Солнышко

Под утро М.Ю. Горшенёву ожидаемо стало плохо. Он резко вынырнул из крепких сновидений — вязких и тяжёлых — в ещё более тошнотворную реальность. Мутило его невыносимо. Во снах его приговорили к смертной казни. Андрей — не солнечный зайчик, а его личный палач — стоял рядом с эшафотом, готовый к исполнению наказания. Миша должен был умереть, должен был вздохнуть и больше не выдохнуть, влезть в петлю и остаться в ней навсегда. Поначалу с хрипом покачиваясь из стороны в сторону и царапая слабеющими пальцами верёвку у своего горла, потом — повиснуть уже безжизненным мешком и медленно качаться туда-сюда-туда-сюда. Но Андрей чего-то ждал, толпа на площади чего-то ждала, и время замерло в этом бесконечном ожидании, застыло словно в едином моменте, бесконечном моменте ожидания смерти. Вечного ожидания смерти. Глаза закроются и больше никогда не откроются. Последний вздох… Навсегда последний. Было страшно тонуть в этом липком кошмаре, реальном, как сама жизнь. А потом Мишу резко затошнило. С трудом разлепив глаза и болезненно морщась от яркого света (ведь никто из них не задвинул накануне занавески), Миша приподнялся на постели. Тут же схватился за голову, тихо застонав от боли и пытаясь проморгаться. Горло будто хорошенько протерли наждачной бумагой — не сглотнуть. Рядом послышалось копошение. — Миш? Оказывается, Андрей провёл здесь всю ночь — уснул рядом с ним, и теперь протирал заспанные глаза. Миша бы засмотрелся на него — такого очаровательного сейчас, сонного и уютного, с взлохмаченными волосами и выражением растерянности на лице. Буквально так выглядят щенки, которых внезапно вырвали из сна — весь ютуб заполнен этими милыми видео, как говорится, #seenodifference, окей, зумер. Конечно, Миша бы засмотрелся, если бы у него не было ощущения, что его сейчас всего вывернет наизнанку — возьмёт и выплюнет желудок вместе с кишками, да и обратно уже себя не соберёт. — Извини, извини п-пожалуйста, — пробормотал он, кое-как поднимаясь с постели и быстрым шагом направился в ванную. В голове его будто кто-то в гольф играл — маленький шарик перекатывался туда-сюда и бился о стенки черепа. Миша буквально рухнул на колени, обхватив унитаз. И из него начало выходить всё — вчерашний ужин, и, кажется, все перекусы и завтрак в придачу. Его бурно рвало — он громко кашлял, чуть ли не задыхаясь, на глазах выступили жгучие слёзы, волосы неприятно липли к вспотевшему лбу. Вдруг он ощутил ласковые прикосновения пальцев — Андрей, неслышно приблизившись, аккуратно убрал его волосы назад, а потом закрепил резинкой, сделав небольшой хвостик. — С-спасибо, — хрипло выговорил Миша. Господи Боже, в которого он не верил, какой стыд, какой кошмар происходил с ним сейчас... Андрей видел то, чего никогда не должен был увидеть. Самое мерзкое, что он мог увидеть… Но потом... Перед его мысленным взором, перед его расфокусированным взглядом, уставленным в слив унитаза, начали появляться обрывки прошедшего вечера. Обрывки очень плохого кино, которые ты бы с удовольствием забыл, но... Такое забыть нельзя. Всё что он говорил, всё что он делал… Нет, то что с ним происходило сейчас — точно не самое мерзкое, что успел лицезреть Андрей. Казалось, эта пытка будет длиться бесконечно, Миша хрипло дышал, прокашливался и вздрагивал, ожидая очередного отвратительного позыва, весь скукожился, сжался, в общем — выглядел сейчас максимально жалко. Андрей, видимо, вежливо удалился и ждал его в комнате. Как после всего этого смотреть ему в глаза?.. Спустя неизвестно сколько тягучего времени, из Миши, кажется, вышло всё, что должно было выйти. Теперь нужно было встать… Кое-как поднявшись, он подошел к зеркалу и тут же, включив ледяную воду, уткнулся в свои влажные ладони. Видеть себя сейчас было невыносимо… Он сделал несколько жадных глотков прямо из-под крана — глотал, игнорируя боль в горле, очень сильно желая поскорее избавиться от гадкого вкуса во рту. Хорошенько умылся и вытерся полотенцем. Вздохнул. Отошел от зеркала, даже мельком стараясь не глядеть на себя — не хотел видеть, во что Мишу превратили остатки деяний Горшка. Почему за его спиною до сих пор не хлопнула дверь? Как Андрей мог оставаться здесь после всего этого? Как мог лечь рядом с ним спать? Вместо того, чтобы дотащить пьяное тело до номера, скинуть его там и забыть благополучно о Мишином существовании, вычеркнув его из памяти, и обходить потом за три километра… Но Андрей остался. Он и сейчас тихонько сидел на кровати в вежливом ожидании. Миша, кое-как, борясь с головокружением, прошлепал к постели, грузно опустился рядом с ним и закрыл лицо руками. — Ну ты как, тебе полегче? — Андрей… — да что уж там, поздно что-либо говорить. Смотреть на него сейчас было страшно, но потом Миша просто сказал себе — поступи хоть сейчас мужественно, подними взгляд и извинись по-человечески, лицом к лицу. — Я… Я хотел попросить у тебя прощения. Мне очень… — он судорожно сглотнул, ощущая, что в горле снова пересохло. Башка была чумная и тяжёлая. — Мне очень жаль, что я вот так…. Себя повёл. Прости, я виноват, я… Ты не должен был видеть всего этого… Мишка встретился взглядом с Андреем — в его покрасневших, щенячьих глазах сейчас плескалась бесконечно искренняя печаль. Брови жалобно взлетели вверх, ресницы слиплись, на лбу блестел пот. Пересохшие, покрытые корочками губы дрожали, будто он вот-вот готов был заплакать. Миша и правда походил сейчас на огромную псину, которая очень-очень сильно провинилась перед хозяином и не знает, как теперь загладить свою вину. — Миш, — Андрей положил руку ему на плечо, желая приостановить этот нескончаемый поток вины. — Послушай меня, пожалуйста. Я, конечно, не буду говорить, что всё нормально, что в том… Что вчера произошло… Что всё окей, короче. Я… Я не обижаюсь не тебя. Я скорее беспокоюсь за тебя, понимаешь? Мне боязно, что ты так… Среагировал на это всё. Я, конечно, больше не буду тебе… В общем, не буду давить на тебя так…. Я не думал… В общем… — он вздохнул, будто собирался с духом чтобы сказать что-то очень важное. Миша молча глядел на него, втянув голову в плечи и нервно покусывал нижнюю губу. Он выглядел сейчас значительно моложе — словно обнажились все эти трогательные юношеские черты, и взгляд был какой-то детский, растерянный и глубоко несчастный. Будто Мише снова семь лет и над ним измываются соседские мальчишки. Будто отец снова наорал на его за двойку, обозвал олухом и взялся за ремень… — Я тебе не буду мешать и не хочу быть причиной твоих срывов. Но… Мне бы искренне хотелось, чтобы у тебя все было хорошо. Тебе в первую очередь нужно думать о себе. Ты… Очень сильно и незаслуженно себя изводишь. Я бы… М, рекомендовал тебе пообщаться с психологом. Он должен помочь. — Я хожу. Как раз думал созвониться, — тихонько отозвался Миша. — Это отличная новость, — ласково сказал Андрей. — Я бы очень, чисто по-человечески хотел бы, чтобы ты разобрался в себе. Вот. Я… Я, наверное, пойду? — он неуверенно поднялся на ноги. — Подожди… — проговорил Миша глухо, и, будто поддаваясь какому-то необдуманному порыву — ведь он слишком часто сначала делал, а потом думал — схватил Андрея за руку и притянул к себе, утыкаясь лбом ему в живот и неловко приобнимая за спину. Андрей неуверенно погладил его по голове, плечу, и, посидев вот так какое-то время, дрожащий Миша поднял на него взгляд. По его переносице скатилась одинокая слеза, и Андрей осторожно стёр её, погладив Мишу по щеке. — Все будет хорошо, — тихо проговорил он. — Слышишь, Миша? — Я так не хотел этого, Андрей. Я… Я сам себя не хочу прощать… Миша глядел на него снизу вверх, такой большой и сильный со стороны, и при этом такой откровенно слабый в этот самый момент. Он, кажется, сейчас всю душу вывернул перед Андреем наизнанку, был полностью открыт — вот он я, вот такой, вот моя боль, моя тьма, видишь? Страшно? Мишины грустные глаза — большие, тёмные, глубокие и такие красивые — как с иконы, смотрели сейчас Андрею прямо в душу, и он цеплялся за его уже порядком помятую рубашку. Какой-то незнакомый библейский сюжет, покаяние вечного мученика перед прекрасным юношей. Андрей продолжал гладить его по спине, а потом снял с его волос резинку, надев себе на запястье, и перебирал пальцами посеребренные сединой пряди, расчесывал, осторожно распутывал небольшие колтуны. Миша всё-таки прикрыл глаза. Руки Андрея сейчас дарили ему удивительное наслаждение — боль в голове понемногу отступала, таяла под этими ласковыми касаниями, словно его пальцы забирали эту боль с собой, когда скользили между непослушными прядями и касались кожи головы, делая осторожный массаж. И время снова потекло так странно — сколько прошло секунд, минут, часов? Наверное, несколько мгновений. Но в этом бы Миша застыл навсегда, понимая, что вряд ли ещё оно когда-нибудь повторится. Он бы больше вообще не шевелился — замер бы изваянием, недвижимой статуей, лишь бы вот это тепло на кончиках Андреевых пальцев и дальше растворяло его боль. — Спасибо, — тихонько шепнул Миша, спустя сколько-то-минут, наконец выпуская Андрея из объятий. — Миш, ты поговоришь с психологом? Обещаешь? Миша кивнул. — Я очень надеюсь, что тебе станет полегче. Мне… Мне и правда пора. Андрей взял с тумбочки свой телефон, немного неловко кивнул Мише и направился к двери. Но на полпути всё-таки развернулся. — И это, Миш, у нас там с собой много таблеток, лекарств всяких… Ну, от отравления, сам понимаешь, мы много с собой привезли всего. Планировали хорошо повеселиться. Так что, если что-то нужно будет, я поделюсь. — Хорошо, спасибо. Андрей постоял ещё мгновение и ушёл, осторожно прикрыв за собой дверь. Миша снова сходил в ванную и умылся. Из зеркала на него глядел уставший старик с выражением лица маленького напуганного ребёнка. — На его месте я бы в жизни больше с тобой не заговорил, — выплюнул Миша отражению в лицо и с неприязнью отвернулся. Выпил стакан воды, занавесил шторы, лег в постель и провалился в какую-то странную, ватную дремоту без сновидений.

***

Когда он снова очнулся и взглянул на часы, был уже почти час дня. Завтрак он благополучно пропустил. Сначала Миша не понял, что за звук ему мешал, а потом осознал, что это негромкий, но упорный стук в дверь. Поднявшись вместе с головокружением, он болезненно поморщился и пошёл открывать. Распахнул дверь. На пороге стояла невысокая молодая балийка, а в руках у неё… Что это было? — Хэллоу? — хрипло спросил Миша, разглядывая незваную гостью. — Миста Го... Горшен? Горшинив? — проговорила она неуверенно и немного испугано. Видимо, спросонья Миша выглядел особенно пугающе. — Ес, я это. — Итс.. Итс фор ю... Фром Андре-и, — сказала девушка, протягивая Мише плетёную корзинку, накрытую полотенчиком. Обычно, в таких корзинках персонал отеля приносил постояльцам вещи из прачечной. — Эм, ну, сенькью, — неуверенно кивнул М.Ю., забирая презент из её рук. Девушка широко заулыбалась, закивала, сделала жест «намасте» и быстренько удалилась прочь. Закрыв за ней дверь, Миша с любопытством и учащённым сердцебиением заглянул в довольно тяжелую корзинку, отодвинув полотенце. В ушах зашумело — то ли от резких движений, то ли от волнения. В корзине лежал целый набор всякой всячины — бутылочка энтеросгеля, пачка угля, блистер с фуразолидоном, бутылка минералки, пара бананов, мангостин*, пачка крекеров, несколько пакетиков с черным чаем. В бумажном пакете были тосты и свежеиспеченная булочка. Миша какое-то время тупо пялился на всё это великолепие, а потом разглядел небольшую записку. «Решил отправить тебе антипохмельный набор. Ты завтрак наверняка пропустишь. Выпей четыре таблетки угля на одну фуразолидона. Должно стать полегче. Андрей» Миша попялился ещё и на записку, ощущая в груди какую-то странную эмоцию — словно его отчаяние, такое гадкое, такое тёмное — чуть отступило, давая место робкому зёрнышку надежды. Пора было звонить Кристине.

***

— Эм, да, добрый день, — сказал Миша своей психотерапевтке. Кристина с экрана ноутбука добродушно ему улыбнулась. — Добрый день, Михаил! Ну, рассказывайте, слушаю вас внимательно. И Миша послушно начал рассказывать. Выглядел он конечно все ещё не очень — хоть и принял таблетки, выпил бутылку минералки и даже немного поел. Хорошенько ещё раз умылся, почистил зубы, причесал волосы и надел чистую футболку. Но по уставшим глазам с припухшими веками, по осунувшемуся лицу было заметно, что ночка у него была непростая. Миша говорил-говорил-говорил — как обычно — немного сумбурно и сбивчиво, путаясь в деталях, перебегая от одного события к другому, он рассказывал о том, что произошло за последние сутки. Он, конечно же, не помнил всего, что случилось предыдущим вечером, всех ужасных подробностей. Но основные неприятные события и слова, которые он произносил, отпечатались в его памяти, словно огненное клеймо на коже. Такое не забудешь. Кристина слушала его спокойно и внимательно, кивала и говорила «угу». Когда Миша наконец закончил исповедь и жалобно на неё посмотрел, она тепло улыбнулась ему. Так, будто всё-всё поняла, будто она старый и верный Мишин друг, будто она видит его насквозь и точно знает, что же ему сейчас необходимо услышать. У неё была очень приятная внешность — светлые глаза, мягкие, чуть округлые черты лица, всегда спокойный и располагающий к себе взгляд, да и в целом весь облик. Ей хотелось выговариваться. — Итак, Михаил, я вас поняла. Я очень сильно сочувствую, что вам пришлось пережить все эти тяжелые и сильные эмоции — мне правда очень жаль. Я понимаю, почему у вас возникли именно такие реакции в тот самый момент. Вы слишком давно и долго носили в себе эти страхи, эту боль. Вы, внезапно для себя, столкнулись с очевидным желанием — вам понравился красивый молодой юноша, с которым у вас возникло взаимопонимание. Ваш интерес оказался взаимен, и, естественно, это вас сильно напугало. Мы много обсуждали с вами вашу, как вы её называете… тьму. Миша грустно кивнул. — И у нас с вами был определённый прогресс. А Андрей, к сожалению, выступил своеобразным триггером, естественно против своей воли, и всколыхнул у вас все эти переживания и страхи, которые вы носили в себе годами, и ваша реакция вполне естественна. Потому что, сами посудите — что-то гложет вас, начиная ещё с ранней молодости. То, что вы повели себя именно так — это вполне ожидаемо, естественно и нормально. — Не знаю, нормально ли это, но мне всё равно ужасно стыдно и неудобно перед ним. Я… я сам не ожидал от тебя такого, я очень перенервничал… — Миша опустил глаза. — Вы понимаете, я вспомнил себя молодым, таким, каким я был когда-то давно, и тогда я не испытывал всех этих непонятных, этих самых неправильных эмоций, я был нормальным, здоровым, ну, адекватным человеком был, ё-моё…. — Михаил, — мягко и терпеливо прервала его Кристина. — Мы уже неоднократно говорили с вами о том, что вы ничем не больны, и я приводила вам различные доводы на этот счет. Я не прошу вас в одночасье отказаться от своих установок, которые годами формировались в вашей жизни из-за множества различных факторов, но я хочу сказать вам вот о чём. Вы снова выразились… такими словами — что вы больной и урод, — она чуть нахмурилась, произнося это. — Из-за ваших чувств по отношению к Андрею. И, как я поняла, этот Андрей испытывает к вам аналогичные чувства. Тогда ответьте мне, пожалуйста, на один вполне себе логичный вопрос. Вы и Андрея считаете больным уродом? — вкрадчиво спросила она, внимательно, цепко глядя на Мишу. — Нет! — тут же воскликнул М.Ю., и от эмоций брови его поползли вверх. — Конечно не считаю, — в сердцах проговорил он. Кристина кивнула. — То есть, — осторожно продолжила она свою мысль. — То есть, по-вашему, именно вы такой особенный, что вы больны, а другие люди, которые испытывают те же чувства и эмоции, что и вы — те же желания, романтический интерес к человеку своего пола — они вполне себе здоровы? К чему такая избирательность, Михаил? Вы не думали с этой точки зрения? Миша и правда не думал. Он давно уже концентрировался только на себе, на своем опыте и своих травмах, на отношении отца к нему, на том, как над ним издевались в детстве, на том, что он всегда хотел соответствовать образу настоящего мужика, потому что вырос в те времена, когда иначе было сложно выжить. Он крепко призадумался от такого простого и вполне себе логичного Кристиного вопроса, который не приходил ему самому в голову. Кристина молча и выжидающе смотрела на него. — Эм, ну… — Миша нахмурился и запустил пятерню волосы, почесал себя за ухом, потёр нос — словно не мог сидеть спокойно, не знал, куда деть руки и по его лицу было видно, что он усиленно размышляет в настоящий момент над тем, что она сказала. — Михаил — и поправьте меня, пожалуйста, если я не права, — но мне сейчас кажется, что дело не в том, что вы в принципе считаете однополую любовь каким-то злом, но считаете всё это злом именно по отношению к самому себе. Вы ни разу наверняка не задумались о том, что этот, как вы его описываете, замечательный и солнечный юноша Андрей, может быть каким-то гадким, мерзким и тёмным, как вы любите говорить. А ведь он тоже такой же, как и вы, испытывает к вам те же чувства, и вы ему нравитесь, и… Наверняка он хотел бы с вами всего того, о чем думаете вы. И что видите в своих снах. Я не хочу вас сейчас пугать, я не хочу, чтобы вам было тяжело, и, естественно, я не предлагаю вам бросаться в омут с головой или попытаться решиться на какой-то странный поступок, вовсе нет. Я всего лишь предлагаю вам переосмыслить в какой-то степени своё отношение ко всему этому, взглянуть с другой точки зрения. У вас внутри слишком много ненависти к себе, вы запрещаете себе быть счастливым, запрещаете себе быть тем, кто вы есть на самом деле. Хотя вы заслуживаете счастья не только потому, что каждый человек изначально заслуживает того, чтобы быть счастливым, но и потому, что вы интересная, уникальная, многогранная личность, невероятно талантливый и глубокий человек. Сейчас у вас появился шанс испытать какие-то новые яркие эмоции, пообщаться с другим человеком, который вам по-настоящему понравился. Опять же, я не призываю вас бросаться на шею к этому Андрею, я не призываю вас ни в коем случае прыгать в какие-то отношения с ним, нет, это может вызвать ещё один откат. Но я бы очень хотела, чтобы вы испытали немного радости и счастья. Посмотрите — человек, который вам так понравился, после всего, что вы ему сказали — не ушел, не сбежал и не бросил вас, а наоборот — остался и позаботился. Вы видите? Несмотря на это всё — всё, что произошло между вами, несмотря на то что было утром — вы всё ещё ему очень интересны. И как вы считаете, такому замечательному человеку, как Андрей, может быть интересен кто-то больной и уродливый? Он увидел вашу красоту, вашу глубину, вашу наполненность, он всё прочитал, и, возможно, он действительно неплохо разбирается в людях. Я... Я не могу знать наверняка, я не могу вам гарантировать того, что он испытывает к вам какие-то особые чувства. Но то, что он не ушёл, то, что он прислал вам эту корзинку с продуктами и позаботился о вас — говорит о многом, поверьте мне, Михаил, я же немного понимаю людей и их поступки. Я бы просто хотела, чтобы вы сейчас позволили себе немного побыть счастливым, позволили Андрею позаботиться о вас, позволили себе искупаться в чужом внимании, особенно если этот человек вам очень интересен. Поэтому я бы рекомендовала вам осторожно и ненавязчиво продолжать общение с Андреем. И подумать над моим словами. По мере того, как Кристина говорила — неторопливо и вдумчиво, иногда прерываясь — так, чтобы Миша успевал переваривать её слова, перекатывать смыслы в своей голове — ему… Ему будто бы становилось чуть-чуть легче дышать, совсем немножко, по крупинке — как тот самый кислородный коктейль, который ты пьёшь через соломинку — по чуть-чуть, по чуть-чуть, глоток за глотком. Кристина замолчала. М.Ю. тоже молчал — чуть нахмурив брови, он смотрел вроде бы и в экран — и как будто куда-то мимо, сквозь него, и был вроде бы здесь — точно, определённо здесь — и очень далеко. — Михаил, что скажете? Как вам то, о чём я говорила? Откликается? Миша, кажется, что-то докрутил в своей голове. Выстроив шкаф из множества полочек — свои местные чертоги разума — он попытался на эти полочки расставить вечно хаотичные мысли. Вот полка с именем Андрей — и как сюда можно запихнуть слово «больной» и слово «урод?» Солнце, сладость, незабудка, лето, песок, нежное утро… «Больного урода» Миша с трудом, но засунул куда-то поглубже, в самый низ импровизированного шкафа. Полежи там до поры до времени. Оставь мне другие слова. Счастливый, солнечный, влюбленный? Подойдет? Подойдёт тебе, Миша? — Откликается, — ответил Михаил Юрьевич, его голос звучал немного взволнованно. — Я рада, что вам теперь есть над чем подумать. Давайте теперь обсудим вот ещё что… — Давайте, — Миша вдруг робко улыбнулся, словно не верил сам до конца, что он имеет право на это сейчас — на улыбку и на радость. — Всё, что вы хотите обсудить — давайте. Спустя час М.Ю. Горшенёву стало ещё немного легче дышать.

***

Андрей Князев валялся в постели и с хмурым видом залипал в телефон — смотрел видосики на ютубе — и вдруг совершенно внезапно получил сообщение в телеграм с незнакомого номера. Добрый вечер! Большое спасибо за «антипохмельную корзину», она мне очень помогла 😉 Если бы М.Ю. Горшенёв сейчас наблюдал за А.С. Князевым вот в этот самый момент, то испытал бы очень приятные и тёплые эмоции, ведь Андрей совершенно глупо заулыбался, глядя в экран телефона. Так улыбаются люди, которые получают сообщения от кого-то… важного. Так не улыбаются друзьям, кинувшим ссылку на какое-нибудь событие в ваш общий чатик; так не улыбаются маме, которая скидывает тебе фотку своей кошки в забавной позе. Так улыбаются, когда какой-то совершенно невероятный и особенный, странный, необычный и оттого ещё более привлекательный мужчина достал откуда-то твой номер и первым инициировал ваше общение сегодняшним вечером. Добрый вечер, Михаил Юрьевич! Рад, что вам получше))) Есть смысл спрашивать, откуда у вас мой номер?) Через какое-то время он получил ответ: На самом деле всё просто, Андрей Сергеевич. Я всего лишь позвонил в ресторан, в котором мы были. К брони на твоё имя прилагался номер телефона. И вдогонку к нему: Я поговорил с психологом. Мне стало полегче. И я хочу ещё раз перед тобой извиниться. Андрей сразу же ответил: Не переживай, Миш. Это замечательно, что тебе легче и лучше во всех смыслах) Спасибо, что написал Андрей скинул стикер с улыбающимся котёнком. Потом на экране возникла надпись, оповещающая, что Миша ищет стикер. И Андрей получил в ответ того же котёнка, только на этот раз он валялся на гамаке у моря с поднятым пальцем вверх. Не за что. Спокойной ночи Андрей немного подумал и ответил: Спокойной ночи) И отправил сладко спящего котика, укутанного в плед. Миша, видимо, снова задумался. А потом, через пару минут, скинул стикер с солнышком, которое, зевнув, залезает в кроватку и шевелит ножками под одеялом. Андрей пару секунд пялился в экран, а потом заулыбался ещё шире, от уха до уха и даже прижал ладонь ко рту. — Саш, ты глянь на него, — шепнула осторожно наблюдавшая за Андреем Машка. — Дюх, ты чего лыбишься, как дурак? — спросил сидящий в кресле Саша Леонтьев, оторвавшись от чтения книжки. Андрей в ответ показал ему средний палец, упал в ворох подушек и довольно прикрыл глаза. Саша лишь цокнул языком, покачал головой и переглянулся с Машей. — Влюбился, походу, крыша поехала совсем, — шепнул он так, чтобы Андрей не слышал. Андрей? Неужели и правда влюбился?...

***

— Михаил Юрьевич… Какой же вы… Комната ярко залита солнечными лучами. Андрей лежит на нём — тёплый, нежный и ласкучий, потирается всем телом и что-то мурчит на ухо. Поцелуй — как растопленный мёд, тягучий и сладкий. Мишина рука скользит по плечам и стройной спине, словно пересчитывает позвонки, и ложится на упругие ягодицы. Миша сжимает их сильной ладонью, мнёт, и Андрей, не стесняясь, протяжно стонет ему в губы. — Миша, как же я тебя хочу… — шёпот у Андрея какой-то обжигающий, тёплые губы обещают невероятное счастье, так упоительно слышать это сейчас, его член мажет Мишу по животу и бедру, оставляя влажный след… Там, внизу, начинает твориться что-то сказочно-волшебное — вот бы застыть в этом моменте… Светловолосая макушка мелькает между его ног, внизу живота печет так сладко, и всё-всё-всё его естество, все ощущения — сконцентрированы там, внутри умелого рта, дарящего такое яркое наслаждение. — Андрюша-Андрюша-Андрюш… — сдерживаться хочется меньше всего на свете, и Миша зовёт его по имени бесконечно много раз, и стонет громко и протяжно, и Андрей там, внизу, вторит его стонам. После яркой вспышки удовольствия перед глазами всё плывёт — но Миша может разглядеть незабудковый озорной взгляд и падает в ещё один неторопливый и тягучий поцелуй. — Андрей… Ты… Я такого как ты никогда не встречал… Никого нет тебя прекраснее, слышишь? Никого и никогда не будет… Андрей смеется, переливается колокольчиками и словно растворяется в его объятиях. Миша просыпается с блаженной улыбкой на губах и лежит так несколько минут. Ему… внезапно стало хорошо. Никакой гильотины, никакого эшафота, никакой казни сегодня. И даже, может быть, и завтра.