Atelier de gentleman pirate

      Четверги в ателье стабильно выдавались загруженными. Никому не хотелось задерживаться в пятницу, а задач с понедельника, по обыкновению, накапливалось немало. Весь штаб от чистого сердца проклинал четверги, носясь от раскройного стола к швейному станку, как проклятый, рассыпая булавки по паркету и проклиная семь морей, когда хоть одна закатывалась между уложенных ёлочкой деревянных брусков.       Стид Боннет же предпочитал считать четверги днями цейлонского чая с семью ложками сахара и в высшей мере расцветал вдохновением. Он казался необитаемым островом спокойствия среди бушующего океана, и ни на минуту улыбка не сходила с его тонких губ. Модельер не особенно часто брал в руку карандаш, и, вероятно, будь в его кружке на треть унции сахара меньше, такой завидный всплеск продуктивности мог и не случиться.       Так, пока Французик старательно заутюживал обтачки карманов из полушерстяной ткани, а Люциус раз за разом переделывал посадку втачных рукавов шелковой блузы, Стид витал в облаках своего бескрайнего воображения, рисовавшего ему мундиры с явным влиянием рококо и комбинезоны с причудливыми защипами. Расположившись за широким столом в фойе, в окружении облачённых в изысканные вечерние наряды манекенами и зеркал с витиеватыми рамами, он то и дело поглядывал на Бродмид-стрит сквозь витрину ателье. Его внимание цепляли то вывески лавок напротив, то проезжавшие мимо автомобили, то, за редким исключением, одежды прохожих. Всё это соединялось в нечто на листке бумаги, что Боннет скомкал и бросил в урну под столом, как только дверной звонок оповестил о посетителе.       — Добро пожаловать в ателье «Revenge»! — просиял кутюрье, выпрямляясь в спине и одёргивая борта пиджака. — Индивидуальный пошив отменного качества на любой угодный вам фасон. Меня зовут Стид Боннет, чем могу быть любезен, сэр?       Не доходя до стола заказов порядка шести футов, среднерослый мужчина с тростью снял драповую кепку-восьмиклинку и чуть вздёрнул подбородок.       — Добрый день, мистер Боннет. Израэль Хэндс, менеджер таверны «Чёрной бороды» ниже по улице. Быть может, вы слыхали.       — Разумеется! — вскинул брови Стид, набрав в лёгкие воздуха. О том, что об упомянутом заведении гуляет не самая благородная слава, он решил тактично промолчать. Как и о том, что, исходя из внешнего облика Израэля, он едва ли ожидал заключения удачной сделки. — Так что же привело вас в ателье, сэр? Быть может, заштопать клапан? Или обтачку кепки обновить, полагаю?       Намётанный взгляд, казалось, не упустил ни одного недостатка костюма Хэндса. И заплатку на брюках, небось, заметил, прохвост.       — Извольте, я здесь по просьбе босса. Убеждал его нанести личный визит, но он весьма занят, — Иззи пообещал не произносить слова «струсил». — Нашему заведению нужна особого рода униформа, соответствующая тематике бара.       — Оу, — модельер слегка отпрянул, изумлённо поджав нижнюю губу. — Команде самого Чёрной Бороды нужна форменная одежда? Наряды бартендеров в пиратском амплуа, верно?       — Так точно, — кивнул Хэндс.       — Что ж, мне понадобится информация о сотрудниках трактира и время на разработку эскизов. Скажем, до вечера.       — Без проблем, сколько нужно, — мужчина перенёс вес с ноги на протез и обратно. — В команде двое барменов, один охранник и официантка. И, разумеется, капитан корабля. Только не уходите в театральщину, ради бога.       — Разумеется! — возгласил Боннет, почти задетый за душу таким эпитетом. — Можете зайти в пятом часу вечера. Полагаю, я успею начертать для вас пару вариантов.       — Благодарю, — кивнул мужчина в ответ, уже делая нерасторопные шаги к выходу.       Безо всякого преувеличения, Боннет оказался глубоко поглощён идеей создания костюмов для «Black Beard's Bar&Grill». Не по простой ведь прихоти им же был выбран именно Бристоль — в отрочестве Стида за уши было не оттянуть от книг про пиратов, их сокрушительные и опасные приключения, сокровища и мореплавания. Точно околдованный пением сирен, кутюрье с головой погрузился в эскизы, почти не поднимая головы выводя один штрих за другим и прорисовывая каждую малейшую деталь.       Казалось, он совсем тонул в работе, даже не замечая, как его подмастерья сбегали на один перекур за другим прямо через главную дверь, то и дело заглядывая в разбросанные по столу наброски.       — Мать моя Шанель, кому вдруг понадобились фартуки на канатных тросах и вельветовый камзол? — оторопел Люциус, кладя руку на грудь.       Молодой человек ухватился за рисунок, более походивший на иллюстрацию детской сказки, нежели на модный эскиз, и оглядывал его не то с пренебрежением, не то с убеждением о безумии старшего модельера.       — Хм, — Стид нахмурился, заново взглянув на листок в руках протеже. — Да, пожалуй камзол — это слегка чересчур. Стоит придать ему более современную форму. Как думаешь, двубортная застёжка исправит ситуацию?       — Думаю, отложные манжеты самую малость…       — Даже не смей! — воскликнул Боннет голосом на октаву выше. — Хоть в классический фрак переделай, но манжеты не трогай!       — Переделай? Я, сэр?       — А за что же я тебе плачу, Люциус?       Слова буквально спотыкались о язык Сприггса по мере того, как он пытался подобрать небранное выражение под стать и едва не закипал, обескураженный тотальным игнорированием его многочасовой борьбы с втачным кроем и паркетом ёлочкой. Бедолага с полминуты прохлопал длинными ресницами, прежде чем наконец опустить плечи и взяться за грифель.       — Может кожаные жилеты вписались бы лучше, чем атласные? — присоединился наконец Френчи. — Это всё же, насколько я понимаю, пираты, а не вельможи.       В глазах Боннета, устремивших взор на младшего, точно на небесное светило, заиграли искры. Мужчина воодушевлённо всплеснул руками:       — Да ты талант, Французик!       Люциус закатил глаза до того далеко, что едва не увидел свои карьерные перспективы в этом ателье. Увы, они всё ещё были так же далеки, как окончание его смены сегодня.       Часы спустя, внеся несчётное количество правок и нововведений, творец наконец был доволен своим детищем. Стид отложил источенный в щепку карандаш в ажурную подставку для канцелярии и подобрал со стола один из листков с эскизами так, словно он был хрустальным. С особой бережливостью он разложил зарисовки на столе в ряд. В его творении бартендеры наряжены в рубахи с глубоким V-образным вырезом и широкими рукавами на манжетах в подгибку, узкие кожаные брюки и фартуки, завязанные на канатных тросах. На бёдрах красовались гартеры на серебристых пряжках, а многофункциональные бархатные платки кровавых оттенков выгодно завершали композицию. В иных вариациях униформы присутствовал кожаный жилет на ремешках с крупными золотыми заклёпками, длиннополый плащ с широким отлётом ворота и теми же отложными манжетами. Боннет не забыл и о деталях: на пуговицах красовались черепа и белоглавые птицы, края одежд подчёркивались кружевной тесьмой или алыми окантовками. Где ещё нынче такое увидишь?       Время на антикварных часах с кукушкой близилось к вечеру, и Стид со своего седьмого неба помахал ручкой своим заработавшимся коллегам. Он едва не танцевал по мастерской, напевая себе под нос что-то с пластинок Мэми Смит. Фантазии о пиратстве вскружили ему голову: он представлял, что «Revenge» — это его личный корабль, на котором он со своим экипажем бороздит Карибское море, сражая врагов наповал. Стилем, разумеется.       Околдованный своими мечтаниями, он и не заметил, как порог ателье переступил рослый мужчина в коверкотовом костюме из жилетки и брюк и рубашке, плотно облегающей массивные руки. Невысокий каблук его лаковых туфель звонко постукивал по паркету, что и вернуло Стида Боннета из мира грёз.       — Прошу прощения, вы ещё работаете? — мягко обратился мужчина, и во внешних уголках его глаз залегли мелкие мимические морщинки.       — Д-да, но в общем-то, мы уже закрываемся, — уши модельера залились краской, а взгляд бегал по облику длинновласого джентльмена со скоростью пушечного ядра. — Быть может, вам лучше зайти завтра?       — Очень жаль, я надеялся взглянуть на эскизы для моего трактира. Эдвард Тич, к слову. Простите, совсем забыл представиться. Вы выглядели чрезвычайно одухотворённым, это слегла сбило меня с толку.       — Ох, — Стиду казалось, что в следующую же секунду он просто-напросто расплавится от стыда. — Разумеется, мистер Тич! Эскизы униформы для вашего заведения полностью готовы быть представленными вашему вниманию.       Услужливо растянув уголки губ в улыбке, модельер юркнул за стол, на котором были разложены страницы со скетчами. В самом деле, он не представлял, что владелец «Black Beard's Bar&Grill» окажется столь экстравагантным.       Тич слегка наклонился, дабы получше рассмотреть эскизы, и сложил руки за спину. Мужчина то и дело кивал, подняв брови домиком и, казалось, даже не моргая. Боннет же следил за реакцией, с каждым мгновением тишины всё менее уверенный в проделанной им работе. Как вдруг его внимание привлекла прядь сизых волос, выбившаяся из причёски сэра Тича, сделанной будто бы в спешке. Кутюрье поймал себя на мысли о том, как хотел бы поправить её, прежде, чем осознал, что его рука уже тянулась к ничего не подозревающему (он надеялся) начальнику трактира. Благо, в тот же миг, как до него дошла реальность происходящего, он почти без неловкости перенаправил ладонь на свои наброски.       — Присмотритесь вот к этим деталям, — пролепетал Стид, указывая на совершенно случайное место на листе. — Что скажете?       Эдвард же, вместо того, чтобы обратить взор на уже достаточно изученное им предложение по костюмам, поднял взгляд на Боннета. Были это взбагровевшие щёки или особенно частое моргание — что-то вызвало в мужчине некое смятение, определение которому он пока не находил. Спустя крошечную паузу, показавшуюся вечностью, Тич едва слышно откашлялся.       — Признаться, я впечатлён. Вам в самом деле удалось передать атмосферу, даже лучше, чем я себе представлял.       Стид выпрямился, точно натянутая струна. Его взор смягчился, а на доселе взбудораженным лице вновь расплывалась довольная ухмылка. Сознание, казалось, отнесло в далёкие края, а голос Тича более напоминал мелодию, нежели структурированную речь.       — Я имею в виду, нужно быть достаточно смелым, чтобы вводить такие фасоны в наши дни. И тем не менее, в вашем исполнении это выглядит достаточно… Актуально, знаете. Иззи всё ворчал, что получатся аккурат театральные костюмы, но я вижу совершенно иную ситуацию. В общем, мистер Боннет, вы…       — Вы знаете, как меня зовут? — прозвучало на выдохе, точно Стида признала сама королева Англии.       — Ну, да, мой менеджер ведь общался с вами до этого.       — Ах, точно.       Боннет готов поклясться, что ни капли спиртного не было на его губах сегодня, однако чувствовал себя опьянённым, как никогда. И не в том смысле, что сознание приятно плыло и тело подхватывало облако расслабления, а в том, что ноги ощущались весьма ненадёжной опорой и язык казался несуразно громадным и неудобным во рту, до того, что слова буквально спотыкались о него.       Стид вышел из-за стола, сложил эскизы в стопку и закрепил металлической скрепкой, аккуратно размещая с краю.       — Так значит, вы готовы приступить к делу? То есть, я имею в виду, — несчастный кутюрье замахал руками в воздухе, — перейти к следующему этапу. Ну, знаете, начать воплощать идеи в реальность.       Когда-нибудь Стид Боннет, определённо, обретёт бесценный навык своевременно закрывать рот и не болтать лишнего, совершенно точно не улучшая и без того запутанную ситуацию. Но, увы, это произойдёт уже не в этих сутках. Этим вечером он горазд лишь отводить взгляд в любой неудобный момент и то и дело менять положение рук.       Эдвард же решил, что достаточно далёк от профессиональной терминологии, которой оперировал модельер, изо всех сил стараясь не выдавать своего замешательства.       — Что бы это ни значило, разумеется.       — Превосходно! Можем обсудить цену и, исходя из этого, материалы, — наконец изрёк Стид хоть что-то адекватное.       — Я предпочту полностью положиться на вас, мистер Боннет. Просто назовите стоимость, я всё улажу.       — В данном случае, можем расплатиться позже. Мне необходимо рассчитать количества текстиля, так что…       — Снимем мерки? — Тич поймал его на слове, уже расстёгивая пуговицы жилета.       — С-сейчас? — опешил Стид, вновь заливаясь краской.       Он старался убедить себя, что взгляд чуть исподлобья для Тича — обыкновенная привычка, как и уверенная стойка на широко расставленных ногах и лёгкий прищур янтарных очей.       — Ну, завтра я, вероятно, буду занят в баре, а задерживать рабочий процесс не столь желательно. Так почему бы и нет? Ох, или вы, должно быть, спешите к семье, прошу меня простить.       — Вовсе нет, — выпалил блондин, точно хватаясь за ускользающую нить. — Правда, мой лаборант уже ушёл, и это может занять немного больше времени.       — Сколько угодно, — Тич благородно ухмыльнулся, всё же распахнув жилет и принимаясь высвобождаться из объятий ткани.       — Могу я всё же предложить вам пройти в мою мастерскую? — кутюрье указывал на дверь из тёмного дуба жестом двух ладоней. — Там, по крайней мере, можно задёрнуть шторы…       — А, — неожиданно опомнился Эдвард, совершенно забыв сообразить, что некоторые манипуляции, как правило, выполняются в более приватной обстановке.       Относительно небольшая, но вместительная мастерская, увешанная от пола до потолка чертежами и пёстрыми тканями, представлялась более чем удовлетворительным рабочим пространством. Освещения было достаточно за счёт хрустальной люстры внушительных размеров и настольного светильника с причудливой формы абажуром, а мебель из красного дуба лишь добавляла этому месту буржуазного флёра. С минуту Эдвард оглядывался вокруг, пока его взор не остановился на Стиде, очевидно наблюдавшим за ним всё это время. Мужчина стоял чуть позади, упирая руки в бока и мягко улыбаясь. Не то вид Тича, точно как у школьника на шоколадной фабрике, забавлял его, не то ухмылка его была чем-то вроде «да-да, это всё моё, такой вот я успешный». Быть может, и то, и другое имело место быть.       — Можете положить вещи на раскройный стол, — Боннет указал на очевидное сердце этой мастерской, на котором лежало лишь несколько портновских ножниц и аккуратно сложенных лекал.       Тич хмыкнул в знак согласия, вальяжно следуя как будто бы в угол комнаты, но останавливаясь аккурат у стола. Стид же проследовал к старинного вида сундуку, принимаясь искать всё необходимое в надежде, что Люциус снова не ушёл домой с единственной мерной лентой, обкрутив её вокруг шеи вместо шарфа. И весьма, если не сказать крайне, методично придерживался этикета, всеми силами удерживая свою голову прямо и ни на градус не поворачивая её в сторону Эдварда Тича, шуршащего одеждой и периодически издавая что-то между вздохами и болезненным кряхтением.       — Забыл сказать, брюки можно не… — Боннет машинально повернулся, обращаясь к мужчине, и проглотил язык.       Сложно сказать, на что его взгляд упал в первую очередь: на переполошенное выражение лица Эда, застывшего в полусогнутом положении, или на его портки, кокетливо выглянувшие из-под спущенных по колено брюк. В абсолютной тишине, казавшейся громче подорвавшейся над ухом гранаты, Стид успел покраснеть до цвета варёного рака и побелеть как поганка за считанные секунды, тогда как Эдвард будто оказался заколдован Горгоной.       — …Не снимать, кхм. П-прошу прощения, стоило как-то раньше это сказать, — наконец обнаружил свой язык дееспособным Боннет, но глаз по неведомой причине всё не сводил.       Возможно, в перспективе Эдвард скажет себе спасибо, что в моменте не нашёл, что сказать и молча натянул брюки обратно, на всякий случай застёгивая ремень на петельку сильнее обычного. Вжавшись взмокшими ладонями в край стола, стоя к нему спиной, он сделал вид, что находит разглядывание чертежей на стене рядом с собой весьма занимательным занятием.       Чуть слышно откашлявшись, кутюрье всё же собрал всё ему необходимое на небольшой полке на колёсиках, какие обычно бывают в парижских отелях, и не без усилий вновь принял услужливый вид. Он подошёл ближе к широкой столешнице, раскрыл лежавший на ней блокнот и достал карандаш откуда-то из-за спины Эдварда. Оказавшись в достаточной близости, Стид смог разглядеть впечатляющее количество татуировок, обрамлявших руки и грудь Тича, подобно кованным вензелям на дворцовых ограждениях.       — Вы моряк? — поинтересовался Боннет, проследив общую тематику рисунов.       — По молодости, да.       — В самом деле? И чем же вы занимались на корабле? Королевский флот?       Модельер принялся замерять Тича от плеч до пояса, орудуя мерной лентой, будто махая бантиком перед котёнком, в то же время выводя на диалог с очевидной целью не привлекать излишнего внимания к своим манипуляциям. Стид работал так спешно, что казалось, будто его руки были одновременно везде и нигде.       — Торговое судно, — отвечал Эдвард, преследуя движения рук Боннета взглядом. — Я начинал как рыбак в юности, за год-другой дослужился до старшего боцмана. Сейчас капитан в отставке.       Боннет растянул сантиметр вдоль грудной клетки Тича, в следующую же секунду обвивая ленту вокруг рёбер. Мужчина затаил дыхание. Стид же, казалось, не обратил на это ни малейшего внимания. Благо, его плотно сжатые губы и горящие кончики ушей остались без внимания на фоне того, что вытворяли руки.       — Много где бывали? — продолжал он проявлять живой интерес, вдруг поднимая взор и сталкиваясь с растерянным взглядом. — Мистер Тич, всё хорошо?       — Да, да, разумеется, — уверял мужчина. — Можно просто Эдвард.       — Хорошо. Эдвард, — Стид кивнул зачем-то дважды, акцентируя на имени. — Дай знать, если что-то пойдёт не так.       — Конечно. Кхм. Ну, я бывал во Франции, Германии, Испании пару раз. Единожды до России доплывал, до Штатов даже. Интересного не так много, на самом деле. Больше чаек помню, чем портов.       Мысли относило совершенно далеко и от морских животных, и от торговых бухт, точно персональный компас отказывался работать исправно. Тонкая мерная лента обвивалась то вокруг запястья, то около плеча, то вокруг талии. Настоящий же шторм разыгрался в голове, когда Боннет окольцевал сантиметром его бёдра, присев на корточки и оказываясь глазами на уровне пряжки ремня.       Чёрт, Эдвард и подумать не мог, что поймает морскую болезнь, находясь на суше.       — Поразительно, — отзывался Стид снизу, дьяволу во славу перемеряя бёдра Тича будто целую вечность. И тот уже не был столь уверен, что же там его поразило.       Наконец кутюрье поднялся, шумно выдыхая, по совпадению, в унисон с Эдвардом, и, внеся параметры в блокнот, молвил:       — И последнее, — «в чаше терпения» — хотелось добавить, когда Боннет обвил основание его шее, смыкая ленту на яремной впадине.       Цифры на мерной ленте казались совершенно несуразными символами, когда Стид ощутил тяжёлое, горячее дыхание на своих пальцах. Грудная клетка Эдварда вздымалась, как бушующие волны, а в чёрных глазах будто образовался настоящий Бермудский треугольник, заглянув в который, казалось, шансы выбраться сводились к нулю. Уста приоткрылись в недоумении, будто Боннет собирался сказать что-то, но позабыл даже собственное имя. Эдвард Тич, словно сирена, пленил его прежде, чем он успел это понять.       — Стид? — низкий шепот смертоносной песнью вытеснял здравый смысл.       — Насколько непростительно будет самую малость отступить от правил этикета?       Голос Боннета слишком очевидно задрожал, стоило ему почувствовать, как ладони мужчины напротив накрывают его тазовые кости по бокам. Тёплый свет лампы казался обжигающим, а медовая кожа Тича в нём точно отливала золотом.       — Как я успел заметить, свидетелей рядом нет.       Уголок его губ потянулся вверх, а в глазах заплясали искры, вблизи которых Боннет ощущал себя спичкой, что готова распалиться и предать огню всё вокруг. В момент его, словно цунами, накрыло осознание — на расстоянии чуть более фута от него стоял сам Чёрная Борода, жадный до крови сокрушитель морей, вероломный грабитель и разбойник, каких океаны видали лишь единицы и каждый раз разражались штормом. И, чёрт побери, вместо того, чтобы разворачивать штурвал, Стид решительно поднял паруса и бросил оружие вместе с тщетными попытками сопротивляться.       Настойчиво потянув за края мерной ленты на шее Эдварда, блондин притянул его к себе, глядя аккурат на губы цвета благородных кораллов. Плотная тесьма оказалась намотана на кулаки и натянута, как струны испанской гитары. И о дьявол, какое же роскошное расгеадо он собирался сыграть.       Боннет будто бы светился. Как дорогой фарфор, как редкий жемчуг, как маяк, которой — каждому моряку известно — необходимо проплывать стороной, дабы не напороться на скалы и не разбиться в щепки. Однако Эдвард давно бросил якоря, и довольно было бояться морских баек. Его руки, словно щупальца самого Кракена, заползают под чужой пиджак, находя свою временную бухту между лопаток. И когда Стид вновь дёргает за сантиметр, он ловит его губы своими, вовлекая в поцелуй, и словно камнем утягивая его на глубину, где невозможно дышать.       Ладонь Эда перемещается на золотистый загривок, придерживая с галантностью благородного аристократа, в то время как его язык устраивает во рту модельера настоящее вооруженное ограбление. Одному Богу известно, какое сокровище он решит украсть и присвоить себе в первую очередь. Стид мычит в сомкнувшиеся на его устах губы, ослабляя хватку на мерной ленте лишь для того, чтобы обвить ею талию Тича со спины и столкнуть его с собой. И, по всей видимости, этот капитан из тех, кто идёт на дно вместе с кораблём. Разница лишь в том, что это кораблекрушение ощущалось не иначе, как вознесение на небеса: в шёлковых объятиях и одурманенный медовым привкусом чужих губ, Эдварду не оставалось ничего, кроме как раствориться в морской пучине.       Под джазовый мотив сбившегося дыхания и шорох сброшенного на пол пиджака Стида, их закружило в водоворот, отнёсших обоих к краю раскройного стола, в который Боннет оказался вжат под тяжестью нагого маскулинного торса.       — Похоже, я взял вас на абордаж, Стид Боннет, — усмехался Чёрная Борода, чуть приведя в норму дыхание.       — В таком случае, я поднимаю белый флаг, — подыграл тот, наконец отпуская мерную ленту и запуская пальцы в длинные волосы Тича.       Хрипловатый смешок мужчины прозвучал, как победный пушечный залп, когда его рука скользнула к нижней пуговице чужой белоснежной рубашки и задрала её едва ли не до рёбер.       — Этот флаг?       — Так точно, капитан! — судорожно выдохнул Стид.       — Не переигрывай, прошу, — прошипел Эдвард почти сквозь зубы, затыкая Боннета новым поцелуем.       Мозолистые, но всё же нежные руки мужчины колдовали над жемчужными пуговицами, в нетерпении норовя оторвать их к чертям, пока нерасстёгнутыми не остались лишь пара верхних. Обжигающе-горячие пальцы изучали мягкие изгибы и едва прощупывавшиеся рёбра. Короткая борода покалывала кожу, словно дорогая специя на языке, и всё больше полуседых прядей выпадало из причёски.       Эдвард отрывался от солоноватых губ, напоминавших ему море, лишь чтобы посмотреть в глаза цвета драгоценного индиго напротив, что казались бескрайним океаном. Лишь с той поправкой, что были несравненно прекрасней всего, что моряку доводилось видеть в дальних плаваньях.       Плотные мышцы широких плеч перекатывались под подушечками пальцев, горячие, как раскалённые солнцем камни. Стиду казалось, его с каждым новым поцелуем окунали в воду, и раз за разом инстинктивное желание вынырнуть и отдышаться постепенно сходило на нет. Соблазн поддаться течению оказался сильнее, чем стремление держать штурвал.       Подставленная под обстрел горячих губ грудь вздымалась, как неспокойное море, будто разливавшееся у Боннета под рёбрами, и Тич находил это не менее завораживающим, чем созерцание бескрайней водной глади. Его ладони скользили по бледной коже так правильно, так бережливо, будто плоть под подушечками пальцев была драгоценным фарфором. Лишь мысль о том, что Стид в его руках — словно драгоценный клад, найденный совершенно внезапно после долгих лет странствий — приводила сознание в совершенный беспорядок и становилась виной тому, что в и без того облегающих брюках становилось безбожно тесно.       Точно пересохшие от жажды губы Эдварда сомкнулись на мышце на шее под ухом, следом опускаясь всё ниже и ниже, пока не достигли груди. Рукам Стида не находилось места: хотелось быть везде сразу, так же, как ему казалось, что он ощущает мужчину над собой едва ли не каждой клеткой кожи. И стоило Тичу стиснуть зубы на розоватых ореолах его сосков, как из лёгких будто вышибло весь воздух, а затерянная где-то в угольных локонах ладонь сжалась в кулак.       — Не дёргай за волосы, — низкий грудной голос граничил с утробным рыком, однако не содержал ни ноты угрозы, — я могу и до крови прокусить.       — Так направь меня, — Боннет игриво вскинул брови.       — Каковы наши границы?       — Всё, что нельзя делать на раскройном столе, можно делать на раскройном столе.       — Превосходно, — сходя на полушепот, ухмыльнулся Эд, перехватив чужие запястья и отравляя их себе за спину.       Стоило ладоням Стида мягко осесть на чужой пояснице, кончиками пальцев заползая под ремень брюк, как его вновь утянули в поцелуй — в этот раз настойчивей, на грани с хищностью и отчаянием, вытягивая робкий стон вместе с остатком кислорода. Голову вскружило, точно от дорогого, идеально выдержанного вина. Руки Тича продолжили путешествие по податливому, приветливому к ласке телу, останавливаясь на островках выпирающих рёбер и мучительно медленно, но верно опускаясь до бёдер, всё ещё упиравшихся в край стола.       — Держись, — проворковал Эд, подхватывая Боннета на руки и укладывая на стол быстрее, чем тот успевал соображать.       Стид только и смог, что охнуть и обхватить мужчину ногами, прежде чем его скулу успокаивающе огладила горячая ладонь, заправившая его волосы за ухо. На его лице играл румянец, подобно мягкой акварели разбавляя его смятение и затуманенный вожделением взгляд.       — Должен сказать, — выдохнул блондин, — в делах любовных я не столь опытен, как в кутюре.       — Талантливый человек талантлив во всём, не так ли? — усмехнулся Эдвард ему в ответ, расстёгивая последние верхние пуговицы его рубашки и размашисто проходясь языком от яремной впадины до кадыка.       Услаждённый пытками, Боннет изнеженно простонал, огибая руками пояс Тича и, дойдя до пряжки ремня, потрудился его расстегнуть. Из его положения это оказалось затруднительно, на что Эдвард среагировал, подхватывая мужчину меж лопаток и помогая сесть на столе. Теперь Стид склонялся к нему, несмело, но охотно соединяя их губы и вслепую расправляясь с застёжкой чужих брюк.       Тич, едва не рыча в поцелуй, находил особое упоение, оглаживая чувствительные точки на груди модельера большими пальцами. Тот ощутимо дрожал, и меж двух тел точно искрами играло электричество. Эдварду хотелось утонуть в Стиде, раствориться, подобно кубику льда в стакане. Погрузиться так глубоко, чтобы в конечном счёте стать нераздельным целым. И это желание, растущее поминутно, будто захлестнуло его с головой.       Когда проворные руки Боннета добрались до его паха, с уст сорвался дрожащий вздох. Тело на секунду перестало слушаться, стоило сердцу пропустить удар, и руки Эдварда уже с жадностью сжимали чужие бёдра.       Стид не особенно задумывался над тем, что делает, водя ладонью снизу вверх и задерживаясь на головке затвердевшего органа. Единственное, чем были заняты его мысли — это желание смотреть Эдварду в глаза. Прислонившись лбом ко лбу, они делили один воздух, ставший вдруг слишком горячим, на двоих. Свободная рука Боннета опустилась на смуглое плечо, раз за разом ощущая, как всё тело Тича напрягается, стоит лишь коснуться его там, где нужно.       — Так хорошо? — мягко и робко проверял Стид.       — Куда приятнее, чем снятие мерок.       Уста Эда тронула блаженная ухмылка. Он решил и дальше следовать своим желаниям, оглаживая бёдра Боннета по направлению вверх и, пройдясь по заметной выпуклости на его брюках, с нетерпением расстегнул их. Откликом на его действия послужил ублаживший слух стон, и этого было более чем достаточно, чтобы окончательно отпустить тормоза. Дёрнув Стида на себя за расстёгнутый ремень, Тич рывками стянул с него брюки, попутно распаляя огонь поцелуями в сгиб шеи. Боннет цеплялся за край стола так, что костяшки пальцев белели, а сама столешница едва выдерживала развернувшееся на ней театральное представление.       Когда Стид вновь словил взгляд Эдварда, по нему можно было сказать две вещи: он весьма тесно граничит с животным безумием и крайне доволен тем, что оставил другого в одной лишь распахнутой рубашке. Под кожей обоих точно разливалась лава, в сердцебиение оказалось столь частым, что отдавало в виски. Ни в янтарно-карих, ни в лазурно-голубых очах не осталось, казалось, ни капли сомнения в искренности намерений, ни толики стеснения.       Тич ринулся за новым поцелуем, медленно опуская Боннета обратно на стол, когда тот остановил его, положив руку на его грудь:       — Подожди, — прошептал тот, краснея ещё больше, — поясница затекла.       Вспомнив, что оба уже не так молоды, Эд мягко кивнув, помогая Стиду спуститься со стола. Уловив в его взгляде смущение, Тич снял его как рукой, с филигранной обходительностью и нежностью огладив чужие бока и примкнув губами к губам. Боннету казалось, что в руках этого мужчины он превращается в самый легкоплавкий металл, способный принять любую форму, какую только ему захотят придать.       — Повернись, — заколдовывал его Эдвард, — так будет удобнее.       Так Стид и поступил, следом ощущая, как к нему прислоняются сзади, приобнимая за рёбра и обжигая плечо. Скользят вниз, огибая бедренную косточку и подбираясь к ягодицам, заставляя вздрогнуть. Боннет, думалось, давно позабыл, каково это — ровно дышать, не глотая ртом воздух, становившийся дефицитным, когда Тич был поблизости.       Это, чёрт возьми, безумие — они знакомы, дай Боже, час.       Впрочем, ни это, ни что-либо другое не останавливала Эда от того, чтобы обильно смочить пальцы слюной и с особой осторожностью протолкнуть один за другим в наиневиннейше узкого Стида, пока тот опустился локтями на стол и старался расслабиться. И, пожалуй, то, как Тичу удавалось пускать по его позвоночнику волны удовольствия лишь двумя пальцами, навечно останется загадкой, сравнимо с тайнами затонувших сокровищ.       Однако не в компании Чёрной Бороды, по видимому, суждено расслабляться надолго — подхватив Боннета под коленом, мужчина закинул его ногу на стол, тут же толкаясь пальцами глубже и добавляя третий, срывая с персиковых уст высокоголосый вскрик.       — Ох, Боже!       Стид уронил голову на руки, кусая губы, пока россыпь поцелуев по спине старательно перетягивала на себя внимание. Эдвард сжимал его талию одной рукой, чуть прокручивая другую внутри, остановившись в ту же секунду, как ощутил дрожь тела под ним.       — Стид, всё хорошо? — беспокоился Тич, склонившись к уху Боннета.       — Д-да, очень хорошо, — отзывался тот, сконцентрировав в словах остатки своего рассыпанного по раскройному столу рассудка. — Прошу, продолжай.       — Останови меня, если будет больно, — молвил Эдвард и, услышав в ответ растянутое «мгм», вновь принялся растягивать тугие колечки мышц.       Лишь когда Стиду удалось, наконец, полностью расслабиться в его руках, перейдя с шумного сдавленного дыхания на мурчащие негромкие стоны, Тич медленно вынул пальцы. Боннет будто бы инстинктивно подавался назад, желая оказаться ещё ближе, чувствовать ещё больше, принимать и отдавать всё, если не больше.       — Эдвард, — звал он, будто смакуя чужое имя на языке. — Пожалуйста…       — Я здесь, — голос, сравнимый с шумом океана, ласкал слух. — Скажи, чего ты хочешь?       Развернувшись к нему окрашенным в блекло-пунцовый лицом и устремившись влажными глазами будто в самую душу, Стид не просто просил — он умолял одним лишь взглядом. И, пожалуй, со стороны Эдварда было бы слишком жестоко по отношению к нему заставлять озвучить то, что и без того кристально ясно читалось по глазам.       Касания проложили горячий след по груди, поднимаясь к изящной шее и чуть сжимаясь, будто до этого дыхание Боннета не было полностью под контролем чужих рук. Простонав в поцелуй, Стид отчётливо ощущал, как изменились манера Тича. Его движения пропитывала настойчивость на грани со звериным желанием, а объятия его становились лишь сильнее, будто в самом деле нуждались в том, чтобы удерживать разгоряченное тело рядом. И поцелуями Эдвард уже не пробовал на вкус — он поглощал, выпивая до последней капли и смакуя на языке, как истинный деликатес, не намереваясь оставить ни кусочка кому-либо другому.       Бермудский треугольник из обжигающих ладоней, солёно-карамельных губ и дрожащего дыхания над ухом по его же воле сделал Стида своим заложником, подчиняя его мысли, а следом — и действия. Рассудок, точно пороховая бочка, заполнился лишь образом длинноволосого мужчины, что бережливо уложил его грудью на стол и накрыл его ладонь своей сверху, скрещивая пальцы. Под градом рассыпанных по его плечу и шее поцелуев, Боннет не ощущал ничего, кроме эйфории, когда Эдвард заполнил его собой. Весь мир вокруг словно погрузился в тишину, и единственное, что ныне ублажало слух — это чужое рокотливое дыхание за спиной. Оно сливалось в ангельскую симфонию с приглушенным мычанием Боннета, пытавшегося ухватиться хоть за что-то имеющее физическую форму, и рассеивалось в акустике помещения, подобно дыму.       — Как ощущения? — ворковал Тич, погрузившись в податливое нутро по самое основание.       Приподнявшись на локтях, Стид поймал его взгляд через плечо, в очередной раз находя в бурых очах опьяняющее успокоение.       — Хорошо, — прошептал он томно, — очень хорошо.       — Ты великолепен, Стид Боннет, — ловкие руки бывшего моряка спустили с покатых плеч белоснежную рубашку. — Надеюсь, тебе часто это говорят.       — В иных обстоятельствах…       Не давая шанса закончить предложение и перевести дыхание, Эд крепко сжал его бедро и размашисто толкнулся внутрь, заставив неожиданно гласный звук слететь с влажных от поцелуев губ. Обнажённый торс вновь опустился на стол, а руки заметались по столу, приводя всё вокруг них в такой же беспорядок, что был и в голове.       Эдвард расцеловывал выпирающие лопатки, полосовал взмокшую кожу кончиком языка, ритмично двигаясь внутри под боннетово «о, боже» на выдохе. Его кожа завораживающе контрастировала со Стидом, почти как шоколад с молоком, и к этой картине хотелось добавить лишь один недостающий оттенок: багровый. Тич впивался в чужие плечи, опускался вниз по рукам, пока ладонь кутюрье не накрыла его собственную, с силой сжимавшую чужое бедро. Стид сам поймал его подбородок, увлекая в жаркий и медленный поцелуй, и теперь уже Эдварду казалось, что его корабль идёт ко дну, напоровшись на маяк.       В паху всё больше тянуло, и ритм движений сбивался от неустойчивого положения и едва заметно дрожащих колен. Тяжко, оказывается, думать о правильном темпе и глубине, когда Боннет перемещает руку Тича на свой член, двигая ею в унисон чужим движениям.       — Мне так хорошо, — шепчет он прямо в губы Чёрной Бороды.       — Ах, Стид… — дрожаще выдохнул тот. — Знал бы ты, что я чувствую.       Эдвард будто дразнился, проникая всё глубже и реще, ловя чужие стоны губами и тут же кусая их. Он оглаживал высокие скулы, затем ускользая пальцами к шее и за ухо, поцелуями опускаясь по шее. Ему доставляло особое удовольствие ощущать, как Стид приближается к краю, будто ходит по доске: всё сбивчивей дышит и дрожит, роняет обрамлённые светлыми ресницами веки и почти не сдерживает голос.       — Эд, — сердце почти выскакивает из груди, пробиваясь через рёбра.       Толкнувшись в ослабевавшего на руках Боннета ещё пару раз, Тич выскользнул из него, следом разворачивая с себе и соединяя их вместе одной рукой. Запутавшаяся в густых смольных локонах рука Стида прислонила их лбом ко лбу, пока движения вверх-вниз по волнам удовольствия будто несли обоих прямиком в эпицентр шторма.       Эдвард рвано дышал, едва не срываясь на рык. Стид прислонялся к его лицу жаркими устами, подаваясь бёдрами навстречу скользкой и горячей ладони. Наслаждение из волн переродилось в истинное цунами, накрывшее обоих яркой вспышкой, взорвавшей тысячи фейерверков перед глазами, и стоны обоих слились в чарующую китовую песнь. И шторм постепенно утихал, сменяясь умиротворяющим прибоем в жаркой гавани.       Затуманенный экстазом взгляд Боннета вновь зацепился за глаза напротив, теперь скорее тлеющие, как свеча, нежели горящие, как пожар. Их огонь не пугал — он согревал, создавал уют, давно позабытый как таковой и чертовски нужный. И Стид готов был дать этому пламени кислород, вдыхая его в Эдварда очередным затяжным поцелуем.       Свободной рукой Тич убрал с чужого влажного лба прилипшие пряди, следом цепляя пальцами подбородок.       — Превосходная работа с клиентами, Стид Боннет, — усмехнулся он, заколдованно вглядываясь вглубь лазурных очей напротив.       Несомненно, ателье «Revenge» станет пристанью одиночной шлюпки Чёрной Бороды на всё время, что модельер работает над его заказом. И пусть протеже Стида так и останутся в неведении того, что произошло на раскройном столе, и в какой момент между джентльменом и пиратом завязалось столь тесное знакомство. Не обойдётся и без того, что Боннет вместе с Люциусом и Французиком станут первыми завсегдатаями заведения «Black Beard's Bar&Grill» сразу после результативно и плодотворно проведённого ребрендинга.       — Знаешь, тебе не обязательно было делать мне скидку, — с долей неловкости пожимал плечами Эдвард, открыв бутылку шардоне для особого гостя его бара и, с недавних пор, постоянного поселенца его сердца. — Это всё не с такой целью произошло.       — О, я прекрасно осведомлён об этом. Ценник моих услуг для тебя снижен по той же причине, по которой ты наливаешь мне вино за счёт заведения.       Стид вознёс хрустальный бокал, чествуя успех бизнеса Чёрной Бороды и, разумеется, самого Эдварда.       — Я же не один это вижу? — морщил нос Иззи, искоса поглядывая на чересчур экстравагантный по его меркам дуэт.       — Увы, нет, — ровно с той же эмоцией процедил Люциус.       — Чёрт подери мою деревянную ногу, а я-то думал, почему же этот болван не женат.       — Если вас это успокоит, могу предложить сигару, — Сприггс окинул бартендера взглядом, бог весть о чём задумавшись с вздёрнутой бровью и суженным глазками. — И пришить заплатку на душу, если угодно.       — Не приведи Господь, — бросил Израэль, разворачиваясь на протезе и уходя прочь за барную стойку.       «Что ж, они смотрятся довольно мило» — думалось Люциусу, глядя на причудливую парочку за отдалённым столиком, потягивающую белое сухое вино и безо всякого стеснения путая ноги друг друга под столом.       Пожалуй, у корабля всё же может быть два капитана.