Пересечение разных миров

К-097 не уверен, сколько прошло времени с тех пор, как он забрел на базу Клокмэнов — да и нужно ли? Все равно все, что могло произойти, уже произошло — просто Камерамэн, находясь под влиянием паразита, этого не заметил. Хотя, может, оно и к лучшему. Война со скибидистами успела обрасти новой фракцией, ряд сильных и действительно серьёзных столкновений, внезапные подробности про новую фракцию (как раз ее представитель или представительница — тогда было плохо видно — напал(а) на агента), и, что произошло совсем недавно — весьма необычный раскол альянса. Титанов отдали скибидистам, а остальные из фракции просто пропали, причем никто не знал, куда именно — война считается законченной, причем на нейтральной ноте — по сути, никто не победил и не проиграл. Разве что должно быть очень плохо титанам, но в альянсе они считаются расходным материалом, теми ещё пушечными стейками, поэтому на них все равно. В жизни всех фракций начинается новая эра — возможно, не такая уж и счастливая, какой может казаться сейчас. «Альянса больше нет, малыш.» — показали Камерамэну, когда он, наконец, немного окреп и спросил про своих, намереваясь под шумок к ним вернуться — вряд-ли кто-то будет против, у него со всеми были вполне приемлемые отношения. И эти слова… Кажется, в тот момент, в операторе вновь что-то неприятно оборвалось, только уже серьёзнее, чем связующие провода руки. Вряд-ли Клокмэны видели, как старый и привычный мир начал рушиться у оператора на глазах, а даже если и видели, то предпочли проигнорировать — не у них же исчезло едва ли не из-под носа что-то настолько масштабное, что даётся один раз — и не навсегда. Так еще и потерять до обидного легко. Пожалуй, наверное, если не считать их титана, К-097 остался единственным представителем своего рода… И это было как-то слишком неловко, что-ли? Единственный в своем роде, часы постоянно смотрели на него, обсуждали, издалека показывали пальцем, со стороны ведя себя по-подростковому глупо, не понимания, какой они наносят агенту этим вред. Он ведь считает, что фигурирует у них исключительно в отрицательном ключе, хотя никакого злого умысла у этих механизмов на самом деле. Им просто интересно, но вот взять, подойти ближе и начать рассмаривать в лоб — было далеко не в их стиле. Предпочитают наблюдать за всем со стороны, как и любые часы в принципе. Безмолвные наблюдатели, да? Не такие уж и безмолвные, если сравнивать их с Камерамэном, они вполне себе любители тикать обо всем, чего увидят — просто потому, что на их базе особых развлечений нет — книги были зачитаны чуть ли не до дыр также, как и всякого рода старинные пластинки слушались так часто, что уже обзавелись дырками. Камерамэну было некуда идти — кроме того, что город в целом почти сравняли с землей, а оставшиеся здания были слишком шаткие и неустойчивые, база альянса, после пропажи его участников, буквально за сутки приобрела жуткий и искареженный вид, став еще и небезопасным местом для жизни — не потому, что там мог кто-то остаться и посмевшего сунуться туда оператора убить, наоборот, там никого и даже ничего не осталось — всякого рода ценные вещи тоже пропали — а потому, что здание могло окончательно сломаться от неправильного шага и накрыть собой оператора. Возвращаться к скибидистам идея тоже плохая, ибо его никто щадить и жалеть не будет — либо сами убьют, либо оставшемуся ТВ-титану отдадут, а тот ещё больше церемониться не будет — сразу же сожрет и не заметит. Но и выжить один этот инвалид не сможет — вот Клокмэны и решили оставить его себе, дав ему, по сути, новую землю, новую веру, а также новых товарищей, которые ощущались, скорее, надзирателями или чуть более лояльными и понимающими хозяевами, предпочитающими держаться от инвалида подальше — лишь иногда их главный Клокмэны, который опирается на тростью, подходит и брезгливо тыкает К-097 так грубо и жестко этой самой тростью, словно образец чем-то заразным болен. Это было… Неприятно. Причём не ясно, что больше — такие тыканья, или такое отношение в принципе. Возможно, оба пунктика одновременно. Хотя Клокмэны даже дали ему отдельную комнату — в конце этажа, с маленькой деревянной дверью и золотыми элементами, внутри комната казалась огромной — во всяком случае, так это ощущается маленьким ломким агентом. Правда, убранство комнаты было сравнительно скромным — комната была глухой, с желтыми стенами, деревянным резным зеркалом на стене — квадратное, декоративные наросты ветвятся подобно червям, с сильно потертой золотой покраской на некоторых участках, с идеально чистым квадратным зеркалом, оператор предпочитает не смотреть на свое отражение — слишком несчастного оборванца он там видит, и все никак не может смириться, что этот оборванец — он сам. Еще была широкая кровать, собственно, это было самым широким предметом в комнате — деревянная, в каком-то аристократичном стиле, с позолотой, заправлена она была достаточно простым белым бельем. Стеганным. С кружевами. К-097 помнит наверняка — в альянсе такого изыска не было. У них были самые дрянные серые комплекты белья, которые до обидного легко рвались, и штопать их приходилось самостоятельно, пока никто не видит. А про этот комплект так сказать нельзя — ткань у него достаточно прочная, менее рвучая и эластичная, когда Камерамэн заворачивается в одеяло, как в лаваш, ему кажется, что он спит как король, ещё освещая темную комнату мягким желтым ночником — такого хорошего и спокойного сна у него не было никогда. В прочем, когда он начал на пальцах показать, как сильно он восхищен, Будильник, на которого он тогда напал, также на пальцах попытался ему объяснить, что это он ещё настоящей роскоши не видел. Был небольшой деревянный шкаф и тумба из двух ящиков — в них ничего не было только потому, что хранить Камерамэну нечего. То есть, у него вот прям совсем ничего не осталось, а Клокмэны чего-то, чем их можно заполнить, агенту не давали. Да и не обязаны так-то. Но вообще, выглядит комната очень даже красиво и уютно — Камерамэн был не против отсиживаться здесь, сведя контакт с Клокмэнами к минимуму — кажется, они не искали с ним встреч также, как и сам Камерамэн предпочитал держаться от них в сторонке. Пусть даже в сухом остатке и получается, что агент бродит по базе этих механизмов неприкаянным призраком. Но всех это вроде как вполне устраивает. С недавних пор, у К-097 появилось новое (а то и первое) хобби в жизни — он читал книги. А они ещё старые, людские, с ветхими страницами и тусклыми буквами, прямо из хозяйской библиотеки — относится к ним надо с трепетом и почетом, и не дай Боже ты случайно даже страничку порвешь — книги здесь в большем почете, чем разумные камера и часы. За неимением чего-то другого, агент ими зачитывается, жадно поглощая из них информацию, удивляясь, как же он жил без этого раньше — некоторые из них были исторические, какие-то художественные, со старым стилем речи и повествования — у агентов такого не было, у них все только электронное, и то — это какие-то нужные данные или послания, но никак не старинное чтиво. Наверное, не все агенты в принципе знали, что такое книги. Круто чувствовать себя развивающимся и умным, а то даже и гениальным, жаль только, что поделиться не с кем — да и не можешь, увы. Вот и оставляешь все при себе, с грустной улыбкой надеясь, что однажды это кто-то оценит. Конкретно сейчас, сидя в углу кровати, 097 читал что-то из викторианской эпохи. Что-то про проституцию и бедняков, хм… Дверь резко, словно с хорошего пинка, открывается, и в комнату входят два механизма, так называемые Средний Клокмэн и Клокмэн-Кукушка, которого называют Джонатаном — 097 не уверен, но вроде как в альянсе никто человеческими именами не пользовался. Возможно, они были у скибидистов. Средний Клокмэн был бледным, словно он пользуется белой пудрой, каким-то закругленно-квадратным, преземистым, с тусклыми темными глазами, в которые залили достаточно лака для мебели, короткими черно-пепельными волосами с ярко-золотысми тонкими прядками, да вечно поджатыми, прямо-таки обескровленными, губами. Этот механизм в целом не из разговорчивых, а если все же открывает рот — то говорит мало и односложно. Грубый. Одет этот образец в темный костюм-тройку, белую блузку, да черно-желтый галстук — было бы стандартно, даже с золотыми элементами, если бы на плечах у этого Клокмэна не были установлен большие, тяжелые, песочные часы, а немногим ниже груди располагался отдел в золотой рамке, с такими же золотыми шестеренками и маленькими часами. От него всегда веет таким колючим холодом… А вот Кукушка/Джонатан уже представляет значительно больший интерес, ибо одет он в черную форменную одежду какого-то дворецкого, под острым воротником даже чёрный галстук-бабочка, да и в цером — ведет себя также вежливо-учтиво, как-бы прислуживая, обычно складывая руки за спиной, смотря на происходящее с легкой улыбочкой. Парень был красивым, стройным, с овальным лицом вполне человеческого цвета, слегка острым маленьким носом, серыми глазами (ему прямо меньше всех лака досталось), а волосы у него были жесткими, коричневыми пружинками, и спускались чуть ниже плечь, предавая ему ещё больше схожести с реалистичной куклой, но не человеком. И в отличие от среднего Клокмэна, эта Кукушка ощущалась весьма милым и нежным, добрым образцом, который просто любит все живое — другим Клокмэнам такого качества сильно не хватает. И как хорошо, что Джонатан владеет языком жестов — единственный, с кем у 097 была коммуникация. К тому же именно он восстановил образцу с альянса руку. «Привет, 097» — показывается Кукушка, умело складывая пальцы, вызывая на лице агента слабую, но счастливую, улыбку — «Как рука?» — и неспешно подходит ближе, после чего мягко опускается на одно колено перед агентом, вкладывая некогда пострадавшую руку агента в свою (на Кукушке достаточно нежные темные перчатки) — искуственная кожа заботливо зашита элегантными золотыми нитками, ещё и гладью — видимо, Джонатан сильно увлекся, когда занимался починкой агента, ибо едва не образовал на месте ран у него узоры. Чуть подумав, Клокмэн провел по шву на запястье пальцем, заставив агента вздрогнуть — это было щекотливо и приятно. Чуть подумав, 097 показал этой самой рукой жест палец вверх — рука уже вполне себе окрепла, и он старался ее развивать. «Это хорошо, " — показывет Джонатан, позволяя себе нежную улыбочку, несколько сильнее давя жёсткой подушечкой пальца на шов, делая это как-то интимно-неловко — определенно, Кукушка гордится этой вышивкой. — Будь добр, оставь нас, — мягко просит, а то и приказывает, Клокмэн, обратившись к среднему образцу, которого послали Джонатана как-бы «охранять», всерьёз опасаясь, что Камерамэн просто так снова на кого-то наброситься — не то, чтобы он не был в состоянии. Средний Клокмэн чуть сомневается — но все же кивает и выходит, тихонько прикрывая за собой дверь, оставляя 097 наедине с Джонатаном. Клокмэн по хозяйски опускается рядом с агентом, нежно кладя руку на колено агента — для него это просто смущающе, без подтекста или намека — агент просто помнит, что Камерамэны так друг с другом, когда ещё были, не обращались, вот и все. Но, должно быть, у Клокмэнов это норма?.. 097 уже понаблюдал за ними, и для себя решил, что они такие высокопарные и странные — община не для скромного Камерамэна, который ещё и глухонемой, если говорить по хорошему, но какого-то особого выбора у него все равно нет — так что особо ерничать не стоит. «Как тебе у нас?» — показывает Кукушка, нежно и лукаво улыбаясь, как будто даже гипнотизируя инвалида, пролезая фантомными руками в его голову, пытаясь смять искуственный мозг. «Хорошо.» — отвечает агент — «Хотя база у вас… Маленькая. У нас была больше.» «Нас не так уж и много, чтобы чтобы большую базу создавать.» — объясняет элементарные вещи Часы — «И десяти нет. Но знаешь… Иногда на этой базе бывает достаточно одиноко и скучно. Думаю, это даже хорошо, что ты попал к нам.» Часовщик нежно провел по лицу агента, как будто пытаясь заодно и проникнуть в роботизированную душу Камерамэна, если она у него есть. Может, когда-то была? «Я тоже так думаю.» — дежурно отвечает 097, ощущая себя ещё более неловко, чем до этого. Пробыв в мире ТВмэнов пусть не так много, наверное, но достаточно, Вантуз пришел к выводу, что уже вполне себе привык, и особого дискомфорта, какой был поначалу, не ощущает — ну да, мрачный мир, его обитатели тоже мрачные — в прочем, не то, чтобы мир, в котором жили агенты до этого, был как-то мягче или счастливее. К тому же тут были удивительные и даже добрые лаборанты, некогда обычные агенты, которых ТВмэны когда-то спасли от смерти — вряд-ли сами монстры этого хотели, но они это все же сделали — поэтому лаборанты и были им обязаны. И ничего — вполне бодренько несли свой крест, являясь примером для новых Камер и Спикеров, а заодно и для особо буйных, коими считаются Черный Спикер и Вантуз. Правда, если первый ни с кем, ни с ТВмэнами, не с их слугами, не спЕлся, и как хорошо, что не спИлся, то вот Вантуз давно уже заставил себя жить под каблуком этих мертвецов, чем обеспечивал спокойствие им, и себе, а вот с лаборантами вообще хорошо подружился — это не может не радовать, учитывая, насколько Вантуз дружелюбный и одинокий, а также никому не нужный — узнал он это просто однажды и случайно, кажется, ему даже в лицо никто не сказал, что он никому не нужен. Хотя, возможно, интерес у них был исключительно со стороны того, что Вантуз был прекрасной моделью для изучения, являясь, по сути, не типичным случаем альянса — глупый для всех, эти самые все здорово недооценивают интеллект инвалида, который как раз при всей своей инвалидности, был, пожалуй, самым способным из всех — пусть Вантуз и весьма ярко ощущал, как к его спине пробираются молоток, пила и отвертка, псих все равно таскался с ними, если их находил, став частенько забывать про Черного Спикера, который, кажется, и сам частенько о Вантузе забывает — все строит планы, один несбыточнее другого, хотя такое, скорее, ожидаешь от этого Камерамэна. Только вот этот Камерамэн нашел себе развлечение более приятное, и это самое развлечение имеет светлые волосы, зелёные глаза, какую-то особую ухмылку, а ещё и более высокий рост. И также является Спикером, пусть от Спикера в нем осталось мало. 122 был весьма удивительной личностью, и, что примечательно, тоже одинокий — всегда держится подальше, от всех в стороне, но, в отличие от Вантуза, в социуме жить умеет, и относится социум к нему значительно проще, чем к Вантузу — возможно, ещё маленьких псих к нему привязался потому, что принял пустоту 122 за свою собственную, и поставил цель заполнить этот пробел собой — а местный Спикер был и не против, хотя и относился к Вантузу скорее снисходительно — в некоторых особо сомнительные моментах так точно. По мнению психа, этот Спикер был весьма удивительной и глубокой личностью, умной и сообразительной — но вот по мнению Черного Спикера, которого такой поворот событий, кто-бы сомневался, не устраивал, придерживается иного мнения — считает, что 122 не удивительнее лабораторной колбы, и ничего он не глубокий — скорее просто полый, который ищет, чем-бы эту пустоту заполнить. Что ж, возможно, умным и сообразительным он был — только не от чистого сердца, а, скорее, от излишней хитрости, которая была ещё более неприкрытой, чем у его (или уже их?) телевизионных хозяев. Негр смотрел в эти кислотно-зеленые, хитры глаза — и ничего хорошего и искреннего в них не видит. А может просто он не прав и сам неосознанно пытается разрушить шанс Вантуза на подобие общения с кем-то другим. В прочем, товарищам хватило ума особо не поднимать тему дружбы Вантуза, у которого в этом направлении очень плохая кредитная история — и пока псих общался со столь сомнительными местными учеными, то вот негр строил то, что некоторые называют воздушными замками, а заодно и партизанил — жаль только, что ничего, чтобы помогло ему покинуть этот мир, не находил. Лишь иногда сталкивался с холодным взглядом ТВ-ученого, который, кажется, искал встречу с душой этого партизана. Все, кроме самого негра заметили, что этот кальмар, похоже, оказался в нем заинтересован. Понять бы ещё, как распорядится этой информацией сам черный Спикер, когда узнает. Пока негр опять шатался по миру, Вантуз сидел со 122 под большим, массивным деревом, где были черные яблоки — Спикер прижался спиной к толстому стволу, а между ног у него расположился Вантуз, спину которого этот Спикер использовал как поверхность, на которой он дописывал какой-то отчет — глухонемой не был против, и более того — сейчас ему было не до этого, он с таким восхищением рассматривал окружающий его мир, что 122 даже бесшумно хмыкнул — помнится, когда-то он на все происходящее здесь реагировал также, даже менее смело, но сейчас, когда привык — местные виды в нем уже ничего такого не вызывают. Даже жаль, на самом-то деле. Хотя, возможно, он бы и не отказался взглянуть на этот мир глазами Вантуза. Дописав скучный отчет о проделанной работе, 122 отложил его куда-то рядом с собой, после чего нежно, но ощутимо, надавил на спину Вантуза — бледная, даже, пожалуй, молочная, искуственная кожа была бережно заштопана — в не далеком прошлом она уже рвалась, причём не единожды — у агентов регенерации нет, а потому ее сразу приходится сшивать — разве что гениальные технологии помогают сделать рубец не таким выпуклым, а на сам шрам все равно — под форменной одеждой ничего не видно. Хотя даже не обладая каким-то особым зрением, 122 прекрасно видел — на Вантузе этих шрамов слишком много, особенно на спине и ногах — 122 посмеивался, что, мол, аккуратнее надо быть, чтобы шрамов больше не стало, на что Вантуз отшучивается, что он безумец и ему ничего не страшно — хотя, возможно, во всем этом есть двойное дно. Без него никуда. Стоит сильнее надавить — и сквозь кожу начинают торчать позвонки эндоскелета — толстые, крупные, они сделаны из специального прочного и легкого металла, чтобы так легко скибидисты их не ломали — у Вантуза из-за множества травм, что не должны быть совместимы с жизнью, эти самые позвонки под пальцами убегают, ходят ходуном, а ещё они сильно перетирают друг друга, порча и без того порченную спину — но, насколько знает даже сам Вантуз, ему никто никогда никакие кости не заменял — это достаточно долго и сложно, так что естественно, что заниматься этим никто не будет. Вантуз ощущает прикосновения прекрасно, пусть какой-то действительно хорошей чувствительностью его кожа и не обладает, резко выворачивает голову в сторону приобретенного друга — удивленно следит за ним, хотя явно не замечает какой-то особый интерес, но не вырывается, молчит, пусть даже и так нем от природы, прислушивается к ощущениям — чего-то плохого он от этого не ощущает, хотя не любит, когда без спроса касаются его спины. Это может его напугать, отчего псих может даже на этого умника наброситься. Хотя, в прочем, возможно — это особенность Камерамэнов в принципе, ведь они не могут заранее по звуку понять, кто к ним приближается (да и, наверное, звук для них в целом — понятие малознакомое). Вздохнув, 122 сталкивается своими глазами с глазами Вантуза — у первого они кислотно-зеленые, как будто даже кошачьи, а у второго мутные, как будто пьян, льдисто-голубые, с разными по диаметру зрачками — псих чувствует, как ледники его души отравляются кислотой этого ученого, чувствует, как они ломаются и падают на дно моря, погибая там, даже чувствуется, как окисляется его душа, но ничего поделать с этим не может. Или не хочет? Вздохнув, Спикер спрашивает: — Не нравится? Камерамэн на такое лишь неоднозначно мотнул головой, после чего показал: «Нет, нравится. Можешь продолжить, если хочешь.» Наверное, в какой-то степени, он от этого ничего не чувствует, и в какой-то другой степени ощущает довольно смешанные ощущения. Хотя, казалось бы, прикосновения к спине особо не любит, зато любит трогать все сам, ибо многие Камерамэны довольно тактильны. Вантуз вздрагивает, когда 122 продавливает сильнее, чувствует короткую вспышку боли, от которой морщится, но все ещё не сопротивляется — малыш, похоже, в происходящем даже заинтересован. Может, даже испытывает некоторое удовольствие. — Малютка, ты весь ходуном ходишь, — сочувствующим тоном замечает 122, обеспокоенно смотря сквозь тонкие очки. Вантуз на такое весело хмыкает, да показывает: «Забавно, да? Может, за это 512 называет меня куклой?» — и ещё так невинно бесшумно смеется себе в кулак, что 122 лишь тяжко вздыхает. — Не думаю, что за это, — терпеливо объясняет ему ученый, пальцами спускаясь ниже, уже на поясницу, позвонки которой были ещё более растертыми и слабыми — 512 вообще особо умом и сообразительностью не отличается. Увы. Но вообще, ничего смешного в этом нет. Боюсь, ты так можешь скоро сломаться. Вантуз на это снова хихикнул, явно намереваясь бросить что-то, что одновременно оправдывало бы его и снимало ответственность, но 122 умудряется что-то в его спине продавить, отчего Вантуза мгновенно заклинивает — некогда подвижный позвоночник сразу же становится ровным, больше ходуном не ходит, и сопровождалось это, к тому же, вспышкой непривычной боли — псих бесшумно вскрикивает и падает на живой, не в силах пошевелиться. — Ну вот о чем я и говорил, — раздается где-то сзади голос Спикера, который нависает над Вантузом, подобно хищнику над добычей — Ты нуждаешься в серьезном обслуживании, малютка. Я думал, инженеры хорошо занимались тобой. Оператор на это лишь неоднозначно, даже зло, хмыкает — ну да, если бы. Точнее, один раз кто-то из инженеров (Вантуз не уверен, кто именно, эти парни для него как один) попытался залезть в строение Вантуза, а заодно и в голову, за что псих на него и набросился, чем так сильно обидел всех этих ребят в принципе, на что ему весьма доступно объяснили, что больше ему за такую выходку помогать не будут. У них был достаточно короткий разговор, и кончился он, что естественно, не в пользу этого оператора, который свято уверен, что виноват в этом конфликте не он, а инженер. 122 снова тянется к пояснице Вантуза, начинает его всячески мять и проглаживать, пытаясь расслабить механизм в его спине, принося по своему болевые и приятные ощущения — видимо, у этого Спикера опыт в подобных ситуациях есть. Да и отчего, собственно говоря, опыту не быть, если у больших операторов, из-за того, что они очень сильно горбятся, частенько переклинивает спину, а 122 приходится ее им разминать, попутно читая лекцию, как обращаться со спиной нельзя — те Камеры, что из альянса, ещё пока не слушают, а вот их уже начали переобуваться и держать спину прямо. Понятно, конечно, с большим ростом (хотя не таким уж и большим на фоне больших Спикеров и Полицефалии) вечно держать спину тоже замучаешься, ибо искуственные кости от этого напряжения тоже устают, но все же это не должно же быть настолько сложно. Да уж, конечно, мозги бы 122 — и им в головы… Хотя, учитывая, что ТВ-ученый способен действительно сделать нечто такое — такого счастья им не надо, лучше о таком даже не думать. ТВмэны в это время сидели и… Пили чай. Точнее, конечно, полностью чаем это назвать нельзя, но все же именно так они называли мутную черную жидкость, что беспокойно плещется у них в старинных чайничке и кружках, что даже были прозрачными, как будто сделанные из людского стекла. Да и к тому же, эти две жидкости идентичны по температуре и свойству остывать, так что выбор названия вполне себе очевиден. ТиВи и ТВвумэн, а это были они, в очередной раз избегали разговаривать друг с другом — хорошо хоть, что не из-за очередной ссоры, а просто потому, что особо говорить им не о чем. Устали друг от друга? Определённо, водится за ними такое, ибо сами уже потеряли счет, как давно не покидают друг друга и всегда рядом. — Знаешь, — наконец говорит ТиВи после бесшумного глотка чая, выжидая паузу, чтобы сестра обратила на него внимание — Тебе не кажется, что как-то тихо? — Хм… Определенно, ты прав, — кивает ТВвумэн — Раздражитетей нет. Неужели их уже съели? — Да ну, не говори глупости. Кто их будет в трезвом уме есть? — мрачно хмыкает ТиВи — Псих в очередной раз со 122 таскается, они весьма неплохо подружились, а этот чёрный придурок опять что-то вынюхивает. Удачи ему не закончить свою жизнь в щупальцах ученого. Больше раздражителей вроде нет. — А Полицефалия где? — вспоминает женщина про младшего брата, какое счастье, что про единственного младшего брата. — Не знаю. Должно быть, опять нашел какой-то скромный угол, забился в него, и рисует, — отвечает ТиВи — Я его пока не искал. Да и нужно ли? Здесь ему, кроме его диагноза, ничего не угрожает. Надо — сам вернется. — И то верно, — вздыхает ТВвумэн — Счастье-то какое, что все кончилось именно так. В прочем — разве эти придурки не смогут проникнуть к нам? — Акстись, моя дорогая. Нет. Ну либо же — не должны? — ТиВи пожал плечами, с задумчивостью делая глоток — Титан больше в наш мир попасть не может, а двое других об этом месте знать и не должны, — после чего бесшумно ставит кружку на стол, который, как и стулья, был кривым, но очень прочным, переплетением гладких черных щупалец, подобно той скамейке, на которой ТВвумэн успокаивала женщин других фракций — разве что эти предметы мебели были ровными и не такими шаткими. — Да, но… Наш, прости Господи, дед, уже давно овладел нашей телепортацией, — ТВвумэн тяжко и даже раздраженно вздыхает — Думаешь, не сможет сюда проникнуть? — Ну… Наверное? — ТВ неуверенно повел плечами — Вроде бы, ему никто про это место не говорил. Во всяком случае до этого — а сейчес, может, и наш самый младший проговориться может. Хотя… Не думаю. Да и вряд-ли у нашего родственника настолько большой спектр сил, чтобы ещё и перемещаться между мирами. Ну а если это не так… Будем надеяться, что титана ему с головой хватит на ближайшее время. — Только надеяться нам и остаётся… — недовольно булькает женщина прямо в свою кружку, делая ещё один глоток. ТиВи на это лишь выразительно повел бровью, но ничего не ответил — да и отвечать нечего, сестра в какой-то степени права — постоянности и стабильности в их жизни нет, ну или не было, и все зависит только от удачи — а эта девка весьма непостоянная, и доверять ей — себе дороже. Но сейчас, наверное, все же все изменилось — и вроде бы все в лучшую сторону, наконец можно было вкусить долгожданное спокойствие, которое ТВмэны так ждали. Только с поправкой на то, что это спокойствие у них «при жизни», пусть живыми их назвать сложно, а не в узкой сырой могиле, в которую никто из ТВмэнов так и не спешит (хотя некоторые, наверное, подумывают — все, что можно, они приобрели, попробовали и потеряли), и уж тем более сам себе рыть ее не будет. ТиВи и ТВвумэн стараются взглядами не пересекаться, хотя и без слов понимают, что довольно тяжёлые думы у них весьма индентичны — на самом деле, мысли их были частенько схожи, но при этом глухо поддакивать они никогда не любили — может, потому и враждуют, и борются за власть, пытаясь показать себя лучше друг друга, хотя и сами понимают, что делить им ничего, и что для семьи они будут просто весьма колючими братом и сестрой, но уж точно не начальством. Да и, наверное, править в кругу семьи никогда никто из них и не стремился только потому, что видели в семье именно семью, а не подчинённых. Ну и, положа руку на сердце, их на этом поприще с радостью подменяет ТВ-ученый — вот на его место уж точно никто не претендует. Наконец, допив свою кружку, ТВвумэн со стуком ставит ее на плетеную поверхность стола, причем ударяется стекло (ну или его подобие) с таким звуком, словно поставили ее на что-то пластиковое — ТиВи, наконец, обращает на сестру внимание, и даже не внюхиваясь в атмосферу, чувствует, что она слишком напряжена — неужели ее из спокойствия вывел этот лаконичный диалог? — Пойду я, — как-бы отвечает на немой вопрос брата женщина, вставая из-за стола, пряча руки за спиной — Погуляю. — Давай-давай, иди, — бросает ей в догонку ТиВи, снова поднося к губам чай, и сам чувствуя какое-то раздражение. Наверное, сестрица злится на брата за то, что он излишне холоден и спокоен, а братик на сестру за то, что она в раз весь покой потеряла, капая теперь всем своим плохим настроением на нервы — они друг друга не понимали достаточно часто, во многом именно разное мнение на какую-либо проблему и становилось причиной ссор, а то и скандалов, — хотя, казалось бы, думают и придерживаются какого-то мнения вместе и одинаково, ну разве что каждый под своим уклоном — настолько же одинаковые, насколько и разные, они какой-то своей локальной враждой частенько выносят своему семейству мозг — поэтому и стараются не допускать эпизодов, которые привели бы к их очередной стычке. Хотя очередная в их жизни война, пусть и более чудная, чем другие, сильно рассорила их — в прочем — более тёплых отношений между собой они и так не смогли допустить. Как только дух сестры теряется, ТиВи, наконец, более расслабленно вздыхает и даже удобно откидывается на стул, который к тому же еще и имеет удобную плетеную спинку, после чего с задумчиво возводит глаза к нему, как будто оно может ему что-то интересное показать, перекатывает на языке вкус «чая» — горячий, с легкими нотками угля и древесины, — к нему определенно не хватает чего-то сырого, искуственного и мясного… Определенно, этот ТВмэн давно уже не питался агентами, а ещё лучше — Камерамэнами, чтобы без шума — вот и распологается удобнее, ждет, когда сюда забредет какой-нибудь подобный индивид (сидели брат с сестрой в этом отделенном уголке подальше от всех вдвоём) — но нет, все подозрительно чисто (хотя, возможно, потому, что у их новых слуг нет необходимости сюда идти). Но нет, все же, в какой-то момент монстр ощущает в атмосфере новые запахи — сначала это весьма слабое поветрие ванильных сладости и горечи, легкая, даже приятная, кислинка брусники — но чем ближе приближалась жертва, чем отчётлевее слышались шаги по мере приближения, тем больше ТВ начинал ощущать запашок (ну или, скорее, вкус) прозака, нотки бензина и ванили, а ещё брусника сначала стала вишней, а сейчас начала становится слишком сладкой черешней. «Опять этот идиот», — раздраженно думает труп, уже заранее начиная себя мысленно готовить к выходкам 512 — «Давно» не виделись.» — понятно, что «давно» тут уместнее употреблять в знаменитом сарказме и кавычках. Может, ТВтмэны и относились бы к испорченным душам с большими почтением и уважением, если бы они их так яростно не любили, а их забота не утомляла — но увы. Хотя роботов здесь можно оправдать только с той стороны, что они — роботы, и что более совершенными, совсем уж точно повторяющие человеческие, эмоциями, просто не распологают — ТВмэны, а перед этим и люди, пытались сделать из них подобие людей не только внешне, но и внутренне, за что весьма сильно поплатились вот таким спутаным клубком из близко похожих на человеческие эмоции — и этот клубок работал с сильными перебоями. Клубок 512, кажется, не был способен испытывать негатив, если дело касалось его, зато сразу вставал на дыбы, если плохо отзывались о так понравившемуся ему ТиВи — зато вот позитив, радость и любовь у агента были развиты прекрасно, особенно если любовь не просто так, а к чему-то конкретно — к наркотикам, например, которых ТВмэны им не дают, но у роботов ломка наступает значительно позже, и все равно протекает не так, как у людей, а потому Спикеры пока так сильно не страдают, — к алкоголю, да даже к ТиВи — последнего он любит особенно, но все же ради него бросать не намерен — либо же это монстр просит как-то «не правильно», хотя он, строго говоря, вообще ничего не просит, не хочет и не требует — это фантазия 512 завершает общую картину под свой вкус. И, на самом деле, роботы, способные ощущать и проявлять любовь, считаются все же более совершенными, чем те, кто испытывают в большинстве случаев только равнодушие или негатив — железка, способная на положительные эмоции, является показателем того, что она усвоила что-то людское (ну или близкое к людскому, по крайней мере), а значит, почти в совершенстве овладела довольно тонкой штукой, как эмоции — ТиВи бы мог за него порадоваться, если бы не страдат от совершенства 512 сам. ТиВи бесшумно раздраженно вздыхает — кроме того, что они прекрасно слышит быстрые шаги Спикера (все равно они в столь тихом месте вдвоём), ему так и лезет в нос запах, да и вкус, вишнёвого и отвратительного сладкого десерта — практически наивысшая точка любви и преданности, если рассмаривать с позиции запаха — он от этой любви такой сладкий, что ТВ даже есть его не намеревается — боится сладостью из этой любви захлебнутся — хотя Спикер пусть и спешит, но пытается идти тихо и даже менее шаркающе — какая жалость, что у него ничего не выходит. — Не пытайся, Спикер, — не поворачиваясь, говорит ТВ, театрально приложив руку ко лбу — То, что для тебя тихо, для меня достаточно громко. — и, чуть подумав, добавляет: — Не забывай ещё про запахи. 512 на это тяжко вздыхает — не получилось любимому сюрприз устроить — после чего уже суетится и подходит со спины ближе, сразу же устраиваясь у левого подлокотника на коленях, по кошачьи складывая пальцы на подлокотнике, едва не касаясь руки телевизора — и еще так отвратительно-сладко мурлычет: — Привет, любимый. Я скучал, — нежно тянет он, подобно сгущёнке, ещё и так нежно смотрит, что у ТиВи подкатывает к горлу тошнота. Ещё и так услужливо ластится под безжизненные пальцы, пытается задеть ими свою жидкую прошивку — монстр сначала брезгливо и даже злобно отдергивает руку, уничтожающе смотрит — но все же опускает конечность и путается пальцами в блонде, одним лишь этим делая Спикеру хорошо. — Даааа, радость-то какая. Мы же так давно не виделись! — в голосе ТиВи сарказм сразу перекисает в яд, однако Спикер этого как будто не замечает — Что на этот раз, 512? — Да так… Просто… — уклончиво, с откровенной хитростью, говорит робот, как-то слишком лукаво щурясь. — Говори прямо, Спикер, — сухо отзывается ТиВи — Я в угадайки играть не намерен. — Знаешь… Мне тут ветер надул благую весть, что у вас, ТВмэнов, — достаточно пластичная физиология. И что вы можете распоряжаться ей, как вам угодно, — глаза робота начинают блестеть подобно драгоценностям, что ТВмэну уже заранее не нравится. — Предположим. — глухо отвечает ТиВи, смотря куда-то на предположительно линию горизонта — К чему ты это? — он, наконец, с некоторым удивлением смотрит на Спикера. — Это распространяется на ваши гениталии? — прямо спрашивает наркоман, отчего ТиВи, вновь схватившийся за кружку и делающий глоток, эту самую кружку чуть не выронил, подавившись уже почти остывшем чаем. Да уж, давно у ТиВи горло не драло из-за неожиданностей, уже забыл это першение, да и так хорошо жил без него, что вспоминать не хотел — но нет, 512 всегда преподносит какие-то неожиданности, отчего ТиВи нередко становится дурно. Хотя, с другой стороны, этому дурню можно даже сказать спасибо — благодаря реакции ТиВи на его выходки, монстр понимает, что он пока ещё полностью не сгнил, даже, наверное, на какую-то часть жив — потому что у него есть эмоции, причем довольно бурные, и он способен их проявлять. Также, как и способен удивляться, злиться, даже задумываться — вполне себе набор разумного живого существа. ТиВи смотрит на 512 с каким-то таким гневом и смущением, что у него даже щеки покрываются угольно-черным румянцем — впервые, наверное, за столь долгое время — а вот 512 это умиляет, хотя должно было напугать, его лицо становится настолько окрыленно-восхищеным, что кажется, ещё чуть-чуть — и монстр выплюнет свои бабки в кружку с этим чаем. — Ну так что? — невинно щебечет Спикер, опираясь для удобства подбородком на кулаки, пока ТиВи спешит извлечь свои пальцы — Я оказался прав? — А что, по моей реакции не видно? — недовольно скрипит ТиВи, чернея еще сильнее — Увы и ах, Спикер, увы и ах. — Ух ты! Здорово! — восхищается Спикер — То есть, даже чисто теоретически, ты можешь поменять пенис на влагалище? Выждав паузу, монстр недовольно скрипит: — Да. — Ого! То есть, получается, в тот раз, в пассивной роли мог бы оказаться ты, а я и 143 тебя в два болта? — 512! — рявкает на него ТВ, как-то сразу сжимаясь — Кхм, могли. Но как хорошо, что тогда ты об этом не знал. — Да ну. Даже жаль, на самом деле, — сообщает Спикер, тяжковато вздохнув — Я бы не отказался опробовать тебя. Хотя вот касательно 143 — не уверен. — Спешу напомнить, что 143 уже втравил в отношения Полицефалию — вот с ним пусть так и милуется, если узнает, — строго отвечает ТиВи — А ещё спешу заметить, что не всегда женщины занимали нижние позиции. В сексуальной практике было и женское доминирование. — Но как? — удивляется 512. — По обычному. Иногда со страпоном, — раздраженно отвечает ТиВи — Тц, мне что, тебе все в подробностях рассказывать?! — Ну можно и не рассказывать, — бурчит Спикер — Можно и показать. Я бы не отказался от твоей эксклюзивной демонстрации, — и ещё так конфетно улыбается, что ТиВи только сильнее кипятится. — Так, я не понял! — рычит немертвый — Что ты от меня хочешь?! — Я хочу заняться с тобой сексом, — прямо говорит ему 512, смело смотря в глаза монстра — Только со сменой ролей. Мне очень нравится видеть тебя сверху, но, думаю, моей спине стоит отдохнуть от твоих когтей и клыков, а то объяснятся перед инженерами сложно. Они уже занимались сексом, причем, собственно говоря, не единожды — исключительно по прихоти Спикера, ТиВи, с тех пор, как перегнивать начал, подобных желаний не испытывает, да и не нуждается в сексе — это больше надо роботу, который в своем кумире нуждается в любом виде и всегда. Как хорошо, что ТиВи все же на такое однажды согласился, и теперь они периодически встречались в спальне монстра, который качественно использовал 512, удовлетворяя и его больные желания, и как-то неплохо разгружая себя — пусть даже такой досуг и не поддерживает, ибо после секса становится разительно все равно и на войну, и на все происходящее в принципе, что, так-то, довольно опасно — жаль только, что мастерство убеждений ТиВи работает только в кругу семьи, но никак не на испорченных душах. Собственно говоря, от того на этаже ТВмэнов, в спальне ТиВи, окна не были полностью черными и глухими, как планировалось изначально — пока ТиВи лежал и думал, что же он делает со своей жизнью, и размышлял, почему он не входит в перечень ТВмэнов, что глубоко асексуальны, 512, в каком-бы потрепанном состоянии не был, обязательно подходил к его окну и начинал маленьким ножичком корябать дырки, чтобы в комнате стало заметно светлее — понятно, что такие маленькие участки ему особого света не давали, но все же. Во время секса с 512, ТиВи иногда срывался, практически переходя в звериную форму, оставляя метки у него на спине — где-то это были глубокие укусы, а где-то ещё более глубокое раны, которые инженерам приходилось на роботе штопать, выслушивая какие-то слишком глупые отмазки, наверное все же понимая, что если не считать шрам у него на скуле, то больше скибидисты его не резали, и уж точно не кусали, особенно в районах шеи, спины, плеч, а иногда и намного ниже. И Спикеру не было противно, наоброт, он так сильно от этого кайфовал, с благодарностью принимая и все эти следы от ТиВи, и его сперму — на удивление белая, наверное в какой-то степени тоже гнилая, чуть более жидкая, чем у людей, очень холодная — 512 бы так ее в себе и оставлял, если бы все же не элементарные гигиенические нормы, а заодно и все же вирулентность этого био-материала (хотя язык ТиВи тоже старался, иногда тщательно вылизывая своего партнера). Наверное, он был самой счастливой испорченной душой после 143. А вот ТиВи собой не гордился, ему не нравится, что они оба теряют крышу, и, по сути, идут друг у друга на поводу — правда, жалеть он уже начинал после, после того, когда это в очередной раз случилось. И кто ещё, спрашивается, кем руководит? — Эй, ТиВи, ну ты чего? — обеспокоенно мурлычет С-512, хватая его левую руку и прижимая к своему теплому лицу, чуть потираясь, что монстр даже ощущает шрам — Боишься, что-ли, что от меня залетишь? — Тц. Не залечу, а забеременею, — исправляет его диалект ТиВи, опасно выдыхая — Только вот боятся этого стоит тебе, а не мне. Правда, твое счастье, что это невозможно. — Потому что мы разные виды? — даже как-то слишком печально спрашивает Спикер. — Ну… В целом — да, — соглашается ТВ — Только ещё и потому, что твоё семя… Имитация людского семени, и, по сути, семенем даже не является. Если я правильно понял по текстуре, то это какой-то реалистичный гель без вкуса и запаха. А значит, что и оплодотворить меня он не сможет. Да и… — ТиВи чуть призадумался — Все же, наверное, я бесплоден — очень многих органов у меня нет, и более традиционной репродуктивной системы тоже. — А ты? Что на счет тебя? — прямо в лоб спрашивает Спикер — Ты можешь кого-то оплодотворить? — Мммм… Вряд-ли, — вздыхает ТВ — Раньше, конечно, да. А сейчас… Так, не забивай мне этим голову! — монстр огрызается и трясет головой, сбрасывая ненужные мысли. — Ну так что? — невинно, прямо по кукольному, спрашивает Спикер, где-то напоминая телевизору их нашкодившего титана, когда он титаном не был, и все они ещё были живы — также стелился под старшим братом на колени, всячески пытаясь смягчить свою судьбу — хотя не то, чтобы у ТиВи часто поднималась на него рука. Хотя вот на титана и сестру поднималась. Не поднималась только на Полицефалию. — Посмотрим, — сухо бросает ТиВи, уводя взгляд куда-то в сторону, не почуяв, что 512 воспринял это за утвердительно-положительный ответ — лишь почувствовал губы Спикера у себя на перчатке. И вот зачем, спрашивается, им эти игры в любовь и семью?.. У титанов в это время были свои игры — Джи-мэн поручил им разобрать районы, что совсем уж стали развалинами, пока сам вместе с ученым отлучился на другой конец города, чем старики сильно облегчили титанам жизнь — наконец можно было поговорить о чем-то без риска быть услышанными, и титанам явно есть, что обсудить. Правда, сейчас они трещать о чем-то несбыточном не хотели, ибо прекрасно понимали, что обычно их планы на жизнь с этой самой жизнью шли в сильный разрез, и очередными воздушными замками они сделают только больно — поэтому каждый сейчас занимался своим делом. Хотя у инвалида и энтеробиозника это дело было общим — они нашли людскую военную базу, там была вполне неплохо сохранившаяся техника, по типу бронированных машин и даже самолётов, а потому Спикер и Камера, поддавшись какому-то странному порыву, играли в это, как в детские игрушки — в прочем, если смотреть с позиции роста, то эти вещи для них игрушками как раз-таки и были. ТВ, в прочем, выше этого, его ещё в детстве не интересовали всякого рода солдатики, о которых многие дети, особенно бедные, мечтали — он предпочитал другие развлечения, отдавая все свои игрушки Полицефалии, которому они нравились больше. Найдя подальше от титанов обломки, на которых можно в тишине посидеть и подумать, телевизор с чистой совестью занял эти обломки, заодно и быстро переодевшись (с этой пластичной массой с волокнами это не составляет особого труда) — сегодня у него настроение было какое-то даже окрыленно-романтичное, а потому на нем образовалась блузка с руками-фонариками в викторианском стиле, на груди выросло пышное жабо с маленьким фиолетовым кристалом в середине, пальцы почти полностью скрывали кружевные манжеты, скрывая короткие черные перчатки, ноги же как-то даже неловко облепила имитация брюк с клешом, а на ногах были мужские лакированные туфти с умилительными бантиками — образ, конечно, роскошный, только из-за того, что все выдержано в трагично-черном цвете, вещи сильно сливаются — лишь кристалл, подобно глазу, угрожающе блестит и злобно смотрит на всех, паразитируя в этом жабо, чудом не проникнув трупу в грудную клетку. Хотя, возможно, он давно бы уже мог так сделать — но не стал, потому что знает, что ловить ему внутри титана нечего. Органов, как минимум в их традиционном понимании, в этом теле нет, а сердце давно не бьётся — лишь иногда болезненно ворочается, словно пытается само себя оживить. Благими намерениями вымощена дорога в Ад, да? Пожалуй, эта фраза неплохо отражает состояние этого органа внутри трупа. У Камеры и Спикера нет возможности менять свой образ едва ли не по щелчку пальцев, а потому выглядят они достаточно потрепано, делая телевизора зрительно выгодным на фоне этих двоих — было бы ещё лучше, если бы можно было этот гнилой запах выветрить, но для этого надо сначала извлечь все внутренности и уничтожить опасный био-материал, а уже потом избавиться и от самого тела. Плевать на волосы, но вот лицо ТВмэн себе бы с радостью заменил — правда, в его случае, у него есть только два варианта — либо лицо весьма истощенного трупа, что ещё и погиб не своей смертью, либо лицо смоляного монстра — выбирать из двух зол меньшее телевизору не хочется, выбрал уже однажды — до сих пор от последствий страдает. ТВ-титан сидел достаточно далеко от других титанов, положив ногу на ногу, словно сидит он на удобном королевском троне, а не на обломках, благо, что не настолько сильно пыльных, смотря задумчивым взглядом куда-то в даль, ещё и подперев голову кулаком, почти не моргая — его лицо было задумчивое, глубокое — такое и должно быть у аристократа, пусть даже мертвого, и, пожалуй, бывшего аристократа, — наличие мыслей, серьёзных и тяжелых, было, по сути, отличительной чертой высшего сословия во времена юности ТВмэнов, и как хорошо, что те скверные года прошли — 21 век титану, наверное, все ещё нравится — даже несмотря на произошедшее. «Да уж…» — думается ТВ-титану — «Я думал, что ещё одну войну я не переживу.» Хотя не пережить все события было, скорее, влажной мечтой монстра — его семья, в прочем, как всегда распорядилась по своему и по другому, не особо спросив мнение своего самого младшего. Пожалуй, титан был вынужден признать, что он соскучился по узкой сырой могиле, ее тишине и спокойствию — хотя, возможно, такого мнения придерживается не только титан, но и вся его родня, кроме, разве что, деда. О, дед был вообще отдельной головной болью! Раньше ему было так все равно, зато сейчас пытается заполнить собой всю пустоту внутри внука, не видя, что сейчас ему это не надо, и что его пустота давно заросла изнутри тьмой и гнилью, забрав какую-то сильную чувствительность и пустоту — теперь титан сам себе защита и охрана, а гниль стала для него компанией. Зато семья — проклятием, хотя болеть просто так давно уже ничего не должно. «Может, кого-нибудь съесть?» — подумалось ТВмэну, после чего он с задумчивостью прищурился, а заодно и принюхался — по расстрянию скибидисты, даже довольно маленькие, были далеко (хотя с размером и способностью этого монстра, вот что уж точно не проблема), а вот по запаху — сравнительно близко. В прочем, в этот раз, в атмосфере появился какой-то новый запах. Пахло пылью и стариной, золотом, а ещё чем-то медовым, овсяным печеньем, пыльными пожелтевшими страницами старинного рыцарского кодекса. Пахнет той, старой, грязной Викторианской Англией, а точнее ее высшим сословием, пахнет чёрным чаем, что был в почете у элиты. Ещё ощущается время, а также отсутствие его законов для ТВмэна, причем так ярко, что сознание монстра сразу визуализирует в его голове большой величественный Биг Бен, стройку которого монстры застали, уже не единожды к моменту его запуска погибнув. Да уж, давно же немертвый это великолепие не видел. Он даже не уверен, целы ли эти часы до сих пор. А ещё нюх, и в какой-то степени язык, начинает точить черным молотым перцем, который обычно находился во всяких кафе и ресторанах в перечницах, есть даже капелька горчицы и классического табаско — любой уважающий себя ТВмэн знает, что так пахнет излишняя самоуверенность, хорошо раздутое самомнение — а также восхищение. Причем уже восхищение не собой, а ближним своим, что не безразличен. «Какого черта?» — думает труп, обеспокоенно вертит головой, но никого не видит, хотя прекрасно ощущает — «За мной кто-то следит?» Вопрос решается сам собой — монстр в относительном далеке видит, что образовываются огромные золотые консервы (иначе подобное назвать было сложно), и эти самые консервы направляются аккурат в сторону ТВ. О, что это? Еда сама направляется к монстру? Чем ближе приближались консервы, тем ярче ощущаются в атмосфере ранее обычно не присутствующие в ней запахи, и тем отчётлевее было видно, что это не консервы, а такие огромные золотые доспехи, сделаные в каком-то даже сюрреалистичном стиле, по последнему писку часовой моды, и, видимо, они были такие тяжёлые, что земля под ним достаточно сильно дрожит, заодно внешне делая носителя этих доспехов как будто даже толстым, в грудной клетке так точно. А вот лицо у этого великана было как у вполне себе молодого человека, разве что кожа так и отливает золотым, хотя в целом довольно человеческая, бледная, и, что достаточно сильно бросается в глаза (по крайней мере ТВмэну, который толк в этом знает) — лицо тоже аристократичное. С небольшим носиком, пухлыми щеками, глазами с золотой радужкой, в которые от души плеснули лака для мебели, и потому они так ярко блестят, тонкими губами, форма головы у этого исполина овальная, а сверху головешку накрыли золотые, именно золотые, блестящие волосы, которые внешне похожи на парик — длиной чуть ниже ушей, они были зачесаны назад и прилизаны гелем, хотя и достаточно подвижные, похожие на тонкую леску. Лицо у великана было сосредоточенное, строгое, достаточно высокомерное, а ещё и целеустремлённое — и, судя по всему, направлялся монстр аккурат в сторону ТВ-титана. Когда незнакомец, наконец, выходит достаточно близко, на расстоянии меньше метра, огромный золотой великан отвешивает монстру классический стариный поклон — в атмосфере начинает разливаться ещё запах любви. — Здравствуй, ТВмэн, — почтенно говорит он, как-то даже потеплев. — Здравствуйте, конечно… А вы, собственно, кто? — спрашивает труп, даже как-то растерявшись. — Я — Король, — сообщает не то имя, не то статус, этот исполин — Титан-Клокмэн, если будет проще. Этот самый титан подходит, галантно берет руку трупа и целует, задерживаясь губами дольше, чем стоит. — Мы знакомы? — спрашивает монстр, спеша присвоить руку обратно себе, отчаянно пытаясь вспомнить, видел ли он этого Короля или нет — может, когда-то давно, задолго до всего этого, виделись? В какой-то эпохе из прошлых жизней? — Хм… Нет. Не было возможности познакомиться. Но сейчас, думаю, можно. Хотя мы про вас знаем достаточно, — отвечает Король, в наглую умещаясь рядом, легко перекладывая ногу ТВ на свое бедро — он настолько наглый и высокомерный, что монстр не в силах даже ужаснуться. — Что Вы… Ты имеешь под этим ввиду? — немертвый хмурится. — О как. Видимо, твои родственники про нас тебе не рассказывали, — Король вздыхает — Наши фракции знакомы — правда, мелочь у нас не дружит. Мои слишком высокомерны, а твои не умеют держать свой аппетит при себе. — Ну да, есть у них такое, — мрачно признает ТВ-титан — И почему же у нас мелкие враждуют? — Твой второй по старшинству брат напал на моего, можно так сказать, главного, и сделал из него калеку, — отвечает Клокмэн — А этот калека у меня получился… Не особо адекватным. Слегка летящим, пожалуй, даже. Вот он окончательно после нападения и съехал с рельс, начав обвинять твоего старшего брата в воровстве его души. Не уверен, есть ли у моих подручных действительно душа. — О, даже так? — удивляется монстр — Никогда об этом не слышал. Хотя не думаю, что мы способны на воровство душ. — Какая уже разница, если из ТВмэнов здесь остался только ты? — в глазах механизма появляется игривый блеск — Я верю, что ты способен украсть жизнь, но вот душу и сердце… В прочем — моё же ты украл. Также, как и твоя семья украла эти органы у многих в альянсе. — Простите? — неловко издает ТВ — Предположим, жизни я во имя успокоения своего голода крал. Но никогда и ни у кого — душу и сердце. И уж тем более у тебя, ведь вижу я тебя впервые. — Ну знаешь ли… Ты-то видишь меня впервые. Но мы наблюдаем за вами с тех пор, как поселились в этом городе. Просто мы не стали вступать со скибидистами в войну и предпочли остаться в тени, — Клокмэн спокойно пожал плечами — И ты мне, определённо, в душу запал, — часовщик поднял руку и нежно погладил щеку трупа — Понравился. Как у вас таких в альянсе называют? — Испорченные души… — отвечает немертвый каким-то прям не своим голосом, не особо веря, что и у него свой идиотик есть. Особенно столь… Гордый и представительный — вполне себе неплохой кандидат, если так подумать. Хотя не то, чтобы на титана телевизионщиков стоит хоть какая-то очередь. — Да, кстати, возвращаясь к моему подарку. Ты получил его? — вспомнил о тех часах Король, так внимательно смотря, словно следит за его душой. — А… Да, — кивает немертвый — Хотелось бы узнать от них код, а ещё каким образом и где они могут меня защитить. И заодно ещё узнать, каким образом ты обо всем этом узнал. — Всему свое время, мой дорогой, — отзывается Клокмэн — Скоро все узнаешь. ТВ посмотрел на Короля довольно скептичным взгдядом, даже не зная, чего бы ещё добавить — в прочем, за него это сделал Спикер-титан, подойдя вместе с Камерой — подсуетились, когда заметили, что подозрительно долго нет их гнилого аристократа. — А ты ещё кто? — не слишком дружелюбно спрашивает Колонка, предупреждающе складывая руки на груди. — Ну что ж… — вздыхает механизм (хотя как раз на механизм этот нежданный гость не особо похож), разворачиваясь к другим титанам — Давайте знакомиться. Вантуз и 122 сейчас сидели в комнате последнего — он и другие ученые, которые не телевизоры, жили как раз в такой комнате, в которой ещё есть две комнаты — правда, сейчас они были там двоем, ибо стоило 122 зайти с Вантузом, таща его за руку, остальные песпешили покинуть комнаты, как-то красноречиво улыбаясь, прикрываясь за собой дверь — сначала Спикер ещё хотел им как-то также красноречиво ответить, но потом махнул на них рукой — пусть веселятся, раз уж повод появился. И, на самом деле, пока ещё ничего такого эти агенты не делали (хотя, возможно, и подумывали) — просто сидели друг на против друга и трещали ни о чем, обсуждая состояние Вантуза. «Я довольно пластичный,» — показывает Вантуз, как-то беспокойно расскачиваясь, время от времени даже снова похрустывая. — О, не думаю, что тебя таким сделали на производстве, — хмыкает 122 — Даже самые совершенные роботы не обладают такой подвижностью. Ты совсем не следишь за собой, малютка. «Все верно», — Вантуз бесшумно хмыкает — «Мне оно и не надо. Я пусть и безумец, но физически я в порядке.» — Это ты сейчас так говоришь — вздыхает 122 — За тобой нужен глаз да глаз. У тебя кто-нибудь есть? За тобой кто-то следит, заботится? «Абсолютно нет.» — вынужден признать псих, тяжеловато вздохнув — «Бывали иногда мелкие друзья, но они почти сразу же отворачивались от меня, не выдерживая травли из-за дружбы со мной. Ну а те, кто выше этого, погибали на фронте. Так что я — одиночка.» — А как же черный Спикер? — мягко спрашивает 122, уперев голову на кулак. «Мы не так давно общаемся» — признается Вантуз — «Да и, наверное, дружим мы только потому, что у нас схожие в некоторых местах взгляды. Думаю, если бы были ещё такие вольнодумцы, мы бы не обратили друг на друга внимание.» — Как странно… — делится Спикер — Ты не так уж и сильно отличаешься от других операторов, но все равно для них чужой. «Бери выше,» — показывает ему агент — «Меня и ненавидят, и считают уродом — и внешним, и внутренним.» — Ох, малютка, они абсолютно не правы, — сочувственно сказал 122, раскрыл руки, позволяя психу подползти ближе и доверчиво упасть ему в объятия — этот агент такой нежный и мягкий, тактильный, почти как беспокойный котенок, что лично Спикеру очень нравилось — особенно учитывая, сколько времени этот образец провел в мире холодного мрака — Ты очень даже красивый. За что они считают тебя некрасивым? «За глаза? За ребра?» — предполагает Вантуз. — Возможно, — снисходительно отвечает ученый — Может, скорее за то, что ты не боишься высказывать свое мнение, м? Ты действительно один из немногих, кто не боится оказывать… Моим хозяевам сопротивление и высказывать свое мнение. Пусть и в такой форме. «Я слишком смелый — а такое вне поле боя у нас не в почете,» — показывает глухонемой — «Должно быть — этим и можно все объяснить?» — ещё и смотрит этими глазами с разными зрачками таким задумчивым и невинным взглядом, что внутри 122 что-то даже обрывается. Пожалуй, сейчас ему даже с трудом верится, что за плечами у этого психа достаточно много убийств — и что он псих в принципе. — Ну… Возможно, — глухо отвечает 122, рассматривая его каким-то словно даже потемневшим взглядом — А если не секрет — у тебя партнеры были? «Нет.» — признается Камерамэн — «Я никогда себе отношений не искал, да и не вижу смысла. А ты? У тебя кто-то есть?» — Сейчас — нет. Возможно, когда-то кто-то даже и был, но сейчас я уже не вспомню. Строго говоря, мы в целом мало что из старой жизни помним, — отвечает Спикер — Можно сказать, что мы заплатили своими воспоминаниями за новую жизнь. «Некоторых из вас кто-то даже узнает…» — припоминает псих. — Да, вот только мы их — нет, — тяжело вздыхает ученый. Эта комната ТиВи, в отличие от той, которая была у него в альянсе, была намного больше и, пожалуй, даже светлее — на темно-серых обоях были белые, хаотично разбросанные, пятна, в углах были черные участки с глазами, как в его кабинете (строго говоря, на базе ТВмэнов этого глазастого добра намного больше, чем когда-то было у альянса), было черное окно, на потолке было значительно больше свеч, правда, и выглядят они значительно лучше, пылают все также фиолетовым, разве что более беспокойным пламенем. В комнате был большой тяжёлый шкаф, правда, он заперт на кодовый замок, а ещё были просто полки, которые левитируют в атмосфере — в некоторых лежат длинные бутылки, которые заполнены черной субстанцией с глазами (судя по этим глазам — им там тесно), какие-то книги, даже, собственно говоря, были чьи-то так и не открытые письма. Вне ящиков в атмосфере застыли марки с писем, формы для ключей, какие-то клоки бумажек, причем на некоторых были символы, а то и цифры, иногда даже пролетали и бутылки — одни были пустые, а в других были семена и вода. Должно быть, это семена острого перца, причём какого-то очень ценного, раз ТиВи хранит их у себя. Кровать здесь была намного больше, чем та, к тому же она ещё имеет черный балдахин, и намного больше подушек на кровати — все они были разной формы и размера, достаточно мягкие, очень удобные (собственно, если бы они такими хорошим не были, то и не попали бы в лапы монстров) — например сейчас, ТиВи полусидел-полулежал, подложив под спину большую прямоугольную подушку, которая набита чьими-то белыми перьями, естественно, что черную, читая какую-то старую книжку, причем, кажется, с таким удовольствием, с каким уже давно ничего не читал (на книги времени как-то не было, все отчеты и правки, что у него уже на уровне печенки). В книге писалось про море, пиратов, и их приключения — пираты, пожалуй, единственное, что телевизором удалось избежать (да и не до них было), а вот по видам моря телевизор, пожалуй, даже соскучился. Он не знает, есть ли у них тут море, и можно ли его создать — но вот озеро у них есть, правда, чего-то особенного там нет. В прочем, мысли о море сразу же испаряются, стоит только балдахину резко раскрыться — это оказался донельзя довольный и возбужденный во всех смыслах этого слова 512, которого, кажется, ещё и потряхивает. — Привет, ТиВи, — сладенько говорит Спикер, скрываясь за балдахином, отправляя свечу с фиолетовым пламенем в свободный полет, уже наверняка зная, что даже при желании что-то спалить, он ничего не сожжет. — Тсс! Какого черта ты делаешь в моей спальне?! — сразу же недовольно рычит на него ТВ, едва удержавшись, чтобы не кинуть в этого паршивца книгой — хотя, возможно, для профилактики стоило бы — Немедленно покинь ее! — Не-а. Пока не попробуем — я не уйду, — заявляет 512, сразу же залезая к ТиВи, седлая его, любовно потянувшись руками — монстр от возмущения сразу же начал предупреждающе утробно рычать, хотя наркоман к подобному особо не восприимчив — Ну же, ТиВи, прошу! — умоляет его робот — Я уже был твоим послушным мальчиком. Можешь же ты побыть моей послушной девочкой? — ещё и так невинно хлопает глазками, что у ТиВи, по ощущениям, как будто что-то внутри обрывается. — Если тебе нужна именно послушная девочка, то тогда вали к ТВвумэн, — негромко шипит монстр, решив не рассказывать (во всяком случае пока), что стать точной копией сестры он вполне в состоянии — и даже лучше. — Нет, любимый, — вполне серьёзно отвечает С-512 — Твоя сестра, конечно, неплохая — но ты ещё лучше. Я хочу только с тобой! К тому же, вроде, она асексуальна, нет? — Да? А жаль. Такая неплохая замена была бы, — злобно пробурчал ТиВи, уведя взгляд в сторону, давая себе несколько минут форы. Не очень уж ему хочется в очередной раз идти на поводу у 512 и его иногда откровенно больных хотелок, кажется, просто из принципа не хочется — но иногда этот паршивец так искусно хочет и требует, что внутри ТиВи начинает болезнено ерзать и ворочаться какой-то юношеский интерес, которого в юности у него как раз не было, потому что постоянно то был занят Полицефалией, то титаном, то какими-то делами — определенно, однажды в этой суматохе он себя потерял — и находить по частям стал только недавно. Иногда даже обидно, что какого-то особого интереса к чему-либо в нем нет, на самом деле. — Тц! Твоя взяла, паразит! — как-то слишком легко соглашается ТиВи, захлопывая книгу, тыкая ее острым углом в грудь расцвевшего ещё сильнее 512 — Потом должен будешь, ясно? — Для тебя — все что угодно, — мило мурлычет С-512, первый лезет целоваться, обернув свои довольно худые конечности вокруг сильной шеи ТиВи — сначала просто касается своими губами к губам партнера, проба, не укусит ли монстр, что сегодня ещё будет и в пассивной роли, а как только убеждается, что все в порядке — углубляет поцелуй, послушно раскрывая рот, впуская себе сначала в рот, а потом и в горло, слизнеподобный язык ТВмэна, как-то инстинктно давясь этим органом, послушно глотая выделяющуюся в изобилии слюну любимого — прозрачно-черная, кроме того, что очень холодная, она ещё и с каким-то солоновато-горьким вкусом — не самое вкусное, что в своей жизни пробовал робот, но он послушно принимает даже это. ТиВи чувствует, что 512 сразу же становится как-то труднее дышать, а потому мысленно мстительно улыбается — определенно, это его любимая часть в их развратных игрищах, — а сам в это время колдует у себя промеж ног, меняя пенис на влагалище — процесс достаточно тщательный, особенно учитывая, что монстр перекраивает там себя достаточно детально, соблюдая все «каноны» — в некоторых моментах ТиВи бывает достаточно дотошным. Когда у 512 кончаются силы захлебываться, и он всерьез опасается, что не выдержит — слабо бьет кулаками в грудь ТиВи, пытается его отцепить от себя, словно пиявку — большую такую, аггресивную, холодную, погибшую и оголодавшую, но такую любимую, нежную и дорогую роботизированному сердцу, пиявку — нет, 512 не хочет от этой пиявки избавиться полностью, просто хочет пересадить ее куда-нибудь на ногу, чтобы питалась она там — иначе, если оставить эту пиявку во рту, 512 не сможет эту пиявку любить, почитать и уважать, а также нежно ласкать и говорить ей о своих безграничных чувствах, не осознавая, насколько эти чувства губительны — прежде всего для Спикера, а уже потом — для любимой пиявочки, которая, определённо, вошла во вкус — хотя шипела и сопротивлялась больше всех. Что ж, аппетит приходит во время еды, да? ТиВи, в прочем, не такой садист, каким пытается казаться сам — наконец он все же возвращает язык в свой рот, правда, делает это отвратительно медленно, еще и лениво вороча этот орган в глотке наркомана, сильно щекоча его, делая мучительно-приятно — у монстра пасть пошла темными смолянными пятнами, а 512 нахлебался его слюны едва не до отказа, но все равно глупо, любовно улыбается — хотя и знает, как ему будет плохо, и как тяжело его организм будет эту инфекционную слюну переваривать — в прочем, он не думает о последствиях, лишь думает о настоящем — и о том, как ему в этом настоящем будет хорошо. ТиВи как-то криво, издевательски, хмыкает, после чего выпускает когти — тёмный обсидиан в темноте черной кровати, что сейчас стала их даже не мирком, а личным островком, и освещается одной единственной свечой с фиолетовым пламенем, очень слабо блестит, отражая фиолетовый блик — на лице ТиВи черных пятен только больше, уже немного видоизменились зубы, став более острыми и выпирающими, и улыбается он злобно-задорно, совсем уж не в своём стиле — когтистые руки слегка поддрагивают, нежно и мягко тянутся к 512, синхронно проходятся по теплым искуственным щекам — действительно нежно, почти любовно, даже не стремясь как-бы случайно задеть дурачка острыми когтями, что были даны чем-то потустороннем уж точно не для любви, после чего уже очередь монстра обнимать 512 за шею, сильно давя на него — ТиВи сам по природе крупнее, в нем, на удивление, все ещё хранится много мяса, так к тому же еще и труп — а мертвое тяжелее живого раза в три, — 512 тяжело, но он не сопротивляется, не пытается сбросить с себя руки монстра, даже когда неловко падает ему на абсолютно спокойную грудь, лишенную какого-либо дыхания, — лишь удобнее располагается на нем, любовно утыкается ТиВи носом куда-то за ухо, в жгуче-черные волосы — любовно, с наслаждением, вдыхает сладковатую вонь гангрены, словно несет от ТиВи розами, а не сгнившим телом, на пробу касается мочки его уха зубами, чуть давит, безболезненно сжимает искуственными зубами, словно ожидает какой-то реакции — после чего «крабик» свои зубья разжимает, извиняющеесе проводит механизмом языка, как-будто зализывая следы (в прочем, там и следов-то нет) — ТиВи дергается, но не больше — даже дыхание не сбилось. Наконец, монстр убирает когти и распологает руки по швам, отдавая себя на милость этого дурочка — С-512 вновь седлает ТиВи, аккуратно распаковывает его — сначала развязывает черный тоненький халатик из шелка, который такой тонкий, словно соткан из паутины, причем делает это аккуратно, почти хирургически — боится случайно порвать, ибо он не знает, какую ценность имеет эта вещь для ТиВи, да и уточнять не очень хочет, ибо предпочел бы видеть ТиВи, да и других телевизионщиков, «в чем мать родила», то есть абсолютно голыми — под халатом у ТиВи черные широкие футболка, рукава и подол которой достаточно длинные, чтобы закрывать ТиВи локти и накрывать колени, а также штаны, что зрительно расширяют монстру ноги, особенно бедра, спускаясь до середины икры — дальше у ТиВи идут голые, лишённый волос, трагичные, темно-серые, как и все тело в целом, ноги, с короткими, черными, словно обсидиановыми, ноготками, которые выглядят достаточно тонкими квадратными пластинками — если бы не черный пигмент, то можно было бы увидеть под ногтями плоть (ну либо же — кожу? 512 не силен в правильных определениях). Спикер тратит время на то, чтобы тщательно, с уважением, раздеть этот труп, отбрасывая ночную одежду, которая сейчас кажется высшей ересью, куда-то под самый низ балдахина, подальше от кровати, и поначалу даже медлит, рассмаривая любимого — темно-серый, сейчас кажется ещё более темным, на теле встречаются хаотичные россыпи черных трупных пятен, которые так можно и спутать с опасной, людской, черной плесенью, хотя при этом у трупа в обычной форме вполне атлетическое телосложение, волосы остались только на голове, а вот тело какое-то даже слишком гладкое (хотя это, возможно, уже особенность трупной кожи как таковой) — мышцы, правда, не такие ярковыраженные, и ощущаются только тогда, когда ТиВи приходится напрягать какие-либо части тела — 512 хватает и этого, он нежно и любовно водит руками по груди и животу монстра, словно даже нежно что-то втирая в него (свою любовь, должно быть, пытается в него втереть, подобно некоторым наркотикам, которые люди принимали, втирая в кожу — в почете у Спикеров же исключительно иглы), аккуратно прощупывает, боясь причинить боль (хотя такие нежные поглаживания можно в лучшем случае назвать щекочущими, но никак не болезненными — 512 не знает, чем доставить всем ТВмэнам действительно адскую боль, и ТиВи уж точно сделает все, чтобы никто эту вселенскую тайну не узнал) — в какой-то момент он даже ощущает отсутствие органов внутри немертвого, также, как и ощущает, как гоняет пальцами внутри любимого этот патогенный супчик из сгнивших органов — это даже забавно, ТВ прям ощущается в животе каким-то плотно-набитым — возможно, это мерзко, но 512 бы не отказался так мять ТиВи в качестве антистресса. Не то, чтобы Спикеры, как вид, действительно часто этот самый стресс испытывали. — Только органы? — почти шипит 512, с задумчивостью переводя пальцы на грудь зверя, по ближе к небольшим, угольно-черным, соскам, что физиологически из-за удовольствия затвердели, аккуратно проводит по маленьким комочкам плоти — ТиВи везде отвратительно-холодный, хотя вроде и насколько-то возбужден. Как-то испорченные души кто-то обвинил в некрофилии — ну и какая разница, если им нравится, они искренне влюблены? Вроде бы это их личное дело, и никого более оно не должно касаться. — Пока только органы, Спикер, — исправляет его ТиВи, делая на первое слово акцент — Я не могу точно знать, погибла ли моя гангрена вместе со мной, или все ещё жива и способна распространяться и поражать собой новые участки моего тела. — Ну а если она снова активизируется — ты это поймёшь? — интересуется 512, внимательно склоняя голову, чуть сжимая мощную грудную клетку всей десятерней, пытаясь уместить грудь ТВмэна в своих тоненьких ручках. — Не знаю, — тяжко вздыхает ТиВи, щеки которого снова потемнели — только не смолой, а словно сажей — По идеи — должен. У гангрены есть свои симптомы. — Да? И как они звучат? — Эй, паразит, мы тут собрались сексом заниматься, или мою гангрену обсуждать? — ехидно фыркает ТВ — Чтоб ты знал, я так много и долго гнил, что даже разговоры о симптомах гангрены меня абсолютно не возбуждают. Или у тебя наоборот? — Да нет, просто… Интересно, — уклончиво отзывается 512, на миг уведя глаза в сторону, но чуть ли не сразу вернул обратно на ТиВи — все же, любимый намного интереснее этой темной шторы — Ты в целом мало что о себе рассказываешь, как и твоя родня. В чем причина? Не доверяете? — В определенной степени, из соображений безопасности, — говорит ТВ — У нас достаточно недоброжелателей, чтобы в целом не поднимать тему в принципе. Мы и так совершаем огромные ошибки, рассказывая что-то о своем прошлом. — А… — издаёт 512, намереваясь спросить ещё что-то такое — но его вовремя перебивает ТиВи, говоря: — Я совершенно не намерен обсуждать подобные вещи в то время, как мы милуемся, Спикер, — и ещё заканчивая слова тяжким вздохом — Предлагаю сдвинуть подобные темы на время после секса. А ещё лучше — вообще никогда их не поднимать. — Как скажешь, любимый, — 512 нежно улыбается, легко чмокает ТиВи в нос, после чего переходит на правую сторону шеи губами, нежно целуя и вылизывая шею, немного даже кусаясь, пытаясь оставить на этом теле свою достаточно невесомую метку — какая жалость, что просто так подобное у робота и трупа работать, как отлаженные часы, не будет, и метки Спикера даже до обидного легко стереть — ТиВи такое, в прочем, только на руку, а ещё он не сопротивляется, лежит спокойно, без признаков жизни — труп, как есть, пусть даже сгнивший, но очень красивый. Ничего удивительного, что у ТиВи во владении не одна испорченнная душа — хотя 512 не отказался бы стать единственным хорошим мальчиком этого монстра, чтобы без конкуренции. Жаль только, что без конкуренции не куда. Хотя, в прочем, пускай. Так даже интереснее, это перчит пресмыкание перед ТиВи намного лучше их острых перцев. Пока рот наркомана был занят телом трупа, его правая рука оплела поясницу монстра, а вот левая аккуратно гладила монстра промеж половых губ, чуть затрагивая и лаская пухлый клитор, а также темную, слегка сморщенную, кожу, даря приятные и щекотливые ощущения — не настолько сильные, чтобы ТиВи перед 512 уже во всю позорно ныл и стонал, а может это просто демонстрация того, что чувствительность у трупа весьма плохая — от того, наверное, по началу ему никогда не хотелось, потому что прочувствовать удовольствие достаточно сложно. Но достаточно, чтобы монстр это хотя бы ощущал. Спикер слегка поддразнивает, пытаясь добиться течки, а как только чувствует выделившуюся влагу — аккуратно проникает тонким пальцем внутрь, растягивает — это не больно, но достаточно неприятно, особенно когда опыт не на твоей стороне — ТиВи вздрагивает, чуть шипит, пытается расслабиться — хотя ему в этом плане проще, все же, наверное, нельзя сказать, что он сильно напрагается (напрячься трупу значительно сложнее, чем расслабиться) — 512 выжидает какие-то мгновения, любовно посасывая кожу монстра на тактильно торчащей кости таза, таким образом пытается перебить неприятные ощущения от растяжки, добавляет ещё один палец, начиная делать поступательные движения, работая, пожалуй, подобно секс-машине, на пробу разводит пальцы ножницами, пачкая пальцы в смазке ТиВи сильнее — все такой же ледяной, в отличие от спермы, его влага была почти как слюна — в том плане, что по цвету она прозрачно-черная, разве что черного в ней значительно меньше. — Как ты себя чувствуешь? — нежно спрашивает 512, ловя себя на мысли, что на такое легко подсесть — хотя вот ТиВи явно против такого досуга. — Сойдёт, — хрипло отзывается монстр — Как минимум не самое плохое, что я испыпывал. Не зря говорят, что все познается в сравнении. 512 спускается ртом ниже, аккуратно извлекает уже достаточно влажные пальцы, широко раздвигая половые губы ТВ, открывая вид на воспаленную с черными пятнами гангрены плоть, нежно беря в рот твёрдый пухлый клитор ТиВи, начиная посасывать его, как маленькую, но очень вкусную конфетку — со стороны ТиВи, наконец, раздается более громкий стон, даже немного сбивается дыхание — прочувствовал, наконец-таки, и в душе даже признал, что это не так плохо, как казалось ему по началу. Если бы не фирменная подача информации 512 — было бы вообще замечательно. Убедившись, что ТиВи стал достаточно влажным, 512 выпускает комок плоти из рта, облизывается, собирая влагу и необычный вкус монстра — солоноватый, горький и соленный одновременно, Спикер, в целом, не против так переодически делать любимому ртом приятно (хотя естественно, что против этого выступит сам ТиВи) — широко раздвинув зверю ноги, он резко входит едва не до упора, вырвав из монстра грудной болезненный звук — монстр все ещё узок и полностью не разбработан там, а потому с ним надо обходиться сейчас намного мягче и нежнее. — Тц, аккуратнее! — рыкает ему ТВмэн, вцепившись в запястья Спикера, прогибаясь в спине до щелчка. — Я и так аккуратен, любимый, — нежно заявляет ему 512, как-то криво улыбаясь — ему, если честно, с трудом верится, что это не какой-нибудь очень хороший и реалистичной трип, что это не очередной воздушный замок, а потому двигается мягко, хотя и не всегда аккуратно, особенно сильно сдавливая кости монстра — ТиВи его прикосновение, в прочем, все равно ничего не следают (как минимум пока, когда они такие грязные), так что ощущает он его цепкие кисти только лишь в качестве легких утяжелителей. Утяжелителей, которые идут в комплекте с таким самим по себе довольно цепким паразитом, как С-512 — хотя иногда это даже забавно, если ТиВи вообще хоть что-то понимает в веселье. Интересно, чтобы на это сказал дедушка? Или он был бы все также вычурно-холоден, отстранен, и, скорее всего, даже бы не понял, или что?