Солнышко

В детстве Мишка каждое лето ездил с родителями в деревню. Он довольно рано научился плавать и очень любил купаться в местной речке, возился там, пока мама не начинала причитать, что он замёрзнет и заболеет. Однажды он чуть не утонул, купаясь с соседскими мальчишками — заплыл далеко, подальше от берега, тины и камышей. Загляделся на что-то под водой — притягательно блестящее, и нырнул глубоко, а вынырнуть было уже непросто, голова закружилась, воздуха не хватало. До блестяшки он добрался — это оказался простой нательный крестик, золотой, но уже потускневший. А вот уже до берега добрался он с трудом — задыхался и безуспешно звал на помощь, шевелил ослабевшими руками изо всех сил. Плюхнулся наконец на спину на теплый песок, кашлял и отфыркивался, хлопал своими длинными мокрыми ресницами. Небо кружилось перед глазами, сливаясь в одно бесконечное белоснежно-голубое пятно, и больше ничего не было. Почему-то, глядя сейчас на синее, покрывающееся серой облачной дымкой индонезийское небо, Миша вспомнил тот момент. И так сильно захотел в нём оказаться. Всё было так просто. Крестик он выкинул, потому что в Бога не верил. И уже в семь лет решил, что если он и есть, то он тот ещё злодей, ведь он Мишку чуть не угробил. К чему верить в такого? Миша лежал и никак не мог выровнять сбитое дыхание. Сердце всё ещё стучало как ненормальное — в горле, в ушах, где оно вообще сейчас находилось — Миша понять не мог. Оно и так у него было… Восприимчивое. А с такими историями можно и приступ словить. Повернуться к Андрею было… Страшно, по-другому и не скажешь. Очень-очень страшно. Страшнее, чем тонуть. Князев рядом зашевелился, живой и невредимый, протянул вдруг руку и прикоснулся к его плечу. — Вы в порядке? В порядке? Да какое в порядке! Миша чуть копыта не отбросил. Он резко дёрнулся, приподнялся на локтях и зыркнул в сторону Андрея. Тот уже выпрямился, сидел себе спокойно, обняв свои колени и смотрел на Мишу, мягко улыбаясь. — Да какое тебе в порядке?! Это что за выкрутасы, ё-моё? — буркнул Горшенёв. Встречаться взглядом с юным хитрецом было сложно, и в глаза ему Миша смотреть не мог — так, глядел исподлобья, хмурил свои густые брови и походил сейчас на какого-то лешего — весь лохматый и сердитый, с волосами, испачканными в песке. По его виску медленно скатилась капля воды. Щекотно. Миша чуть склонил голову, и капля оказалась над верхней губой, и он шумно дунул на неё, чтобы не мешалась и очень смешно выглядел в этот момент. Но Андрей не смеялся, только смотрел так проницательно, словно… — Ну а что, вы думали, я ничего не замечаю? — Андрей глядел без какого-либо стеснения, пытаясь поймать его взгляд. Блять. Вот то, чего подсознательно М.Ю. Горшенёв боялся больше всего. — Всю неделю за мной наблюдали. А как к вам подойти, если вы сразу убегаете, как меня видите? Вот я ничего лучшего и не придумал… По-моему, очень оригинально и весело вышло. Миша ощутил, как его щёки будто огнем окатило. Стало очень-очень жарко. Настоящее пекло. Всё. Всё видел. Всё заметил. Как стыдно, как ужасно стыдно. И вот тут Миша вспомнил… Тогда перспектива утонуть оказалась не такой страшной, как-то, что случилось потом… Воспоминание, спрятанное глубоко в подсознании, вынырнуло, будто подстегнутое этим всепоглощающим и жгучим чувством стыда. Маленький Мишка лежал, сжимая в руках крестик и пытался отдышаться, всхлипывал, напуганный тем, что чуть не погиб из-за дурацкой блестяшки. И выглядел, конечно, очень жалко. Тут то и активизировались соседские мальчишки. Почему-то всегда в деревне есть соседские мальчишки старше тебя — злые хулиганы, но тебе кажется, что именно тебя они не тронут… — Что это у нас тут за рёва-корова? — услышал Миша как издалека. А затем с него, пребывающего в полубессознательном состоянии, стянули трусы и выкинули куда-то в воду. Он поднял голову, брови недоумённо поползли вверх, Миша пытался проморгаться… Мишка Мишка, где штанишки? Потерял, потерял На базаре на орешки променял, променял… Мама била-била-била по щекам, по щекам, Было больно, было больно, По щекам, по щекам… Миша тогда получил несколько звонких оплеух — даже не успел толком ничего понять и прикрыть щёки от ударов. Потом они ушли, а он все сидел, дрожащий, прижимал руки к лицу, горестно жмурился и утирал льющиеся жгучие слёзы… Это были не только слезы обиды и злобы — это был стыд. Самое отвратное чувство. Хуже всего было то, как он потом голый, натягивая пониже маечку, но ничего толком не скрывая, добирался по посёлку домой — шёл и ревел навзрыд. Родителям так и не сказал, кто его обидел — не хотел становиться ещё и ябедой. Плакал в теплых и нежных маминых объятиях, пахнущих стиральным порошком. Мама утирала ему слезы, которые так и струились по щекам, словно водопад. — Ну хватит. Плачешь, как девчонка, — громко и жестко сказал отец семилетнему Мишке. У него всё ещё шумело в ушах. Было больно, было стыдно. С тех пор его ещё долго дразнили, пока Миша не научился драться и отвечать. Он явственно вспомнил этот момент. Как он хотел провалиться сквозь землю, как хотел оказаться где угодно, лишь бы не там. Как хотел просто не существовать, никогда не рождаться и не чувствовать ровным счётом ни-че-го. И сейчас Миша, как в тягучий дёготь — липкий, густой, тёмный и без единой ложки мёда — окунулся в чувство стыда. Он отвернулся, глядя себе под ноги, до боли закусил нижнюю губу. И будто занавесился от Андрея своими длинными волосами, пряча раскрасневшееся лицо и горящие румянцем щеки. Можно было осадить Андрея, сказать, мол, мальчишка, что ты там себе надумал, кончай заниматься ерундой и всякие глупости болтать, может, за умного сойдешь. Но Миша так не умел. Это ж надо сначала подумать, потом сделать. Не позволить своим эмоциям взять верх над разумом. Это… Это было совсем не про него. — Заметил всё, значит? — сказал глухо сказал Миша. — Эй, ну что вы, — голос у Андрея был мягкий и очень какой-то ласковый. Так обычно разговаривают с маленькими детьми. — Я очень рад такому вниманию. Поверьте, я уже научился разбираться во взглядах, и знаю… Когда на меня так смотрят, как смотрели вы… Это не простой интерес. Мне очень приятно. И вы… Тоже мне интересны, вы очень понравились мне, Михаил Юрьевич. Я бы хотел узнать вас поближе, если вы позволите. У самого Михаила Юрьевича от таких внезапных Андреевых откровений сердце снова забилось, как птица в клетке. А в груди снова зажгло, но сейчас это был не стыд. Чувство было таким приятным и новым, словно он раньше никогда такого не испытывал в своей жизни. Так себя чувствует подросток, когда девочка, которая давно ему нравилась, шепчет ему на ушко волшебные слова «ты мне тоже». Видимо, подростки и один почти что сорокалетний здоровый мужик… Андрей протянул руку, мягко коснулся Мишиных волос, обрамлявших его лицо и заправил несколько прядей за ухо. Собравшись с силами, Миша наконец повернулся к нему. — Ну ты даёшь, конечно. У меня, между прочим, сердце слабое. А ты тут такое… Устраиваешь. Давно узнал меня? — он взял себя в руки, и немного выпрямился, глядя на Андрея вот так близко. Можно было рассмотреть его лицо — спокойное и в целом расслабленное, немного порозовевшие яблочки щёк, мягкую улыбку на устах. — Прощу прощения. Наверное, переборщил, — отозвался он, без какого-либо смущения глядя Мише в глаза. — Но зато мы теперь разговариваем, что не может меня не радовать. — Ты, конечно, очень самоуверенный, — Миша нахмурился, чтобы не выдавать охватившей его совершенно глупой и наивной радости. Что, Миша, ты уже и забыл о том, что «педики это плохо»? Мишка-Мишка, как девчонка, как девчонка. — Так сразу узнал меня или нет? — Не сразу. Но ваше лицо показалось мне смутно знакомым. А Машка сказала, что это же, ну, великий и ужасный Мих Юрич Горшенёв. Ну и дальше я глянул в интернете. Ну и… засмотрелся, — ответил Андрей, и прозвучало это как-то… заискивающе, что ли. А кончики его ушей будто чуть-чуть порозовели… Или так показалось Мише, который не мог спокойно смотреть ему в глаза, а бегал взглядом по его лицу и груди, разглядывал пшеничные волосы, стройные плечи, колечко серьги в ухе, смущался, и не знал будто, за что зацепиться. — На что засмотрелся то? — глупо спросил он, совсем теряясь от таких признаний. У него аж в ушах зашумело и голова закружилась, может, он просто утонул и это все предсмертные видения? А не сидит он сейчас на песочке в тропическом лесу рядом с Солнышком, который вот так вот одаривает его своим вниманием и теплом. Ему семь. Он нырнул за красивым блестящим крестиком и больше не вынырнул. Андрей в ответ засмеялся — красиво, будто колокольчики зазвенели. И склонил голову набок. — Расскажу вам в ресторане. Если согласитесь со мной пойти, конечно. Ну вот и что Мише оставалось делать? — Пойду, — проговорил он негромко. Андрей совершенно заразительно просиял, словно кто-то нажал кнопочку на выключателе и его свет стал ещё ярче. — Но это… Это будет просто встреча. Мы, это, пообщаемся с тобой, поближе узнаем там друг друга, я бы про творчество твоё послушал, понимаешь, да? — тут же добавил Миша. Даже от мысли о слове «свидание» у него начиналась тахикардия. — Да, конечно, Михаил Юрьевич. Я тоже хочу побольше узнать… О вас. Значит сегодня, часиков в восемь вечера, я… за вами зайду. Андрей неторопливо поднялся и лениво потянулся. Миша уже не шептал себе мысленно «не смотри», а глядел, не отрываясь, как красиво он вытягивается, стройный и грациозный, как перекатываются мышцы под кожей, уже не белоснежной, а кофейно-кремовой… Настоящее крем-брюле. — Пойдёмте? А то нас уже заждались, наверное, Саня потом ещё полдороги ворчать будет. Он мой план не одобрил, — Князев протянул руку Мише, и помог ему встать. Его ладонь была влажной и теплой, и Мишу позорно прошибло роем мурашек от такого простого прикосновения. Как по заказу из-за облаков выглянул солнечный луч и осветил Андреево лицо, заигрался в его светлых волосах. Андрей первым разорвал их физический контакт, предварительно чуть сжав пальцами Мишину ладонь. — Эээ… Да, в восемь часов значит, нормально, хорошо, да, — протараторил Миша, потому что пауза затянулась и нужно было что-то сказать. Андрей кивнул ему, а затем подмигнул. Миша не сдержался и совсем осторожно и неловко улыбнулся в ответ и лицо его немного расслабилось. — Улыбайтесь почаще, вам очень идёт, — сказал Андрей негромко, и Мише почудилось, будто сам ветерок шепнул ему на ухо что-то ласковое, давно забытое… Князев направился к своей одежде, чтобы накинуть футболку и шорты на влажное тело, а совершенно растерявшийся Миша ещё какое-то время глупо пялился на него, а потом мотнул головой и тоже начал озираться в поисках своих вещей.

***

Миша крутился перед зеркалом уже полчаса, и так же в его голове безотрывно крутились тяжёлые мысли. Его всего разрывало на части, иначе и не скажешь, от противоречивых чувств и эмоций. Та робкая, глупая, приятно-щекотливая подростковая радость мешалась с горячим и давящим стыдом вперемешку с горьким страхом, который, в свою очередь, напоминал ему об отвращении к себе. Целое попурри* из чувств. До автобуса вместе с Андреем Миша шёл как в тумане. У него сбилось дыхание, потому что подъем был не самый простой, а Андрей шагал легко, периодически забегал вперед и Мишу не донимал разговорами. Наверное, лучше бы он что-то говорил — Миша ощущал жуткую скованность и неловкость, и всю дорогу тишину нарушало лишь стрекотание каких-то неизвестных насекомых, периодические восклицания Андрея, когда он видел какого-нибудь жука или диковинный фрукт, да Мишино тяжелое дыхание, за которое ему было, естественно, стыдно перед таким юным Андреем, которому было всё нипочём. Кажется, все их и правда потеряли — водитель уже готов был отправляться на поиски, а Сашка встретил Андрея самым недовольным выражением лица из всех возможных и унылым ворчанием. Князев что-то шепнул ему на ухо, со всей силы ткнул его в бок и втянул в автобус, толкая на переднее сиденье. Он успел улыбнуться Мише, а тот снова прошёл к своему месту, уселся, подтянув поближе свои длинные-длинные ноги и весь прижался к стеклу, словно хотел стать очень незаметным. Всю дорогу Миша себя успешно накручивал, как белка в колесе. Перед глазами проплывали красивые виды — рисовые поля, высокие зеленые пальмы и диковинные местные храмы, но Миша словно ничего этого не замечал. Он закрывал глаза — и видел Андрея близко-близко, и игривое выражение его лица становилось всё более насмешливым, он запрокидывал голову и смеялся. Смеялся над Мишей, не переливчато, как колокольчики, а карикатурно-злобно. Вдруг это все просто глупая шутка? Вдруг Андрей увидел, что на него пялится престарелый дурак и решил разыграть его? Будет над чем поржать и что обсудить с друзьями и подружками за бокалом пива. Глупый — старый — наивный Миша Мишка Мишка, где штанишки Потерял потерял Нет, нет, нет — гнал он прочь от себя этот образ, до боли сжимая руки в кулаки и оставляя на коже следы-лунки от ногтей. Нет, Андрей не такой, Андрей солнечный, светлый, совершенно чудесный. Разве внешность может быть ТАК обманчива? И всё же поездка в отель вышла мучительной. Миша выходил из автобуса последним, не торопясь. Он думал, что Андрей уже ушёл, но тот ждал его на ресепшене, стоял у стойки регистрации, засунув руки в карманы. — Михаил Юрьевич, как и договаривались, в восемь часов, да? — спросил он у приблизившегося к нему Миши. Тот облизал вмиг пересохшие и губы и просто кивнул в ответ. — Номер 134, я запомнил, — Андрей сверкнул белоснежной улыбкой и ухмыльнулся довольно. Вот ведь проныра, уже все выяснил. Мише казалось, что он точно его мысли читает, видит ведь, как обладатель этих мыслей на него смотрит, вновь неловко бегая взглядом по его лицу. И… радуется Мишиному смущению? — Хорошо. И это… Давай на ты, чего ты все Михаил Юрич, Михаил Юрич, — Миша как-то сам не ожидал, что произнесёт это, но ему было чересчур некомфортно. Андрей был воплощением всего самого притягательного, что может быть в человеке для приближающегося к сорокалетию (престарелого) бывшего панка. Смелость, уверенность в себе, упорство и юность, сладкая юность. Впереди так много всего, тело — красивое и подтянутое, гладкое, нежное — ни одной морщинки. Губы влажные и ярко-розовые, без корочек и трещинок. Никаких отеков, никаких растяжек. Кожа будто сияет даже в помещении. А Миша… Каждое «вы», «каждое Мих Юрич» — как напоминание о том, что он увядает, сохнет и теряет все привлекательное, что в нём когда-то, наверное, было. Никаких Мих Юричей, пожалуйста. Андрей сразу же закивал, мол понял-принял. — Ну, тогда до вечера. В восемь буду у тебя… Миша. Миша кивнул неловко, ощущая себя огромным, неуклюжим, старым рядом с ним, развернулся и быстрым шагом устремился в свой номер, чуть ли не бегом. Дурак старый, Мишка-Мишка, больно-больно… Сначала Миша распластался на постели, уткнувшись лицом в подушку и долго в неё сопел, продолжая гонять все свои переживания по поводу предстоящей встречи. Потом пошёл в душ, где медленно раздевался перед зеркалом, смотрел на себя, разглядывал и подмечал всё, что ему не нравилось. Куда так быстро ушла молодость? Где его черные вьющиеся волосы? Где гладкое лицо без единой морщинки? Где подтянутый стройный живот? Что это, Миша? Страшно представить, кто бы сейчас глядел на него из зазеркалья, если бы не занятия спортом и ЗОЖ, которые Горшенёв кое-как внедрил в свою жизнь. Могло быть ещё хуже — такой вердикт вынес себе Миша, насмотревшись на своё тело и пощупав каждую морщинку и дряблость, которую отыскал. Стоя под душем, под прохладными сильными струями, которые должны были выбить из головы все тяжелые думы, он старательно намыливался в первый раз каким-то сладко пахнущим отельным гелем. Но гель оказался чересчур приторным — какая-то химозная ваниль. Поморщившись, Миша начал мыть голову мужским шампунем с запахом морского бриза в надежде, что избавится от этого едкого ванильного запаха, чтобы не быть похожим на девчонку, готовящуюся к свиданию. У Миши был одеколон — подарок от поклонника, очень приятный, подходящий ему аромат. И он планировал хорошенько надушиться. Интересно, а как будет пахнуть Андрей? Ему бы точно подошло что-то сладкое, легкое, воздушное… Кофе или луговые цветы, запах травы после дождя… Или сливочный пломбир — любимое Мишино мороженое. Мысли снова потекли не в то русло, и Миша недовольно вздохнул. Фантазировать о том, как притягательно может пахнуть Андрей сейчас точно не стоило, потому что его собственный член… Начал проявлять заинтересованность. И перед глазами тут же поплыли непрошенные картинки вперемешку с сегодняшними воспоминаниями. Мише представилось, всего на мгновение, как Андрей, полностью обнаженный, заходит к нему в душ, под прохладные струи, его светлые волосы темнеют под потоками воды, капли стекают по лицу и он облизывается и прикрывает глаза, влажные дорожки бегут по плечам и груди, вдоль небольших порозовевших сосков, по животу, путаясь в нежном светлом пушку, устремляясь прямо к паху, туда, где Андрей уже очень возбуждён, к его члену с блестящей, бордовой и точно-точно бархатистой головкой, а потом Андрей опустился бы перед Мишей на колени, и… Миша со всей силы ударил кулаком в стену и даже вскрикнул от острой боли — переборщил. На костяшках кожа была стёрта до крови. Боль немного отрезвила. — Так тебе и надо, — с мазохистским злорадством проговорил Миша и выключил воду. Ему сейчас предстояла сама сложная задача — решить, что надеть. В итоге он перерыл пол гардероба, рассматривал футболки и рубашки, подходил с ними к зеркалу и хмурился. Время неумолимо приближалось к восьми вечера, а он еще даже волосы нормально уложить и причесать не успел, и в итоге остановил свой выбор на классике — белой рубашке и чёрных брюках. Фен, как назло, работал плохо, и Миша тыкал кнопки, матерился себе под нос и очень злился, пока не услышал стук в дверь. Без четырёх минут восемь! Андрей пришёл чуть раньше. Миша замолчал, тщетно пытаясь перевести дыхание, руками пригладил ещё влажные волосы, внимательно оглядел своё отражение. Зря он согласился, зря-зря-зря… — Лихорадит душу… — шепнул он, глядя на перепуганного Михаила Юрьевича Горшенёва, который собирался сегодняшним вечером вскрыть себе, кажется, грудную клетку, залезть поглубже и выкорчевать немаленький сгусток тьмы. А может быть, потонуть с ней с головой. Он не знал. Лихорадит душу, я обиды не прощаю Я разрушу план твой — обещаю Ты меня не знаешь, ты всего лишь отражение Средство есть лишь одно — сгинь на дно… — Добрый вечер, Михаил Юрьевич! Андрей, как всегда, ослеплял своей улыбкой. Мог бы сниматься в рекламе зубной пасты, несомненно. Да и вообще — в кино играть, или ходить по подиуму в качестве модели, примеряя на себя самые разные наряды — всё бы ему было к лицу… Но то, что он надел сегодня — особенно. — Привет, — Миша слишком резко распахнул дверь и невольно замер. У бабушки в деревне в белой вазочке стояли маленькие букетики полевых цветов, Мишка любил их собирать и всегда приносил больше всего голубых оттенков… Как же они назывались… Васильки? Незабудки? Точно. Глаза у Андрея были светлые — незабудочные, рубашка — насыщенно-синяя — васильковая. Невероятное сочетание. Произведение искусства. Крем-брюле с сиропом из голубики… Идиот ты, Миша. — Привет, — добавил Андрей, будто вспомнил, что М.Ю. просил не обращаться к нему «на вы». Миша кивнул. Князев глянул на него самого так… Словно ему очень нравилось то, что он видел перед собой. Но озвучивать он не стал, решив, видимо, не мучить слабое Мишино сердце. — Пойдём? Я выбрал классный ресторанчик, недалеко отсюда, но нужно будет прогуляться. Как раз такой хороший вечер… — Ага, да, идём. И они пошли рядом. Миша тут же сунул руки в карманы — так, почему-то, было спокойнее. Его слабое сердце, кажется, сегодня хотело выиграть в марафоне — стучало так резво и громко, будто пыталось заглушить остальные звуки, оставив лишь этот шум в ушах. Миша представил, как же они вдвоём выглядят со стороны. Один — юный и прекрасный, второй — в отцы ему годится, что про них могли бы думать люди, попадающиеся им на пути? Что их объединяет, что вообще может быть у них общего? Не то что бы Мишу часто волновало чужое мнение, но в настоящий момент его волновало буквально всё — как он выглядит, не взлохматились ли его волосы, и хорошо ли к этим брюкам подходят сандалии, не странно ли это, что он молчит и не придумал, о чём завести разговор, и как вообще… …ты там был? Миш? — они выбрались на улицу, и, кажется, М.Ю. пропустил начало Андреева вопроса. — Эм, нууу, нет, — ответил он, чуть помедлив. — Ой, слушай, такое место классное, очень рекомендую. Один из моих любимых рестиков в Питере. В сегодняшнем, куда мы идём, я не был ещё, но отзывы отличные. Тебе какая кухня больше нравится? Успокойся. Расслабься. Он ничего такого особенного не говорит. Просто разговор о предпочтениях в еде. — Мне, ммм… Ну, мне наша всё-таки нравится, ну, русская. Супы там всякие, понимаешь? Мясо с картошкой. Нормальная такая еда. — Ну, нашу еду я тоже очень люблю. А ещё всякий фаст-фуд. Бургеры. Или, знаешь, куриные крылышки с пивом, — мечтательно сказал Андрей. Они шли вдоль дороги, мимо небольших кафешек, магазинчиков и массажных салонов — и всё это утопало в зелени. — Ох, да, пиво это тема. Я по молодости мог, не поверишь, пять литров залпом выпить, — сказал Миша с некоторой даже гордостью в голосе. Андрей присвистнул. — Миш… Я знал, что ты талантлив, но чтобы настолько! — в сердцах воскликнул он, и не сдержавшись, рассмеялся. Миша взглянул на него и неловко улыбнулся. Дышать стало как будто немного легче. До ресторана они и правда добрались довольно быстро, и за время в пути М.Ю. успел чуть-чуть подрасслабиться. В каждое кафе, мимо которого они проходили, их зазывали радушные и приветливые балийки, но Андрей вежливо улыбался и мотал головой, а потом завернул за угол, к месту их назначения. Ресторан стоял особняком от других заведений, здесь было не так шумно, как рядом с шоссе. А ещё была живая музыка под гитару — на небольшой сцене в дальнем конце зала мужчина с тёплым баритоном пел песню Стинга — расслабленно, на полнейшем и явно заразительном релаксе. Доброжелательная хостес с широченной улыбкой от уха до уха проводила их к столику в уголке на открытой веранде с видом на зелёную полянку и небольшой пруд, в котором плавали ярко-красные рыбки. — Красиво здесь, — негромко проговорил Миша, вслушиваясь в так мягко звучащие гитарные аккорды и усаживаясь за заботливо отодвинутый девушкой стул. Кажется, тут придётся оставить неплохие чаевые — подумал он, глядя на то, как им тут же принесли бутылку воды и орешки на закуску вместе с меню — в качестве комплимента. На Андрея сложно было смотреть спокойно, без такой уже знакомой тахикардии — настолько красиво синий цвет рубашки ложился на его загоревшую кожу. Пара верхних пуговиц была расстегнута, но Миша всеми силами старался не бросать туда ни единого взгляда. Хотя сам он расстегнул рубашку почти наполовину — было жарко и так вышло само собой, ни о каком соблазнении он и думать не смел, но ощущал… Чувствовал словно кожей, что Андрей смотрит… И это вновь вызвало в нём очень противоречивые эмоции. Может стоило попытаться, просто позволить себе расслабиться сегодня? Без этих неприятных мыслей, таких же назойливых, как мухи, летающие над их столом. — Что будешь? Я вот азиатскую кухню тоже полюбил. Лапшички всякие и острые супчики. Но особенно морепродукты местные и рыбу. Мммм, — Андрей даже облизнулся, разглядывая меню. — Вот, например… Сеа фуд ассорти… Тут и креветки, и кальмары, и мидии, с разными соусами и с рисом. Кайф… Миша подумал немного и решил взять рыбу — он не был таким уж фанатом всех этих морских гадов. — Вот, снеппер… С рисом, — ответил он, рассматривая представленную в меню картинку. Рыба же? Значит подходит. Вроде аппетитная. Андрей уже пролистнул меню в конец, к напиткам. — А пить… Хочу Май Тай. Я вообще люблю всякие сладкие лонг коктейли… Такого Мише сейчас точно не хотелось. Вообще, он на отдыхе ещё ни разу не пил толком, и решил, что от стаканчика рома хуже не будет. — Я коктейли не особо люблю, а вот ром… — Ооо, тебе точно нужно арак попробовать, это местный ром, прикольный очень, — сказал Андрей. Арак… — Ну хорошо, попробуем, — Миша доброжелательно ему улыбнулся и поднял руку, подзывая их официантку. — Так, нам, э, леди… Зис, зис… Фиш, райс, ассорти… Морское, э, сиа. Май Тай? Ээээ, да, ес, зис и арак. Угу. Андрей на Мишу смотрел, и уголки его губ дрожали, словно он вот-вот засмеется и с трудом сдерживается. — Ну не умею я на английском говорить. Главное же, что она поняла, — сказал Миша, поняв причину Княжеского веселья. — Зато я украинский знаю. Подул лёгкий ветерок, и с соседнего дерева к ним прямо на стол приземлился белоснежный балийский цветочек с жёлтой сердцевиной и пятью лепестками. Андрей взял его в руку, принюхался, прикрыв глаза, а потом надел его себе на ушко и закрепил — благо, на его ухе цветок уместился просто отлично. — Пахнет классно. Плюмерия называется, символ Бали, их вот часто тут так надевают, вплетают в волосы, — сказал Андрей. — Мне идёт? Вот не мог он без этого, что ли? Без своего хитрого взгляда, от которого Мишу начинали щекотно мучить мурашки? — Идёт. — Тебе бы тоже пошло, я думаю, у тебя волосы как раз красивые, длинные, здорово бы смотрелось… Миша с трудом сумел выдержать его взгляд после этих слов и немного насупился. — Может быть, — ответил он, и Андрей решил тут же сменить тему. — Как тебе на Бали в целом, нравится? Ты здесь первый раз? И М.Ю., понимая, что разговоров сегодня будет много и лишь бы они были не о цветах в его волосах (у него сердце слабое, может не выдержать!), начал рассказывать о себе. От опыта в путешествиях он незаметно перешёл к карьере. Про театр Андрей слушал с необыкновенным воодушевлением, задавал множество вопросов и был так увлечён, что чуть не задел плечом официантку, которая принесла ему Май Тай. — Про меня забыли, что ли? Эм, ром, арак? — спросил у неё Миша, и она закивала и убежала к бару. — В общем, иногда достают меня нещадно… Бывают, так выбесят — убить хочется. Но я всех своих ребят, всех, кто над спектаклем работал и работает — очень люблю. Ну… а теперь ты расскажи о своей группе, — М.Ю. наблюдал за тем, как Андрей, обхватив губами трубочку, делает глоток коктейля из диковинного стакана с рожицей, похожей на лицо статуи с Острова Пасхи. И морщит свой очаровательный нос. — Нууууу… Нормально, но могло бы быть и лучше… — Андрей сглатывает и пожимает плечами. — Надо было пива заказать местного, его ничем не испортишь. — Да, тут и не поспоришь. Так вооот… Группа, значит. Ну смотри… Миша положил руки на стол и безропотно приготовился слушать.

***

Спустя пятнадцать совершенно увлекательнейших минут М.Ю. Горшенёв знал практически всё о творчестве А.С. Князева. Уникальном, самобытном и безумно привлекательном для Миши творчестве. Он был искренне восхищён полётом фантазии Андрея, и весь их разговор лился сейчас легко и непринуждённо. Атмосфера располагала к расслаблению — мерный шум голосов, тёплый-тёплый, пахнущий летом и океаном тропический воздух, приятная гитарная мелодия на фоне. Горшенёву стало казаться, что сейчас он общается со старым другом, которого знает уже лет сто, но им все равно интересно вместе. — Саша, Яша, Маша… Ты что, по именам себе набирал артистов, Андрей? — хмыкнул Миша, загибая пальцы на руке. — Ну, ещё же Женя есть, — усмехнулся тот в ответ, выпивая ещё глоток своего не очень вкусного коктейля. Про Мишу, видимо, официантка всё же забыла. — Да что ж такое то, когда уже ром принесут? — в сердцах воскликнул он, и вышло слишком громко, даже женщина за соседним столом вздрогнула. Ресторан вроде бы позиционировал себя как премиум, но до такого уровня явно не дотягивал, по крайней мере обслуживание было крайне медленным. Еду то они ещё не успели попробовать. Андрей призадумался, пожевал губу, а потом весело выдал: — Крик подобен грому, дайте Мише рому. И так заулыбался довольно, будто сочинил что-то грандиозное. Миша взглянул на него растерянно, чуть-чуть помолчал, будто крутил что-то в голове… — Нужно по-любому Мише выпить рому, — сказал он немного неуверенно. Они посмотрели друг на друга так, словно очень хорошо друг друга поняли, так, словно они были вдвоём в этом ресторане и словили какую-то совершенно особую волну, которую больше никто из присутствующих не сумел бы уловить. Миша неловко и робко улыбнулся, а Андрей улыбнулся в ответ. Им обоим показалось, что больше никаких слов не нужно. Что это было такое? В Мишиной жизни никогда раньше такого не случалось. Он глупо и взволнованно пялился на Андрея. — Хорошая бы вышла песня, — нарушил молчание Князев, и тут к ним подошла девушка со стаканом с араком. — Ну неужели, вы его что, бегали в магазин покупать? И то быстрее было бы, — сказал ей Миша, сердито зыркнув и снова становясь словно самим собой. Девушка явно не поняла ни слова, но тут и слова были не нужны — его тон говорил сам за себя. Миша приложился к прохладному стакану, сделал глоток прозрачной жидкости, посмаковал. Бархатистый и слегка сладковатый вкус очень приятно оседал на языке, и Миша удовлетворённо хмыкнул. А после им принесли тарелки с едой — огромные порции ароматной рыбы и морепродуктов с соусами и белоснежным, аккуратно уложенным рисом. Беседа потекла ещё легче, и Миша даже ощутил приятную расслабленность во всём теле. Он был покорён бесконечным Андреевым очарованием. Тот, казалось, не прикладывал никаких усилий, чтобы быть вот таким — весёлым, озорным и естественным. От него словно исходила жажда жизни, какая-то солнечная энергия… настоящий вечный двигатель. М.Ю., оказавшись, наконец, в комфортной для себя обстановке, начал больше жестикулировать, больше рассказывать, проявляя искренние эмоции. Андрей тоже был живой и активный, слушал его с неподдельным интересом, кивал, а иногда даже перебивал, мол Миш-погоди-я такое вспомнил… Вскоре Миша уже знал, какая музыка нравится солисту группы КняZz и с удовлетворением похвалил его музыкальные вкусы. В литературе и кино они не так сошлись — фильм Титаник М.Ю., например, не очень любил, на словах о Гоголе одобрительно закивал, но когда услышал про Достоевского, то совсем вошёл в раж. — Так он же больной! — в сердцах воскликнул Миша, делая очередной глоток из уже второго стакана с ромом. — Кто… больной? — недоумённо спросил Андрей. — Да Достоевский! Больной писатель, я точно тебе говорю. Я читал, и много читал, и вообще что только я не читал. Я когда читал «Преступление и наказание», я чуть сам с ума не сошёл! — он жестикулировал, поддавшись яростным эмоциям, а Андрей только пожимал плечами — мол, кому что. Мише же в настоящий момент было на самом деле очень и очень хорошо. Будто тяжесть, ютящаяся в груди, таяла под ярким летним солнцем Андреевого взгляда и интереса. А уж когда Андрей засунул себе в каждую ноздрю по фисташке и скорчил смешную физиономию, скосив глаза друг к другу, Миша чуть не задохнулся от смеха. О личной жизни они совсем не говорили, Миша лишь обмолвился парой слов о том, что развёлся с женой и Андрей больше ничего не спрашивал. Живая беседа текла из одного русла в другое и темы для разговоров не заканчивались. Выяснилось, что Андрей верит в эзотерику, энергии и прочие материи, верит в то, что у каждого человека есть душа. — Да, я так считаю, — уверенно сказал он, увидев в глазах Миши очень много сомнений. — Неужели ты думаешь, что после смерти ничего нет? Миш, ну это было бы слишком просто и примитивно. Я думаю, что всё, что мы чувствуем и ощущаем, наши эмоции — это всё благодаря тому, что у нас есть душа. Вот взять, к примеру, музыку… — музыкант в этот момент как раз заиграл песню «What a Wonderful World» Луи Армстронга. — Она же до мурашек пробирает, правда? Задевает какие-то струны души, вот прям здесь… — он сам выпил уже третий Май Тай, его щёки совершенно очаровательно порозовели и глаза так красиво заискрились, хотя, казалось бы — куда красивее? Он протянул руку и ткнул пальцем Мишке в грудь — туда, где заполошно забилось сердце и, наверное, задержал руку чуть дольше, чем следовало бы, а убрал слишком резко. — Вот тут есть душа, Миш, я точно знаю, сердце не просто гоняет кровь по организму, — тише произнёс Андрей. Они снова встретились взглядами и Миша позволил, наконец позволил себе залипнуть — на влажных от коктейля губах, на цветочке, надетом на очаровательно оттопыренное ушко, на незабудковых глазах. Андрей сглотнул, и Миша невольно проследил за тем, как дёрнулся его кадык и с трудом заставил себя отлипнуть. Вот этого он и боялся — кровь прилила к щекам, и Миша спрятал свой нос и смущение в стакане и сделал ещё щедрый глоток. — Мне потому и нравится Бали, вся эта духовность, знаешь, йога, медитации, это всё мне подходит… У Миши перед глазами встала непрошенная картина — как Андрей, в обтягивающих лосинах и майке красиво растянулся на коврике, грациозно вытягиваясь в лучах ласкового закатного солнца, и всё это на фоне океана… и мотнул головой. — Я рад, что тебе это нравится, откликается, но я… Совсем не такой, совершенно. Мне… Сложно верить во все эти высокодуховные материи, кармические встречи и так далее, не помню, чё там ещё есть. Я атеист, Андрей, и реалист. И я, знаешь, таким был всегда. В молодости ещё больше любил своё мнение отстаивать. Ну и ни про какие йоги мы и не слышали, когда я был молодой. Ой, у меня тогда… — он запнулся, вспомнив, как он выглядел много лет назад и хмыкнул, приложив пальцы к губам. Андрей смотрел на него с нескрываемым любопытством. — Хм. У меня тогда были… Типа клыки. — Ух ты! Как у вампира? А фотки у тебя есть? Покажешь? Миша вздохнул. Куда деваться… Пришлось показывать. У него в телефоне была старая фотка, выцветшая от времени и очень для него ценная. — Ого, и правда… как вампир. Вы, случайно, не из Трансильвании приехали, Михаил Юрьевич? — спросил Андрей игриво, но Миша вдруг посерьезнел, задумчиво глядя на фото. На него с экрана телефона смотрел он сам в возрасте девятнадцати лет — лохматый, долговязый и смешной, с веселой щербатой улыбкой от уха до уха. А рядом с ним, справа и слева, стояли… — А это кто? — тихо спросил Андрей, тут же считав Мишино изменившееся настроение. — Это… Это Шурики, мои старые друзья. Саша Балунов. И Саша Щиголев. Мы вместе учились в реставрационном училище… И даже основали свою музыкальную группу. Контора называлась. Но долго не продержались… К сожалению или к счастью. Я до сих пор с обоими в хороших отношениях… — Миша говорил и смотрел на фото, а в сознании проплывали воспоминания с того самого дня, когда оно было сделано. Начало лета и окончание второго курса. В воздухе пахнет теплом, свободой, предвкушением долгожданных каникул. Но юным панкам тогда было не до отдыха — им предстояла последняя репетиция перед их самым первым концертом. Пьянящее волнение, приятное и щекотное, как пузырики от газировки… Балу тогда выкрасил волосы в синий цвет, и Миша ещё его дразнил, но тот совсем не обижался. А Поручик где-то посмотрел, что бейсболки носить круто козырьком назад, и щеголял только так. Мишка ещё ни разу не пробовал хмурый… Молодость. Время, когда можно всё — позволять себе мечтать сколько хочешь, ведь тебе кажется, что тебе всё по плечу, а любые проблемы — незначительны и решаемы. Твоё тело сильное и крепкое, ты не знаешь о том, что такое тахикардия и одышка, и что такое похмелье — ведь после бурной пьянки на утро чувствуешь себя как ни в чём не бывало. Ты ещё веришь и в любовь, и в дружбу, ты наивен и ещё не испорчен самой реальностью, которая не успела пока показать тебе, как, на самом деле не сбываются мечты и сколько дерьма тебе предстоит нахлебаться в жизни. — Миш… — Андрей вдруг осторожно накрыл рукой его безжизненно лежащую на столе ладонь и погладил кончиками пальцев. — Миш… Я бы так хотел послушать твои песни… И чтобы ты сыграл что-нибудь… Или почитал свои стихи… Поделишься со мной? Миша поднял на Андрея растерянный взгляд. — Эм, да, хорошо. На ютубе запись есть. Сейчас покажу. Он потыкал в экран, достал из кармана наушники и протянул Андрею телефон с записью песни «Соловьи. Утро»** Перед его глазами всё ещё стояло то фото. Тогда… Тогда ведь Миша был ещё… нормальным. Странные мысли посещали его, но сильно не пугали, и он думал, что всё пройдет… Засматривался на девчонок… В тот день…. В тот солнечный июньский день перед репетицией они сидели на скамеечке в парке и целовались с одногруппницей — красивой и нежной девочкой со светлыми волосами и зелёными глазами… От неё пахло мамиными духами — чуть терпко, но все равно приятно… А целоваться было сладко, ведь они ели мороженое… Пломбир, его любимый сливочный пломбир за два рубля… И всё было хорошо, легко, правильно — не смотря на сложности в семье и постепенно зарождающиеся страхи. Ведь всё самое плохое начало происходить позже. Тогда Миша был здоров, он не был болен, как сейчас, а сейчас…. сидит тут, на свидании с парнем моложе его чуть ли не на двадцать лет и думает… Думает о самых неправильных вещах… Думает о том, каково это — целовать Андрея, каково это — окунуться в его солнечный свет, как сладко это будет, так хорошо, что можно сойти с ума. Невероятно хорошо. И плохо, бесконечно плохо. Как звали ту девочку? Сонечка. Да, кажется, Сонечка. Первый поцелуй. Соня бросила его спустя два месяца. Нашла себе парня с нормальными зубами. Но она была очень хорошая… А сейчас… Мишка-Мишка, что ты делаешь, Мишка… Миша сидел, уставившись в стол, пока Андрей смотрел видеозапись и пребывал будто не здесь. Точно не здесь. Где-то очень далеко… Он не сразу услышал, что Андрей его зовёт. — Миш. Миша. Миша поднял голову. Глаза Андрея странно, непривычно блестели, как будто… Он был растроган? — Очень красиво, Миша… И ты такой красивый, был, ну, и есть, то есть, и сейчас тоже, — проговорил вдруг Андрей совсем тихо и, кажется, впервые за всё время он испытывал чувство неловкости. — Не надо, — глухо ответил Миша. — Не надо этого, Андрей. Было больно, было больно… Плачешь, как девчонка, ты слабак, не настоящий мужчина, ты мой позор, позор всей жизни..... — Миша… Но почему? Что у тебя за любовь к самоуничижению? Я же… Нам же здорово сейчас вместе, мы так хорошо проводим время, почему я не могу сказать тебе… Прекрасные голубые глаза словно потускнели. Андрей расстроился и растерялся. Так не должно было быть. Солнышку не может быть грустно. Солнышко всегда должно светить. — Чёрт, надо ещё выпить, — ответил Миша и поднял руку, подзывая официантку. — Мор арак. Ещё, короче. Зис — ещё. Дабл. Нет… Бутылку! Боттл неси. Плиз! Девушка кивнула и тут же вернулась с бутылкой арака. Андрей сидел молча, не говоря ни слова. Миша налил себе целый стакан, сделал глоток и наконец обратился к Андрею. — Не знаю, неправильно всё это и слишком сложно. Ты… Я никогда такого не испытывал. Я не знаю, что это такое…. Я смотрю на тебя, Андрей… И насмотреться не могу, понимаешь? Совсем крыша поехала. Нельзя так, я не такой. Ты… Ты слишком мне нравишься. Я так не могу. Я не хочу быть… Таким. Он сделал ещё глоток и облизал губы. В нём сейчас говорил не Михаил Юрьевич, а Горшок. А что делал Горшок, когда переживал, когда мучился от противоречивых чувств? Бухал и кололся. Сейчас Миша планировал нажраться. Так, чтобы выбить из головы мучительные мысли. Так, чтобы избавиться от тяжкого камня в своей груди, от стыда, пожирающего его изнутри, от жгучего желания близости с Андреем. От всего. И он пил, пил и пил. Растворял непрошенные мысли в обжигающем горло и желудок лекарственном вареве от ментальных болезней. — Но… Миша, я же не давлю на тебя… Извини, я просто… — Ничего не просто, ничего в этой ёбаной жизни не бывает просто, — ответил Горшок философски и залпом осушил ещё стакан, поморщившись с непривычки. Пьянел он быстро. — Миша, — совсем тихо и печально произнес Андрей, предпринимая последнюю попытку его успокоить. — Может не надо… Горшок отпил ещё, икнул, и бросил на него уже расфокусированный взгляд. Ему и правда всё началось казаться проще. Гораздо проще. — Надо-надо, мне уже лучше, а будет ещё лучше. Выпей, это, Дюх, выпей сам, — Горшок пододвинул к нему почти опустевшую бутылку. — Не хочу. — Ой, нууууу, эх ты, слабак. Я в твоем возрасте мог д-две бутылки таких выпить, что за мо-лодежь пошла, — пьяно пробормотал Горшок и улыбнулся. Выглядело это жутко. Видя, что Андрей не планирует пить, он взял бутылку, присосался к горлышку и залпом осушил её, сморщившись — Крик подобен грому! Дайте людям рому! — рявкнул он, со всей силы стукнув по столу и снова заржал. По лицу Андрея сейчас было не понять, что он думает обо всём этом. Горшка же — после фото, после воспоминаний, после того, как к горлу подкатило то вечное отвращение к себе — больному — начало не то что бы отпускать… Просто всё это стало казаться менее значительным. Менее важным. Голова кружилась, но приятно, немного мутило — но терпимо. Андрей начал немного расплываться перед глазами. — А знаешь, — заговорчески вдруг заговорил Миша-не-Горшок, чуть подвинувшись ближе к Андрею. — Знаешь, я ведь, это самое, прозвище… для тебя придумал, представляешь, какой дурак, Андро? А знаешь, знаешь, какое? Андрей молча мотнул головой. Снял с уха цветочек и отложил в сторону. — А я… — Миша страдальчески свёл брови. — Всёёё равно тебе… ик… Не скааажу… Потому что оно звучит… Ну, совсем не по-мужски, понимаешь, да? Нежное слишком. Не-жно-еее… Горшок вздохнул. — Наверно, надо ещё выпить, да? — Нет, — Андрей, наконец, подал голос и это нет прозвучало жёстко, ёмко и коротко. Сказал, как отрезал — нет. — Нет, Миш, тебе точно больше не надо пить. Давай просить счёт и возвращаться в отель. Андрей поднял руку и кивнул официантке, и скоро она принесла чек в красивой кожаной папочке. Миша снова громко вздохнул и выпятил нижнюю губу, как ребёнок. — Ну, может ты и прав… Андрей полез за бумажником, но Горшок его опередил и вытащил банкноту, превышающую сумму их ужина раза в два, кинул её на стол и резко перехватил руку Андрея. — Не-не-не, не выдумывай, Дюх, ну уж заплатить то за ужин я могу… Горшок резко поднялся, пошатнулся, и у него, конечно, закружилась голова. Князев действовал очень быстро — тут же подставил ему плечо, на которое тот безропотно опёрся, подхватил его под руку и повёл прочь из ресторана. — Б-благодарю, — пьяно буркнул Горшок. У него перед глазами всё плыло и мысли тоже плыли, шли каким-то непонятным непрерывным потоком. От резких движений его начинало мутить, а душный воздух совсем не помогал — под кондиционером в ресторане было как-то полегче, а сейчас он пьянел всё сильнее с каждым шагом. Андрей придерживал его бережно, вёл осторожно и аккуратно, при этом не высказывая никакого возмущения. Он молчал, пока Горшок еле волочил ноги, заваливался на него и что-то бормотал себе под нос. Лицо Князева было почти невозмутимым, только губы были сжаты в тонкую полоску. Буквально дотащив Горшка до его номера, Андрей осторожно отпустил его, чтобы тот смог облокотиться о стену. — Миш, где лежит карточка? Где ключ? — бесцеремонное копошение в собственных карманах Миша воспринял как-то странно. Потому что вдруг моргнул пьяно, сфокусировал взгляд на Андрее, облизнул губы, а потом положил руки ему на талию, притянул к себе и поцеловал. Получилось какое-то смазано-влажное неловкое прикосновение. Андрей не сдвинулся с места, но и не отвечал, позволяя Мише прижиматься своими губами к его и щекотно сопеть ему в лицо. Постояв так несколько мгновений, Горшок со звонким чмоком отодвинулся. — П-прошу меня… простить великодушно, — пробормотал он, Андрей уже расплывался перед глазами, и, если бы чужие руки не подхватили его, он бы благополучно сполз по стенке прямо на пол. Карточка коротко пикнула, дверь распахнулась, пуская его в прохладу номера и затем захлопнулась. Горшок, пошатнувшись, обернулся. Андрей не ушёл, совсем нет. Вместо этого Андрей взял его за руку, довёл до кровати и усадил на неё, а затем, присев на корточки, снял с него сандалии. Горшок тут же упал на бок, и ему показалось, словно он тонет в одеяле, качается, как на волнах, будто на кораблике в открытом море. Потом он увидел перед собой размытое, как в замедленной съемке, Андреево лицо — попытался сфокусироваться на его глазах, попытался что-то понять, что-то сказать… — Спи, Миш. Надо поспать. Я побуду с тобой, если тебе вдруг станет плохо, — тёплый шёпот коснулся уха, пальцами Андрей осторожно прикрыл ему веки. А потом… Что это было? Почудилось ли, спит ли он, где он… Словно прикосновения губ — ко лбу, к щекам, к подбородку, и к дрожащим, уже прикрытым векам. — Спи, спи, — было что-то успокаивающее в этом неожиданно ласковом голосе. Миша невольно улыбнулся — словно дитя, которому мама поёт колыбельную. — Миш… Что за прозвище ты мне придумал? — услышал он вдруг сквозь дрёму. Миша хотел ответить, очень хотел, он разомкнул губы и даже приоткрыл глаза, но сам не понял, сколько прошло времени — в расфокусе он увидел уже уснувшего Андрея. — Солнышко… Солнышко моё… — шепнул уже Мишка, не Горшок. И провалился в сон. Но на самом деле Андрей не спал.