Touching the flames tonight

Свисс любил всех, кто его окружал. Каждого и каждую по-своему, но всех одинаково сильно. Ему не нравилось выделять кого-то одного. К сожалению, его сердце восстало против его собственной философии ещё до того, как он её сформулировал. В самый первый день, когда его призвали на поверхность, он, в будущем уверенный и оптимистичный гуль, был так напуган и потерян, что свернулся в клубок за барной стойкой на кухне, прижав колени и хвост к груди. Там его и нашел светловолосый гуль с лучезарной, достойной самого Люцифера улыбкой, и бинтами на шее. Он сел на пол рядом с ним, доверительно улыбнулся и протянул ему чашку с незнакомой ароматной жидкостью, предварительно отпив из неё. Свисс взял чашку, понюхал содержимое, попробовал горячий напиток и почувствовал, как в его груди расцветает тепло. Так, с самого первого дня он и не мог отвести от этого гуля своих глаз. Он научился с этим жить, убедил себя, что так зациклен на Дью потому, что он оставался единственным, кто ни разу не пустил его в свою постель и не оказался в его постели. Даже Эфир изредка проводил ночь у Свисса. Его партнера это, кажется, не волновало и не интересовало. Свисс писал про Дью песни, но ни одну толком не закончил, и листки с перечёркнутыми строфами захламляли ящик стола в его комнате. Он научился флиртовать с огненным гулем так, что все остальные предлагали им уединиться, а фанаты визжали от восторга, когда оба гуля дурачились на сцене. Он также научился проглатывать отказ за отказом. Он смирился с тем, что Дью не замечает никого, кроме Эфира, и строго отчитывал сам себя за надежду, поселившуюся внутри него, когда они расстались. Надежду, которая быстро погасла, потому что на потухшего без Эфира Дью было больно смотреть. Свисс честно и искренне уделял внимание своим многочисленным партнерам. Но Дью все равно всегда был как будто подсвечен светом прожекторов, как на шоу. Концерты были теми моментами, когда Свисс позволял себе смотреть на него: на то, как уверенно он двигается, на то, как порхают его пальцы по грифу гитары, на то, как отточены его движения и пряма его спина, на одновременно изящные и неприличные жесты. Сердце мультигуля выло и стонало вместе с сияющей белой гитарой, как будто его место тоже было в руках лид-гитариста. Один раз его эмоции всё-таки взяли над ним верх — звук его гитары просто сводил его с ума, и он ринулся к нему через всю сцену, в попытке дать выход жгучему, невыносимому желанию. Конечно, этот эпизод был запланирован — зрителям нравилось, когда гули хватают друг друга за разные части тела, но тогда Свисс определенно зашел слишком далеко. Наверное, это был единственный раз, когда он рисковал быть раскрытым, ведь даже пожирая огненного гуля очарованным взглядом и посылая ему воздушный поцелуй, пока тот играл красивейшее соло в Respite on the spitalfields, от которого у Свисса щемило в груди от необъяснимой печали, он знал, что ни один фанат ничего не заметит: все взгляды и камеры были, как и его взгляд, направлены только на Дью. Эта безответная любовь стала привычной частью его жизни. Сцена была его страстью, музыка — спасением. Ему нравилось то, как он жил. Он любил печенье с корицей и свою коллекцию пластинок, а ещё танцевать, спать в наушниках в автобусе, везущем их в очередной город, джемить, менять роли в постели, курить, глядя на закат, выходить на край сцены для поклона, обниматься и смешить свою стаю. У Свисса были все, так что он совсем не был несчастен. Новенькие гули мгновенно заняли место в его сердце и наполнили его жизнь новой радостью. Он даже подумал, что почти исцелился, пока Сестра Император не вызвала его к себе и не вручила ему вырванную из старинной книги страницу с магической формулой для непонятного ритуала, главным действующим лицом которого должен был стать Дью. Первым импульсом Свисса было предложить им поменяться местами, но Сестра Император ответила, что начало ритуала должен проводить мультигуль и, конечно, что все решения уже приняты. В этот момент вся его выстроенная жизнь пошла наперекосяк, потому что огненный гуль сначала в гневе поджег его одеяло, а потом пришел к нему и сделал очень прямое предложение. Свисс тогда наивно подумал, что сможет держать ситуацию под контролем, но когда он в самый первый раз поцеловал Дью, он понял, что подписал сам себе смертный приговор. Чувствовать, как двигаются губы огненного гуля, отвечая на поцелуй, было похоже на первое появление его силуэта перед падением занавеса во время Kaisarion: то же ощущение счастья, предвкушения и невероятности происходящего. Их первый секс стал для него воспоминанием, которое одновременно заставляло его улыбаться и смущенно краснеть — первый раз за ту ночь он кончил, едва Дью полностью вошёл в него, вызвав у огненного гуля мягкий, совсем не осуждающий смех. Так, один раз вкусив наркотик его горячей близости, он больше не мог от него отказаться. Свисса охватило помешательство. Он неделю выполнял все поручения гулетт в обмен на мягкие пледы, чтобы Дью не пришлось стоять на коленях на каменном полу. Он отстирывал от ткани пятна телесных жидкостей. Возвращаясь вечером первого дня от Циррус, он застал Маунтина и Дью в гостиной. Будь это кто-то другой, он бы, вероятно, просто прошел бы через комнату, но ему мучительно хотелось снова услышать стоны огненного гуля, и он сидел у дверного проема, прислонившись спиной к стене, с горящим от стыда лицом, ускоряя движения рукой под тканью пижамных штанов, пока не кончил, слушая, как Дью стонет имя гуля земли. Не то чтобы он ревновал, когда Дью позвал Рэйна на свидание. Все в стае были переплетены между собой. Но когда он получил тревожное сообщение о Дью от двух гулей, с которыми Свисс когда-то провёл пару горячих ночей, его грусть сплавилась с незнакомой и непонятной ему самому яростью, которая в результате вылилась на и так пострадавшего Дью с перевязанной рукой, а затем превратилась в стыд. Свисс всегда был приятным, легким в общении партнером, разрешавшим конфликты ещё до того как они случались, и он не узнавал сам себя в своем помешательстве. Мультигуль старался отвлечься — и в этом ему помогали Фантом и Аврора, а ещё новое увлечение. Неожиданно для Свисса, именно это увлечение вдруг помогло ему сблизиться с огненным гулем. Он буквально обожал заплетать его волосы — перебирать их в своих пальцах, вдыхать запах шампуня, чувствовать, как Дьюдроп расслабляется. И говорить с ним. Им было о чем поговорить и над чем посмеяться, и им было комфортно просто молчать, и о, как он хотел его. Настолько, что он был рад, что был одет в темные свободные брюки в тот день, когда он отсосал ему — это помогло ему скрыть последствия непрошеного оргазма, вызванного всего лишь скольжением члена Дью по его языку. Свисс понимал, что ему конец, и в тот вечер, когда Дью поцеловал его на ярмарке, а затем снова ушел с Эфиром, его вечный оптимизм дал первую трещину, которая углубилась, когда огненный гуль не пришёл к нему заплетаться ни в этот день, ни в следующий. Ленивым субботним утром, помогая Циррус достать коробку с верхней полки, Свисс не выдержал. В конце концов, они были близкими друзьями уже много лет. Он рассказал ей всё и взял с неё обещание никому не раскрывать его секрет. Циррус покачала головой и сказала, что он ведёт себя как подросток, не умеющий разговаривать словами через рот. Свисс знал, что она была права, но такое…такое действительно случилось с ним впервые, и он не знал, что делать с этой лавиной противоречивых чувств. Даже когда мультигуль слизывал собственную сперму с пальцев Дью, он не верил, что может быть для него кем-то особенным. Кем-то, в ком он увидит кого-то ещё более близкого, чем члена стаи. Кем-то, к кому он будет всегда возвращаться, как возвращался к Эфиру. — Ты всё ещё любишь Дью? — спросил он гуля квинтэссенции. Тот пожал плечами. — Какая-то часть меня всегда будет его любить. Но лишь часть. — Ммм, — протянул мультигуль, — даже не могу ответить «понятно». А он тебя? Эфир улыбнулся. — Это ты у него сам спроси. А ты его любишь? — Я всех люблю. Он просто самый упёртый. — По-моему, самый упёртый здесь ты, Свисс. — Понятия не имею, о чём ты говоришь. — Окей, окей. Меня беспокоит этот ритуал, но он не хочет ничего о нем знать. Вероятно, тревожится, что выяснит что-то малоприятное, а уже поздно. — Это его право. — Да. Но раз уж ты тоже в некотором смысле участник… — Ну, у меня есть страница, вырванная из книги. Но книга наверняка не лежит на самом видном месте в библиотеке. Без помощи не обойтись. — Кстати, один мой знакомый гуль, который работает в библиотеке, давно положил на тебя глаз. Если хочешь, я вас познакомлю. — Хорошо, спасибо. Что бы мы все без тебя делали. Уверенный поцелуй Эфира подарил Свиссу несколько минут спокойствия. Мультигуль был счастлив просыпаться рядом с Дьюдропом, но его вышедшая из-под контроля магия и отчаянный вид заставили его пообещать гулю-библиотекарю свидание — честно обозначив, что он не имеет в виду ничего серьёзного — и тайком, озираясь, пролистать книгу, которую гуль вынес из закрытой папской секции библиотеки. Свисс усмехнулся своей мысли о том, что эта книга хотя бы не завопила, когда он её открыл, но улыбка исчезла с его губ, как только он нашел место, из которого была вырвана страница. Старинный текст, украшенный изображениями алых, как кровь, гранатов, обещал: «И будет нечистый дух связан вечными узами страсти, и не обратит он более свой взгляд на другого смертного или духа, и в миг, когда будут срезаны волосы нечистого духа, разделит он силу свою со смертным и будет верен ему и на земле, и в преисподней». Этой ночью Свисс лежал без сна, дыша запахом корицы, исходящим от волос Дью, и гадал, было ли это выбором огненного гуля. Может, он так отчаялся забыть Эфира, что согласился на подобный ритуал? Может, Свиссу следовало промолчать — вечные узы с Антипапой означали, что Дью станет важным лицом в иерархии Церкви, и…это ведь к лучшему для него? Всё же, самым правильным решением ему казался разговор, и он честно попытался рассказать огненному гулю о том, что он выяснил, но тот был слишком занят ритуальным сексом и свиданием со своим будущим вечным партнером, чтобы вспомнить о Свиссе. Мультигуль был зол, расстроен и разочарован, и всё, чего он хотел, был сон — просто заснуть и проснуться после зимнего солнцестояния, чтобы не принимать больше никаких решений. И именно во сне ему его собственное тело отказывало. На следующий день, положив голову на колени Циррус, он впервые позволил себе заплакать из-за Дью. Он и правда чувствовал себя грустным, глупым, отчаянным подростком. Гулетта ничего не спросила, просто гладила его по волосам, пока его слезы не высохли, и он наконец-то не заснул. Состоявшийся между ним и Дью разговор принёс ему облегчение и ясность. Что ж, это и правда был выбор Дью, и всё, что Свиссу оставалось — последняя ночь. Он удивился, что Дьюдроп так легко согласился провести её с ним, но решил отбросить все мысли и просто насладиться этими мгновениями, прежде чем отпустить возлюбленного в чужие объятия — как, в общем-то, всегда и было. Стоя в ритуальном кругу и слушая стоны огненного гуля, Свисс всё возвращался мыслями к их последнему разговору. «Я бы хотел проводить время вот так, с тобой. Я уверен, мы найдём чем заняться» Это звучало как обещание. Обещание, которое не мог дать кто-то, кто собирался связать себя узами. Копиа переворачивал Дьюдропа, чтобы поставить его на колени — так было удобнее срезать волосы, Свисс это знал. Ритуал подходил к концу. Свисс сомневался. Если была какая-то возможность, что Дью знал не все детали ритуала, Свисс должен был его остановить. Будет невероятно глупо, если он ошибается, но он понял, что не простит себе, если не скажет Дью о своих чувствах, прежде чем он сделает этот выбор. Копиа занес лезвие над волосами Дьюдропа, и мультигуль сделал первый шаг в их сторону. Так он оказался здесь, на каменном полу. Его голова раскалывалась от боли, и губы не слушались, отказываясь составлять звуки в слова. Вокруг стоял невообразимый шум, но Дью был рядом, а Свисс — какая же глупость — снова не успевал произнести всего лишь три дурацких коротких слова, на которые у него было столько времени «наверху». Звуки начали таять, боль утихала. Свисс терял ощущение собственного тела, сознание ускользало в тишину, обещавшую долгожданный покой. «Неужели это конец», подумал Свисс. Что-то тёплое коснулось его губ — что-то, что он ещё успел почувствовать. Сдаваясь блаженной тишине, он взмолился: «Люцифер, я просто хотел быть с ним» *** Когда просыпаешься от яркого солнечного света на своём лице, сначала не осознаешь этот свет. Он вырывает тебя изо сна постепенно, и ты по-настоящему чувствуешь его, лишь открыв глаза и сразу же зажмурившись от яркости. Свет, разбудивший Свисса, исходил от фигуры, сочетавшей в себе человеческие и нечеловеческие черты. Гуль не мог её как следует рассмотреть, потому что черты постоянно менялись, перетекая из одной формы в другую, а свет был слишком ярок, и он щурился, но не мог отвести взгляд. Голос зазвучал в его голове. «СВИСС, ДИТЯ. ТЫ ХОРОШО ПОСТАРАЛСЯ, ХОТЯ МНЕ И ПРИШЛОСЬ ТЕБЯ НЕМНОГО ПОДТОЛКНУТЬ. ЭТО БЫЛ ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС ПЕРЕСТАТЬ СОМНЕВАТЬСЯ И НАКОНЕЦ-ТО НАЧАТЬ БОРОТЬСЯ. Я ГОРЖУСЬ ТОБОЙ, УПРЯМОЕ ДИТЯ.» Голос существа был невыразимо красивым, но одновременно причинял боль, звенел в костях. Внутри у Свисса всё замерло от внезапного осознания. «ТЕПЕРЬ ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО. МНЕ БЫЛО ВЕСЕЛО НАБЛЮДАТЬ ЗА ВАМИ, ВЫ ДВОЕ РАЗВЕЯЛИ МОЮ СКУКУ. А ВЫ, ЛЮБОПЫТНЫЕ ГЛАЗА? ДА, ТЫ. РАЗВЛЕКЛА ЛИ ТЕБЯ МОЯ МАЛЕНЬКАЯ ШАЛОСТЬ? ПОЩЕКОТАЛА В ПРАВИЛЬНЫХ МЕСТАХ? ЛУЧШЕ БЫ ТЕБЕ ОТВЕТИТЬ, ПОТОМУ ЧТО МНЕ СОВСЕМ НЕ ХОЧЕТСЯ ОТПУСКАТЬ ЭТОГО ЗАБАВНОГО ГУЛЯ НАЗАД.» «Я просто хочу быть с ним», снова повторил Свисс, чувствуя, как почти бесплотная, но ужасающе мягкая и горячая ладонь стирает слёзы с его мокрых щёк.