Поздневековье

С этой мыслью я заставил себя встать, умыться, а потом прошëл в гостиную. Шурф слушал последние новости по телевизору так внимательно, что, кажется, не заметил моего пробуждения. Я прислонился к косяку, разглядывая его, впитывая каждую его чëрточку. Его лицо часто казалось совершенно невозмутимым, но я давно научился считывать его эмоции. Лëгкая, едва заметная складка между бровей означала, что он сосредоточен и встревожен. Серые глаза были распахнуты чуть шире обычного, а длинные волосы, обычно красиво уложенные вдоль отточенных скул, сейчас небрежно заведены за ухо. Вчера у нас был потрясающий секс, и это было вспоминать приятно и больно одновременно, ведь чем безнадëжнее становилось наше положение, тем более страстными и насыщенными становились наши ночи. Шурф тоже боялся меня потерять, как и я его, потерять наши общие мечты, пусть и не показывал этого внешне. Но я знал, что он торопится насытиться нами, словно предчувствуя скорый конец всему. – Доброе утро, – наконец негромко сказал я, привлекая внимание любимого. Он поднял на меня глаза и сразу чуть подвинулся, приглашая меня сесть рядом с ним. На столике перед ним стояло две чашки кофе, одна из которых ещë дымилась, – Шурф умел предугадывать моë пробуждение как никто – а вторая была уже ополовинена. Я с удовольствием плюхнулся рядом, глотнул кофе, зажмурился от удовольствия, потянулся и зевнул. – Давно ты сам встал? – Я не смотрел на часы, – признался Шурф, и это был ещë один признак его нарастающей тревоги. Ведь обычно с его педантичностью он помнил всë до минуты. Я поднял бровь, как бы говоря: "Да ну?" – Мне не спалось, – ответил на мой немой вопрос Лонли-Локли. – И не зря, – и он ткнул в экран телевизора. – Что-то новенькое? – если Шурф пытался скрыть свои страхи за невозмутимостью, то я начинал безудержно веселиться, иронизировать и сейчас давил лыбу до ушей, хотя настроение моë было прямо противоположным. – Прогнозы ещë хуже, чем мы ожидали, Макс. Через пару дней снежная буря погребëт под собой всю Северную Европу, так что последние рейсы с Эльбы отправляются завтра утром. Пора собирать чемоданы, мой хороший. Тут он всë-таки не выдержал и согнулся пополам, утыкаясь лицом в ладони. Я чувствовал себя беспомощным ягнëнком. – Сегодня мне снова снился Джуффин... – Макс, пожалуйста, не начинай, не береди душу. Это всего лишь сны. – А если нет? Что, если магия существует, а я смогу спасти нас обоих, Шурф? Он поднял на меня глаза, и в них плескалось неверие. – Он сказал, что сегодня ночью по улице Зелëной пойдëт трамвай, который отвезëт нас в тот мир. – По Зелëной улице не ходят трамваи, – скептически отозвался Шурф. Вот за что я ещë ненавидел всю эту ситуацию. Страх, тревога, паника заставляли нас с Шурфом ссориться в тот момент, когда нам нужно быть максимально сплочëнными. Я злился от бессилия, но не мог его винить за этот недоверчивый тон. Не желая разжигать ссору, я нежно взял его за руку, поворачивая к себе. – Давай я попытаюсь. Давай я просто схожу туда ночью и проверю. Это же ничего страшного, верно? А если сработает, то Джуффин меня научит, как присниться тебе и забрать тебя, из любой точки этого мира. Мы может, расстанемся, но ненадолго. А потом будем жить счастливо в том мире. – А если нет? Если нет никакого Джуффина, Ехо и трамвая? – горечь отчаяния сквозила в каждом его слове. – Тогда я просто вернусь домой, и утром мы сядем на последний рейс на юг. Видишь, мы ничего не потеряем, я просто схожу проверю. Пожалуйста, Шурф, позволь мне попытаться спасти нас! Он глубоко вздохнул и обнял меня так крепко, что выбил весь воздух из моих лëгких. – Обещай, что найдëшь меня. В этом или другом мире, обещай вернуться, – прошептал он мне в макушку. Вечер наступил очень быстро. Полдня мы практически молча паковали чемоданы, стараясь не быть слишком сентиментально привязанными к предметам уюта, которым не будет места в новой жизни в Африке – пледикам, мягким игрушкам, красивым кружкам и прочей дребедени. После заката я привычным образом плотно пообедал и стал одеваться, ощущая себя неуместно буднично, будто собирался в ночную смену в газету, а не в другой мир; лишь уже у самого порога я замешкался, глядя на Шурфа. Он подошëл ко мне, целуя как никогда нежно и глубоко, и отчего-то это было больно. Но куда хуже было увидеть мокрую дорожку на его щеке, когда он отстранился. Я никогда не видел раньше его слëз, и это напугало меня сильнее всего, что происходило до этого, напугало настолько, что я чуть было не передумал. Усилием воли я натянул улыбку и сказал: – Я вернусь, даже если на это уйдëт вся наша жизнь. Метель на улице и правда разбушевалась. Стоило мне метров на десять отойти от дома, как я уже не мог различить окон нашей квартиры, но сердцем я чувствовал, что где-то там стоит Шурф, прижавшись лицом к стеклу, высматривает меня сквозь белый мрак. Я вознëс молитву всем существующим и несуществующим богам – почему-то о нëм я сейчас волновался куда больше чем о себе – и побрëл в сторону Зелëной улицы, сопротивляясь дикому ветру. Я выбрал место у одной автобусной остановки – потому что там был пластиковый навес, под которым можно было хоть немного укрыться от непогоды, и часы, ярко-красными цифрами семафорящие мне сквозь снежную пелену. Я терпеливо ждал, начиная мëрзнуть, когда часовое табло показало мне 02:02. Я всегда любил такую симметрию, и тут же понял, что сейчас что-то случится. Сильнейший шум поднялся в эту минуту, ветер завыл так оглушительно, что я на секунду оглох, вдалеке что-то загремело, навес, под которым я ютился, был внезапно вырван с корнем от земли, а потом взлетел и я. Восторгу моему не было предела: значит, трамвай – это было всего лишь иносказание! Значит, сейчас я перемещусь в Ехо, и всë, наконец-то станет хорошо! Эта мысль была последняя перед тем, как мой разум погрузился во тьму.