Видимый-невидимый

Даня суетился весь остаток ночи: пытался устроить гостя, который с хмурым, безжизненным лицом заверял, что ему это совершенно не нужно, старался наладить диалог, но что бы он ни делал — Тимур качал головой и отказывался, отказывался, отказывался. Отчаявшийся в какой-то момент Даня так вымотался, что просто рухнул на кровать, пытаясь сквозь наплывающий сон вещать что-то о взаимопомощи, о дружбе, о жвачке и мире во всем мире (или во всех мирах, он уже был не уверен), пока наконец не выключился. Утра по будильнику Даня обычно не сильно любил. Раньше, будучи ещё маленьким, он их очень пугался, что провоцировало приступ, вот почему в школу он либо опаздывал, либо, наоборот, приходил сильно заранее, когда его ещё затемно начинала будить гувернантка. Трогательная мелодия из мультфильма «Приключения Поросёнка Фунтика» зазвенела откуда-то издалека, словно из другого измерения: сначала тихо, а потом все громче и громче, нарастая полифонией, переливаясь аккордами и детским голоском. Даня со стоном скатился с кровати, отметил помятую вчерашнюю одежду, которую он не потрудился даже снять прежде чем отключиться, ринулся к большому шкафу в стиле Луи XVI, с огромными почти панорамными зеркалами и венцом над ними. — Ух, ё… — выдохнул он взволнованно, когда позади послышался мягкий, словно кошачьи шаги, голос: — Ты работаешь в больнице. Несмотря на набор слов, Даня так и не смог разобрать в плавной, вкрадчивой интонации вопроса, вздрогнул от неожиданности и обернулся: Тимур, его мертвый, как тот сам утверждал, гость, стоял чуть в стороне, внимательно сверкая в него желтыми, волчьими почти глазами. Гришин нервно хохотнул. — Ага, ну да… — почесал затылок и улыбнулся. — Я б сразу отправился в музей там или куда, но сам понимаешь, — он развел руками, одновременно пожимая плечами. — Долг зовёт. Сделаем все дела и тобой займёмся, лады, братец? Тимур чуть наклонил голову, вздохнул горестно, словно его поставили перед выбором на расстреле — в лицо или в спину — и коротко молча кивнул. — Ну вот и ладненько! — хлопнул в ладоши Даня, поворачиваясь к шкафу. — Ща, дай мне минутку. Удивительным оказалось то, что Тимур, будто пёс на верёвочке, всюду таскался за Гришиным по дому, стоило тому сунуть в карман широких спортивок шапку: пришлось шутками-прибаутками выгнать его из ванной, чтобы привести себя в порядок, но тот немым укором остался стоять по ту сторону двери, сопя в замочную скважину, как Джек Торренс. Даня постарался отнестись к этому с пониманием: если уж он попытался принять наркотический приход Тимура (а, вероятно, и свой собственный, раз уж ему мерещились перемещения сквозь стены) за чистую монету, ему нужно было поверить в эту историю до конца. Тимур был немногословен. Как Даня ни пытался выяснить что-то о его жизни до смерти, тот лишь отделывался короткими фразами, из которых Гришин к моменту окончания сборов на работу смог сделать скупые выводы, лишь подтверждающие его теорию о зависимости: парень нигде не работал, жил где-то неподалеку, вероятно, много времени проводил на улице, скорее всего изгнанный родней из-за наркоты, вот почему Даня лишь сильнее утвердился в мысли, что должен ему помочь. Стоя на остановке, он старательно делал вид, что не пялится, но взгляд сам невольно съезжал на стоящего рядом парня: красив тот был, сил нет, отчего Дане стало ещё паршивее. «Мог бы стать спортсменом, гля, какие плечи… — думал с досадой Гришин. — Или полицейским, выправка у него — ух! А может, и мозги хорошие, крякнулись просто от дури, такое ж сплошь и рядом…» Тимур стоял с деревянной прямой спиной и таким напряжением во всем теле, что Даня в который раз пожурил себя за невнимательное отношение к новому знакомому. Быть может, у него ломка? Что, если ему больно? Что, если он сейчас прямо на остановке вытащит шприц и кольнет себе в глаз, куда тогда бежать, что делать? Даня начал медленно паниковать. Это не было той истерикой, в которой люди принимаются драть на голове волосы и причитать «Господи помилуй!», а было больше похоже на суету, которую испытывают тараканы, когда отгибаешь уголок обоев, за которыми они жили много лет: он озирался по сторонам, в поисках одной ему ведомой подсказки, пока к остановке мягко не подкатил автобус. Даня выдохнул. Кинул взгляд на Тимура и испугался, потому что на том не было лица, будто он увидел привидение. Гришин осмотрелся, но не нашел вокруг ничего и никого, кто мог бы так напугать парня, придя к выводу, что тому, проведшему, вероятно, много дней вне дома, гоняющему на автобусе сутками напролет, потому что некуда идти, стало страшно вновь там оказаться. Брови Дани сами сложились домиком, он протянул руку, подхватывая Тимура за запястье и затащил в автобус, прижимая всем телом к поручню, чтобы тот не сбежал. Роста они были одного, только вот Данины плечи не могли похвастаться такой шириной, а руки — такими мускулами. Впрочем, Тимур послушно притих, все ещё каменный, прикрыл глаза, нервно посапывая Дане на ухо, отчего по шее того пошли щекотные мурашки. Все было так и не так одновременно: все те же привычные люди, которых Даня видел каждый свой рабочий день, только вот в ушах было тихо без любимой музыки, а руки не покоились в карманах или на поручне, а все ещё сжимали чужие запястья. — Ты не волнуйся, все будет хорошо! — отчего-то зашептал он Тимуру в висок. — Непривычно. Даня извернулся в попытке заглянуть тому в лицо, но длинная черная челка закрывала глаза. — Я это… Рядом… Если что… — Гришин смутился, впервые кажется испытывая смешанные чувства — с одной стороны ему нестерпимо хотелось помочь парню, оказавшемуся в нелегкой ситуации, а с другой, было так обидно за него, что думалось отругать как следует. Тимур коротко кивнул, но не отстранился. До самой остановки они молчали, Даня размышлял, как уговорить своего странного знакомого пописать в баночку, чтобы сдать ее на анализы, а парень молчал, в какой-то момент почти обратившись в статую. На улице было солнечно и тепло, неистово вопили в кронах деревьев очумевшие от весны птицы, сверкали намытыми правильными домохозяйками окнами дома, пестрели заманчивыми предложениями выставленные на улицу штендеры. Оказавшись в этой апрельской какофонии, Даня уже не мог заставить себя тактично молчать, открыл рот и беззастенчиво принялся болтать обо всем, что видел, о том, какие это в нем вызывало ассоциации, с улыбкой перескакивая с темы на тему, призывно смотря на Тимура, будто ожидая от него чего-то. Но тот был скуп, замкнут и мрачен. Семенил следом, будто тень, темная челка падала на лоб, а убранные в карманы руки, Гришин был уверен, от каждого нового его слова все сильнее сжимались в кулаки. — …но ты если в больничках не бывал, то можешь и впечатлиться… — разглагольствовал Даня, смело следуя привычному маршруту вдоль красивого высокого забора. — У тебя паспорт с собой? На проходной попросят! Тимур глянул внимательно, сверкая фиолетом глаз, к которому Даня все никак не мог привыкнуть. — Они меня не увидят. Гришин остановился. — Слушай, Тимка, прикол, конечно, нормальный, но ты хоть моргни, когда тебя отпустит чуток, лады? А то загребут нас с тобой обоих, что делать будем тогда? — он посмотрел добродушно, даже голову наклонил набок, как маленький щенок. Тимур нахмурился ещё сильнее. — Меня никто не видит. Только ты. Даня заерзал за месте, впиваясь пятками кроссовок в асфальт. — А если увидят? — попытался снова подыграть он. — Паспорт-то есть? Тимур качнул головой. — Не увидят. Никто семь лет не видел. У Гришина желудок совершил кульбит. Он вдруг остро почувствовал всю тленность этих слов, вмиг нарисовал в собственной голове, как темноволосый парень уходит из дома под острые осуждающие взгляды родни, уходит один, уходит в ночь и не возвращается. Его не ждут, не ищут, не пытаются вернуть, он проводит дни, недели и месяцы, греясь в транспорте, прячась, медленно исчезая для всех так, что даже в салоне автобуса никто ни разу не пытался к нему обратиться. Никто, кроме Дани. «Вот почему он говорит, что только я его вижу! — словно прозрев, воскликнул он в своей голове. — Просто я единственный, кто обратил на него внимание!» Дане стало горько и обидно за нового знакомого, будто тот отчаянно просил помощи, но все шли мимо. — Лады, погнали, — поторопился разрядить обстановку Гришин, махнув рукой. В конце концов дядя Леша на проходной нормальный мужик, пропустит и без паспорта, если Даня шепнет ему на ушко о том, что парню очень нужна медицинская помощь. Но он не успел сказать и слова, кроме привычного: «Утречка!», как охранник с кривой улыбкой штампанул ему печать на талончик, пожелав «хорошего дня», а Тимур лишь проскользнул следом, даже на него и не взглянув. Даня открыл было рот, чтобы уточнить, может дядя Леша чего напутал, или не проснулся до конца, хотя обычно тот всегда яростно защищал стены родной больницы, но справа от главного входа к ним уже спешила Таня, бодро отбрасывая окурок в сторону и на ходу прикуривая новую сигарету. — Данюшка, родненький, ты хули опаздываешь? — каркнула она хрипло, щуря блеклые глаза. — Там Василич твой по синей лавочке опять пошел! Даня встрепенулся. — Блинский… — нахмурил он брови. — Все хреново? Таня повела плечом. — На трубу посадили… — вздохнула она важно. — Они с Петуховым вечерком заныкались на лесенке, накатили, а в ночи старому поплохело. Даня нервно сглотнул. — Совсем все плохо? — спросил он огорчённо. — Твой Звонарёв ещё и не такое сдюжит, Даньк, не ссы! — Таня ухмыльнулась. — Айда, щас потабачим и в бой! Мой сегодня к Юльке твоей с букетом уже спозаранку вломился, деваха вся в растрёпанных чуйствах, так что давай, работай! Гришин закивал, как китайский болванчик, уже было ринулся к скамейке, куда направила силу своей мысли Таня, только опомнился и обернулся, впиваясь взглядом в Тимура. — Не отставай, Тимка! Дел у нас с тобой сегодня много! — мягко улыбнулся он, а тот лишь посмотрел то ли мимо, то ли сквозь. — Пойдем, с Танечкой нашей тебя познакомлю! Тимур вдруг шагнул в его сторону, решительно, резко и настойчиво, подался ближе, почти утыкаясь носом в Данин нос и заглянул пронзительно глаза в глаза. — Она не увидит. — Н-н-ну… — выдохнул, вмиг растерявшись Даня. — Может… — Не может. — А если… — Не если. — Тогда… — Послушай, — Тимур чуть отстранился, нахмурив, кажется, все лицо разом. — Я не прошу мне помогать. Я не хочу за тобой ходить. Мне все это не нравится. Я умер. И принял это. — Тимк… — Тимур. Меня зовут Тимур. Верни шапку обратно в автобус. И больше меня не трогай. Он отошёл так же быстро, как и приблизился, а Даня лишь распахнул удивлённые мшистые глаза, похлопал ресницами, как куколка из сказки, кивнул коротко, совершенно не понимая, чем же так разозлил парня. Был бы он другим, то вероятно плюнул на эту ситуацию с высокой колокольни. Послал бы в ответ, развернулся и пошел по своим делам, забыв уже через полчаса, но Даня Гришин таким не был. Он остро чувствовал эту скованность, колкость, каждую острую иголочку, которая торчала из Тимура навстречу миру вокруг, ершисто и отчаянно. Он приблизился осторожно. Коснулся еле ощутимо затянутого в черное плеча, наклонился, заглядывая в темное мрачное лицо и ласково улыбнулся. — Да ты не дуйся, ладно? Идём, просто покажу, что у нас тут… — и добавил торопливо. — Без знакомств. Тимур выдохнул. Казалось, будто сдулся, как воздушный шарик, болезненно и разочарованно, когда-то наполненный безысходностью, которая растворилась с шипением в апрельском воздухе. Он качнул головой, но послушно поплелся следом, будто у него не было выбора, а Даня порадовался, что все так. Ему очень не хотелось бросать парня на произвол судьбы, особенно после всего того метафорического рассказа о его жизни, в которой когда-то, семь лет назад, Тимур был ещё живым и нужным. … Юлька была смущена и возмущена, Даня мог понять, ведь его новый знакомый и на него произвел похожее впечатление, уж очень был хорош со своими черными волосами и удивительными глазами. Девушка даже шмыгнула курить в туалет, где Роза заботливо протянула ей, стесняющейся и тощей, пачку «Мальборо», хрипнув: «Не бойся, заживёт!», гордо выпячивая свои шрамы. Юлька нервно дымила в окно, зыркала на улыбающегося Даню, объясняла сбивчиво, что «мой Миша меня не простит», но при этом все равно с нежностью сжимала в руках куцый букетик анютиных глазок, наспех сорванный с больничной клумбы юным воздыхателем. Даня находил их романтику невероятно милой, впрочем ни на минуту не забывая о том, что Юлька попала сюда не просто так: нервное истощение и гастрит были лишь верхушкой девичьего айсберга, которая была отчётливо видна ее маме и врачам, а вот Гришин умудрился заглянуть чуть глубже, где скрывалась влюбленность в парня постарше, проблемы в школе и гнилая самооценка, из-за которой худой бледной девочке пришлось совать два пальца в рот. — Юлёк, ты только на уколы не опаздывай, лады? — спросил Даня на дорожку, когда они выходили из женского туалета. Девушка улыбнулась чуть устало и кивнула. — Да Вовка буквально на полчасика… — сказала она печально. — Тёть Таня ему пистон вставила за то, что он клумбу ободрал, пригрозила, что Вадику расскажет, а он дежурному… Даня махнул рукой. — Не кипешуй, Юлёк. Найдем способ примирить Монтекки и Капулетти! Она неуверенно глянула на него, а потом хмыкнула и крепко обняла. — Какой же ты Даня… — уткнулась носом в его худую грудь и выдохнула тихо: — Хороший. Даня покраснел, кажется до самой изнанки, погладил ее узловатыми пальцами по голове, стыдливо покосившись на стоящего, словно не при делах, Тимура, но тот даже взгляда не поднял, все стрелял фиолетом в сторону каталки с бабой Саней, привычно привязанной за запястья и щиколотки, потому что в вену была воткнута капельница. Выпутавшись из Юлькиных объятий, Даня подошёл к нему ближе, заглянул через плечо и протянул: — Это только кажется, что зверство. Просто… Она ж пораниться может, вот и привязали… — Знакомо выглядит. Даня покосил на него глазом. — Баб Саня? — уточнил он, будто в коридоре напротив туалета был кто-то еще, кроме старушки. — Да. — Ну тык… Местная звезда! — хмыкнул Даня. — Она тут с самого сотворения мира, не иначе, я когда сам лежал, она тоже тут была. Роза говорит, что баб Сашу сюда вместе с линолеумом завезли. Тимур наконец перевел на него полный недоумения взгляд, отчего Гришин чуть в голос не захохотал, звонко шлепнув парня по плечу. — Да шучу ж я, Тимка, ты чего? Линолеум позже был, когда отделение открывали, а баб Саня… — он посмотрел в сторону дрейфующей на сильных препаратах старушки, которая, вдруг, открыла белесые глаза, внимательно уставившись на них. — Она это… — Даня зашлепал губами, кивая Тимуру в ее сторону, а сам делая шаг к каталке. — Баб Саш, ну ты чего-как? Старушка обвела его мутным взглядом, потом покосилась в сторону темноволосого парня и просипела потусторонним скрипучим голосом: — М-мурзик?