***
Жар-птица слетела с яблони, освещая расправленными крыльями траву у корней дерева и, встряхнувшись, вскочила уже девушкой. В первую весеннюю луну она всегда танцевала с сёстрами и с нетерпением ждала, когда старшие появятся рядом с ней. Послышался свист перьев, за ним задорный клёкот и перезвон бубенцов, а затем две светлые тени легко взбежали по холму. Она не стала ждать их, румяных и запыхавшихся — сразу понеслась, кружась вихрем. Кто-то схватил её за руку и Огонёк позволила Сирин — у неё пальцы после того, как она летала, всегда были холодными — увлечь её за собой. Средняя подхватила её за другой локоть, не отставая и звонко засмеялась. Растрёпанные волосы танцовщиц взвивались за их спинами шёлковыми плащами и светлячки, взлетающие из потревоженной травы, путались в них, как звёзды в небесной вышине. Девушки расцепили руки, протянув их к небесам и вновь закружились по холму. Они видели, как мнётся седой ковыль под копытами легконогого богатырского коня, как белопарусные корабли, освещённые будто крылом Жар-птицы, отплывают далеко от своих домов, и как после долгого пути их встречает ликующий народ, как несутся по небу быстрокрылые ласточки и кричат людям о том, что могучие герои возвратили весну домой и велели маленьким птицам передать эту добрую весть. Как девушка, очень похожая на Сирин, натягивает тугой лук, а та, что похожа на Алконост — легко скачет по болотным кочкам в поисках лечебных трав и ягод. Как двое, чьих лиц почти нельзя разглядеть, сидят у всё разгорающегося костра и греют руки, а затем — как снова восходит солнце, освещая древний лес и… Луна скрылась за облаками. Сёстры остановились. Примятые их ногами молодые травы освещали только огоньки светлячков и пляшущее в янтарных глазах младшей пламя. — Мне показалось, что видение оборвалось… — задумчиво протянула Алконост, — Чья это была судьба? — Этого мы не узнаем, — пропела, восстанавливая дыхание, Огонёк, — Ведь мы можем увидеть всё о жизни любого существа, кроме наших собственных. Я откуда-то помню это. — Правда, — вздохнула мечтательно средняя, — Но как же красиво… Особенно те корабли. Она замолчала. Старшая ещё не произнесла ни слова, устремив глаза к небу. Наконец она повернула к ним голову. Огонёк подумала, что на ресницах у неё дрожат крошечные капли росы. — Полнолуние одарило нас новой легендой. Когда-нибудь всё то, что мы видели, обязательно случится. Но сейчас лучше об этом скорее забыть. — Сирин! — вскрикнула в изумлении Жар-птица, — Но почему? — Потому что ни одно оборвавшееся видение не сулит нам ничего хорошего! — отозвалась ей сестра, — Особенно, если перед этим мы видели людей! От них нельзя ждать добра, как и от земель, что лежат за пределами этого сада!.. Алконост бросилась к ней, но старшая отшатнулась, обхватив себя руками за плечи. Огонёк медленно повернула к ней голову. Пламя в её глазах будто прибило к земле, оставив лишь тлеющие угли в глубине зрачков. Стало тихо. — А вы… Вы были там? Хоть раз были.?***
Когда она впервые решилась вылететь из сада, то чуть не распрощалась со своими крыльями. Сирин миновала крылатых охранников, с явной неохотой пропустивших её, взлетела в небо, ничем не отличающееся от того, что пряталось за колдовской завесой и стрелой понеслась над вольными просторами, не отрывая взгляда от быстро проносящейся под ней земли. Густые леса, степи и реки сливались в один разноцветный ковёр для её глаз, пока непривычных к такой картине. Потом она подумала, что зря летит так быстро и совсем не успевает рассмотреть всё то, что находится гораздо ниже. Птица плавно спустилась на землю, принимая человеческий облик, и неторопливо двинулась в путь. Ей довелось увидеть множество зверей и птиц, ластящихся к её рукам и попробовать дикие травы на вкус, взвиться с духами ветра в небеса и посоревноваться в скорости с пожарами, скачущими по сухой земле. Но самым страшным существом, живущим там, она окрестила человека. Однажды Сирин в своих странствиях зашла на территорию, принадлежащую людям. На берегу широкого озера раскинулось поселение. Сирин, оставшаяся в уже знакомом ей лесу чуть поодаль от него, с любопытством наблюдала за людьми, приходившими к воде. Смеющиеся девушки и дети, мужчины, гонящие на водопой табуны статных коней, гадающие на праздники — она видела их всех и в горе и в радости и думала, что поняла человеческую природу. Её песни не достигали людских ушей, но в лесу ещё долго звучал заплутавший среди деревьев отголосок её скорби по собственному одиночеству. Её внимание привлёк один особенный человек. Он был почти безрассудно смел, однажды, наверное, поспорив со своими товарищами, что сможет переплыть озеро, ни разу не остановившись, чтобы передохнуть. Никем не видимая, Сирин, заинтересовавшись, наблюдала за тем, как парень прыгнул в воду и поплыл на тот берег, где скрывалась она. Он казался ей лебедем, рассекающим озёрную гладь широкой грудью, для которого не могло быть никаких преград. Как вдруг, преодолев уже почти больше половины пути и приближаясь к своей цели, он дёрнулся в сторону с лицом, исказившимся от боли в сведённой судорогой ноге, всплеснул руками и начал тонуть. Сирин не раздумывала. Вода была слишком холодна даже для неё, в начале апреля, но её кровь была куда сильнее и горячее, чем у человека. Она вытащила юношу на берег и осталась рядом с ним, чтобы убедиться в том, что тот остался жив. — Ты лесной дух…? — спросил он, как только смог дышать и говорить, не отплёвываясь озёрной водой. — Нет, — просто ответила девушка, отжимая тяжёлые тёмные волосы. — Тогда идём со мной. Она поверила ему, когда он рассказывал ей о доброте его товарищей и подруг, о резвости длинногривых коней. Поверила тому, что он готов разжигать для неё в печи огонь и расчёсывать её кудри. Поверила, когда он сказал, что в тот день их друг с другом свели боги и сама судьба. Поверила, когда он сказал ей, что любит и ответила: — Я люблю тебя, — в ответ. Сердце, до того не знавшей ничего, кроме одиночества, Сирин, забилось, будто в первую весну. Ей казалось, счастливее них не было никого на всём белом свете. И однажды, устав от бесконечной тоски в глазах напротив, она сказала ему: — Я — вещая птица. Если знаешь легенду о саде, где растут деревья с золотыми яблоками… Это — мой дом. Сирин взмахнула руками, превратившимися в крылья, всего один раз, перед тем, как человек, которому она доверила своё сердце и свою тайну, попытался ей их отрубить. Птица закричала от боли, когда холодное лезвие вошло ей под лопатку. — Вот ты и показала себя. Долго ты молчала, любимая. Да, он лгал ей, — поняла девушка. И, вырываясь, начала защищаться. Она запела самую страшную свою песню — ту, что своей силой убивала любое существо. И обманувший её человек упал замертво. Она взвилась в небеса вихрем, даже не помня, в чём была её вина, только плакала от боли и неслась стрелой к волшебному саду, бывшему ей домом. Стражники встречали её сочувствием, но помнили о её гордости и кивали ей украдкой. А потом, уже вдоволь побродив по зелёному холму, она простила его, забыла имя, и он остался просто тенью в её памяти, научившей её тому, что людям никогда нельзя верить. Она научилась прятать уродливый шрам за перьями даже от себя и почти забыла о нём, к тому моменту, как в мир пришла Алконост. Но Сирин — птице скорби — никого не дано забыть до конца. Даже простив вероломного человека она оплакивает его, скорбя по нему, как и по любому другому существу.***
Она молчала недолго. Сморгнув непрошенные воспоминания, пронёсшиеся перед её глазами за единое мгновение, она взглянула на сестру. — Нет, — ответила наконец Сирин, — Мы там не были.***
Алконост не знала, что люди бывают так жестоки. Они залили её чудесные зелёные поля кровью, жестоко калеча и убивая друг друга. Это был и правда не самый удачный момент, для того, чтобы выйти к ним. Для того, чтобы попытаться разубедить Сирин в том, что от людей нельзя ждать никакого добра. Ах, если бы ей удалось найти среди них друзей… Почему, почему она не послушалась старшей сестры! Ей было страшно и больно видеть, как кричали раненые звери, как падали, будто высокие травы, на землю люди и больше не поднимались с неё. По щекам птицы, которая несла счастье, текли слёзы горя и ужаса. — Нет… Нет, остановитесь! — кричала она сорванным голосом, пытаясь волшебными песнями остановить этот кошмар. Люди не слышали её или попросту не хотели этого сделать. Алконост была упрямой и даже ужасный страх, не позволивший ей двинуться с места, этого упрямства не смог задушить. Она пела из последних сил, призывая весь свой дар для того, чтобы её голос сумел перекрыть лязг металла и крики умирающих. У неё получилось.***
Алконост вздрогнула, покачав головой. Она до сих пор помнила, как долго не могла подняться в небо, как шла по тайному пути к своему родному дому пешком и пыталась забыть то, что видела в дальних землях. — Я не покидала границ сада, — сказала она и, отвернувшись, пошла вниз по холму.***
Огонёк была, в сравнении с ними, очень юна. Непоседлива, мечтательна. Она часто лежала на траве и тянула к небу руки, а во снах видела, как бежит далеко-далеко, туда, где встречает разных людей, добрых и весёлых. — Не выходи за пределы сада, — просили её много раз сёстры. Она понимала, что те просто волновались за неё. Но ничего не могла ответить, кроме: — Но мне скучно! Она хотела приключений. Может быть, если они всегда были под запретом, тогда они будут для неё ещё интереснее?