокинула всю жидкость в себя. Пошло на пользу. Горло перестало жечь от сухости, а в голове немного прояснилось. — В памяти они остались лишь туманным пятном. Помню только, что жила в какой-то заброшенной землянке в лесу, на другом берегу Чионтар. Прямо рядом с городом. Голодала, конечно, какое-то время. Я не умела охотиться и тогда плохо разбиралась в съедобных растениях и грибах. Плакала, кричала, долгими днями просто лежала на полу и смотрела в гнилую крышу. Со злости выкинула свое порванное платье в реку, — горестная усмешка вырвалась сама собой. — Сейчас понимаю, насколько это глупо было. Его можно было раскроить, сохранившуюся ткань и вышивку продать за неплохие деньги. Но тогда, понятное дело, я об этом не думала. А спустя какое-то время… дошло. Момент осознания своей новой реальности Лижея помнила очень хорошо. Она тогда сидела на маленьком песчаном пляжике на берегу Чионтар и смотрела на городские стены, что достаточно четко проглядывались оттуда. На ней были какие-то старые и рваные штаны, которые она нашла в той самой землянке, и такого же вида рубашка. Она помнила, как заглянула в свое отражение в воде и не узнала себя: волосы обратились огромной мочалкой, лицо осунулось и исхудало до невозможности. Отчаяние буквально отпечаталось на нем. Она вся была какая-то грязная, омерзительная, жалкая. Как те, от кого оно много лет к ряду брезгливо отворачивалась. Как те, чьи жизни она ломала, словно тоненькие веточки на огромном дереве. И в этот момент в голове вспыхнул первый слабенький огонек. — Я поняла, что просто поменялась местами с теми, кого долгие годы презирала. И кого пускала в расход. Осознание смерти брата пришло в тот же миг. И с тех пор я долгие годы жила только мыслью о том, что найду его убийц. Но так и не преуспела в этом. Спустя тридцать лет я отчаялась совсем. Покинула окрестности города, а встреченных по дороге друидов попросила вырезать на моем лице эти татуировки в знак раскаяния. Перед братом, отцом, всеми, кому я причинила боль. И больше не возвращалась. Такая вот история… Минута молчания тянулась вечность. Обратилась в бескрайнее полотно времени, и Лижея вдруг поняла, что чувствует себя словно на суде. Видимо, он все же настиг ее, несмотря на изгнание, и оказался куда более нервным и жестоким, чем она могла себе представить. — Спасибо, что рассказала, — подал голос Гейл. — Это было непросто, думаю, тут все со мной согласятся. — Можно узнать ваши мысли по этому поводу? — тихо спросила Лижея, потрепав Бекона по перьям на макушке. — Мысли? — Лаэзель впервые за все утро подала голос, подняв на эльфийку непроницаемый взгляд. — Выжить, когда от тебя все отвернулись, осознать свои ошибки и методично их исправлять, чтобы стать сильнее, – на подобное способен далеко не каждый. Это достойно уважения. Вот и все мысли. — Я по себе знаю, каково это: расплачиваться за собственную ошибку изгнанием. Если ты думаешь, что кто-то здесь будет осуждать тебя за твои прошлые дела, то я не из их числа, — Гейл ободряюще ей улыбнулся. — Как по мне, так с тебя хватит искуплений. Потеря всего, даже своей семьи, целый век в одиночестве и скитаниях, бесконечное чувство вины — это уже намного больше, чем ты заслужила. — Гейл прав, — мягкий голос Уилла стал неожиданностью. Меньше всего Лижея ожидала сочувствия от сына великого герцога. Ведь, как известно, единственные, кто ненавидят преступную знать больше простого люда, это их честные коллеги. Репутация портится у всех, да и смотреть на то, как человек, сидящий на соседнем кресле, рушит всю твою работу парой взяток… Да, это определенно вызывает отвратительный скрежет зубами. — Если мне память не изменяет, то за все преступления, что ты перечислила, приговаривают к тюремному сроку, а не повешению, — продолжал размышлять Уилл. — Возможно, сто лет назад законы были иными, но давай мыслить сегодняшним днем. За все это человек бы получил сорок лет тюрьмы. Эльф – наверное, около семидесяти или восьмидесяти. Считай, этот срок ты уже давно «отсидела». Добавим сюда исправительные работы на благо народа, которые в твоих странствиях, я уверен, тоже имели место быть. И я еще не говорю про события последних месяцев. Все это в купе с признанием вины и готовностью ее искупить уже давно бы убедило Верховный суд тебя помиловать. И Карлах правильно сказала: пусть ты так и не считаешь, но смерть Лирата – это не твоя вина. Он сам пошел за тобой, сам сказал тебе бежать. Ты была растеряна, напугана, а сотрясение мозга не позволяло ясно мыслить. Даже бывалые воины могли растеряться в такой ситуации. Астарион молчал, лишь ухмылялся наивным и, с его точки зрения, почти детским рассуждениям Уилла и Гейла. Карлах не стала больше ничего добавлять, что ей было несвойственно. Наверное, нужно было какое-то время, чтобы все переварить. Тифлинг лишь положила свою тяжелую руку Лижее на плечо, выказывая поддержку. И то, что она вовсе не разочарована. — Госпожа Утрат учит нас, что лишь отказавшись от всего в этом мире, ты сможешь узреть истину и постичь настоящую ценность бытия. Я рада, что ты смогла пройти через это и возродиться, — высокопарно сказала Шэдоухарт. — Уверена, что Леди Шар безумно гордилась бы тобой и наградила за такой путь, будь ты ее последовательницей. Если бы Лижея знала эту женщину чуть хуже, посчитала бы ее слова насмешкой. Но она прекрасно понимала, что Шэдоухарт таким образом выражает благосклонность. Очень многое в ее личности было напрямую завязано на поклонение избранной богине. Хорошо это или плохо… Что ж, Лижея не считала себя вправе об этом судить. Поэтому лишь благодарно сжала протянутую руку. Где-то под плотной перчаткой она ощутила магическую пульсацию. На мгновение на лице Шэдоухарт промелькнул отблеск агонии, и Лижея поспешила убрать руку. Наверняка она знала только одно: Шар не одобряет дружбы своих последователей с мистрянами, к коим Лижея привыкла за этот век себя относить. Рука эльфийки была тут же перехвачена другой, большой и крепкой, а улыбка ее обладателя в который раз уверила Лижею, что она все делает правильно. Была у Хальсина такая удивительная сила: одним движением или словом он мог успокоить бушующее сердце и унять панику, которую скрывала душевная броня. В этом он был похож на ее отца. И потому Лижея совсем не удивлялась, что друиды в свое время выбрали его главой рощи, несмотря на мягкий и спокойный характер. — Мое мнение не изменилось, — сказал он. — Искупление вины и исцеление – процесс долгий. Ты уже очень много прошла, а это далеко не конец. И я думаю, что скажу за всех: я буду рад пойти за тобой. Когда друзья подтвердили слова Хальсина дружными кивками, Лижея почувствовала, как с плеч свалился очень тяжелый груз. Сколько она, интересно, его носила? С тех самый пор, как соврала о месте своей поимки наутилоидом? — Спасибо. Всем вам. — Лижея сжала ладонями кружку с горячим настоем, что ей передала все та же заботливая Шэдоухарт. — Это очень много для меня значит. Впервые за долгое время она ощутила какую-то легкость. Наверное, ее принесло неожиданное принятие. Лижея привыкла думать, что ей нигде нет места. Что она изгой, которому за его преступления положено до конца дней скитаться в одиночестве и перебиваться лишь мимолетными знакомствами. Но здесь, в этом лагере, посреди проклятых земель, с людьми, чьи судьбы тоже сложились жестоким образом, она вдруг почувствовала себя своей. Это было удивительно, но безумно грело сердце. — Я надеюсь, на этом мы можем закончить, — удовлетворенно изрек Астарион, поднимаясь с насиженного места и с наслаждением потягиваясь. — Новый день, и у нас много работы! — Ты вообще способен проявить хоть немного сочувствия? — огрызнулся Гейл, очевидно, просто не выдержав. — О, поверь, ты даже не представляешь, сколько сочувствия я способен проявлять… — завлекающим голосом почти пропел Астарион, одарив волшебника своей самой обворожительной улыбкой. Не сработало. А может, и не должно было. Гейл скривился и поежился, лишь махнув рукой в сторону вампира, и обратился к Лижее с искренним недоумением в голосе: — Как ты вообще его терпишь? Та лишь с улыбкой посмотрела любимому вслед. И сжимала в ладони маленький розово-голубой медальон, что Астарион вложил ей в руку, прежде чем отойти. В одном он точно был прав: у них еще очень много дел.