Дикие травы

      Нет, он не стал скидывать с себя одежду и влезать на постель — поправил одеяло на Йеннифер, невесомым движением убрал чёрные завитки со лба и потопал, пьяный и уставший, на свою узкую кровать.       Он хотел эту женщину, но, как сказал Эскелю, есть некоторые табу.       Нельзя позволять зову плоти, поиску мимолётного наслаждения разрушить хрупкое доверие, он обязался заботиться и был намерен обещание выполнять.       А женщины… Потом, по окончании пути, в Венгерберге будет много женщин, будет много борделей, будут дворянки, мещанки и уличные шлюхи. Брюнетки, блондинки, рыжие. Смуглые, конопатые. Худышки и толстушки. Всякие. Любые. Как песчинок в море.       Лютик стащил с ног сапоги, швырнул на стул рубаху, опустил голову на подушку и мгновенно уснул. Свеча в стеклянной колбе, вспыхнув, погасла.              Разбудила Йеннифер, сладко зевавшая на своей кровати. Утро уже наступило, через кисейную штору струился розоватый рассвет.       — Ты ранняя пташка, кисонька, — пробормотал Лютик сонно.       — Время в моём случае драгоценно, — сказала она, — надо застать Нэннеке, пока она не приступила к занятиям со своими послушницами, иначе придётся дожидаться вечера. Она из вредности не прервёт уроков.       — Холера, она не может так поступить с нами… Это бесчеловечно, а Нэннеке жрица…       — Ещё как может. Вставай.       — Встаю.       Лютик неимоверным усилием сел, хотя Йннифер ещё лежала, подставив под щёку изящную руку. Локоны цвета воронова крыла безупречно красиво обрамляли её лицо с острым подбородком, вокруг головы сиял ореол солнечных лучей. Она походила на таинственную лесную нимфу из тех, что заманивают путников в чащу своей пленительной красотой и сводят с ума неутолимым желанием.       — Ты укрыл меня одеялом, — разглядывая его обнажённый торс, сказала Йеннифер.       — Твоя нагота меня… кхм… Ну, ты понимаешь.       — Думаю, да, что уж тут сложного?       Она всё-таки встала, предварительно шепнув какое-то заклинание, и когда откинула одеяло, её тело от ключиц до середины бёдер окутывала матовая дымка.       Йеннифер потянулась и на носочках прошлась по окрашенному деревянному полу к столу, на котором стояли кувшин с водой, низкий ушат и мыльные принадлежности, шепнула над водой ещё одно заклинание и занялась умыванием. Дымка вокруг неё трепетала, при малейшем движении очерчивая плавную линию позвоночника, изгибы талии, округлости ягодиц, отнюдь не скрывая их привлекательности, совсем наоборот.       Лютик пытался отвести глаза, но всё равно смотрел, и внутри разгорался совершенно предсказуемый для таких случаев жар.              Йеннифер умылась, повернулась, высушивая кожу полотенцем, и теперь дымка очертила её затвердевшие сосочки.       — Спасибо, что заночевал со мной, — закончив с вытиранием, сказала она и перешла к секретеру, села перед зеркалом, придирчиво разглядывая себя. Дымка струилась вдоль тела.       — Ты научилась говорить спасибо, кисонька? — чтобы отвлечься от возбуждающего зрелища, спросил Лютик, передал расчёску и мази из сумки. — Часто слышу от тебя благодарности за нестоящие внимания пустяки. В старые времена за тобой такого не замечал.       Йеннифер не обиделась.       — Научилась. В новые времена многому приходится учиться. Словам «прости» и «извини» тоже. Извини, что оторвала тебя от мужской компании. Перед уходом прочитала ваши с ведьмаком мысли о планах провести за выпивкой и байками всю ночь, но я не хотела, чтобы ты находился вдали от меня. Я привыкла, что ты рядом.       — Кисонька, какая ерунда…       — Не прерывай, пожалуйста, я не договорила. — Йеннифер метнула быстрый взгляд через зеркало. — Прости, что щеголяю перед тобой нагой, всколыхивая либидо, в моих вещах нет пеньюара или даже подходящей сорочки, а от розовой блузки я хочу избавиться хотя бы на ночь. Потерпи.       — А-ха-ха, — натянуто рассмеялся Лютик, махнул рукой, пялясь на повторяющую соблазнительные формы дымку, — что за вопрос? Потерплю… Правда, предполагаю, что и самый благопристойный пеньюар не решил бы проблемы.       — Ты ведь тоже демонстрируешь мне своё великолепное тело. И мысли у меня при этом далеки от целомудренных.       Йеннифер повернула к нему голову, выразительно улыбнулась и вернулась к мазям.       Лютик опустил глаза на свою обнажённую безволосую грудь, немного загоревшую на майском солнце. Чёрт побери, он никогда и не сомневался, что потрясающ, однако похвала Йеннифер явилась неожиданностью, как гром среди ясного неба. Он и не предполагал, чтобы она когда-либо смотрела на него как на мужчину. Ещё помнил нелицеприятные эпитеты про моровую язву.       Он открыл рот, надеясь придумать, что на это сказать, но чародейка его опередила:       — Будь добр, не говори ничего и дай мне привести себя в порядок, время уходит.       Многое, многое в этой новой Йеннифер было удивительным.       Лютик развёл руками и пошёл смывать с себя сон. Магически нагретая вода в кувшине была ещё тёплой.              Одевшись, они вышли на лестницу, ведущую в обеденный зал.       — Спасибо за возможность понежиться в роскошной постели, Лютик, — улыбнулась Йеннифер, пока поэт галантно открывал перед ней дверь. — Я впервые выспалась за долгое время.       — Не стоит благодарности, кисонька, для тебя — всё, что угодно. К тому же не думаю, что эта комната роскошнее той, которую предоставил тебе император Эмгыр.       — Нет, и в половину не роскошнее. Но то была темница, а здесь — свобода.       — Я рад, что ты вырвалась из клетки в мои объятия.       Идущая на ступеньку впереди Йеннифер остановилась, обернулась, держась за перила. На устах её светилась лёгкая улыбка.       — Мне нравится твой беспардонный флирт.       — Это не флирт, — выкрутился Лютик, — всего лишь образность речи, свойственная людям моей профессии. Я бы никогда не решился с тобой флиртовать, поверь.       Йеннифер не поверила. Но без спора направилась дальше.       — Кстати, кто та виконтесса де Леттенхоф, за которую ты меня вчера выдавал?       — Никто, совершенно никто, — не моргнув глазом солгал Лютик. — Первое пришедшее на ум имя.       Йеннифер удовлетворилась этим ответом.              Утро уже не считалось слишком ранним, поэтому в залитой светом корчме было достаточно много клиентов. Среди них Лютик узнал и несколько человек из тех, кто вечером стоял в толпе у ворот. Эскель тоже находился здесь. На нём была дорожная экипировка, один меч висел за спиной, эфес второго торчал из поставленного на лавку объёмного рюкзака. Рядом лежал шерстяной плащ.       Эскель увидел их и, поставив кружку на стол, приглашающе махнул рукой. При дневном свете рассекающие его щёку шрамы выглядели ещё чудовищнее, чем при свечах.       — Вижу, отдых пошёл вам на пользу, — сказал ведьмак, когда Лютик и Йеннифер заняли места напротив него. — Йен, ты прямо пышешь свежестью, а вчера походила на увядший цветочек. Извини за бестактность.       — Ты не сказал мне ничего грубого, Эскель, — улыбнулась чародейка. — Мои силы восстанавливаются, завтра я буду выглядеть ещё лучше.       — Завтра я тебя уже не увижу. Поеду в Каэр Морхен сейчас, не буду заезжать с вами к матери Нэннеке, раз уж получил нужную мне информацию. Ночью у меня появились кое-какие соображения насчёт Дикого Гона, но пока на уровне интуиции и ощущений, не буду их озвучивать, прежде обсужу с Ламбертом и Весемиром. Чем скорее мы это сделаем, тем быстрее вернём Волка в строй.       Йеннифер кивнула, её плечи неосознанно опустились, а рука потянулась потереть висок.       Лютик поглаживающим движением коснулся её спины и спросил, обращаясь к ведьмаку, уводя его с гнетущей темы миссии, успех которой не гарантирован.       — Эскель, всегда интересовало, почему вы с другими ведьмаками из Каэр Морхена только Геральта зовёте Волком, хотя вы все Волки? Мне Цири когда-то об этом рассказывала, но объяснить не смогла, её такой парадокс тоже изумлял.       Ведьмак замер с поднесённой ко рту кружкой, но быстро справился с замешательством.       — Зараза, не знаю. Честное слово, не знаю. Как-то так повелось… И, между прочим, ему подходит. Ты ведь не станешь этого отрицать?       — Нет, естественно, нет, — мотнул головой Лютик. — С чего бы мне?       — Давайте завтракать и собираться в путь, — вмешалась Йеннифер и позвала девчушку, которая с самого их прихода ждала знака принять заказ и немедля подбежала. Главными блюдами утреннего меню были омлет с ветчиной, оладьи с черничным джемом и смородиновый морс. Каждый взял себе по порции.              Прощались у ворот «Петуха и ворона» недолго. Пожелали друг другу удачи, сели на коней и разъехались в разные стороны. Эскель на вороной кобыле взял курс на север, надеясь к закату добраться до крепости Хагге и единственного на многие стае моста через Понтар, за которым простирались реданские земли. Лютик и Йеннифер на гнедых двинулись на запад, к храму, их путь был гораздо короче.              Элландер был городом средней величины, с ухоженным центром и развитыми ремеслами. Ткачи, портные, ювелиры и галантерейщики к этому часу распахнули свои лавки, принимая первых покупателей, на открытых латках и остеклённых витринах выставлялись лучшие образцы товаров, какие только можно найти в округе, от парчи и муслина, газовых шарфов до перстенёчков с корундами, бериллами и янтарём, жемчужных колье и расшитых серебром перчаток.       Йеннифер, не взглянув, проскакивала это пёстрое разнообразие на прилавках, у которого любая модница застряла бы на полдня. Хотя вероятной причиной тому была не спешка, а равнодушие чародейки к пестроте. Лютик же головой крутил, восхищаясь качеством тканей и изысканностью украшений, но от Йеннифер не отставал.       Ближе к окраине улочки становились грязнее, дома теряли помпезность, над бедными кварталами висела исполинская тень княжеского дворца, и лишь там, где особняком высился обнесённый каменной стеной храм богини Мелитэле, снова сияло солнце.              Они въехали в распахнутые настежь ворота вслед за повозкой, доверху нагруженной мешками с зерном. Пожилая привратница в сером балахоне, вышедшая из низкой будки навстречу вознице, округлила глаза и сжала губы, явно узнав непрошенных гостей. Тем не менее Йеннифер остановила коня и, как только повозка, скрипя рессорами, покатила дальше, приблизилась к ней.       — Доброго дня, уважаемая Дея, — тоже проявила осведомлённость чародейка. — Не подскажешь, где сейчас может находиться мать настоятельница?       Привратница посмотрела на солнце:       — Мать Нэннеке сейчас должна быть в оранжерее, а вскоре отправиться в учебные классы. Не мешкайте, если хотите застать её раньше вечерней молитвы. Дорогу помните?       — Помню, — сказала Йеннифер, — благодарю. — Она повернула жеребца к обсаженной тополями аллейке, ведущей вглубь территории. — Ну, что я говорила, Лютик? С этой женщиной лодырничать, валяясь до обеда в кровати, недопустимо. Поспешим, хотя это место навевает на меня волнительные воспоминания.       На Лютика оно тоже навевало воспоминания. Он понудил коня, отдаваясь во власть привычной уже щемящей тоске.              С той поры как он был здесь в последний раз, навещая Геральта после нанесённого стрыгой ранения, почти ничего не изменилось, даже трава, казалось, осталась прежних размеров и булыжник на дорожке не истёрся от времени.       В конце аллеи виднелись утопленный в обрывистый холм блок святилища из светлого камня и главный храм, величественный и внушительный, как всегда. Справа шла череда хозяйственных построек, а за ними сад, к которому они с Йеннифер свернули. Юные послушницы в серых рабочих одеждах пропалывали грядки, кормили кур и уток. Некоторые отвлекались от занятия и с любопытством глазели, кивали в знак приветствия, гордую чародейку провожали с настороженностью, красавчику же с лютней кокетливо улыбались. Лютик не помнил ни одной девушки, да и откуда бы, если они жили в обители не дольше двух-трех лет, обучались профессии и уходили в мир вещуньями, лекарками, странствующими друидками либо гувернантками.              Их окликнули сзади. Голос этот, спокойный и требовательный, они сразу узнали, спешились.       — Приветствуем тебя, Нэннеке, — Йеннифер слегка поклонилась и сложила руки полным уважения жестом. Лютик повторил за ней.       Жрица тоже почти не изменилась, как и её владения, будто законсервировалась в одном возрасте между женщиной и старухой, сохранила шарм и лёгкость.       — И я вас приветствую, — Нэннеке приблизилась, отряхивая с подола балахона крошево листьев. В руках её были ножницы и пучок петрушки. — Сказала бы, что рада видеть, да не умею лгать. Что привело тебя сюда Йеннифер да ещё в сомнительном обществе шалопая и трутня? — Движением головы она указала на Лютика.       Лютик рассматривал белое марево цветущих вишен, старательно держа рот закрытым.       — Геральт, — ответила Йеннифер. — Мне нужна твоя помощь, чтобы найти его.       — Ты опоздала, его уже не найти, — отрезала Нэннеке жёстко. — Он погиб при резне нелюдей где-то на юге вскоре после войны. Ты не знала?       — Знала. Я была там, но, к сожалению, приехала слишком поздно, чтобы излечить его. Однако там ещё была Цири, дитя Старшей Крови со своими уникальными способностями покорять пространство и время, она перенесла нас в другой мир и тем самым позволила затухающей искре жизни в нас вновь разгореться. Геральт жив.       На суровом лице Нэннеке вспыхнули красные пятна. Она покачнулась и сделал жест, будто хотела схватиться за сердце.       Лютик обнял её за плечи и усадил на лавку под благоухающей вишней. Добавил, потому что в версии жрицы, судя по всему, такие сведения отсутствовали:       — Йеннифер отдала свою магию без остатка, борясь за жизнь Геральта, и тоже считалась погибшей, на ней нет вины, её не за что презирать.       Йеннифер села рядом и вкратце рассказала про Остров Яблонь, Дикий Гон, плен в Нильфгаарде, встречу на перепутье и, наконец, о неожиданном союзнике ведьмаке.       — Мне нужны твои советы по восстановлению, — заключила она, — нужны твои снадобья, твои стимуляторы, травки из твоей оранжереи. Поможешь? Скажи сразу. Прошу ради него, он в смертельной опасности и шансы ничтожно малы.       — Помогу, — твёрдо ответила первосвященница.       — Спасибо, — поклонилась Йеннифер, тщетно пытаясь скрыть нахлынувшее облегчение. — Я даже помолюсь перед статуей Мелитэле.       — Если не веришь в силу молитвы, не молись. Богиня добра и поможет благому делу без неискренней молитвы.       — Я всё же помолюсь… Ты знаешь, Нэннеке, я ведь… открылась ему в сильных чувствах, через несколько недель после того, как увезла отсюда Цири, на Таннеде. Я назвала эти чувства настоящими именами, призналась ему в любви. Тебе больше не в чем меня упрекать.       Внезапное откровение произвело на настоятельницу противоположный эффект, волнение исчезло с её полноватого лица.       — Упрекать тебя? Я что, твоя менторша? Пойдём, я займусь тобой, посмотрю, что можно сделать. — Нэннеке встала, повернулась к Лютику. — А ты поставь лошадей в конюшню и ступай в трапезную, там тебя накормят, а потом покажут комнату. Можешь прогуляться, но по святилищу не шляйся. Да смотри, девочек моих не вздумай испортить, причиндалы свои держи в штанах.       Не дав Лютику ответить, жрица зашагала вдоль деревьев, туда, где сверкал стеклом вход в оранжерею.       — Я найду тебя, когда закончим, — предупредила его Йеннифер и последовала за настоятельницей.       — Удачи, — пробормотал Лютик, глядя как она растворяется среди белого дыма вишен. — Не задерживайся.       Просьба, которую чародейка уже не могла услышать, ни в коем случае не относилась к нежеланию долго маяться — Лютик знал, чем занять себя, и был уверен, что не умрёт со скуки. Его угнетала разлука. Едва её ладная, затянутая в излюбленное черное фигурка исчезла из виду, в груди заныло от грусти.              Он подавил в себе наглую мысль вломиться в оранжерею и настоять на своём присутствии на процедурах, как непременно сделал бы раньше, вместо этого точно последовал указаниям Нэннеке. Передав жеребцов конюшему — одному из немногих работавших при храме мужчин, нашёл трапезную, где его уже ожидала молодая жрица по имени Тейта.       Большое помещение с высокими узкими окнами, за исключением трёх убиравших после завтрака девочек, было пустым. Лютика усадили за длинный стол, подали молока и свежего хлеба с говяжьей колбасой. От более сытного кушанья он отказался. Ел, болтал, смущая скромную служительницу, и наблюдал, как послушницы поют посуду и натирают полы. Девочки хихикали и строили глазки.       После Тейта проводила его в гостевой блок, показала комнату и оставила одного. Лютик устроился на вполне широкой и мягкой кровати, достал тетради и чернила, редактировал тексты мемуаров, добавил новую запись, но отложил работу и отправился гулять. Бродил по тенистым аллеям и саду, надеясь наткнуться на Йеннифер, но так и не наткнулся. Послушницы сказали, что мать Нэннеке увела гостью в учебный корпус, где заодно располагались библиотека и лаборатории.       Время было подобно ноющему зубу. Обед Лютик пропустил, а после ужина устроил импровизированный концерт. Настроение было меланхоличным, и руки сами играли романтичные мелодии, теребя душу балладами о неразделённой любви. Жрицы, даже престарелые матроны вроде привратницы Деи, украдкой смахивали слёзы, их воспитанницы жались друг к другу, мечтательно вздыхая, бросая восхищённые взгляды. Юные ученицы, которые лишь входят в возраст созревания и не часто видят красивых, утончённых и талантливых мужчин, впервые в жизни влюблялись. Они забыли обо всём на свете, кроме этих красивых баллад, но менее восприимчивые к магии поэзии наставницы выпроводили их на вечернюю молитву.              Лютик обосновался в саду, на той самой лавочке под благоухающими вишнями, возле которой расстался с Йеннифер. Перебирая струны, глядел в бескрайний ясный купол неба, ещё не почерневший, но уже щедро расшитый мелкими мигающими искрами, точно юбочка баронессы бисером. Со стороны святилища доносилось стройное пение, где-то за стенами, в городе звонко тюкал молотком припозднившийся кузнец.       Наступала ночь.       Ночь — время первобытных страхов, время откровений и сброшенных масок, время любви.       Медленно и неизбежно наступала, окутывая собою, увлекая под свой покров, заставляя дрожать и томиться. Время разбойников и воров, время покаяния, время вздохов и стонов, время…              На мощёной тропинке раздались лёгкие шаги. Лютик оторвался от поэтических образов и обернулся, надеясь увидеть чародейку, но вместо её стройного силуэта свет факелов загораживала более объёмистая фигура первосвященницы.       Нэннеке шла именно к нему, в этом сомнений не было, хотя бы потому, что никого другого в саду не наблюдалось.       Лютик отложил лютню, подвинулся, давая жрице место сесть.       — Доброго тебе вечера, почтеннейшая мать, — сказал он кисло. — Проверяешь, не совратил ли я под этим цветущим деревом какую-нибудь из твоих миленьких воспитанниц? Как видишь, нет.       — Перестань паясничать, Лютик, — фыркнула жрица. — И сколько раз просила, не именуй меня матерью. От мысли, что ты мог бы быть моим сыном, меня жуть берёт. Правда в этот визит ты ведёшь себя прилично. Не надут, словно ярмарочный петух, корчишь обезьяньих рож и даже, как мне сказали, не опускался до непристойного свинства на выступлении. Мне ещё не пожаловались ни на одну твою вульгарную шуточку.       — Я не шутил. Вульгарно.       — Да? — Нэннеке преувеличенно удивилась. — А что случилось? Неужто повзрослел? Сколько тебе лет, сорок?       — Хм, вот зачем сразу про возраст? Конечно, мне меньше. Но… Нэннеке, причина моей хандры, естественно, не в этом.       — А в чём же? — спросила она более участливо.       Лютик, вздохнув, пожал плечами.       — Трудно передать… В том, что в былые годы я всегда захаживал сюда с Геральтом или к Геральту, а в этот раз его тут нет, сама понимаешь. И проблема, в общем-то, далека от того, что мне не с кем повеселиться или просто затеять беседу, — он был моим другом.       — Никогда не понимала вашей дружбы, вы полные и абсолютные противоположности, но, кажется, ваша связь не была напрасной. Йеннифер кое-что рассказала мне о том походе по спасению Цири и о погроме… От себя добавлю, что Геральт ценил тебя, защищал от моих придирок. Называл великим поэтом современности.       — Великим поэтом? — Лютику сделалось горше.       — Так и говорил, — подтвердила жрица. — Хотя я так не считаю. Но это неважно. Я пришла известить тебя, что ночевать придётся в обители: Йеннифер засиделась за склянками и ретортами, готовит какие-то особые зелья на основе моих снадобий, ей понадобится ещё немного времени. А потом она либо поправит здоровье, либо добьёт себя окончательно. Она не хочет сдаваться и не сдастся. Теперь я верю в искренность её чувств.       — Они всегда были искренними. Между ней и Геральтом существует неземная, жертвенная, всепоглощающая любовь.       — Ага, как раз для твоих виршей, — усмехнулась Нэннеке, вставая с лавки, поправила балахон. — Скоро отбой, постарайся добраться до своей комнаты.       — Спокойного сна, почтеннейшая мать, — сказал Лютик и вновь уставился в расшитое ярким бисером небо, тронул струны. Нэннеке постояла ещё мгновенье и ушла, тихо ступая по дорожке. В святилище продолжалось молитвенное пение.              До комнаты Лютик добрался за несколько минут до сигнала ко сну. Мурлыкая мелодию под нос, шагал по широким сумеречным коридорам от одного факельного пятна к другому. Девочки выглядывали в приоткрытые двери, хихикали, провожали томными вздохами, самые бойкие задирали подолы ночных платьев, выставляли напоказ гладенькие бёдра, или оголяли круглые белые плечики.       Поэт не оказал знаков внимания ни одной.       Пока горели свечи в двурогом подсвечнике, работал над мемуарами, прислушиваясь не раздаются ли шаги, не идёт ли Йеннифер. Храм спал, окутанный тишиной.       Лютик лёг, так и не дождавшись.              Она пришла под утро. Вошла осторожно, бесшумно, невесомо ступая, скользя по комнате, точно виденье, а единственным звуком, выдававшим её присутствие, был шорох прозрачной шали, накинутой на голое тело. Именно этот малый шелест вырвал Лютика из зыбкого полусна, в котором он пребывал с момента погружения в забытьи. А может, не вырвал, может продолжался сниться сон, сон, где нереальное становится явью.       Он не открыл глаза, под веками и так было светло.       Шаль, прошелестев, упала на пол. Виденье порхнуло на постель, село сверху, обнимая бёдрами. Опираясь на напряжённые руки, наклонилось, коснулась лицо волосами, обволакивая запахами чабреца и шалфея, затем настойчиво и как бы нетерпеливо тронула твёрдым сосочком губы.       Лютик больше не вытерпел притворяться, схватил её руки в свои, притянул к себе.       — Кисонька, душа моя…       Но прежде чем впиться жадным поцелуем в губы, он открыл глаза.       Ему улыбалась не Йеннифер. Пришла не она. Бёдра седлала юная послушница, светленькая, лучистая, озарённая туманным отблеском рассвета. Настойчивыми движениями бёдер пыталась добиться ответа.       Но он не отвечал. Он окончательно проснулся и, наверно, впервые в жизни постарался спихнуть девушку с себя.       — Ты миленькая, однако…       Она удержалась, хихикнула, снова полезла с поцелуями.       — Зараза, ну что ты вытворяешь? — простонал, обозлившись, Лютик, удвоил усилия, и в этот самый неподходящий момент услышал то, что надеялся услышать с заката — как отворяется дверь и воздух наполняется сиренью и крыжовником, сменяя чабрец и шалфей.              Йеннифер запнулась на пороге, поднесла ладонь к лицу, не слишком тщательно прикрывая глаза.       — Вижу, я не вовремя. Что же, ухожу, не буду мешать. Встретимся позже.       Она слишком поспешно ретировалась, захлопнув за собой дверь. Не остановилась на «Погоди!», которое крикнул Лютик.       — Да чтоб тебя!.. — Он наконец отпихнул девочку, вскочил с кровати, путаясь в одеяле, выбежал в исподнем в коридор. — Йеннифер!       Чародейки след простыл. Тёмный коридор с робкими проблесками рассвета через узкое окно был пуст, лишь витавшие сирень и крыжовник указывали, что она тут была.       Лютик метнулся в одну сторону, в другую, но с тем же успехом он мог ловить ветер.       — Дьявол!       Злой на себя, он вернулся в комнату. Девчушка, чью наготу прикрывали лишь пшеничного цвета волосы, полулежала на кровати, игриво наматывая густой локон на палец. Поза была откровенной, чересчур зовущей, любой мужчина вмиг бы потерял голову, поэтому Лютик отвернулся. Поднял с пола накидку и не глядя протянул гостье.       — Надень и уходи. Проследи, чтобы тебя в таком виде не застукала мать Нэннеке, иначе сегодня же вышвырнет за ворота, и Мелитэле не заступится. Иди, скоро утренняя молитва.       Он не видел, но почувствовал, что девочка надула юные нежные губы. Помедлив, она всё же поднялась с ложа и нехотя забрала из вытянутой руки шаль, томным движением, в последней попытке соблазнения, набросила на плечи, завернулась.       Лютик не пошевелился.       Поняв, что ничего не добьётся, девочка топнула босой ножкой и выскочила прочь. Лютик закрыл за ней дверь, настроение было паршивым, о дальнейшем сне не могло быть и речи.              Он мерил шагами комнату, наблюдая, как пятно солнечного света всё сильнее и сильнее растекается по полу, залезает на тумбочку и кровать. В коридоре хлопали двери, послушницы, зевая, отправлялись на молитву. На скотном дворе петухи состязались в длительности и громкости пения. Будто в сельской глуши раздавались мычание, блеяние, кряканье.       Звуки раздражали.       Не дождавшись, когда хор в святилище смолкнет, Лютик пустился искать Йеннифер, гадал, чего ждать, и обнаружит ли её вообще.              Йеннифер нашла его сама. Встретила на выходе из жилого блока, в момент, когда он зажмурился от яркого после полумрака солнца, появилась из-за растущих на клумбе мальв.       — Ты проснулся? Замечательно! Боялась, что придётся тебя будить. Твоя протеже не опоздала на молитву? Будет лучше, если она успела: Нэннеке не жалует пренебрежения уставом.       — Нэннеке не к чему придраться, — заверил Лютик, внешним ледяным спокойствием чародейки ощущая буйный пожар ревности. Впрочем, эмоции, настоящие и напускные, отошли на второй план, едва он заметил на её щеках и шее маленькие гематомы, формой напоминающие звёздочки или кляксы. Такие же были на кистях и, вероятно, повсюду под одеждой. В сером сумраке комнаты, в суматохе он их не увидел ранее, теперь же пропустить было нельзя. Вкупе с излишней бледностью кожи они пугали. — Что с тобой?       Йеннифер посмотрела на руку, будто впервые увидела.       — Это? Побочный эффект эликсиров. Ерунда.       — Вовсе не ерунда, — запротестовал поэт, но Йеннифер развернулась и пошла в направлении трапезной.       — После завтрака уезжаем, — сообщила она холодно. Не хотела говорить с ним, отдалялась, выстраивала барьер. — Я приказала седлать лошадей. Идём.       — Эти эликсиры хотя бы подействовали? — сдался Лютик, плетясь сзади. — Ты довольна?       — Подействовали. Подействовали, как надо. Коллекция целебных трав Нэннеке за годы стала богаче.       — Ты колдовала над ретортами всю ночь?       — Некогда спать.       Лютик про себя чертыхнулся. Чутьё и опыт подсказывали ему, что не наткнись Кисонька на заре на послушницу в его постели, разговор, состоявшийся бы тогда же, получился бы совсем иным. Он решил исправить положение единственным доступным ему способом, проверенным с тысячью женщин, — с помощью лести и комплиментов.              Он обогнал Йеннифер, на ходу срывая с куста розовый цветок мальвы, воткнул в её густые непокорные локоны возле уха, ласково провёл пальцами по волосам к щеке.       — Ты восхитительно пахнешь. Снова сирень и крыжовник.       Фиалковый взгляд оставался острым ещё несколько мгновений, потом смягчился.       — В прошлый раз, увозя Цири на Танедд, я забыла флакончик духов и кое-какие мази. Мази испортились, Нэннеке их выбросила, а вот духи сохранила.       — Самый пленительный аромат во вселенной, — искренне сказал Лютик, собирался добавить, как скучал по нему, и что не надеялся когда-либо услышать, воспевал, страдал, но чародейка прервала с ироничной улыбкой.       — Льстец и лжец. Идём, если я постою здесь ещё минуту, потеряю сознание от голода. У меня урчит в желудке от того, что я слышу самый пленительный во вселенной аромат пирога с корицей.       — Урчание? Я принял это за музыку! За чудесный мелодичный рефрен!       Йеннифер фыркнула и оставила комплимент без комментариев, продолжила путь. Лютик устремился за ней, не навязываясь.              В трапезную они пришли первыми, но недолго оставались единственными. Молитва завершилась, и большой, согретый солнцем зал наводнили послушницы и жрицы. Девочки щебетали, точно птички, разбирая миски и кружки, рассаживаясь за длинные столы. Лютик отвернулся, чтобы случайно не узнать среди них ту нимфетку, что пробралась к нему в постель. Он наблюдал за Йеннифер.       Она, казалось, совсем забыла про досадную ситуацию, однако тоже не смотрела на девочек, поглощённая овсяной кашей и сырниками, когда пришла Нэннеке, полностью увлеклась разговором с ней о результатах применения эликсиров и микстур. Жрице тоже не понравились гематомы, она попросила быть осторожнее, не переусердствовать.       Сразу после завтрака Йеннифер отправила Лютика за вещами.       — Или ты хочешь остаться в храме? — спросила она будто бы без значения.       — Мне нечего здесь делать, — ответил трубадур.       Они втроём встретились у ворот, куда привели отдохнувших, вычищенных жеребцов. Йеннифер пристегнула к седлу своего гнедого кожаную сумочку, которой у неё ещё вчера не было. Нэннеке благословила и настоятельно потребовала не стесняться обращаться к ней за помощью.       — Буду молиться, просить богиню о покровительстве в вашем деле. Мелитэле благосклонна к людям, совершающим добрые поступки, облегчит вашу задачу.       Йеннифер скептически скривила губы, но поблагодарила святую мать сердечно, тепло попрощалась с ней. Лютик отметился поклоном, метя мостовую пером цапли на своей шапочке.       Привратница Дея помахала им вслед.              Город они покинули через Вергенские ворота и помчались на северо-восток, к узкому перешейку между Понтаром и Махакамскими горами, где походил наиболее пригодный для пересечения участок границы Темерии и Аэдирна. Там пересекалось много торговых путей, посему дороги были широкими, даже те, что пролегали через недоступные чащобы и кущи, коими изобиловала долина, хотя купцы, боясь рыщущих в тех лесах отрядов скоятаэлей, предпочитали возить товар по реке.       Лютика тоже охватывал страх перед воинствующими эльфами и их меткими зазубренными стрелами, но чащоб пока не было на горизонте, и он занимался ставшим привычным делом — наблюдал за чародейкой. Она ехала впереди и вроде бы не давала поводов для беспокойства, уверенно держалась в седле, подгоняя жеребца, называя его то Бурушкой, то ослом, кричала путникам посторониться, проскакивала мимо сонно плетущихся телег, но он не упускал её из виду, ловил каждый поворот головы, каждое движение рук.       Дважды они останавливались на постоялых дворах, чтобы напоить коней и перекусить. Йеннифер почти не открывала рта, ела без аппетита, на вопросы отвечала уклончиво и язвительно. Лютик узнавал эти симптомы, они не были связаны с плохим самочувствием.              Погода портилась. На юго-западе ярко блистало солнце, тогда как с востока наплывали синие, с сизым кружевом тучи, и там, где они заволокли небо, на землю спускались косые полосы дождя.       — Радуга! — воскликнул Лютик. — Посмотри, кисонька, радуга! Красочный мост в незримую высь!       Йеннифер повернула голову, пару мгновений рассматривала чудо природы, как заурядное явление, потом пришпорила коня.       — Поспешим, Лютик, надо успеть укрыться, дождь вот-вот хлынет.       Лютик послушался.              Они не успели. Обогнали несколько обозов, съехавших на обочину, чтобы поставить тенты над поклажей, и почувствовали на коже тёплые крупные капли, пока ещё редкие. Йеннифер, не сбавив ходу, неслась галопом. Пейзаж в этом краю изменился, всё больше попадалось лесочков, пока ещё светлых, словно на подступах чащобы выставляют своих часовых.       Радуга поблёкла и пропала, тучи ползли ближе, яркий свет мерк, хотя солнце ещё сопротивлялось, подул ветер. Капли превратились в нити. Купцы сворачивали под деревья, освобождая дорогу. На нос Лютику лило с намокшего пера цапли.       — Держись рядом, — крикнула Йеннифер, и как только он поравнял своего гнедого с её, поставила над ними воздушный щит, от которого тут же стали отскакивать брызги.       — Тебе хватит сил? — с тревогой за её здоровье поинтересовался трубадур.       — Молчи! — рыкнула Йеннифер, сжимая зубы. Поддержание щита в движении отнимало много энергии.       Лютик замолчал. Они скакали вперёд по быстро размокающей дороге, из-под копыт летели комья грязи. Щит защищал, но дождь припустил не на шутку, размывая очертания ландшафта, разверзлись хляби, и купол стал напоминать мутное стекло, со стекающими потоками воды, видимость упала, к тому же он начал сужаться.       — Холера! Ничего не выйдет! — вскричала Йеннифер, пытаясь успокоить нервничающего, заупрямившегося коня. Осмотрелась сквозь влажную пелену, указала на старый раскидистый дуб, чьи нижние ветки образовывали нечто подобное навесу. Под ним было сухо. — Едем туда.       Они принудили жеребцов повернуться, сойти с дороги на пропитанную влагой траву. Листва зашелестела по щиту, сметая с него воду. До дуба было не больше сотни шагов. Когда морды коней сунулись под зелёный навес, а передние ноги переступили линию сухой почвы, истончившийся купол лопнул, дождь, чуть сдерживаемый деревьями, рухнул, с жадностью впитываясь в одежду. Лютик и Йеннифер, предвидя такой исход, соскочили на землю и юркнули под дуб, прижались спинами к стволу и тяжело выдохнули.              Они сидели довольно долго, глядя как тугие струи барабанили по листьям, траве, пригибая к земле стебельки, как в ложбинках образуются лужи. Дождь шумел в кронах, кони, тоже забившиеся под дуб, фыркали, когда им в ноздри попадала вода, обмахивались хвостами. Птицы, насекомые, любые другие звуки словно исчезли, уступив сцену стихии. Густо пахло сыростью и лесом, похолодало.       Просочившаяся сквозь листву капля упала на щёку. Лютик пошевелился, стёр её ладонью.       — Дождливая погода испортит дивные мечты, — пробормотал он рождающиеся строки. — Бессильны мы перед природой, как мотыльки пред…       Он выставил пальцы, считая размер.       — Вирши? — без особого интереса спросила Йеннифер.       Лютик махнул рукой:       — Да какие это вирши? Чепуха. Стихи про дождь ещё в прошлом веке стали банальностью, а может, раньше. Удел графоманов.       — Зачем же рифмовал?       — Я? — Лютик вздрогнул, будто застигнутый при воровстве сметаны кот, приготовился всё отрицать, потом посмотрел на Йеннифер и понял, что это неважно. Протянул руку и стряхнул прозрачные бисеринки с бархата её курточки и завившихся в тугие спирали волос. — Мы наверстаем потерянное время. Сейчас прояснится.       Он не лукавил: через колышущуюся листву было видно, что восточный край неба светлеет. Тучи, подгоняемые ветром, смещались на запад, уплывая за горизонт. Йеннифер, конечно, тоже была не слепая.       — Наверстаем, — отстранённо согласилась она. — Завтра будем в Аэдирне, через пять дней в Венгерберге.       — Через четыре, — сказал трубадур, чтобы её порадовать, сам он оценивал дорогу в семь-восемь дней.       Йеннифер не ответила. Встала и подошла к коню, открыла притороченную к седлу новую сумочку, достала пузырёк с желтоватой жидкостью и выпила содержимое, замерла на мгновенье, чуть откинув голову назад. Лютик не видел её лица, но мог поклясться, что чародейка зажмурилась — отвар был горький или его действие вызывало боль. Дорого ей доставалось восстановление.              Лютик стряхнул пыль со штанин, выгреб из-под задницы камешки и прошлогодние жёлуди, взглянул на Йеннифер. Она по-прежнему стояла к нему спиной, перебирала оставшиеся склянки в сумочке, делала вид, что очень занята.       — Кисонька, я… Утром, то, что ты видела. У меня ничего не было с той юной особой. Она пробралась в мою комнату, наверно, что-то вообразив. Например, могла обмануться моей неотразимостью и романтическим содержимым моих баллад, которые я исполнял после ужина. Но я не хотел… Если только чуть-чуть… когда ещё не до конца проснулся…       Йеннифер удивлённо развернулась, едва он замолчал.       — Зачем ты мне это говоришь? Зачем передо мной оправдываешься? Мне нет дела до того, как ты проводишь ночи.       — Я не оправдываюсь. Знаю, тебе нет дела, просто… просто мне почему-то… захотелось это тебе сказать.       Лютик поднялся и встал напротив Йеннифер. Они смотрели друг другу в глаза и не могли оторваться, не находили слов для продолжения разговора. Ветер шумел в кронах, светлело, с ветвей падали капли, несмело, на пробу каркала ворона, фыркали кони.       — Поехали, — первой отвела взгляд чародейка, принялась поправлять подпругу, — дождь вот-вот перестанет.       — Да, — кивнул Лютик, разочарованный, что внезапный миг притяжения ничем не кончился. Впрочем, понимал, почему так произошло и что всё неслучившееся — к лучшему. Есть некоторые табу. Есть цель. Есть Геральт.       Он приблизился к своему жеребцу, рукавом стёр с полированной поверхности лютни мелкие дождинки.       — Я думал, что ко мне пробралась ты, — всё же произнёс он.       Йеннифер не ответила, даже не посмотрела.       Дождь прекращался, летели последние капли, снова сияло солнце, клонясь на закат, оживали птицы и насекомые.              Селений попадалось мало, и те были бедными, разорёнными набегами партизанящих нелюдей, с заколоченными или, того хуже, сожжёнными дотла хатами. Со всех сторон их обступали леса, тракт сузился. Стемнело. В безоблачном небе ярким пятном плыла четвертинка луны, но под густыми, низко свисающими ветками скопился кромешный мрак.       Ехать пришлось шагом, Йеннифер наколдовала светящийся шар размером с яблоко, чтобы кони не спотыкались. Его отблески скользили по деревьям и кустам, создавая фантазийные тени, чем вызывали у Лютика оторопь: казалось, что за каждым шиповником или рябиной притаился монстр.       Замшелый угол избушки, выступавший из зарослей орешника, он тоже поначалу принял за каменного тролля, забредшего с гор, испугался, но потом заметил соломенную крышу с прорехой у почерневшей трубы, покосившиеся ставни и изъеденные тлёй брёвна, а вовсе не камни, если бы это был тролль. Домишко, вероятно, хижина лесников или охотников, был покинут хозяевами давным-давно, осел, крыльцо завалилось.       — Воспользуемся? — спросила Йеннифер, конечно же, тоже заметившая избушку. — Другой ночлег мы вряд ли найдём.        — Почему бы нет? — сказал Лютик, не напоминая о её же намерении ехать всю ночь. Они оба устали, в храмовой лаборатории чародейка не сомкнула глаз, да и он сам спал плохо и мало из-за незваной навязчивой визитёрши. — Хоромами, подобными элландерским, сию хижину не назовёшь, хотя бы не звёздное небо надо головой, будет нам укрытие от холода и дождя, если таковой опять припустит. Пойдём, посмотрим, не заняли ли кто-то апартаменты раньше нас.       Он имел в виду барсука или дикую кошку, но внутри вполне могли оказаться фледер или волколак. Место было жутким, словно в страшной сказке про зловещих старух, живущих в лесной глуши, стряпающих суп из путников в большом котле. Ухали невидимые в темноте филины, выли какие-то звери, мошкара роилась, кусая, почва под ногами была скользкой.              Йеннифер соскочила на землю и первой пошла через густые, колкие заросли орешника и сорной травы. Лютик забрал лютню, сумки и догнал её, таща за собой коней. Магический огонёк парил впереди.       Вблизи хижина оказалась более ветхой, чем виделось с дороги. Стены отсырели и прогнили, двух ставней не хватало, рыбий пузырь на окнах потрескался и порвался, висел клоками, солому на крыше изъели мыши. Дверь держалась на верхней петле.       Намотав поводья на сук росшей у разрушенного крыльца ольхи, взошёл по скользким от мха ступенькам и с замиранием сердца толкнул дверь внутрь. На него пахнула запахом гнили и мышиного помёта. Огонёк пролетел над головой и осветил единственную комнату. Барсуков и волколаков в ней не было, только мыши, прыснувшие врассыпную при появлении света.       — Шикарно? — спросила Йеннифер, протискиваясь через низкий дверной проём.       — Я бы хотел предложить тебе нечто поуютнее, кисонька, — вздохнул Лютик, — с мягким матрасом, шёлковыми простынями и вином, достойным королевского стола.       — Уймись, поэт, не всё ли тебе равно, где спать? Это не главное. Главное… рядом.       Лютик разинул рот, однако Йеннифер не дала изумиться, зашагала по помещению, исследуя его и произнося заклинания.              В хижине, естественно, был бардак — перевёрнутые табуреты, истлевшие занавески, лужа в выщербленном полу, натёкшая из дыры в крыше, разбросанная посуда. Из печи высыпалась зола, со шкафов махровой бахромой свисала паутина, от пыли чесалось в носу. Чары выметали накопившийся сор, точно метлой, отправляли на улицу через брешь в потолке. Чисто не становилось, но становилось не так мерзко.       Табуреты перевернулись на ножки, лужа высохла, посуда заползла в угол, кроме одной крынки, в которую натекла дождевая вода.       Йеннифер довольно улыбнулась, отряхнула руки, будто запачкалась.       — Будем ужинать и спать, — распорядилась она. — В шкафах наверняка есть то, что можно использовать для постели.       Лютик поставил лютню и сумки на табуреты и проверил шкафы.       — О! — воскликнул он, обнаружив вполне добротные медвежьи, волчьи, заячьи и куньи шкуры. Выгреб их все и кинул на пол, подальше от прорехи в кровле, разложил, чтобы поместиться двоим и укрыться. Получилось сносно.              Они умылись водой из крынки, поужинали холодной колбасой с пшеничными лепешками, запили вином. Лютик угостил жеребцов хлебом и яблоками, Йеннифер расставила охранные заклинания. После легли спать. Из-за холода собирались снять лишь куртки и обувь, но когда Йеннифер стянула ненавистную ей розовую блузку, Лютик в солидарность снял рубаху.              Под шкурами скоро стало тепло. Мех пах затхлостью, и Лютик зарылся носом в локоны чародейки, ещё хранящие сладковато-терпкий аромат сирени и крыжовника. Она без стеснения прижималась к нему, позволяла себя обнимать. Он пользовался этим, аккуратно, без пошлости, хотя мужская природа откликалась на прикосновение к груди твёрдых сосочков, на гладкую кожу под ладонями самым красноречивым образом.       Он не знал, спит ли Йеннифер, положившая голову ему на руку, дыхание её было мерным, но скоро почувствовал, что нет. Она прильнула к нему, к тому месту, которое по твёрдости не уступало камню, приподняла голову. Лютик захотел посмеяться, сказать какую-нибудь шутку, но прежде этого их глаза встретились, а потом встретились и губы. Бурное море страсти вспенилось и зашумело, увлекая в свою пучину.              За стенами в ночном лесу рыскали монстры, выли звери, хлопали крыльями хищные птицы.       Не главное. Главное то, что здесь и сейчас.       Ласки. Дрожь вдоль спины, в которую впились её ногти. Плавное прикосновение её бёдер, обхватывающих его, разжигающих. Нетерпение. Вскрик. Дыхание, разрываемое на вздохи. Сладость поцелуев, покачивание в такт, сплетённые пальцы трепещущих рук. Стон. Прыжок, взлёт и подъём. Запрокинутая в экстазе голова, водопад чёрных волос, сирень и крыжовник. Благодать.       Блаженство. Безумие. Бездна.       Тишина. Вечность в тишине.              Что же они наделали? Есть некоторые табу…