Ничего не будет, как прежде.

На часах три часа ночи, а Дазай так и не сомкнул глаз. Тот самый Осаму Дазай, у которого в последнее время имеются проблемы со сном. Снотворное давно перестало приносить должный эффект. Наверное, стоило перейти к чему-то более сильному, более действенному, но Дазаю элементарно не продавали что-то подобное в аптеках. И даже приложенное обаяние не помогало, когда глаза фармацевтов замечали чужие перебинтованные руки. Дазай сидит немного ссутулившись, всматривается в своё нечёткое отражение в кружке с чаем. По злато-карим глазам можно было сказать, что Осаму находился далеко за пределами своей комнаты, где-то в своей вселенной, куда доступ закрыт для всякого, а открыт только для одного. Он с уханьем откидывается на спинку простенького стула, задумывается обо всём произошедшем и происходящем, отчего мысли начинают преобразовываться в рой надоедливых мух, но после концентрируются в нечто одно. И Дазай хмурится, когда понимает, что образ в голове вырисовывается до боли знакомый. От этого становится тягостно и невыносимо, почти нежизнеспособно. Он чувствовал сейчас себя так, словно оборвалась кислородная трубка, и он летит в открытом космосе, отдаваясь во всё большую неизвестность. Взгляд скользит по настенным часам, что отбивали тихим тиканьем каждую секунду осознания, что вот оно, неизбежное уже наступило. Давит на рёбра, заставляя задыхаться и дальше в этом неприятном свободном падении, в котором нет дна, только безграничная пропасть. И он решает всё же попробовать достичь дна. Дазай прячет ладони в карманах бежевого тренча, крепко сжимая те в кулаки. Непроизвольно впиваясь короткими ногтями в кожу и оставляя на той характерные следы. Уличные фонари отбрасывают фантасмагорические тени, и шатен рассматривает их, вслушиваясь во все звуки, что обволакивают ночную Йокогаму. На улице немноголюдно и крайне тихо, и эта прогулка немного успокаивает, отчего Дазай решает, что уже настало время вернуться домой и, может даже, попробовать уснуть. Но ноги его приводят туда, куда он обещался больше никогда не приходить. Но вот он здесь. И кажется, он чувствует, как приближается ко дну. --- Сбитый режим даёт о себе знать. И Чуя только сейчас, когда стрелки часов ознаменовали приближение к четырём часам ночи, покидает свой кабинет, по пути потягиваясь и разминая затёкшую спину. Он любил ночную Йокогаму за пустынные дороги. Можно было ехать на запредельно высокой скорости по идеально ровному асфальту, чувствуя, как адреналин приятно щекочет по внутренностям. Чувствуя себя в такие моменты действительно свободным от всех обязанностей, которые будут важны только завтра, а сейчас у него есть время, которое он может полностью посвятить себе. В мыслях он уже представляет, как наполняет свою ванну горячей водой, как белоснежная пена с ароматом кокоса постепенно поднимается, образовывая на водной глади пушистую шапку. Представляет, как включит на фон какой-нибудь фильм или дурацкую телепередачу, чтобы расслабиться. Как он будет потягивать новокупленное коллекционное вино и ни о чём не думать, только о себе и о своём комфорте. Но жизнь всегда любила подкидывать неожиданности, с которыми Чуе волей неволей приходилось разбираться. Вот и сейчас он наблюдает в тусклом свете фонарей до боли знакомую фигуру. И всё внутри рыжеволосого мафиози вмиг скручивается в тугой узел, а по телу проходит неприятная дрожь. Он позволяет себе грязно выругаться и стукнуть рукой по рулю машины прежде, чем выйти на улицу и начать медленно подходить к дверям, ведущим в парадную дома. Чуя быстро прикидывает поможет ли тотальное игнорирование избавиться от этого человека. Или у Дазая вновь собственные планы, о которых он, конечно же, не скажет вслух. Мафиози делает вид, что вовсе не замечает, как юрко чужая фигура проскальзывает вместе с ним в просторный лифт. Не замечает, как человек выходит вместе с ним на одном этаже. Не замечает, как останавливается на пороге, когда Чуя отпирает входную дверь и временит захлопнуть ту перед чужим носом. — Что тебе нужно? — он проглатывает бранные слова, которые так и норовят сорваться через каждое слово. — Мне нужна помощь. Чуя хмурится и морщит нос, бросая взгляд на Дазая. Тот стал ещё выше, отчего Чуе приходиться задрать голову, но он не чувствует себя слабее или ниже, нет. Он чувствует себя победителем. Осаму Дазай пришёл просить помощи. К Чуе Накахаре. Как же иронично. — А я что похож на добродетель какую-то? — вопрос риторический, не требующий ответа, но что-то внутри всё равно продолжает давать ублюдку фору. — У тебя будет пять минут на то, чтобы объяснить. Дальше я тебя вышвыриваю и больше не вижу на пороге своего дома. Дазай лишь едва заметно кивает головой. И этого достаточно, чтобы рыжеволосый отошёл в сторону, приглашая шатена в свой дом. Снова. Но сейчас обстоятельства другие, и мафиози действительно почувствовал прилив неимоверного превосходства над бывшим напарником, что выглядел морально растоптанным. "Так ему и надо", думает Накахара, даже не заметив, как начинает улыбаться от этой мысли. Но всегда был нюанс. Да, ему неподдельно отрадно осознавать, что Дазай приполз к нему. Но Чуя понимал, что вся эта радость лишь чёртов самообман. Желание убедиться, что это не голубоглазый мафиози ведёт себя, как псина, а Осаму, что в который раз инициирует их встречу. Причём крайне нелепо это делает, и у Чуи есть права не идти на поводу этой детской выходки, но он солжёт, если скажет, что не хотел бы встретиться с Дазаем. Хотел. Ещё как хотел. Но это было когда-то. Год Назад? Два? Сколько уже прошло времени? Столько воды утекло, всё уже забыто, все раны зажили, нож предательства больше не виднеется в спине. И всё вроде налаживается, Чуя начинает вновь наслаждаться рутиной, наслаждаться своим новым положением в мафии. Как приходит Дазай, решая вновь поковырять ножичком в сердце рыжего. Может, бывший напарник того и не хотел, но так всё воспринимал Чуя, решив, что лучше он будет сразу же враждебно и скептично настроен, чем вновь позволит сделать себе больно. Позволит показать свою уязвимость. Сейчас Накахара лишь приподнимает рыжую бровь, наблюдая неприкрытую наглость, с которой Дазай шествует к винному шкафу и достаёт с самой нижней полки бутылку виски. И мафиози может слышать эту усмешку с чужих уст, когда понимает, что только что дико облажался. Но всегда можно всё списать на то, что Чуя просто забыл, что не пьёт виски, а оставленные пару бутылок это вовсе не для Дазая, которого он когда-то ждал. — Пять минут уже начались? — нарушает тишину Дазай, проходя на кухню. — Они начались ровно в тот момент, когда ты переступил порог, — строго отвечает Чуя, скидывая с себя укороченный пиджак и жилетку. Всё-таки он у себя дома, а значит может себе позволить быть расслабленным. Из кухни доносятся нечленораздельные слова и звук вышедшей из бутылки пробки. Чуя устало опускается на край дивана, прикрывая глаза, пальцами массируя пульсирующие виски. У него как-то резко не остаётся сил даже на злость, чтобы высказать Дазаю о том, что какого чёрта тот хозяйничает в квартире Накахары так, словно он тут живёт. Но всё раздражение и негодование проходит на нет, когда он слышит, как на стеклянный столик перед диваном опускаются два бокала. Он приоткрывает один глаз и видит открытую бутылку вина. Того самого, о котором грезил, когда возвращался домой. И Накахара решает не произносить вслух своё удивление удачной догадливости шатена. Рядом с бокалом, наполненным вином, стоит стакан с виски. И мафиози уже решает, что Осаму просто решил напиться за бесплатно, как всякая мысль покидает его, когда рядом отчётливо ощущается, как диванная подушка проседает под чужим весом. Чуя рассматривает профиль Дазая, который держит двумя ладонями свой бокал и наблюдает, как микроволны золотистой жидкости трепещут в идеально натёртом до блеска фужере. Как плечи шатена слегка приподняты и отведены вперёд, как густая чёлка закрывает глаза, не позволяя взглянуть в те. — Мне очень жаль, — обрушиваются слова со стороны шатена. Чуя недовольно мычит, стремясь поскорее занять свои руки хоть чем-нибудь, чтобы вновь не начать думать о только что сказанных словах. Он прикрывает глаза и вдыхает аромат вина, после делая короткий глоток, но не глотая сразу, давая жидкости осесть на языке, раскрыться веером вкуса, и только после скатиться по горлу в желудок. — За что? — задаёт вполне ожидаемый вопрос рыжий, больше не желая смотреть в сторону Дазая. — За то, что я тебе ничего не сказал, я, — он запинается, хмурится, тихо мычит под нос, и Чуя лучше всех понимает, что для Осаму Дазая нет ничего сложнее, чем говорить искренне, говорить о том, что у него на душе и на сердце. — Я просто испугался. Рыжий чуть не давится только что отпитым вином. Он резко поворачивает голову к бывшему напарнику, наблюдая, как у того руки дрожат, когда он делает неуверенный глоток виски. Чуя цыкает. Не похоже, что Дазай играет и вскоре выдаст какую-нибудь дурацкую шутку. Нет, картина выглядит как раз-таки наоборот. И в какой-то момент Накахара ловит себя на мысли, что он не хочет ничего больше слышать, что сейчас бы выставить Дазая за дверь. Но он вспоминает, как поцеловал того на кухне. Сам. Первый. И как оттолкнул. Потому что испугался. Но как бы оно не было, Чуя не считает, что их "испугался" является одинаковым. Чуе просто страшно, что его вновь предадут и ему бы хотелось обойтись как-нибудь без этого. Конечно, он уже взрослый и намного спокойнее переживёт нечто подобное, но... — Что же ты такого испугался? — выплёвывает каждое слово, продолжая сверлить взглядом Дазая, который допивает виски, после наполняя гранённый стакан вновь. Мафиози морально готовится услышать что угодно, понимая, что любой ответ даст пробоину в его спокойствии, в его отчуждённости, в его "мне плевать на Осаму Дазая, да чтоб он сдох". Ему никогда не было плевать. И это являлось проблемой, которую, как думал сам Чуя, он смог решить. Но на деле лишь вручил себе лопату и зарыл глубоко под толщей самообмана и самовнушения. И Дазай норовил всё это раскопать, вытащить на поверхность, обнажая. И он уже ловит себя на том, что ему вновь не всё равно, что ему неприятно смотреть на такого Дазая: с мутным взглядом, с чёрными кругами под глазами, осунувшимся лицом. Блеклая тень от того гениального Осаму, которого знал голубоглазый. — Если я скажу, то это что-то изменит между нами? Кажется, Чуе всё это снится. Он щиплет себя за предплечье, решая, что это поможет проснуться и больше не наблюдать этот сюрреалистичный сон. Но реальность остаётся таковой. Дазай сидит всё ещё на расстоянии вытянутой руки, обводит пальцем край вновь пустого бокала, кусая собственные губы, пока сам Накахара всё ещё не верит в услышанное. Нет, он даже не пытается пропустить эти слова глубоко, не пытается понять, решая показать всю свою обиду здесь и сейчас. Он понимает, что со стороны, наверное, будет выглядеть, как капризный ребёнок. Но, эй, разве он не может позволить себе хотя бы немного оторваться и нанести ответный удар, поражая чужое сердце. Если у Дазая оно вообще имелось, поскольку Чуя не раз ловил себя на мысли, что сомневается в имении у шатена органа, что качал бы по его организму кровь. — А что между нами не так, что ты решил это изменить, скажи мне, Дазай? — он оставляет свой фужер в сторону и хватает шатена за ворот рубашки, заставляя того развернуться и, наконец, посмотреть в голубые глаза. — Если хочешь ударить меня - вперёд. Но ты прекрасно знаешь, как мне тяже... — Да почему меня это вообще должно волновать!? — он вновь дёргает того, как бы пытаясь встряхнуть, вразумить, — Ты под чем-то или что? Но зрачки Дазая отнюдь не увеличены, да и весь он выглядит крайне вменяемым. И Чуя раздражается ещё больше. Потому что он не находит ни единого ответа, который бы ему самому понравился, который бы закрыл эту тему. Потому что Чуя чувствует, как его защита, которую он выстраивал годами, сейчас распадается прямо на глазах. Как вновь появляется это иррациональное желание выслушать, помочь, позаботиться, попросить не уходить. Но мафиози дал себе слово, что больше не будет унижаться, что будет стойким, что чёртов Дазай никогда не узнает, что на душе у Чуи. — Чуя, послушай, — его взгляд темнеет, брови едва заметно хмурятся. Он перехватывает чужую руку, чтобы его не тянули так сильно. Но рыжий держит крепко, толкая того в грудь, отчего стакан выпадает из чужих рук и падает на мягкий ворс. — Почему я вообще должен слушать тебя? — рычит Накахара, готовый наброситься в любую секунду на Дазая, у которого уголки губ ползут вверх. — Так и знал! Ты всё это специально затеял. — Нет, — и он машет головой для убедительности своих слов, продолжая смотреть на разъярённого Чую, — я просто засмотрелся. У Чуи дёрнулся глаз. --- Дазай предполагал, что разговор будет нелёгким. Что скорее они быстрее вновь сцепятся в словесной перепалке, которая дорастёт до кулаков, нежели поговорят по душам, как это было в далёком прошлом. И когда Чуя с силой толкает его, до Дазая доходит. Чуе тоже больно. Дазай не умел говорить о своих переживаниях, чувствах. Не умел это всё оформлять в какие-то слова, которые нужно было донести до другого. Ему легче было отшутиться и перевести тему, лишь бы не говорить о себе. Но иногда, когда ты страждешь что-то изменить, исправить свои ошибки, приходится переступать через себя. У него было время, пока он ждал возвращения Чуи. И он считал, что он готов произнести всё о чём думал последние пару месяцев. Но реальность оказалась суровее. И даже алкоголь не помогает расслабиться, оставляя рассудок всё таким же напряжённым. И Осаму наблюдает разъярённого бывшего напарника, словно диковинного зверька, редкого и неописуемо красивого. Взгляд коньячных глаз скользит по растрепавшимся огненным локонам, по сведённым к переносице рыжим бровям, по пунцовому пьяному румянцу, что расположился на скулах, по губам, что сжаты в тонкую линию. И раз уж Чуя не захотел слушать, то Дазай решает прибегнуть к другой тактике. — Зачем ты тогда поцеловал меня? — ровно спрашивает он, не отводя взгляда от голубых глаз. По Чуе видно, что он не был готов к такому вопросу, отчего лишь шире раскрывает глаза, приоткрывая и закрывая рот. И шатен решает выдержать паузу, поднимая свой стакан с пола, отряхивая его и вновь заполняя дорогущим виски. Дазай ещё в тот раз заметил эти склянки и ему было до одури забавно, что кое-кто до сих пор держит дома нечто подобное. И Осаму может поспорить, что это отнюдь не из-за того, что Чуе просто жалко выбросить элитный виски, лишь бы ничего не напоминало о бывшем напарнике, нет, тут всё было куда прозрачнее. И Дазай не хотел вновь придерживаться манипуляций, но, видимо, иначе высказаться ему просто не дадут. И так было всегда. Их отношения всегда были сложными, неоднозначными, а в мафии даже ходили слухи, что они встречаются. Но кто об этом зарекался, то быстро замолкал. Не без помощи Накахары. Самому Дазаю было плевать на слухи и на чужое мнение. Он знал правду и ему этого было более, чем достаточно. — Я боялся, двух вещей, — говорит Дазай, понимая, что Чуя, наконец-то, будет его слушать. Пока вновь не решит, что хочет поиграть в мистера "мне плевать!" — первая, что если я расскажу тебе, то ты попытаешься меня остановить. Но мне нужно было уйти, необходимо. Кареглазый наблюдает, как Чуя пренебрежительно морщит нос, давая понять, что всё это ему известно и неинтересно. Тогда Осаму продолжает: — Вторая причина, я боялся того, что чувствую к тебе, — и прежде чем рыжий успевает открыть рот, бывший мафиози произносит, — Я боялся, что мои чувства к тебе оставят меня в мафии. Боялся, что я потеряю и тебя. И... ты в праве злиться на меня, но я бы хотел всё наладить. Если ты позволишь. — То есть, — тихо говорит Чуя, смотря куда-то мимо Дазая, — когда перед тобой встал выбор, то этот выбор был не в мою пользу. Так? Дазай закусывает щёку. Он прекрасно понимает, как это звучит. И осознаёт, что возможно делает хуже, но он берёт карт-бланш тем, что пытается говорить искренне. И что Чуя прекрасно осведомлён, что для Дазая это огромная жертва, которую он может предоставить. И если в Чуе остались чувства, а Осаму уверен, что так оно и есть, то рыжеволосый даст шанс восстановить их утраченную связь. — Тогда это было так, — он пытается оставаться спокойным, хотя руки предательски дрожат, выдавая его волнение, — Чуя, тебе придётся признать, что ни у тебя, ни у меня нет никого ближе, чем мы есть у друг друга. И... — Я знаю, — достаточно быстро отвечает Накахара, — Но это не значит, что ты в праве насрать мне в душу, а после прийти, сказать пару слов и надеяться, что я тебя прощу. — Я не прошу о прощении. Мне просто нужен ты. --- Тишина, что развязывается между ними гулка. Она завораживает, она проклинает. Разрушает разум, калечит сердце. Чуя встречается с карими глазами, всматривается в них и понимает, что только что мир потерял понятие времени. Всё существующее застыло, протекая столь медленно, как в замедленной съёмке какого-нибудь ванильного фильма. Настолько приторно, что начинает тошнить, но время всё равно не ускоряется, заставляя чувствовать, как отчаянно бьётся в груди собственное сердце, когда он видит эту немую просьбу. Такую громкую и такую немую просьбу в чужих глазах. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Поцелуй меня. Чуя придвигается ближе. Осторожно, на пробу, словно, если сделает одно неверное движение, то произойдёт новый взрыв на Хиросиме. Ладонь скользит по Дазаевскому колену в поиске опоры, чувствуя, как покалывает кончики пальцев от этого касания к чужому телу. Все его установки рушатся, превращаясь в ничто, в нестареющей памяти вновь проигрываются фрагменты из прошлого. И Чуя пропускает их под кожу, чувствуя себя не лучше. Он никогда не был зависим от чего-то пагубного кроме сигарет и алкоголя, но сейчас ощущал себя самым заядлым наркоманом. И он понимает, что слова ничего не изменят. Ни его, ни Дазая. Но разве сам рыжеволосый способен просто взять и выпроводить Осаму, что решил раскрыть ему свою душу нараспашку, что самовольно сделал первый шаг к их примирению. Не может. Никогда не мог. Как бы горько не отзывалось предательство, он знал, что давно простил, что не имеет права злиться. Но так было легче справляться с болью от утраты. Выдумать себе что-то и лелеять эту неправильную истину, баюкать её, словно дитя. И вроде как время лечит. Вроде он действительно забыл всё, что связывало его и Дазая, что делало их ими. И вместо любви Чуе удалось впустить в своё сердце ненависть. От любви до ненависти один шаг, так же говорят? Он ненавидел его имя, ненавидел знак зодиака, цвет его волос, цвет оливковой кожи и так далее по списку. Научился кусать в ответ, отрывая кусок плоти. И вроде ему стало легче. И между тем тяжелее. Металлическое постукивание мыслей. Лязг ножа, что может вонзиться прямо в сердце в любую секунду. Да, Чуя любил. Так искренне, так чисто, как только мог. Как бы он не старался с этим бороться, Дазай всё равно остался колотой раной где-то под рёбрами. И эта рана сейчас отзывалась на чужую, ровно такую же. И он приближается ещё ближе, ладони опускаются на чужие плечи, что вздрагивают, но карие глаза смотрят всё так же неизменно спокойно. Чуя слишком мягок и добр, чтобы отталкивать Дазая. Но и ответить сейчас он не может, просто не в силах, когда всё это обрушивается на него, как снег на голову. Ему тоже хочется этого поцелуя. Не скомканного, случайного, как тогда. А полноценного, пропитанного всеми невысказанными словами и чувствами. Хочется зарыться в мягких тёмных волосах, пропуская их сквозь фаланги пальцев. Хочется вдыхать такой родной аромат чужой кожи, что смешался с одеколоном и мылом. Хочется шептать приятные слова прямо на ухо, водить кончиком носа по чужой щеке. Но всё, что он позволяет себе сделать, это крепко обнять, успокаивающе поглаживая ладонью между лопаток. Как же мерзко осознавать, что вы всё ещё зависите друг от друга. И как страшно вновь подпускать к себе того, кого любил больше себя, боясь вновь пережить предательство. За окном уже виднеются первые лучи солнца, заполняя комнату золотистыми красками. Они продолжают сидеть в тишине, крепко прижимаясь к друг другу. И Чуя потом сделает вид, что вовсе не слышал, как тихо, словно мантру, шатен повторял без устали "Прости". Сделает вид, что и не заметил вовсе, как плечо рубашки стало мокрым от чужих горьких слёз. Всё о чем он может думать, так это то, что Дазай в первые попросил у него помощи. И Чуя может лишь помочь пережить утрату, побыть рядом какое-то время, составить компанию. А после переехать в другую квартиру и надеяться, что они всё же смогут отпустить друг друга.