Видимый-невидимый

Было время, когда родители Дани считали, что у него болезнь Томсена. Назначались соответствующие препараты, диета и процедуры, потому что мальчик в силу возраста не был в состоянии объяснить маме и папе, что он не просто падает на пол и упирается взглядом в одну точку, а отключается от этого мира, оказываясь в каком-то другом. Тогда Даня не думал, что донести это до родителей важно, просто плыл по течению, пил мочегонные, ходил на электрофорез и считал, что все это обязательно ему поможет. Глобально ситуацию это не изменило: периодами, особенно в состоянии сильного стресса, Даня все так же выключался, оказываясь в темноте и испуганно озираясь по сторонам в поисках выхода. А потом свет включали и он, как это было свойственно его натуре, забывал о проблеме до следующего приступа. Возможно, философия «незаморачивания» родилась в Дане как защитная функция организма, уж слишком часто с ним случались приступы в детстве, чтобы не замечать их или чтобы успеть о них быстро забыть. … Глухой птичий крик снова заставил его опасливо озираться в темноте, пытаясь понять, откуда он идёт. Даня запрокидывал голову, крутил ею во все стороны, но странный звук шел отовсюду сразу, то приближаясь, то отстраняясь, а потом свет снова включили. -… или с тобой что-то не так? — голос, напряжённый, мужской, сформировался словно из этого птичьего гомона. Даня с трудом разлепил глаза, вновь ощущая сырость, прилипшую мокрой от чая пижамой к груди, фыркнул, поднимая взгляд на застывшего рядом парня: тот присел на корточки, одна его рука касалась гришинского колена, а вторая упиралась в пол у его головы. Глаза незнакомца были тревожного жёлтого цвета, насыщенные и яркие, брови нахмурены, а губы плотно сжаты. — М? — переспросил Даня, счастливый от того, что штаны мокрые лишь от чая, а губы на этот раз целы. — Я спросил: ты впечатлительный или с тобой что-то не так? — повторил сдержанно парень. Даня на мгновение растерялся. Захлопал длинными ресницами. И без того кривой нос окончательно съехал в сторону из-за недоуменно изогнувшихся губ. А потом он привычно улыбнулся, словно извинялся за все проколы вселенной разом. — Да у меня просто это… Судороги… — он невольно почесал затылок и покраснел. — Я такое не контролирую, если испугался там или чё… Хлоп и опа, — он даже губами шлёпнул в подтверждение. Парень сморщился, словно кожица на помидоре под струёй кипятка, покосившись на Даню с сомнением. — Такое бывает? — уточнил он сухо и поторопился подняться на ноги. Даня повел плечом, покряхтел, пару раз поскользнулся на разлитом чае и тоже встал. — Ну вот… Как-то так, видать, бывает, — развел он добродушно руками и посмотрел на парня с любопытством. — А ты это… Как зашёл? Незнакомец напрягся всем телом, потёр друг о друга ладони и вздохнул. Даня все смотрел, а тот молчал, и в этой тишине было что-то странное, из-за чего Гришин напрягся, наклоняя голову, как любопытный попугай и заглядывая парню в лицо. — Забыл что? — мягко поинтересовался он. Тот вздрогнул. — Шапку. Даня в изумлении уставился на незнакомца, потом громко хохотнул, стукнул себя ладонью по лбу и заулыбался. — Ох, ё-пэ-рэ-сэ-тэ, точняк! Я ж ее с собой утащил, погодь! — и ринулся мимо удивленного парня в ванную, где угрожающе тарахтела в режиме повышенной концентрации стиральная машина. — Бли-и-и-ин! — Даня понуро опустил голову и с виноватым видом вернулся в просторную гостиную. — Сорян, друг, шапка твоя тусоваться там будет ещё минут сорок… — он осторожно поднял на парня робкий взгляд, упираясь им в хмурые фиолетовые глаза. — Ты как это делаешь, а? Научишь? Парень помрачнел ещё сильнее. — Нет. — и добавил после паузы. — Я подожду. Отрезал и сел с прямой спиной на роскошный диван, богатой «неорококой» от которого сквозило за версту. Даня помялся невдалеке, сообщил больше сам себе, что пойдет переоденется, торопливо слинял от незнакомца в комнату, с силой сдирая с головы повязку с ушками. — Ну блинский… — простонал он, пытаясь одной рукой уложить тонкие, торчащие в разные стороны волосы, а другой неловко расстегивая пуговицы на пижаме. — Да ёлки, давай уже… От осознания, что у него есть сорок минут на то, чтобы найти повод поболтать с парнем и узнать о нем хоть что-то, у Дани горели щеки и схватывало дыхание. Он и думать забыл о том, что за сегодняшний день приступ повторился целых два раза, хотя болезнь уже давно не давала о себе знать. Нетерпение стерло осторожность и подозрительность. Торопливо натянув на тощую задницу спортивные штаны, а на узкие плечи — нежно-розовую футболку, Даня выскочил обратно, шаркая тапочками в виде белых кроликов. — Может, тебе чаю или чего? — поинтересовался Гришин, потом застонал картинно, шлепнув себя ладонь по лбу. — Бли-и-и-ин, точно ж, чай… — и побежал на кухню за тряпкой, чтобы хотя бы попытаться убрать стремительно впитывающийся в паркет чабрец. Парень следил за ним с напряжением: глаза его то становились цвета винограда, то их заволакивало кроваво-красной клубникой, а то пронзительной банановой желтизной. Даня краем глаза подглядывал за ним, поражаясь идеальным пропорциям напряжённого лица, хмурым бровям и мрачному выражению. Покончив наконец с паркетом, на котором немым укором осталось напоминание о его неловкости, Гришин поторопился отнести обратно на место тряпку, суетливо пританцовывая на одной ноге, когда вновь оказался около дивана. — Ты когда зашёл, дверь-то хоть закрыл? — уточнил он тихо. — А то я поторопился, лопух, но ты хоть… Парень продолжал сидеть с прямой спиной, гипнотизируя пространство перед собой. — Она была заперта. Даня приободрился на мгновение, похвалил себя, мол, все же не лопух, а потом откашлялся и дёрнул бровью. — Так, стопэ, а зашёл ты тогда как? Незнакомец нервно дёрнул плечом. — Сквозь. Даня обречённо вздохнул: все ясно. Это не полицейский и не медик, не пожарный или боец спецслужб, контуженный на задании. — Наркоман, что ли? — обречённо спросил Гришин, оседая на край неорококового дивана. Работая в больнице Даня и не таких встречал. И каждый раз это было больно, печально и тоскливо, только так об этих ребятах и девчатах парень и мог думать. Больные люди. Не чокнутые, не сумасшедшие, а заболевшие по собственной воле. И оттого было ещё хуже. Парень, впрочем, повернул голову, посмотрел сосредоточенно и отчеканил: — Нет. Даня нахмурился. Пространство между густыми бровями скукожилось в куриную задницу, прицелом направленную на незнакомца, словно диковинная пушка. — Да блин, как так-то? А что тогда? — растерялся вконец Гришин. — Ты не волнуйся, можешь признаться, я вызывать никого не буду, — и добавил успокаивающе: — Помощь могу предложить. Парень пожевал в сомнении губы. Нахмурился так, что, кажется, пытался изящными бровями совершить харакири, стиснул зубы, вздохнул и посмотрел вновь побелевшими до снега глазами, в которых, как мишени, зияли черные точки-зрачки. — Я не наркоман, — проскрипел он сухо. Даня покачал головой. — Друг, пойми, это ж не вариант… Я без осуждения, кто знает, что у тебя там случилось, но поверь мне, всегда можно найти выход, не бывает таких комнат, знаешь, которые без дверей… — он затянулся воздухом, чтобы бодро продолжить: — Первый шаг на пути к выздоровлению — это признание проблемы, а там до счастливого будущего рукой… Парень зашипел. Зло и огорчённо. — Не будет счастливого будущего. Его голос звучал отрывисто, обиженно и надрывно, отчего Даня подобрался, придвинулся ближе и доверительно заглянул незнакомцу в глаза. — Да ты не волнуйся так… Есть будущее. У каждого. Ты просто поверь, что… — Я умер. Даня резко щёлкнул зубами. Осмотрелся, словно не понял, может, в комнате кто-то из съёмочной группы «Голых и смешных» или, чего доброго, сейчас сам Алексей Николаевич Лысенков вырулит из кухни с задорным: «Я всегда с собой беру ви-и-идеокамеру!», все захлопают, засмеются, парень тоже улыбнется, потреплет его за плечо и скажет совсем другим голосом: «С первым апреля, Дань!», хотя Гришин и понимал, что нифига сейчас и не апрель. Но тишина лишь сильнее клубилась вдоль потолка, незнакомец с горечью смотрел на него желтыми глазами, а Даня растерянно пялился в ответ. — Ты… Что? — уточнил он на всякий случай. — Умер. Парень сглотнул и поморщился, словно на языке была не слюна, а кислота. Даня нервно хохотнул. — Это как? — Иногда больно, — ответил парень покорно, а Гришин тут же нахмурился и принюхался, пытаясь уловить запах травки. Или экстази. Или ещё чего-нибудь, что, вероятно, и запаха даже не издавало, но объясняло бы странное поведение незнакомца. Он уже не казался Дане симпатичным и привлекательным, а отведенные на общение сорок минут тяжёлой плитой легли на плечи. — А шапка при чем? — решил все же попытать удачу Даня. Парень неловко повел плечом, едва касаясь им уха. — Привязывает меня. К месту, — ответил он смущённо. Даня оживился, принимая правила игры. — Это как? То есть, если я ее, например, в сортир отнесу, то ты там полтергействовать будешь? — спросил он, внезапно развеселившись. Парень мрачно зыркнул на него. — Не так конкретно, — обиженно проворчал он. — Но близко. — А если бы я ее на улице оставил? — уточнил Даня. — Ты бы на улице застрял? — незнакомец обречённо кивнул. — А в автобус ее кто притащил? — Мужчина какой-то, — прошелестел парень. Даня почесал затылок. — Ну а почему ее оттуда никто не забрал? Там же депо, все дела… Черноволосый порывисто вздохнул, а потом признался нехотя. — Я прятал. Гришин хохотнул. — Нафига? — спросил он громко, улыбаясь кривыми зубами, а потом коснулся взглядом хмурого лица и умерил пыл. — Зачем? Уже б раньше свалил… — Я не хочу на помойку, — это прозвучало обречённо, так, словно он думал об этом много лет и все никак не мог смириться. Даня сощурился. — А чего на помойку? Бюро находок есть, туда вроде вещи потерянные относят, а потом уже, если их не заберут… А-а… — он понятливо закивал. — Точняк. Сорян. А ты не мог ее, там, ну сам куда-то отнести, куда тебе хочется? В музей, в театр, на… На кладбище? Парень покачал головой. — Я не могу. Только кто-то другой может. — Ну ё-моё, черешня… — выдохнул Даня растерянно, упираясь локтями в колени. — Это что ж получается, я за собой покойника в дом привел? — он искренне жалел парня и хотел ему подыграть, решив, что потянет время, дождется, когда того отпустит, и попробует уговорить на лечение снова, может даже в больницу уломает съездить. — Выходит, что так. Оба замолчали. Даня старательно пытался прикинуть, как задержать незнакомца дома, что предложить, о чем спросить, когда замок в двери щёлкнул, а в коридоре послышались бодрые голоса родителей. Гришин подорвался, хлопнул парня торопливо по плечу, кинув: «Ты сиди, я ща!», а сам кинулся в прихожую. — Мамуль, папуль! — бодро заулыбался он, нервно кивая в сторону гостиной. — Вы там это… У меня товарищ зашёл… Я случайно его шапку того, в стирку закинул… — Даниил, я же просила… — вздохнула обречённым шепотом мама, потому что незваных гостей не любила. — Мамуль, мамуль, ты не кипешуй! — закрутил головой Даня. — Он у меня подождёт и все, лады? Мама скривилась, папа пожал плечами, а Даня быстро чмокнул женщину в щеку и благодарно улыбнулся. — Мамуль, ты супер! Идём познакомлю, — Даня потянул ее за рукав блузки. — Только он того, замкнутый, прям жуть, но ты ж у меня любого разговоришь, ага? — он заволок маму в комнату, тыча пальцем в парня на диване. — Вот, это… — он растерянно замолк, посмотрев на незнакомца. — Ой, а это… Я же… Ну, в смысле… Тот поднялся, выпрямил спину, смотря прямо. — Они меня не увидят. Даня бросил на него неуверенный взгляд, потом улыбнулся маме, а та лишь посмотрела на сына со скепсисом. — Даниил, ты хорошо себя чувствуешь? — уточнила она напряжённо. Гришин растерялся на мгновение, перевел глаза с мамы на парня и обратно, потом его рот сложился в удивлённое «о», а лицо неприятно дернулось. — Д-д-да, мамуль, все тип-топ, — просипел он неожиданно пересохшим горлом. — Я… Пожалуй пойду к товарищу, он в комнате меня ждёт уже. Он уйдет скоро, не переживай, мамуль… — и бочком Даня попятился к двери, не сводя с мамы внимательного взгляда. Он нырнул в свою обитель, прижался к деревянному полотну спиной и шумно выдохнул, слыша полный сомнений голос мамы за ней, приглушённый и сосредоточенный. Даня бы и дальше пытался разобрать слова, только вот парень будто отделился от стены справа, посмотрев прямо и серьезно. — Я умер. И я не наркоман.