Пересказанные легенды: Окарина Времени

Затрубили рога, и громкое эхо далеко разнеслось над холмами. Все, кто шел и ехал вместе с караваном, остановились и повернули головы в сторону звука. Многие тихо молились Троим о том, чтобы это была какая-то ошибка, но сир Арно знал правду: их обнаружили. Каким-то образом налетчики узнали, что вез этот караван. Но как? Ведь они были очень осторожны. Никто, кроме него самого и королевы, и не догадывался, что спрятано в его повозке. Даже жена… Его жена. Он подбежал к повозке и увидел, что Банзетта привстала и подалась вперед, чтобы получше рассмотреть, что там, за холмами, и о чем предупреждает рог. Поводья она держала в одной руке, в другой их сына. — Арн, — окликнула она, едва завидев его. — Это они? — Должно быть, они, — он запрыгнул внутрь, отодвинул ящики с припасами и принялся рыться в вещах, пока не отыскал свое оружие и доспехи. — Они никогда раньше не заходили так далеко на восток. Ни разу за всю мою жизнь, — она уложила сына в постель, что в путешествии служила ему колыбелью. Он тихонько захныкал вдали от материнского тепла, и она стала его успокаивать. — Они здесь из-за… — у Арно задрожали руки. Он клялся именем Хайлии и Трех, что не раскроет тайну. Но разве его жена не имеет права знать, что обрекает их на смерть? — У меня нет времени… Отойдя от ребенка, Банзетта забрала его стеганый дублет и помогла продеть руки в рукава кольчуги. Оставив ему оправлять ее спереди, она взяла кирасу. — Я соберу караван в круг, — сказала она, закрепляя части доспеха на его груди и на боках. — У Мичи самая большая повозка, ее подготовлю для раненых. — Нет. Это не… — Не дергайся, — велела она, затягивая ремни. — Давай-ка я… — Банзетта, послушай меня, — он отвел ее руки от доспехов и крепко сжал. — Нет времени перестраивать повозки в круг, нет времени готовить все для раненых. Распряги наших лошадей, оседлай Сади — она самая быстрая. Когда ряды обороны прорвут, бери сына и беги. — Не поддавайся страхам. Оборону не прорвут. Ты такого не допустишь. Ты уведешь их отсюда, а потом вернешься ко мне, как делал уже сотню раз… — Слушай рог! Он не перестает трубить. Это не обычная стычка, не случайный налет. Это он. Ребенок заплакал от его окрика. — Ты не можешь этого знать. — Знаю. Прости, я думал… я не хотел, чтобы… он опустил взгляд. Как ему теперь смотреть ей в глаза, когда он сам решил охранять реликвию королевы и ехать с караваном? Когда его клятва могла привести к гибели всех, кого он любил? — Прошу тебя, брось здесь все. Возьми только мальчика и самую быструю лошадь, умоляю тебя. Ее рука выскользнула из его руки. Пальцы взяли его за подбородок и подняли голову, вынуждая посмотреть ей в лицо. Ее глаза, синевато-стальные и проницательные, всегда будто видели его душу насквозь, и то, что видели там, им не нравилось. На секунду ее взгляд стал жестким и суровым. — Тогда иди с нами. Если караван обречен, ты ничего не сможешь сделать. У нас две лошади. — Не могу. — Можешь, конечно. — Я дал слово, я дал клятву. Я не могу ее нарушить. — Оставь свою клятву! Оставь все, что вы с королевой задумывали. Мне ты тоже давал клятву. Неужели она стоит меньше? Арно крепко обнял жену и поцеловал. Всю страсть, что была у него на целую жизнь, он старался вложить в один миг, в этот последний поцелуй. — Для меня нет клятвы важнее. Я замедлю их насколько смогу. Выиграю вам столько времени, сколько получится. Когда она отстранилась от него, в ее глазах плескались гнев и горе. Руки снова метнулись к его боку, где был не застегнут ремень. — Дай я закончу, ты сам всегда недостаточно затягиваешь. Она работала молча, и слышно было только трубивший рог и плач малыша. Одна часть доспеха следовала за другой, подгонялась так, чтобы сидела крепко, и проверялась на прочность. Только закончив с этим, жена передала ему шлем, вернулась к ребенку и начала его укачивать, тот перестал плакать. — Я… — ему нужно было идти. Но он не мог пошевелиться. На него смотрела жена, едва сдерживая слезы. И его сын. Он так и не узнает его. Он коснулся головы мальчика, жалея, что не может сделать это своей ладонью, а не грубой кожей перчатки. Нет, я не могу оставить его просто так, не дав ничего, что будет памятью обо мне. Он снял с пояса второй, короткий меч. Не слишком грозное оружие, не тяжелый боевой палаш и даже не изящно украшенный клинок, которые так любила знать в Крепостном городе. Простое оружие, надежно сделанное и применяемое для дела. — Возьми его. Чтобы защитить себя и, когда он подрастет… когда… Она взяла меч. — Ты победишь, — прошептала она, хотя Арно слышал в ее голосе ложь. — Ты победишь и сам научишь его, как им пользоваться. Обещай мне. Дай мне эту клятву. — Я люблю тебя, и это единственная клятва, которую я могу дать. Он выбрался из повозки и зашагал к холмам. Оглядываться он не смел, чтобы не увидеть ее снова и чтобы храбрость не покинула его. Мужчины из каравана стояли перед рядами телег с разнообразным оружием в руках. Тут была охрана путешественников, несколько наемников, торговцы, готовые защищать свое добро, но не солдаты. Перед тем, что надвигалось на них, им было не выстоять. И все-таки Арно как мог выстроил из них линию обороны, поставив впереди тех, у кого были лучшие доспехи и самые большие щиты. Среди них он занял место и сам. — Держать строй, парни. За Хайлию и за корону! Его слова мало их подбодрили. Большинство не обратило на него внимания, внимательно прислушиваясь к звуку рогов. Их осталось меньше, теперь звучало, кажется, всего три из первоначальной полудюжины. Еще один рог умолк, и Арно впился взглядом в край холмов. У него пересохло в горле, и ладонь стиснула навершие меча, все еще покоящегося в ножнах. Пение очередного рога оборвалось резким всхлипом. Потом замолчал последний, и стал слышен топот сотен копыт. На гребне ближайшего холма показались рыжеволосые демоницы. До них было еще с четверть мили, но сир Арно мог различить силуэты. Орда герудо, воинственных женщин из пустыни. Уже сотню лет они вели войну против Хайрула и его народа. У них были легкие доспехи, острые копья и стрелы и крепкие, выносливые лошади, что одинаково хорошо переносили и жар пустыни, и пыл сражений. — Богиня, — пробормотал один из стражников каравана, — как их много. — Мы продержимся! — сказал Арно. — Мы люди Хайрула, благословленные Хайлией. Мы выстоим. Он надеялся, что его голос не выдал правду. — Ты что, слепой? Это же… это… — у мужчины округлились глаза и приоткрылся рот. На поле показалась фигура, выделяющаяся среди прочих. Единственный мужчина среди них, едва достигший того возраста, когда человека можно называть мужчиной, — и все-таки возвышающийся над ними всеми, хайлийцами и герудо. Имя его было широко известно, несмотря на его годы. Закаленные рыцари, прошедшие дюжины битв, молились о том, чтобы не встречаться с ним в бою. Это высокий мальчишка-король прокричал что-то на проклятом наречии герудо и вскинул над головой огромный черный меч. Орда подняла луки и запела свою песнь, громко и яростно. Песня прокатилась над полями и зазвенела в шлеме у Арно, заглушив все прочие звуки. — Щит! — Арно попытался перекричать их, но не знал, много ли людей услышит его. Черный меч опустился, и воздух заполнила туча стрел. Мужчины закричали, но крики заглушил треск стрел, пробивавших дерево и сталь. — Держать! — стрела стукнула ему в наплечник и треснула, окатив обломками шею и шлем. Человек, стоявший рядом с ним, рухнул на землю, и на Арно плеснуло алым и горячим. Он подхватил упавшего и оттащил назад, укрывая своим щитом, но одного взгляда ему в лицо хватило, чтобы понять: тот уже мертв. Когда залп иссяк, Арно выглянул из-за щита. В линии обороны зияли дыры. — Сомкнуть ряды! Нам нужно защищать друг друга. Держать строй! Великан на холме снова поднял меч. Чей-то щит загремел и упал, а за ним последовал крик: хозяин щита рванул обратно к повозкам. — Нет! Стой, дурак! Побежишь и тебе конец. Надо держаться! Но слова редко когда могли остановить ломающиеся ряды. Когда побежал первый, за ним последовали другие. Снова засвистели стрелы, и многие пали под летящим с неба железом. Многие из тех, кто бежал, но куда больше среди тех, кто пытался стоять, а стрелы находили все растущие бреши в стене щитов. Песня герудо набрала мощь, и с боевым кличем они помчались вниз с холма, убрав луки и достав копья и мечи. Те, кто еще держался в обороне, рванули прочь, оставив Арно одного. Он взревел, бросая вызов спускающемуся с холма врагу, но его голос поглотила их песня, и даже он сам не услышал себя. Одна герудо направилась прямо на него и захохотала, опуская копье. Арно выждал, когда она приблизится настолько, что уже не сможет изменить его положение, и отскочил в сторону. Выставив щит между собой и копьем, он нанес удар мечом снизу. Клинок зацепил ногу лошади, та тревожно заржала и рухнула вперед, выбросив всадницу из седла. Еще одно копье устремилось к нему. Охнув, он встретил его щитом под неверным углом. Наконечник копья ударил в дерево и ушел глубоко. Щит стукнул Арно по кирасе и сшиб с ног. Из легких у него выбило весь воздух, и он закашлялся. Но он все еще мог сражаться. Привстав на колено, он хотел опереться о щит, но понял, что тот тянет его вниз. Когда зрение вернулось, он застонал: копье сломалось, и половина его торчала из щита. Использовать его теперь было невозможно, слишком тяжело и неудобно, а если пытаться выдернуть древко посреди поля боя, то его лишь убьют быстрее. — О богиня, за мою жену и сына, — он бросил щит и встал на ноги. Еще одна герудо проехала мимо, видимо посчитав его мертвым или избитым, и оставила бок открытым. Он вскинул меч, и она умерла раньше, чем осознала свою ошибку. Шум сражения прорезал новый окрик, и воительницы отступили от него, направившись вместо того дальше, к телегам и сбежавшим людям. — Жалкие, — раздался глубокий голос с сильным герудским акцентом. Тот единственный мужчина среди нападавших остановился рядом с Арно, но обращался не к нему, а к тем, кто бежал, спасая свою жизнь. — Набуру, покончи с трусами. Молодая женщина — нет, почти девочка, выглядела она едва на пятнадцать-шестнадцать лет, — широко улыбнулась, издала боевой клич и рванулась мимо Арно к страже, бросившей свои посты. Громадный человек спешился со своего столь же громадного черного коня и встал перед Арно. Несмотря на массивные черные доспехи, король герудо выглядел несколько неуклюжим и долговязым, словно должен был еще вырасти. Но даже сейчас шлем Арно доставал ему лишь до подбородка. Его желтые глаза скользнули по Арно, оценивая его броню, оружие, раны, грязь и кровь. — Достойный прием, рыцарь Хайрула. Арно поднял меч. Это чудовище ничего от него не получит. — Ты знаешь, кто я? — Все в этом мире знают тебя, король воров. Глаза мальчишки-короля остро блеснули, хотя на лице его было скорее легкое веселье. — Герудо. Я — король герудо, — и он улыбнулся. — Но сегодня, я думаю, эту кличку я заслужил. Я здесь не для того, чтобы убить тебя, хайлиец. Я хочу получить только свитки, которые ты несешь. Ты храбро сражался, опусти меч, и тебе не будет вреда. Он врал, не мог не врать. Нельзя доверять никому из герудо, а уж этому и подавно. — Я дал священную клятву защищать этот караван ценой своей жизни. Если ты хочешь отнять то, что в нем, я остановлю тебя. Король пожал плечами и хмыкнул: — Если ты желаешь погибнуть так. Он поднял руку, и в ней появился черный клинок. Меч Королей Пустыни, слишком тяжелый и громоздкий, чтобы большинство людей смогли его даже удержать. На клинке были выгравированы магические руны. Мальчишка-король обращался с ним так, словно это был отлично сбалансированный одноручный меч, легкий как перышко. — За Хайлию! За королевский род! — воскликнул Арно. Он наносил удары так быстро, как только мог, но герудо каким-то образом парировал каждый. Меч такого размера не должен был двигаться так стремительно. И все же герудо, кажется, даже заскучал, отмахиваясь от его атак. — Умри! — воскликнул Арно, и вложил в удар всю свою силу. Он целился в зазор в доспехах и надеялся, что не промажет. Темный меч отбросил его клинок в сторону. Тут же, не прерывая движения он замахнулся сам и ударил Арно в грудь. Черная сталь сверкнула, пробивая металл нагрудной пластины так же легко, как кожу и кости. — За герудо, — сказал Ганондорф. — И за меня. Сила ушла из ног Арно. Колени стукнулись о землю, меч выскользнул из пальцев. Цепляясь за руку человека, который его убил, он открыл рот, чтобы закричать, заплакать, попросить у жены прощения. Но не смог сделать даже выдох.

***

Банзетта крепко держала узду лошади одной рукой, второй прижимая к себе ребенка. Она покинула караван, и за ней следовали вопли умирающих и шум разрушения. Она бросила и деньги, и еду. Что важнее, она бросила там всех, и мужчин, и женщин, и детей, ко многим из которых привыкла за последние дни. Их всех больше не было. Арна больше не было. Она никогда уже его не увидит. Никогда не засмеется над его дурацкими шутками. Он не улыбнется больше нахально и не обнимет ее крепко. Ребенок зашевелился, и она прижала его к себе плотнее. — О богиня, прошу тебя, пожалуйста, спаси нас, выведи отсюда. Пусть не меня, но моего ребенка. Но куда ей было ехать? До города было несколько миль, и от герудо на пути ей не защититься. Единственным местом, где она могла укрыться, были Затерянные леса. И туда никто не смел заходить. Ее бок обожгло болью. Она чуть не упала с лошади и задохнулась на миг. Из тела торчала стрела, древко точно подмышкой. — Ха! — раздался позади голос. — Поймала! Она оглянулась через плечо и увидела всадницу герудо с луком в руке. Рыжие волосы бились за ней по ветру точно пламя самой Дин. Банзетта никогда не смогла бы противостоять ей в схватке, даже с мечом мужа и даже после нескольких лет тренировок. А если бы и смогла, пустынного народа здесь было слишком много, и они вырезали всех, на кого натыкались. Я сейчас умру. Мой сын умрет. Банзетта дернула поводья Сади и направила ее к лесу с его тенями. Всадница последовала за ней и, подъехав ближе, наложила новую стрелу. Улыбка ее стала только шире. — Слабая, трусливая, вы все… Ребенок на руках у Банзетты заплакал. Она опустила взгляд и заметила, что ее кровь залила его одеяльце, окрашивая голубую ткань в красно-рыжий цвет, как волосы герудо. — Ой, — выдохнула всадница. Банзетта подняла голову и встретилась глазами с напавшей на нее девушкой. Она была совсем юная, подросток. И она смутилась, словно не веря тому, что видела, может, даже немного испугалась. Герудо опустила лук, пришпорила лошадь и умчалась назад, оставив Банзетту с сыном одних. — Благодарю тебя, богиня, — прошептала она. Сади добралась до леса, унеся их от резни. Вокруг сгустился туман, и теперь уже за пару футов от себя ничего было не разглядеть. Они недалеко сумели так проехать, потому что Сади всхрапнула и попятилась, вынудив Банзетту обхватить ее за шею. Лошадь топталась на месте, а женщина понукала ее идти дальше. — Ну же, девочка, — умоляла Банзетта, — нам больше некуда идти. — Но лошадь не желала делать больше ни шагу в темноте. — Шевелись! Бесполезная скотина! — Ее сын снова захныкал. — Нет, нет, нет, тш-ш-ш. Тише. Я не хотела. Я здесь, я рядом. Тише, тише. Из раны продолжала течь кровь. Делать было нечего. Она не могла вернуться, там ее ждала только смерть. Истории, что рассказывали о Затерянных лесах и живущих в них фэйри, тоже предсказывали почти что верную смерть. Но что еще ей оставалось? Крохотная надежда все лучше, чем никакой. Она спустилась с лошади и, как только ступила на землю, Сади сорвалась с места и исчезла в тумане. Держа на руках сына, женщина пошла дальше в темноту. Позади зашелестели деревья. Вытащив из ножен меч Арна, она махнула им в сторону звука, но не увидела ничего. Куда ей нужно было идти? С какой стороны она пришла? Руки холодели. У нее оставалось мало времени. Все, кто забредали в леса кокири, погибали. Отчего она решила, что с ней все будет иначе? — Прости меня, — прошептала она ребенку. Она снова развернулась в надежде обнаружить что-нибудь, что укажет ей верный путь. След шагов. Звон доспехов. А это… Вот. Едва различимо в темноте светил слабый голубой огонек. — Эй! — крикнула она. Заковыляв по направлению к свету, она чуть не упала. От резкого движения бок опять пронзило болью. Но теперь ей нельзя было останавливаться. Мечом отводя в сторону ветви и расчищая себе дорогу, она пыталась добраться до источника света, но тот смещался в сторону, словно его нес ветерок, который Банзетта не чувствовала в своем оцепенении. Он всегда оставался на расстоянии и двигался по какому-то тайному извилистому пути, но словно бы побуждал ее следовать за ним. — Я не причиню тебе вреда. Я ищу убежище. Ее голос ослаб, а руки ослабли еще сильнее. — Я ищу Хранителя Леса. Моя… бабушка рассказывала мне, когда я была маленькая. Эта дорога приведет к нему? Огонек не отвечал, только кружился, уводя ее все дальше и дальше. Она шла за ним, ведь что еще ей оставалось? Ноги тяжелели, и она чувствовала, как сердцу становилось все труднее биться. Оно едва могло заставить двигаться ее раненое тело. Огонек взлетел высоко, куда-то, где отследить его Банзетта не смогла, и исчез. — Я не могу, — меч Арна выпал у нее из руки. Она пыталась держаться ровно и сделала еще пару шагов, после чего ноги подкосились. Она едва успела принять удар плечом, защищая ребенка от падения. — Прости, — сказала она плачущему младенцу. Здесь не нашлось убежища. Только смерть. — Мне правда жаль. — Жаль? — раздался над ней звучный голос, от которого задрожали самые корни деревьев. — Полагаю, у тебя веские причины для горя, дочь полей. Зачем пришла ты сюда? Над ее головой склонилась ветка, почти задевая листьями лицо. На ветке замер тот голубоватый огонек. Но он был там не один — дюжины таких же огоньков витали в ветвях деревьев поблизости. Некоторые розоватые, другие лиловые или зеленые. Они мерцали как крошечные звездочки в ночи. — Кто? — выдавила женщина. Каждое слово ей давалось с трудом. — Кто ты? — Тот, кого искала ты. Испокон веков служу я здесь Хранителем Леса. Она добралась. У ее сына был шанс спастись, пусть совсем небольшой. Она ухватилась за этот шанс и не хотела отпускать. — Я ответил на твой вопрос, но мой остался неотвеченным, — продолжал этот гулкий голос. — Зачем пришла ты? Я воспретил твоему роду преступать границы моих земель. Воспретил нести моим детям войну. Я постановил, что тому, кто войдет в мой лес, жизнь станет за это расплатой. — Я знаю, — выдохнула Банзетта. — Я пришла не ради себя. Я и так уже… но мой сын… я… я предлагаю его… — Ты делаешь подношение мне? Столько значит для тебя твоя же кровь? — на этих словах ветви дерева зашумели, с них полетели листья и мелкие сучки. Мерцающие огоньки погасли. — Ты обмениваешь жизнь ребенка на свою? — Нет, — Банзетта закрыла глаза, лихорадочно обдумывая слова, которые могли тронуть сердце, скрытое под корой. — Мне ничего не нужно от тебя. Я хочу только, чтобы он выжил. Какое бы зло мой народ ни причинил тебе, мой сын невиновен. — Невиновен? — это слово грянуло с гулом упавшего дерева. — Разве не чувствуешь ты? Он не невинен. Насилие и война уже запятнали его. Кровь так и льнет к нему, окутывает плотнее его пеленок. — Это моя кровь, ничья больше. Прошу, он ведь только ребенок. — Он — оружие. Одно из сильнейших и ужаснейших за эту эпоху. Не перечь мне, дочь полей. Твои желания ясны как на ладони: ты хочешь, чтобы я сберег его до той поры, когда он вырастет, найдет твою войну и прольет кровь тех, кто сразил тебя. Лодыжки Банзетты коснулась тонкая паучья лапа. Она с трудом открыла глаза, а открыв, пожалела, что сделала это. По ее ноге вверх карабкался бледный, бесформенный и жуткий череп величиной с ее туловище в обхвате. Из него торчали паучьи ножки, а на месте челюстей были жвала. — Я… не лгу… — она хотела подобрать ребенка поближе, но руки отказывались подчиняться. — Я хочу только, чтобы он жил. Пожалуйста, смилуйся… — Прости, дочь полей. Я не могу рисковать своим ради твоего. Это не должно повториться. Нет. Ей хотелось умолять его, кричать, спрашивать, как он мог быть таким бессердечным. Но мир бессердечен, она и так это знала. Бессердечный мир, полный бессердечных людей. С чего же этому духу быть иным? Паук взобрался ей на живот и потирал клыки, занеся их над ребенком. — Нет, — все-таки выдавила она. Собрав остатки сил, она подняла онемевшую, всю в бурой засохшей крови руку и сунула ее между черепом и сыном. Тварь не обратила на это внимания. Занесенными клыками она готова была впиться и в руку. — Посмотри на меня, — Банзетта попыталась повернуть к себе малыша. Если это их конец, то пусть хотя бы будет не так больно. — Мама… любит… и все… будет… — Довольно, — выдохнул ветер. Паук замер, зашипел, сполз с ее тела и растворился в темноте. — Отчего я ничему не научился за эти долгие годы? Сердца хайлийцев не изменить, — в древнем голосе слышались горечь и злость. — Что же, хорошо — из любви, что связывает родителя и его дитя, я приму его. Но он не должен расти в насилии, и он никогда не вступит в твою войну. Из ветвей показался голубой огонек и опустился ей на грудь. Касание было невесомым, она едва почувствовала его. А с огоньком пришла сила — совсем немного, достаточно, чтобы произнести еще несколько слов. — Спасибо. Огонек порхнул к ребенку и что-то прошептал ему на ухо. Лозы с дерева опустились и сплелись вокруг ее малыша, образуя колыбель. Аккуратно и бережно они поднялись вместе с ним. В последний раз она смотрела на него, и ее сердце словно разбивалось на части. — Не благодари меня, — сказал Хранитель, когда ее сын исчез в тумане. Остались следы его слез и приглушенные звуки голоса, скоро и они пропали бы. — Это не милосердие. Я боюсь, что вновь потерплю здесь поражение. Жизнь его принесет боль и смерть, горе и жестокость. Даже сейчас он несет их всему вокруг себя, и не в моих силах этому помешать. — Но он будет жить? — Да, дочь полей. Он будет жить. — Это все, что мне нужно. — Она глядела на колышущийся над головой туман в надежде еще разок заметить в нем сына. Но слышала только его далекий плач, а потом и он затих. — Я люблю тебя, Линк. Твоя мама… всегда… — она так много еще хотела бы сказать ему, только сил говорить уже не осталось. Прощай.