Je frissonne

...когда Серёжу, в порыве буйного и быстро танца, кто-то вдруг перехватил за руку и притянул к себе, он лишь только вздохнул и тряхнул головой в сторону, поправляя свободной рукой, что ещё не скользнула на чужое плечо, своё длинное, пышное и, как ему казалось, неизмеримое платье. Оно струилось по его телу и немного висело и, по его же мнению, выглядело как минимум нелепо, как максимум же — совершенно вульгарно и ужасно. Где ж такое вообще видано, чтобы юноша уже двадцати шести лет от роду, хорошо образованный человек, граф, в конце-концов, вместо привычного, идеально на нём сидящего мундира и шляпы треуголки, вдруг вырядился в такое огромное, пышное, дамское платье? Да ещё и столь... Откровенное, прости боже. Вырез на груди оказался уж больно раскрытым и Серёжа искренне удивлялся: и как только девушки носят такое и не попадают в курьёзное положение? Ведь самому юноше, что не обладал, конечно, пышной грудью, всё равно казалось, что ещё чуть-чуть и корсет съедет с его худых рёбер к низу, оголяя грудь. Постоянно из-за того Горошко приходилось глядеть вниз, дабы точно проверить не слетело ли это чёртово платье с него. Ох, а ведь каков будет скандал ежели слетит... Такое дорогое платье, ткань которого нежна, расшита тяжёлыми драгоценными камнями и так просто, во время танца, резко упадёт с него и, вероятно, вылетит куда-то к середине залы. Хотя, с другой стороны, возможно это и не станет таким уж «событием», ибо всякого рода странности и курьёзности уже стали привычны, в какой-то степени. Елизавета Петровна, великая государыня императрица, ввела сию забаву лишь недавно, как раз тогда, когда обычные балы, что были проводимы всегда с огромной пышностью и помпезностью, ей наскучили. Так и появилась эта абсурдная идея в светлой голове императрицы о балах с переодеванием, где мужчины должны были надеть женские туфли, накраситься и натянуть платья, а девушки облачиться в мужские мундиры. Сама Елизавета Петровна выглядела в мужском облике отлично — он, как не странно, неплохо шёл ей, а вот остальные... Впервые на подобном балу Серёжа искренне пытался сдержать свой неприличный хохот, видя, как мужчины, лета которых превысили его возраст раза эдак в два, нелепо двигались, облачённые в бальные платья. Ох, каков же смех был смотреть на их красные, все измазанные в макияже, что к концу вечера начинал стекать вниз, лица, что кривились, видимо из-за уж слишком туго стянутого корсета. Серёжа на их фоне выглядел всё же более опрятно и почти что красиво. Однако да, всё также ужасно нелепо. И несомненно неловко. Особенно неловко было танцевать с дамами, которые сами были смущены от подобной забавы и вели танец часто плохо и как-то невпопад. От неловкости и стыда слишком уж терялись, бедняжки... Однако ничего не поделать, покуда императрица без ума от этих балов, приходится исполнять всё и подчиняться, чтобы не навлечь гнев её Величества. Впрочем, оттого-то юный граф и поддаётся и шагает быстрой поступью за новым его «партнёром», что берёт его руки в свои. Только вот Серёжа неожиданно сам для себя громко ахает и едва заметно кривится, когда чувствует уж слишком сильную хватку на своих руках. Что-ж за дама такая, что так рьяно тянет его к себе, да сжимает в своих совершенно не нежных руках с такой-то силой... Горошко глядит вниз, наблюдая за своими ногами, что едва-едва выглядывают из под платья. Чёрт, всё же до сих излишне непривычно! Он по-прежнему боится просто-напросто запутаться во всех этих рюшах и тканях и упасть носом под ноги какой-то девушки. Это будет определено самым глупым позором, что Горошко когда-либо испытывал. В стороне сменяется мелодия танца, ноты вскакивают вверх, задавая быстрый и громкий ритм и вот уже его партнёр резво крутит его в руках, танцуя активно, рьяно. А Серёжа то и дело вздыхает: вот ведь прыть! Не уж-то он теперь и не поспевает совершенно и в ногах явно путаться начинает? Мрак какой-то, словно наваждение. Серёжа кружится в танце ещё некоторое время, всё не поднимая головы, боясь ударить в грязь лицом и только лишь когда музыка мимолётно стихает он коротко дёргает головой вверх, чтобы рассмотреть такую прыткую даму... Да только в это же мгновение на месте застывает, едва не врезавшись в человека, видя перед собой совершенно точно никакую не даму. — Дмитрий?.. — тихо говорит он; голос его едва различим за музыкой и стуком каблуков об пол. — Как так... Ты уже вернулся? Мужчина улыбается довольно и притягивает Горошко к себе ближе, пальцами сильнее сжимает его талию и глядит точно в глаза. — Вернулся, — почти шёпотом произносит Чеботарёв и выглядывает из-за спин иных танцующих саму императрицу. Увидев её, смотрит с пару мгновений, а потом коротко хихикает. — Думаю, что мне обязательно достанется от её величества, если она заметит, что я одет не подобающе? — тут он быстро хитро, словно какой-то лис, прищуривается и оглядывается по сторонам, а после вглядывается в белое, из-за пудры, лицо Горошко. — Не желаете ли составить мне компанию и скрыться вместе от гнева императрицы? Серёжа криво улыбается, вздохнув и немного закатив глаза. Чеботарёв — человек уважаемый, взрослый, всегда ставимый в пример едва ли не идеального мужчины и дипломата, сейчас так по детски глупо хочет сбежать с глаз долой, лишь бы хохотливая императрица не приказала принести из своего гардероба премилое розовое платьице, что прекрасно подойдёт мужчине. А Горошко, между прочим, самолично своё платье заказал и теперь танцует у всех на виду и не бежит от её величества, лишь бы вновь не надеть пышную юбку. Но только стоит юноше поднять свой взгляд на глаза Дмитрия, как он немеет и, конечно, не смеет возражать. Да и уж как возражать и произносить слова отказа, пока смотрят на тебя столь глубокими, светлыми и яркими голубо-синими глазами, что светятся и переливаются как летнее небо, на котором нет ни единой тучки? Серёжа опять и опять не может устоять, конечно. Потому лишь вздыхает и шагает в сторону больших дверей, за руку ведя Дмитрия за собой, произнося короткое и тихое: — Как я смею отказать вам в компании? ...после чего также тихо и осторожно скрываясь за дверями бального зала, уходя дальше по коридору.

***

Дмитрий звонко смеялся, покуда бежал за резвым Серёжей, что коротко и тихо почти шипел себе под нос извечно поправляя платье дабы не запнуться об его полы и не полететь носом вниз. Одна ладонь юноши крепко жала его руку, тянула на себя, пока другая ужасно изящно лежала на пышной ткани и то и дело вытягивала её вверх, немного оголяя ноги и его обувь. По одну сторону, пока они бежали всё дальше и дальше по коридору к комнатам, величаво висело множество старинных картин, что из-за быстроты их бега несколько меркли и темнели, смешиваясь будто в один цветастый мазок, который растёрли по всей стене. Дорогое убранство, лепнина и иная роскошь, тоже смазывалась и всё это было буквально одной огромной единой картиной, которую Дима различал справа от себя. Слева же, в огромных окнах в пол, можно было рассмотреть такой же огромный, благоухающий, ярко зелёный сад. Он тоже блестел несколькими цветами, переливался также и нежно розовыми, красноватыми оттенками больших бутонов цветов. Но больше, конечно, там было зелёного, который по мере их пути перетекал то в тёмный цвет, схожий на цвет еловой ветви, немного припорошённой снежком, то в яркий, светлый и сочный цвет только выросшей, совершенно не пожухлой, травы. Проносясь всё дальше и дальше по почти пустым коридорам, Чеботарёв издали вглядывался в немного напряжённое лицо своего спутника, однако ещё более ярко улыбался, замечая, как в глазах его горят и блестят искры. Осознавать то, что искры эти появились из-за его здесь присутствия было невероятно приятно. И даже небольшая грубость и резкость Горошко, что желал поскорее остаться с ним наедине, не пугала и не расстраивала Чеботарёва, напротив. Даже будоражила... ..лишь спустя ещё некоторое время и множество пропущенных мимо глаз залов, они, всё ещё держась за руки, оказались в одной из гостевых комнат. Тяжко дыша, оба они недолго постояли перед входом, а после быстро переглянулись и улыбнувшись друг другу шагнули внутрь, тут же наглухо заперев за собой дверь. Горошко метнулся вглубь комнатки быстро и резко, словно вихрь и шторм, заставив Чеботарёва тихо посмеяться. — Агрх, бедные дамы, — горестно и трагично вздохнул Серёжа тут же падая на ближайший стул, вытягивая вперёд ноги. Руки его скользнули вниз по мягкой и гладкой ткани и вновь потянули её вверх, приподнимая, снова оголяя ноги. Горошко довольно промычал, водя немного затёкшими ступнями кругом. — И как они только носят всё это? Это намного более тяжко, чем может быть. — он грустно и немного ненавистно оглядел себя, вдохнул снова. — А уж бегать в этом... Да ещё и на таких каблуках! — Да уж, ты знатно запыхался, — посмеялся Дмитрий, налив себе воды из графина, жадно отпив. Он украдкой поглядывал на Горошко, что всё также несколько тяжко дышал и то и дело обмахивал себя веером, что он ловко выудил откуда-то из платья, поправляя уже разметавшиеся в стороны волосы. В глазах его смеркнули звезды. — Если бы не это дурацкое платье!.. — воскликнул Горошко и вскинул руками недовольно, сводя брови к переносице. — Я бы сейчас не дышал так тяжело. Не думай о том, что я хоть как-то растерял свою форму... Дима закатил глаза и вдруг прошёлся до юноши, опускаясь тут же перед ним на колени. — Даже и не думал, — произнёс он тихо, осторожно тут же взяв его тонкую щиколотку в руку, подняв. Пальцы ощутили мягкую ткань белых чулок, Дима любовно огладил их большим пальцем пока Горошко на мгновение застыл, совершенно задержав дыхание. — А сие платье, между прочим, тебе очень даже идёт. Этот кремовый оттенок столь нежен... — Чеботарёв не сильно сжал ступню Серёжи и склонил голову, почти выдыхая на его ногу, опаляя даже сквозь ткань ощутимым горячим дыханием... — Ох, как прекрасно он смотрится на твоей коже. Чудесно. — Ах, сколько сладострастия, Дмитрий, — хихикнул явно смущённо Серёжа и нерешительно опустил руку вниз, запустив длинные пальцы в тёмные локоны мужчины, переплетая их и пропуская между пальцев, немного натягивая. Улыбка поразила его губы, растянулась. На щеках заалел пленительный румянец, видный даже на бледном, покрытом немного стёртой пудрой, лице. — Покоряешь меня одними словами. Совершенно бесстыдно. Дима улыбнулся радостно, глянув в глаза любимого с лаской, с любовью и тоскою — за время своего отъезда он успел заскучать за своим Серёженькой. И как же ж жаль в самом деле, что нельзя им быть вместе ежесекундно. Всё приходится жаться по углам дворцов, комнаток, садов, всё вечно по углам, лишь бы кто не увидел... Чеботарёв мимолётно нахмурился, только тут же смахнул с себя мрак и аккуратно прикоснулся губами к ножке Горошко, целуя изящную ступню нежно, стараясь не думать ни о чём, лишь наслаждаться тем, что есть у них сейчас. Серёжа же повёл головой назад и сжал в руках бортики стула, закрыв глаза, чувствуя, как жар от мягких и так любимых губ мужчины иголочками колит его по всему телу, будоражит его. Ох, как же он скучал по этому чувству! И как же он теперь не смеет ни о чём думать, покуда Дмитрий рядом. Даже его дурацкое платье уже более не кажется таковым, ведь нет разницы уже, когда Дима, его любимый Дима, целует его и так нежно жмётся к нему, когда он ощущает тепло, что от него исходит... Приятно. — Дми... Дмитрий.. — тихо, почти засопел Горошко, поджимая губы, когда Чеботарёв скользнул своими грубоватыми ладонями вверх, оглаживая и сжимая его бёдра. Мужчина делал это совершенно бесстыдно, шарил под его юбкой вольно и уверенно, улыбаясь, спуская низ чулки юноши, трогая уже его голые бёдра, гладя их. Серёжа невпопад поднял свою ладонь и почти ударил ей по уж взмокшему лбу, промычав что-то едва разборчивое. — Как же ж ты... Развращаешь. Дима глухо усмехнулся и вдруг привстал, всё не убирая рук с его бёдер, более того скользнув немного ниже, руками ощупывая его между ног. — Ох, я ещё не начинал, — жарко зашептал он прямо в ухо, улыбаясь довольно, уткнувшись лбом в плечо, покуда рукой нащупывал уже порядком вставшую и изнывающую без внимания плоть юноши. Серёжа поддался бёдрами вперёд, будто специально Диме в руку, на что тот засмеялся и быстро прижавшись губами к голому плечу, платье с которого немного слетело, проговорил. — А ты, как я чувствую, уже достаточно взбудоражен, о дорогой Серёжа? Вместо ответа Горошко лишь облизнул свои суховатые губы и ухватился за плечи мужчины, пока сам он стал проводить рукой по его члену, вести вверх вниз, опуская руку медленно, но так тягостно приятно, что Серёже хотелось свести ноги, чтобы хоть как-то справиться с этим. Но, увы, Дима был как раз между ними и не позволял этого сделал оттого бедному графу оставалось лишь часто сглатывать и ощущать, как бёдра его крупно дрожат, а сам он едва ли не сползает вниз с этого стула. — От каждого моего движения твоя кожа становится всё более и более горячей... — почти что задумчиво протянул Дима, всё не останавливая своей руки, чувствуя, как Серёжа под ним становится всё более и более горячим и словно мягчеет, раскрывается всецело. — Как это чудесно, милый мой Серёженька, — улыбка то и дело появлялась на губах Чеботарёва, когда он так близко слышал чужое немного сорванные дыхание, что сопровождалось изредка затишьем, когда юноша резко задерживал своё дыхание. Серёжа дышал часто, ужасно неровно; грудь его вздымалась, а платье съезжало вниз и оголяло такие пленительные, молочные ключицы. Дима провёл языком по губам, видя их. Ему уже так хотелось поскорее прикоснуться к ним, огладить, ощупать и поцеловать с бесконечной любовью... Но мужчина понимал, что сейчас времени у них уж слишком мало и не выйдет здесь и сейчас им испить друг друга до последней капли, увы. Поэтому Дмитрий, рассудив о том, что не стоит совершать безрассудств, да и подумав о времени, которые у них всяко есть, лишь облизнулся и немного прищурился, сильнее вжимаясь немного взмокшим лбом в плечо, совершая рукой под платьем более отрывистые, даже резкие движения, не останавливаясь даже тогда, когда Серёжа начал с силой жать пальцами на его плечи и постоянно ёрзать, ведя тазом вперёд, в его руку. Ещё пару мгновений спустя Чеботарёв ощутил, как рука и нижняя юбка становится грязной и липковатой, а Серёжа после этого как бы разом опадает, бесконечно сладостно выдыхая и в действительности растекаясь по стулу с блаженной улыбкой. Дима стоит неподвижно, слушая дыхание Горошко, осторожно вынимая руку из под его платья, стараясь никак не задеть сейчас такого чувствительного юношу. Он улыбнулся, украдкой глядя на довольного и несколько разморенного Серёжу и с нежностью вновь прижался губами к его плечу, тихо произнося: — Я так скучал по тебе, любовь моя... Серёжа, слыша это, коротко дёрнулся и тоже зашептал что-то совсем совсем тихо, своими сухими губами, что едва разлеплялись. Дима не смог расслышать его слов, однако улыбка не покидала его лица, покуда он знал, что Серёжа ещё успеет сказать ему всё, что хотел, ведь теперь они вновь вместе... Осознавать это, находясь в такой близости к парню, целуя его, такого прекрасного, одетого в красивый наряд, что подходит ему бесконечно, было чудеснейшим чувством для Дмитрия за все эти месяцы, проведённые порознь.