Дикие травы

      Миг, блаженный миг предвкушения. Лютик любил это трепетное ожидание, волнительное предчувствие экстаза. Любил сладостное томление, когда даже ресницы подрагивают, а в животе, точно лава, разливается жар. Йеннифер льнула, жалась, вспоминая прелесть мужских ласк, ещё чуть-чуть, совсем немного, и они бы обязательно слились в поцелуе, а может, отдались страсти, прямо тут, на ковре диких трав, испытали наслаждение, доставив его друг другу, и всё бы непременно и так сложилось, если бы…       Если бы они оба не чувствовали груз вины.       Йеннифер подалась вперёд и обвила его шею обеими руками, положила остренький подбородок на плечо, позволяя зарыться в свои пахнущие лесными цветами волосы.       — Теперь я лучше понимаю, почему ему нравилось путешествовать с тобой, — шепнула она. — Ты не давал ему впасть в уныние. С тобой он не чувствовал себя одиноким.       — И ты не одинока, кисонька, — успокоил Лютик, гладя её по спине. — Как ты можешь чувствовать себя одинокой, если у тебя есть я?       — Жаль, очень жаль, что легенда не получит современного продолжения.       — Мне тоже жаль, кисонька. Но я знаю, что ты со мной лишь потому, что я напоминаю тебе о нём.       — Тебе я тоже напоминаю о нём. Поэтому ты со мной.       В этом была малая доля правды, но Лютик кивнул, не желая развивать дискуссию. Чтобы разбавить обоюдную грусть, спросил преувеличено игриво:       — Мы ведь можем вернуться к легенде позже, когда поможем Цири и найдём Геральта, а? Что нам помешает?       Йеннифер удивлённо подняла голову.       — Хитришь, подлец!       — Всего-навсего строю планы, — заявил Лютик.       Они съели бутерброды с ветчиной, запили тёплым назаирским вином и покинули Duen A'baeth, как некогда это сделали эльфы.              К вечеру они пересекли границу Элландера, а с последними багряными лучами солнца, предвещавшего холодное утро, второй раз пересекли реку Исмену, сделавшую крюк от Каррераса, и въехали на холм, с которого открывался живописный вид на расположенную в низине столицу княжества. Город опоясывала надёжная каменная стена с дозорными башнями, за ней средь зелени высились двухэтажные домики с черепичными крышами зажиточных граждан и серые лачуги бедноты.       Особенно в этой пёстрой мозаике выделялись острые, как игла, шпили дворца князя Эреварда. Однако взгляды мгновенно приковал комплекс других строений, вольготно раскинувшихся на окраине, будто особняком, и обнесённых собственной стеной. И Лютик, и Йеннифер, отыскав их грубые силуэты в густых сумерках, не сговариваясь придержали коней.       — Ты думаешь о том же, о чём и я? — спросил поэт.       — Да, — ответила Йеннифер, натягивая поводья танцующего под ней жеребца. — Он любил храм Мелитэле. Считал вторым домом. Мы должны заехать туда.       — Разделяю твои чувства, но честно признаюсь, достопочтенная мать Нэннеке не слишком меня жаловала.       — Меня она вообще на дух не переносила, терпела из-за Геральта и Цири, всякий раз тыча носом в мои мнимые недостатки… Послушай, Лютик, я вовсе не из-за сентиментальных переживаний рвусь предстать пред строгие очи уважаемой жрицы, хотя, конечно, она имеет полное право узнать, что случилось с её подопечным, нет — Нэннеке может помочь мне восстановиться. Наверняка, у неё в кладовой припасены какие-нибудь целебные снадобья из трав и кореньев. Её советы тоже пригодятся.       — Зараза, — цокнул языком Лютик, — будет больно возвращаться в стены, где … А, ладно, едем.       Они двинулись дальше, вниз с холма к зажигаемым на башнях огням.       К южным воротам подъехали, когда небо сияло звёздами. Народа и повозок здесь столпилось столько, что пробиться к кордегардии не представлялось возможным, хотя Лютик попытался.       — Бесполезно, — сообщил ему рыцарь с красным плюмажем и белой розой на нагруднике, державший под уздцы вороную кобылу. — В город до утра не пускают. Комендантский час у них, в связи с послевоенной беспокойной обстановкой. А, по-моему, это просто бардак. Самоуправство.       — Полностью согласен, дружище, — сказал Лютик. — Натуральный бардак и издевательство над честными людьми, мать их так.       — В пригороде по такому случаю все до единого постоялого двора заняты, — продолжил сетовать рыцарь, — цены ломят втридорога, и даже за пучок соломы в хлеву обдерут как липку. Налицо преступный сговор стражи и корчмарей.       — Не иначе, — поддержал Лютик, посмотрел на еле державшуюся в седле Йеннифер, она не скрывала усталости.       Пришлось спешиться и думать, как быть дальше.       — Ты сможешь заколдовать стражу? — спросил Лютик, пробивая дорогу себе и Йеннифер к костру, жарко пылающему на круглой каменной площадке. Рыцарь остался на месте, взяв в оборот благородного вида кавалера из только что прискакавшей группы конников.       — Нет ничего проще, — ответила Йеннифер, протягивая руки к огню, — только надо находиться в непосредственной близости, а это пока проблематично. Хотя идея у меня есть. Иди за мной и подхватывай.       — Что? — поинтересовался Лютик, но чародейка уже исчезла в толпе. Он чертыхнулся и поспешил за ней.              Йеннифер шла по направлению к кордегардии, занимавшую одну из двух привратных башен, широких и приземистых, с конусообразными крышами и узкими как бойницы окнами. Люди неохотно расступались, одаривая нелестными словами. Лишь юнцы с вожделением пялились на умопомрачительную брюнетку.       По мере приближения к башне Йеннифер замедляла шаг, оседала, горбилась, вызывая подсознательную тревогу у Лютика, но он временил с паникой, доверясь опытной интриганке, отставал на полдюжины шагов, ведя за собой жеребцов. Его награждали куда более ёмкими эпитетами, на которые он отвечал без стеснения.       И едва не пропустил момент, когда чародейка схватилась за голову, закричала от боли и, покачнувшись, упала без чувств на руки онемевшему от такого поворота купцу, пухлощёкому, будто гигантский годовалый бутуз.       — Святой Лебеда! — воскликнул купец, растерянно сгребая свалившееся добро под мышки. — Помогите! Да помогите же кто-нибудь, во имя пророка!       По его переполошённому визгу не было понятно, кому конкретно требуется помощь — бесчувственной незнакомке или ему самому. Толпа заволновалась, пришла в движение, напирая под действием любопытства, лишь один рыцарь, тот самый с белой розой, да двое друидов откликнулись на зов, задерживаемые людской массой.       Лютик понял, что настал его выход.       Он кинулся к Йеннифер, не забывая тащить коней.       — Дорогая! Ненаглядная моя! Ох, у неё опять обморок! Это всё из-за дальней дороги и из-за того, что она на сносях! Моя ягодка!        Купец растерялся ещё пуще. Йеннифер висела у него на руках тряпичной куклой. Лютик подхватил её, не давая опередить себя рыцарю и друидам, и понёс к кордегардии, до которой теперь было рукой подать, и стражники высыпали из помещения посмотреть, что творится.       — Расступитесь! Расступитесь! — призывал Лютик. — Не видите, благородной госпоже плохо! Дорогу виконтессе де Леттенхоф! Ей надо прилечь!       Толпа внимала и, как ни странно, расступалась. Даже один из стражников сбежал по ступенькам навстречу, помог нести Йеннифер, другой, судя по знакам отличия, десятник, открыл перед ними дверь караульного помещения.       — Гнедых моих не потеряйте! — распорядился, входя внутрь, Лютик. Перед тем, как за ним закрылась дверь, увидел, что жеребцов привязывают к коновязи.              В круглом помещении было теплее, чем снаружи, чадили три факела, воняло портянками да гороховой похлёбкой.       — Сюда, — кинул Лютику сопровождавший его десятник, указывая на накрытую полосатой дерюгой лавку. Согнал с неё толстого рыжего кота. — Брысь, Булка, высокородную виконтессу разместить надобно.       Рыжий Булка неохотно спрыгнул с лавки и вальяжно потопал к миске с молоком, всем видом выражая безразличие к проблемам двуногих.       — Сюда, сударь, — повторил десятник, отряхивая с дерюги шерсть и соринки. — У меня тоже жёнка на сносях, третьего, сталбыть, носит, всё время блюёт. А ваша, сталбыть, в обморок грохается.       — Пятый раз за день, приятель, — не стал его разубеждать Лютик. Бережно опустил всё ещё притворяющуюся Йеннифер на лавку. — Нюхательная соль найдётся? Что-нибудь пахучее?       Десятник развёл руками:       — Онучи только лишь.       Набившиеся в комнату стражники заржали. Десятник немедля выпроводил их охранять ворота.       — Онучи — перебор, любезный, — заявил после их ухода Лютик. — Духи бы.       — Оно ясно, что госпожа привыкла к презентабельным аромазиям, но мы-то солдаты невзыскательные, аристократических изысков не держим.       — Не надо ни онучей, ни изысков, — слабым голосом вклинилась в спор Йеннифер и изобразила своё якобы пробуждение от беспамятства. Искусно изобразила, хлопотавший над ними десятник поверил, растянул рот в довольной подобострастной улыбке.       — Водицы вам принести, милсдарыня виконтесса, али ликёра? — спросил он. — У нас тута ликёрчик домашний, вишнёвый, жёнка Микеля по осени на спирту… — Стражник изумлённо замолчал, когда заворочавшаяся Йеннифер подняла на него рассеянный взгляд, затем его улыбка расплылась уж совсем до ушей. — Вот те на — чудеса! Сегодняшний денёк ни дать ни взять богат на вояжёров со странными глазами!       — В каком смысле? — спросил Лютик, одинаково из любопытства и осторожности, не нравилась ему дотошная внимательность элландерского вояки. Но, похоже, их благодетель не имел дурных намерений.       — В таковом и смысле, сударь, — усмехнулся он, махнув рукой на насторожившуюся Йеннифер. — У вашей виконтессы очи необычные, сами видите, фиолентовые. Прям как фингал свежезаделанный. А недавича, засветло ещё, через наши ворота проезжал тип, так у него зенки были кошачьи.       — Какие? — Лютик с Йеннифер переглянулись, чародейка мигом приняла сидячее положении, забыв играть в обморок.       — Как какие? — протянул десятник, явно приняв их реакцию за удивление. — Ну говорю ж, странные, кошачьи. Как у кошака, сталбыть. Вон хоть на Булку нашего взгляньте. Жёлтые, со зрачками-щёлочками. Ей-богу, чтоб мне провалиться, ежели вру. Ведьмак то был.       Лютика бросило в жар. Йеннифер побледнела, будто и в самом деле собралась хлопнуться в обморок.       — Ведьмак?       Десятник хмыкнул, будто перед ним были несмышлёные дети, переспрашивающие каждую мелочь.       — Ведьмак, — подтвердил он с убеждение. — Мутант, значицца. Наёмный убийца, который за плату всяких непотребных чудовищ угондошивает. Два меча при нём было, стальной, сталбыть, и серебряный. И цеховой знак показал, медальон, то бишь, который у него на шее болтается.       — А что на медальоне? — наперебой спросили поэт и чародейка. — Какой зверь?       — О! Престрашенный! — махнул рукой десятник, не понимая, какое волнение производит своими словами и как заставляет ёрзать промедлением. — Ощеренный. Клыки длиннющие, точно спицы. Такой овцу вмиг загрызёт… Волк. Волк то был. Волк, врать не буду.       Йеннифер схватила Лютика за руку, вцепилась, словно боялась упасть, хоть и сидела. Умоляюще посмотрела ему в глаза. Лютик ощущал то же, что и она, сердце бешено колотилось, выпрыгивая из груди.       — А волосы у него белые были? — задал он главный вопрос. — Седые как у старика?       — Волос не видел, — разочаровал десятник, — капюшон на нём был, плащ шерстяной с заплатой. Как ни упрел-то, сукин сын, по тёплой погоде? Но кто их, выродков, разберёт? Лицо неприятное, аж оторопь берёт, шрам во всю морду… В храм Мелитэле ехал, но я его предупредил, что напрасно он лошадь натрудит, жрицы по ночам ворота запирают, до утра, сталбыть, ожидать надо, пока солнце над холмом подымется. Посоветовал в «Петухе и вороне» остановиться, там пиво не разбавляют, да и шпаны поменьше.       Йеннифер подскочила с лавки.       — Мы едем туда! Где «Петух и ворон» находится?       — Находится-то сразу за ратушей, отыскать не трудно, да не спешите, госпожа, в город всяко до утра не попадёте — нельзя, комендантский час.       — Плевать я хотела на ваши нельзя, мне надо туда. Вели пропустить.       Десятник покачал головой.       — У меня приказ, распространяемый на всех, даже на маркграфов, князей и особ королевских кровей. Не можно нарушить, иначе сотник мне башку открутит и в пограничные области сошлёт. Заночуйте здесь, ежели нет иного ночлега, никто вас не прогонит. Похлёбкой и ликёром угощу, а в город — запрет.       Лютик нащупал под курткой кошель со всеми своими финансами, отстегнул.       — Любезный, а если допустить, что сегодня солнце взошло вне расписания? Заглянуло в щёлочку на одно короткое мгновение?       Он только раз успел качнуть кошелём перед лицом десятника, на котором тут же начали отображаться муки выбора, как вперёд шагнула Йеннифер и сделала в воздухе пасс рукой, складывая пальцы затейливым образом. Десятник сразу осоловел, глаза остекленели.       — На нас запрет на въезд в город не распространяется, — дала ему указания Йеннифер, — пусть твои люди откроют ворота.       — Не распространяется, госпожа, — покорно повторил десятник, — откроют ворота.       Лютик опустил кошель.       — Холера, я и забыл, что путешествую с чародейкой.       — Побереги деньги, Лютик. Мы ведь и пробрались сюда, чтобы зачаровать стражу.       — Точно. Просто я потрясён. Думаешь, это Геральт?       — Узнаем, Лютик, узнаем. Поторопимся.       Они отправились вслед за десятником, который уже вышел из караульного помещения. Рыжий Булка снова запрыгнул на лавку.              Перед воротами творился бедлам, толпа менее удачливых путников напирала, требуя объяснить, по какой причине сделано исключение. Рядовые стражники сами ничего не понимали, но выполняли приказ: двое отпирали тяжёлые засовы, остальные сдерживали натиск, грозя пустить в ход гизармы, если протесты не успокоятся.       Йеннифер не обращала на происходящее ни капли внимания, будто в её сторону не летели проклятия и упрёки. Быстро спустилась со ступенек кордегардии, сняла повод жеребца с коновязи, взлетела в седло и унеслась в образовавшийся между дубовыми воротинами просвет. Лютик отставал от неё лишь на полшага.       Окраина была тёмной и бедной, свечи теплились в редких окнах, жители хат и лачуг спали, несущихся жеребцов провожали лаем дворовые собаки.       Йеннифер скакала впереди, ориентируясь на проблески факелов, горящих в центральном зажиточном районе, где находилась ратуша. Лютик доверял ей прокладывать путь, сам он не так хорошо ориентировался в этом городе, как прожившая здесь больше года во времена наставничества над Цири чародейка. Понукал и понукал коня, чтобы поспеть за ней. Она гнала, точно фурия, чёрный вихрь в кромешной тьме, от усталости не осталось следа. Лютик и сам забыл про сон, был до предела взбудоражен.              В центре, среди уютных кирпичных домов в два и три этажа с балкончиками и мансардами появились патрули из стражи, припозднившиеся прохожие и подпиравшие заборчики выпивохи.       — Прочь! Прочь с дороги! — кричала им Йеннифер, не собираясь снижать бешеный галоп и предпринимать попытки, чтобы не затоптать какого-нибудь беднягу копытами распалившегося жеребца. Прохожие поспешно отпрыгивали в кусты гортензии и клумбы, топча вербену, настурцию и портулак.       Йеннифер промчалась ещё две улицы, площадь с фонтаном и статуей предыдущего темерского короля Меделла и упёрлась в угловое здание с колоннами.       — Ратуша, — сказала она подъехавшему Лютику, — где-то тут должен быть гостиный двор.       Они осмотрелись, спросили у стражника, тот указал им дорогу. Йеннифер снова пустила коня в галоп.              Под деревянной вывеской с намалёванным изображением красного петуха и серого ворона она задержалась, рассматривая трёхэтажную громаду с внешними лестницами и ажурными террасами. Десятник не соврал, это было заведение высшего разряда. На вымощенной прямоугольным камнем территории ярко пылали жаровни, вокруг которых велись интеллигентные разговоры, на лавочках под сиренью обжимались парочки — ни хамов, ни сброда.       Окна первого этажа, который занимала, несомненно, корчма, были прилично освещены, выше огней почти не было.       Заминка длилась не дольше трёх ударов сердца, Йеннифер решительно направила коня во двор, прыгнула на землю и, даже не заботясь, что произойдёт с ним дальше, устремилась ко входу в корчму, походка стала твёрдой, каблуки звонко стучали. Лютик повесил на плечо сумку и лютню и побежал за ней.       — Я знал, что Геральт не пропадёт! Наверняка полоумные призрачные эльфы об него зубы пообломали! Ведьмак вырвался от них и теперь ищет нас, а пока решил заехать в знакомые ему месте, справиться о нас у матери Нэннеке. Вот он удивится!       Лютик смеялся, предвкушая, как обнимет друга, как они выпьют по чарке пива или бутыли ядрёного махакамского самогона и будут полночи рассказывать друг другу истории, а потом он отпустит ведьмака и чародейку заниматься любовью, а сам на радостях будет петь зевающим красоткам скабрезные песни. Его душа разрывалась от счастья.              Они с Йеннифер ворвались в корчму одновременно, остановились на пороге, оглядывая чистенькую, украшенную цветами залу. За накрытыми скатертями столами чинно пили и ели почтенные господа и благовоспитанные барышни, прислуга сновала с подносами.       — А где Геральт? Где он? — воскликнул Лютик, не увидев его. — Наверно, у него не хватило денег на эту, поистине, ресторацию, и он убрался куда-нибудь попроще.       — Наверняка, — растеряно произнесла Йеннифер.       — Желаете столик, многоуважаемые гости? — перед ними с лучезарной улыбкой возник хозяин в накрахмаленном фартуке. — Лучшая в Элландере кухня к вашим услугам!       — Мы ищем ведьмака, — сообщил Лютик. — Не заходил ли он к вам, достопочтенный?       — Ах, ведьмака! — Улыбка хозяина не стала менее радушной. — Как же, как же, заходил. Он и сейчас здесь, отведал наше блюдо дня и снял комнату средней ценовой категории. Но сейчас он на заднем дворе, в мастерской, чинит снаряжение — у нас и такая услуга есть.       Йеннифер, не дослушав, бросилась через залу к двери на задний двор, на которую при разговоре указал любезный корчмарь. Лютик с трудом поспевал за ней, едва не сбил с ног девчушку с бутылками на подносе и зацепил лютней дверной косяк.              Ведьмака они увидели сразу. Он сидел на щербатой колоде перед приземистым побеленным строением и в ярком свете жаровни точил оселком меч, лязгал по нему, высекая искры, второй меч лежал рядом на верстаке. На ведьмаке была кожаная куртка со шнуровкой и серебряными набивками, на груди поблёскивал медальон с ощеренной волчьей мордой, но это был не Геральт.       У сидевшего на заднем дворе высокого и худощавого ведьмака были короткие, зачёсанные на пробор тёмные волосы, а шрам, вернее, несколько шрамов, уродовал другую, правую, щёку, начинаясь от виска и доходя до уголка губ.       Он был похож на Геральта как брат-близнец, но всё же Геральтом не был.              Неизвестный ведьмак поднял глаза от меча, показывая безобразное лицо во всей красе, оглядел их, приросших к месту.       — Добрый вечер. Вы не помешаете, тут найдутся укромные уголки для парочек, вон там, за жимолостью есть скамейка.       Он указал куда-то в скрытый густой тьмой край двора. Голос у него был доброжелательный, без тени агрессии. Оселок продолжал лязгать по лезвию меча.       — Мы, пожалуй, пойдём, — сказал очнувшийся от ступора Лютик, потянул за локоть удручённо отвернувшуюся чародейку. — Мы не за тем… Мы искали другого ведьмака, Геральта…       — Геральта из Ривии? — удивился ведьмак, оселок перестал лязгать. — Белого Волка?       — Его самого. Вы знакомы?       — Знакомы ли мы? — хохотнул ведьмак и поддел пальцем медальон, приподнимая его. — Мы вместе проходили Испытание травами. И вместе учились фехтовать, вместе корпели над книгами, вместе чудачили, пока Весемир отвлечётся. Мы с Геральтом, можно сказать, родные, а ты спрашиваешь, знакомы ли мы.       — Холера, вы же оба из Школы Волка, — спохватился Лютик. — Погоди, ты, я так думаю, Эскель. Геральт о тебе рассказывал.       — Правильно, Эскель. А ты Лютик, тот самый трубадур, который прославил Волка. Я узнал тебя по сливовой шапочке и лютне. Не сразу, правда, понял, не ожидал… А эта молчаливая черноволосая барышня, должно быть, знаменитая чародейка Йеннифер, наполнившая жизнь Волка сложностями и перипетиями?       Йеннифер резко повернулась к нему, но так ничего и не сказала, снова отвернулась.       — Она та, которая пыталась спасти Геральта, жертвуя своей магией и своей жизнью, — гордо вступился Лютик.       Ведьмак вздохнул, снова взявшись за оселок.       — Прости, я не хотел обидеть. Так значит слухи о том, что Волк погиб, неверны?       — Не совсем, — совладала с собой Йеннифер. — Он ни мёртв, ни жив, но это длинная история.       — У меня есть время.       Эскель отложил оселок и встал, приглашающе указывая на корчму. Но прежде он тщательно обтёр мечи мягкой тряпкой, сунул в ножны.              По причине позднего времени свободных столиков стало в половину больше, и они смогли выбрать удобный для приватной беседы, заказал ужин и вино. Лютик и Йеннифер вкратце, а когда и подробно, рассказали Эскелю о событиях последних лет, начиная с обучения Цири в храме Мелитэле. Ведьмак слушал спокойно и внимательно, почти не вступая в диалог.       — Значит, Геральт не смог сохранить нейтралитет, влез всё-таки в политику, — покачал он головой, когда рассказ закончился, а на столе образовалась горка из куриных костей. — Что ж, это было неизбежно, когда он приютил девочку королевских кровей. Финал был закономерен. Хорошо, что он и все вы защитили Цири. Жаль меня не было с вами в том похоже, я хотел бы помочь справиться с этим чокнутым Вильгефорцем.       — Ты стал бы ещё одной кучкой пепла, — ответила Йеннифер, — мы трое выжили только чудом. Не нужно напрасных потерь, с ними очень сложно смириться.       Лютик вспомнил отважного Кагыра, смелую Мильву, благородного вампира Региса, взбалмошную Ангулему, навсегда оставшихся в замке Стигга и молча выпил. Он сам уцелел лишь потому, что закрутил роман с Анариеттой.       — Лишний меч в любом случае не помешал бы, — не согласился ведьмак, — но что уж теперь?.. Когда Геральт, Цири и Трисс уехали из Каэр Морхена, мы с Ламбертом вскоре тоже отправились на большак. Я скитался по северным землям, брал заказы, зиму провёл в Голополье с одной миловидной портнихой, а летом вернулся к ремеслу… Про бунт магов на Таннеде, исчезновение цинтрийской княжны услышал только к следующей зиме, то есть несколько месяцев спустя. Про то, что в этой заварушке участвовал Геральт, не было ни слова. Узнал только сейчас, от вас.       — К зиме мы уже преодолели немалое расстояние в сторону Туссента, — сказал Лютик.       — Жаль, жаль, что вы не позвали меня, — повторил Эскель, подливая вина. — Я бы с удовольствием надрал задницу любому уроду, намеренному тронуть Цири. Хоть самому императору. Думаю, Ламберт бы тоже откликнулся на зов. Мы привязались к Цири, она нам как родная. Как племянница, например. Бойкая малышка.       — Геральт никого не хотел брать с собой на эту миссию, — пояснил Лютик, — не хотел подвергать опасности. Даже меня прогонял. Собирался сделать всё в одиночку.       — Очень в его духе, — кивнул Эскель, — взваливать всё на себя. И там, в Ривии, тоже геройствовал?       — Спасал друзей. Хм, меня в том числе…       — Эх, Волк, Волк… Погибнуть от крестьянских вил — так нелепо… Но от судьбы, видимо, не уйти, сбылось пророчество Цири.       — Какое пророчество? — полюбопытствовал Лютик. Йеннифер, безучастно щипавшая куриное мясо, подняла глаза: то ли тоже не знала, то ли забыла с потерей памяти.        — Дело было поздней осенью, — начал Эскель, — в один из тех мрачных вечеров, когда ветер воет в каждом дымоходе и мечет снежную крупу в окна. Мы с ребятами жались к камину, ужинали кабаниной ну и малость баловались… галюциногенами. Четверо нас тогда было. Весемир возился в лаборатории и не ворчал на нашу маленькую забаву. Увлёкшись, мы не заметили, что подбежавшая Цири схватила кружку. Когда заметили, было поздно — чертовка слишком проворно опрокинула наше пойло в себя. Думали, обойдётся, там было-то на дне, посмеялись, но немного погодя стало не до смеха — Цири впала в транс и принялась вещать не своим голосом. Пророчествовала. В основном о Койоне и Геральте. Из всего выходило, что их погибелью будут зубы. Койона убьют два, а Волка — три.       — У того паскуды в Ривии были трёхзубые вилы, — разволновавшийся Лютик посмотрел на Йеннифер, ища подтверждения своих слов. Та была бледной и тотчас отвела глаза. — В животе у Геральта были три раны. Я это видел. Никогда не забуду.       — А Койона пронзила двузубая гизарма, — добавил ведьмак. — В битве под Бренной, где он сражался добровольцем. Позапрошлой зимой мы с Весемиром пили за его упокой и даже соорудили своеобразный мемориал возле Дозорной башни. Потом вернулся Ламберт и принёс сплетню о гибели Волка. Сплетню, потому что мы не знали наверняка, информатор был ненадёжным, указать могилу или хотя бы сказать, что случилось с телом, он не смог. Ну и про «зубы» тоже ничего не сказал. Так что мы решили пока не хоронить нашего брата, но, сам понимаете, там зима в Каэр Морхене была удручающей. Да и остальные тоже такими будут — нас осталось всего трое. Но если вы говорите, что Геральта можно спасти…       — Йеннифер спаслась, а значит…       — Не гони лошадей, Лютик, — вступила в разговор чародейка, отрывая глаза от тарелки с остатками цыплёнка, — не вселяй в Эскеля ложную надежду.       Эскель вздохнул, всё понимая, бросил на стол обглоданную кость.       — Как же так? У меня в голове не укладывается… Я никогда не отрицал явление Дикого Гона, хотя сам не сталкивался, но во всех трудах, которые мне доводилось читать, и по свидетельствам очевидцев, это не более чем кошмарная процессия призраков, то есть души умерших, а вы говорите, они какие-то злобные и вполне живые всадники.       — Их проекции, — поправила Йеннифер, — но в целом верно.       — Тогда их можно одолеть.       — Теоретически можно.       — Геральт одолел, когда вызволял тебя, значит это под силу любому ведьмаку.       Лютик понял, к чему Эскель клонит. От Йеннифер это, конечно, тоже не укрылось. Однако она осталась непреклонной.       — Геральт одолел лишь нескольких, малую часть. И с ним были три других ведьмака, из другой школы.       — Я тоже буду не один — Ламберт, да и Весемир. К тому же с нами будет могущественная чародейка…       Эскель замолчал, ожидая подтверждения.       — Да, — без промедления сказала Йеннифер. — Естественно, я там буду.       — Можно найти и других союзников. Трисс…       При упоминании своей рыжей подруги Йеннифер сжала под столом кулаки.       — Проблема не в союзниках, — перебила она, — а в том, что выследить или призвать Дикий Гон невероятно сложно. У Геральта получилось, но он потратил на это почти два года.       — Ради друга не жалко потратить и больше, — сказал, берясь за кружку, Эскель. — Буду искать, спрашивать. Куда мне направить весточку, если что-то проясню?       — В Венгерберг, — ответила Йеннифер виновато. — Прости за резкость. Приму любую помощь.       — Мы примем, — поправил Лютик. — А сейчас, кисонька… Не пора ли спать? Твои чудесные глазки слипаются, того и гляди, уснёшь прямо за столом среди тарелок и объедков, а это не дело для такой красотули… Эй, хозяин! — он махнул рукой корчмарю. — Любезный, комнату для моей спутницы с самой мягкой кроватью для сладчайшего сна.       — Сейчас организуем, — улыбнулся корчмарь. — Пожалуйте за мной, госпожа.       — Благодарю, Лютик, — вставая, кивнула чародейка. — Спасибо за компанию, ведьмак.       Пожелав спокойной ночи, она ушла за корчмарём на второй этаж, где располагались номера.              Они проводили её взглядом. Эскель поднял бутылку, взболтнул.       — Ещё есть. Допьём, или ты тоже устал?       — Моя усталость не столь велика, чтобы оставить хорошее вино киснуть, — заявил Лютик, подвигая кружку. Эскель налил.       — Извини, но уточню… Ты с Йеннифер? Ну, в этом смысле…       — Любовники? — возмутился Лютик. — Нет и нет. Предполагаю, что тебе обо мне мог наговорить Геральт, но и для меня, понимаешь ли, есть некоторые табу.       — Понимаю, — сказал ведьмак и перевёл тему: — Йеннифер выглядит измученной, хотя абсолютно точно красивая баба. От такой крали сам бы что угодно стерпел и бегал за ней по всему свету. Геральт всегда знал толк в женщинах.       — То была губительная любовь, — с поэтическим придыханием продекламировал Лютик, — но до поры, до времени. Позже многое изменилось. А теперь изменилось вовсе. Что же касается её измученности, то ты её три дня назад не видел, она падала в обморок на каждом перекрёстке. Сегодня она чувствует себя заметно лучше… Кстати, ты зря болтал при ней о Трисс и о том, что рыжуля зимовала в Каэр Морхене.       — Почему? — не понял ведьмак, но до него быстро дошло. — Ох, это… Так не было у Геральта с Трисс ничего. Трисс, конечно, пыталась, но Волк… Он делал вид, что не замечает.       — Йеннифер достаточно, что однажды у Трисс получилось.       — Извини, не знал. Бабы… Вечно требуют от мужчин верности, даже если сами гуляют налево и направо.       — Истина, — согласился Лютик. — Выпьем, приятель. Выпьем и забудем о негативе. Под хорошее вино надо вести хорошие разговоры.       — Золотые слова, — сказал Эскель.       Отсалютовав друг другу кружками, они выпили и принялись за новую порцию тушёных с луком и тмином куриных крылышек, услужливо поданную служанкой с русой косой. Лютик состроил глазки девице, но этим и ограничил флирт, повернулся к Эскелю, расправляющемуся уже с третьим крылышком:       — Удивительно, но я никогда не встречал других ведьмаков.       — А я встречал довольно поэтов, трубадуров и даже скальдов, но ни один из них не прицепился ко мне и не сочинил о моих похождениях ни одной баллады. ́       — Наверняка напыщенные самозванцы. Эти профаны не способны увидеть благодатного кладезя сюжетов в ведьмачьих приключениях. С другой стороны, у меня меньше конкуренция.       — Ты не думай, я не завидую, — уверил Эскель. — Мои приключения не сравнятся с приключениями Волка, да и громко это сказано. Так, обычная рутинная работа. У Волка тоже рутинная, стандартная для нашей профессии, просто поданная с доброй долей приправ из героизма и романтики. В твоих балладах масса нелепостей, они неправдоподобны…       — Баллады пишут не для того, чтобы в них верили, — заступился Лютик, — баллады пишут, чтобы ими волновать.       — Ты не дослушал, — вытирая руки о тряпку, указал Эскель. Вылил в кружки последнее вино и махнул девчонке с русой косой, чтобы принесла новую бутылку. — Я и хотел сказать, что твои баллады волнуют. Мне они нравятся. В нашем цехе ведь как? Наймёшься у какого-нибудь барыги, головой рискуешь, в дерьме по уши лазишь, ради того, чтобы три гроша получить, на которые тебя же ещё и нагреть норовят, проклинаешь себя и участью свою, а как в корчму опосля зайдёшь или на привале в лесу присядешь, и тут песенку про ведьмака — спасителя рода людского, да и не́людского, запоют… Другие певуны, не ты, конечно, но авторства твоего…       — Плагиатчиков и ворья интеллектуальной собственности нынче уйма развелась, — деловито сообщил Лютик, — ну да мне не жалко, пусть популяризирует моё творчество, им всё равно не достичь величия оригинала.        Эскель согласно кивнул, не думая обвинять в тщеславии, как-то не преминул бы его названный брат-близнец.       — Поют иногда и вправду ужасно, — приняв бутылку у пялящейся на его шрам девушки, поддержал он, — ни манеры исполнения, ни голоса, а всё в менестрели… Но баллады изумительные, так за душу берут, что… Ну вот сидишь ты на пне на краю мёрзлой поляны, весь побитый, в запёкшихся ранах, слушаешь и думаешь, вот не зря в вонючую жижу за риггером нырял или три дня в сырых подземельях катакана выслеживал, нужное дело, полезное, а впереди любовь тебя ждёт, девка прекрасная да благодарность народная. Не заметишь, как и замечтаешься.       — Такова безграничная сила искусства, мой дорогой друг. Искусство облегчает наше суетное существование, придаёт ему красок. Также известны случаи, когда искусство исцеляет.       Лютик договорил и запнулся в собственном честолюбии, внезапно вспомнив, что и случай восстановления его душевного равновесия после трагедии в Ривии из разряда подобных. Вновь на сердце стало тоскливо и пасмурно. Из минутной опустошённости вывело появление на лестнице корчмаря. Увидев, что на него смотрят, он жестами показал, что всё в порядке, благородная госпожа устроена почивать, а после с неизменной любезнейшей улыбкой направился навстречу только что пожаловавшим клиентам — осанистому кавалеру в чёрном дублете и его миловидной спутнице в парче.              Наблюдавший за той же сценой Эскель дождался, когда Лютик к нему повернётся, и возобновил разговор, не забывая наполнять кружки.       — Твои Баллады превосходные, и нашу братию, как ты выражаешься, популяризуют. Уже не надо по деревням объяснять, кто такие ведьмаки и от каких бед могут избавить. Солтысы порой сами объявления к столбам на трактах приколачивают, ежели бестию какую извести надо. В городах осведомлённость ещё больше, практически поголовная, даже дети про ведьмаков знают. Только тут вот какая заковыка… — Эскель смахнул выкатившую от смеха слезу. — Всем надобен Белый Волк. Как узреют, что волосы не седые, упираются, мол, у тебя-то, поди, квалификация не та, не справишься с монстрюкой. Или оказывается, что объявление — пустышка, а к столбу его прибили, чтобы на знаменитость своими глазами посмотреть, когда за контрактом к порогу явится. Барышни особо этим балуются. Создал ты, братец, настоящий культ Геральта.       — И не жалею об этом, — макая хлеб в жирный соус на дне миски, заявил Лютик.       — И не должен жалеть. Волк достоин прославления. Он всегда был красавчиком и баловнем судьбы. Трудностей она, конечно, отсыпала ему навалом, но он выбирался из любого дерьма. Был милосердным, чтил свой придуманный кодекс. Он… он сохранил в себе чувств больше каждого из нас.       — Можешь мне не рассказывать, я отлично знаю. Геральт не искал простых решений, ни в работе, ни в любви.       — Мы в Каэр Морхене вечно над ним подтрунивали, — улыбнулся светлым воспоминаниям Эскель, — над его личным менестрелем, интрижками с влиятельными чародейками, знакомством с коронованными особами. Немного завидовали, что у него появилась ученица, дитя, о котором можно заботиться. Ведьмаки, как правило, одиноки, а ему повезло собрать возле себя целый отряд верных друзей, обрести семью.       Лютик выпил то, что плескалось в кружке. Не ощутил вкуса.       — Мы будто произносим эпитафию над его телом, а он на счастье в рядах живых, — обронил Лютик, подвинул кружку к Эскелю. — Наливай и лучше расскажи, что Геральт вам говорил обо мне. Ворчал, должно быть, что я болтун и много внимания уделяю своей персоне.       — О, это тоже говорил, а как же, — выполняя просьбу, усмехнулся ведьмак. — Рассказывал, что ты крутишься у него под ногами, выскакиваешь на линию боя в самый неподходящий момент и обязательно втягиваешь в неприятности, а язык держишь за зубами, только когда в рот воды наберёшь. Ну или вина. — Эскель отсалютовал кружкой.       — Он правда так говорил? — огорчился Лютик, к горлу подобрался неприятный ком.       — Ага… Да ладно, что ты сразу сник? Это же не всё. Ещё Волк говорил, что ты талантливый, остроумный и полон житейской мудрости, а иногда бываешь проницательнее и терпимее его самого. И что ты, не смотря на природную осторожность, никогда не бросал его один на один с проблемами.       — Уже ближе к моему описанию.       Лютик повеселел, но комок в горле не исчез, стал больше и неприятнее, его не удалось прогнать даже крупным глотком вина.       — Думаешь, получится его вернуть? — спросил Эскель серьёзно.       Лютик потёр лоб чистой тыльной стороной ладони и взял из миски истекающее жиром куриное крылышко.       — Ты обратился не к тому человеку с этим вопросом, я не специалист в битвах и призраках. Сюжеты для героических баллад я черпал, находясь за спиной Геральта. И то не осторожность была, как он деликатно назвал, а элементарная трусость. Я переборю её, сделаю всё от меня зависящее, но… я даже меч в руках держать не умею. Ты должен лучше других разбираться в чудовищах, а эти эльфы чудовища и есть, но если уж и ты не знаешь… Йеннифер вон тоже даёт пессимистичные прогнозы.       — Да, засада. — Ведьмак поёрзал, принимая решение. — Отсюда я поеду на север, постараюсь разыскать Ламберта, и с ним двинем в Каэр Морхен к Весемиру. Сообщу им хорошую новость и объясню ситуацию. Покопаемся в библиотеке, сотрём пыль со старых фолиантов — возможно, что и откопаем. Три наших головы лучше, чем моя одна. И три меча больше, чем заклинания и лютня. Можете рассчитывать на нас.       — Благодарю. С меня баллада. Готовься стать прославленным.       — Это лишнее, — отмёл Эскель, — я привык жить скромно, молча делать свою работу, вознаграждение в данном случае мне не нужно. Отправлюсь завтра утром.       — Погоди, а в Элландер ты зачем приехал, — вспомнил поэт, — в храм Мелитэле?       — По тем же самым делам, — пожал плечами ведьмак. — Надеялся узнать хоть какие-нибудь сведения про Волка. Он часто в этом храме бывал, у Нэннеке, вот и подумал, вдруг она прояснит, жив он или мёртв. А тут стражники у ворот огорошили, что жрицы спозаранку двери запирают и чужаков не пускают. Спешить было некуда, только сложный заказ выполнил, расколдовал дочку князя, которая по ночам в иволгу превращалась, вот и решил отдохнуть, выспаться на нормальной постели, пока золото появилось. Как видишь, не зря — и с вами познакомился, и сведения получил.       — Приятный вечерок вышел, — не спорил Лютик. — Мы с Йеннифер, правда, предпочли бы встретить тут Геральта, но что уж пенять? Зато нашли союзника или несколько союзников. Ты, уж прости меня, только Трисс не сообщай ничего, ладно? Пусть Йеннифер сама сообщит, когда, по её мнению, настанет время.       — Договорились, братец, я всё понимаю — бабские штучки…       Куриные крылышки из миски переместились на стол в виде костей. Эскель вылил последнее вино в кружки.       — Ещё заказать? Под стол не падаешь?       — Хо-хо, — рассмеялся Лютик, — в распитии благородных напитков всю ночь я как раз мастак. Мы с Геральтом так порой дегустировали, что рассвет встречали за славной дракой с местной шантрапой!.. Но сегодня, прости, мой милый друг, предпочту выспаться — на моей ответственности прихворавшая Йеннифер, надо быть свежем. Да и негоже перед матерью Нэннеке помятым показываться — иначе эта, несомненно, добрейшая женщина меня метлой со двора вытолкает.       — В таком случае и мне лучше лечь спать — не хочу попасть под метлу. Могу для ночлега предложить свою комнату — там вполне хватит места для двоих.       Поднявший со стула пожитки Лютик собирался согласиться, продолжить в комнате разговор, как к столу приблизился корчмарь. Сказал после лёгкого поклона:       — Вижу, ваша милость насладилась нашей кухней и решила завершить день несколькими часами сна. В таком случае обязан вам передать сообщение от вашей благородной спутницы. Она велела вам подниматься в снятую для неё комнату, только топать тише, чтобы не разбудить её.       — Она так велела? — растерялся Лютик. Но ощущение, возникшее в его груди, очень походило на радость. — Чего же сразу не сказал, любезный?       — Благородная госпожа велела передать вам лишь тогда, когда вы закончите трапезу, ни мгновеньем раньше.       — Либо издевается над с тобой, братец, — хмыкнул Эскель, — либо флиртует.       — Либо не хотела вмешиваться в наш мужской разговор, — добавил Лютик, однако раздумывать над истинной причиной не имел желания.       Они допили вино, расплатились за ужин, прогулялись во двор и разошлись, договорившись встретиться за завтраком. Голова пьяно кружилась, в теле чувствовалась приятная слабость. Вспоминались наливные грудки девицы, приносившей вино, её призывные взгляды. Порой такие посиделки заканчивались дракой с местной шантрапой, ещё чаще — на сеновале с местными простушками.       У него уже несколько недель не было любовных отношений с женщинами, с тех пор, как распрощался с нежной цветочницей Ясенкой накануне отъезда из Бремервоорда.       Поэт вошёл в комнату аккуратно, придерживая лютню, чтобы ненароком не зазвенели струны, осторожно прикрыл за собой. На резном секретере в стеклянной колбе догорала свеча. Пахло ромашковым мылом.        Кроватей было две. Йеннифер занимала большую, у правой стены под окном, так что серебряный лунный свет, лившийся через кисейную штору, падал на неё, делая кожу неестественно бледной.       На ней не было ничего, кроме одеяла, сползшего с маленького округлого плеча. Чудесные иссиня-чёрные волосы, натуральные локоны, рассыпались по подушке, упали на лоб. Из-под безвольно лежавшей руки выглядывала грудка со светлым сосочком, напряженным ровно настолько, чтобы выделяться формой. Лютику захотелось прикоснуться к нему губами.       Запустить пальцы в её волосы, несвойственно пахнущие ромашкой, провести ладонью по стройным лодыжкам и бёдрам, потереться, принудить поддаться его ласкам.       Восхищение её красотой отозвалось у него дрожью в спине, мурашками. Он быстро повесил лютню и сумку на крючок у двери и мягкой кошачьей поступью подобрался к кровати Йеннифер…