Говори со мной

      Как бы Хёнджину не хотелось остаться в чановой одежде, нужно снова влезать в позавчерашний костюм Версаче; душ он примет дома, потому что, открыв свой телефон, понял, что количество потерявших его людей и пропущенных сообщений и звонков стремится чуть ли не к трёхзначному числу. Это пугает. Оказывается, за двое суток внешний мир никто не отменил. Но во внешний мир никому из них не хочется возвращаться, и оба мысленно в нежном вечере, жарком утре и предвкушении предстоящего свидания. У Хвана опыт свиданий весьма мал. В бытность трейни, когда он стажировался на айдола – было не до свиданий, были робкие поцелуи с такими же стажёрами как он, первый очень неловкий сексуальный опыт с девушкой (больше из интереса, чем сильных чувств), и липкие домогательства старших, от которых было трудно отбиваться. Из-за чего он из компании и ушёл. После нескольких лет усердных тренировок, Хёнджину накануне дебюта, выжатого потом и кровью, предложили в очень настойчивой форме «оказать внимание» одному из менеджеров в составе жюри, и тогда Хвана поставят на позицию вижуала и «делать ничего в группе не надо будет, просто светить прекрасным личиком». Хван не имел цели быть вижуалом, он не хотел даже определённую позицию в группе – он хотел петь и танцевать с ребятами, он хотел на сцену – делиться творчеством. И от предложения отказался. Искреннему юному Хёнджину было невдомёк, что подобные «сделки» проводятся в одностороннем порядке и никогда не бывают честными. Его исключили из группы ровно накануне дебюта. Выбор, который компания ему предоставила – и выбором назвать нельзя. По словам менеджеров, он был «нерентабельным вложением», и – либо он остаётся трейни, пока его не возьмёт какая-то группа (по смешку менеджера Хван понял, что если он не поменяет свой ответ, то его не возьмут никуда), либо его «вчёрную» переводят в дочернюю «левую» компанию в качестве вебкам модели. Хёнджин сбежал, поняв, что мечта сияет по ту сторону горизонта через минное поле похотливых рук и грязных взглядов. Потом был друг, который тоже ушёл из другой компании, и он вроде как проявлял знаки внимания недружеского характера, с откровенным флиртом, но в один момент познакомил Хёнджина с приятелем. Приятель Хвану очень понравился. Они общались, гуляли, приятель был очень галантен, и Хван думал, что влюбился, что это взаимно. Однажды познакомивший их общий друг, попросил с этим приятелем потусоваться на паре вечеринок. Хёнджин подумал, что приятель стесняется и поэтому попросил друга помочь. Хван вечеринки не то чтобы любил, но был не против почти любого интересного опыта – он легко знакомился и знакомил, улыбался, веселился и танцевал с приятелем, целуясь тайком в укромных местах. Хвану казалось таким романтичным, когда объект его влюблённости позвал провести и подарить ему первую ночь с мужчиной в отеле. Он согласился практически с восторгом. Хёнджин довольно рано понял, что он би, и не видит разницы, кого любить. Он внутренне ликовал, думая, что его чувства приняты. И всё было прекрасно до следующего утра, когда Хван проснулся в одиночестве, а на столике увидел оставленные деньги и записку "за прекрасную ночь и качественное сопровождение". Хёнджин плакал трое суток, пытаясь дозвониться другу или приятелю, а те не выходили на связь. Как потом оказалось, друг просто продал «красавчика» приятелю за довольно большие деньги и пару важных связей, который Хван же и организовал на тех самых вечеринках. Приятель быстро поднялся по карьерной лестнице модели, и впоследствии в интервью часто вещал о важности традиционных семейных ценностей, а на тусовках, где пересекался с Хваном, делал вид, что они не знакомы. Девушка, с которой он был вместе потом – была очень милой. И беззащитной. Мечта влюблённого романтичного Хвана. И свиданий у них было от силы три – а потом Хёнджин в эмоциональном порыве предложил съехаться, о чем пожалел спустя пару месяцев. Милота стала оседать оскоминой, девушка села ему на шею, распоряжаясь его деньгами, а сама бесконечно искала работу, ища что повыгоднее – но ничего не находила. Довольно часто она была дома, но большая часть домашних дел перепадала Хвану – потому что он ведь должен заботиться, помогать и «делать всё по красоте». А она – устаёт от подработок и собеседований. Хёнджин, возвращающийся с тяжелых длительных смен, будучи администратором в клубе, принимал как есть. Он ведь мужчина, должен вывозить. Он вывозил и делал, но не чувствовал поддержки и ответного тепла. Единственное, что было беспрекословно хорошо – умопомрачительный секс. На этом хорошо заканчивалось. Хвану было максимально некомфортно в этих отношениях, но опыт был мал и, не умея тогда говорить о неудобных вещах, он то думал, что нужно терпеть, потому что любишь, то манипулировал и подстрекал к расставанию, выводил на ссоры, словно ругая и желая отомстить за прошлую боль. В итоге они разошлись по его инициативе. Потом, уже несколько лет спустя, случился Минни, и надежда на что-то настоящее затеплилась вновь, но… сложилось, как сложилось. На этом, собственно, история его "отношений" заканчивалась. Так романтичный Хёнджин понял, что совместимость тел не означает совместимость в остальном, и, наверное, он совсем не понимает, зачем люди так воспевают что-то связанное с любовью. И существует ли она вообще. Всё, что он чувствовал в начале влюблённостей – было как в книжках, а потом было совсем не так и не вписывалось в его представление о любви. Оказалось, что любовь, которую он готов был дарить, не особо нужна. Зато секс некоторые готовы даже купить. Особенно почему-то с ним. В небольшое свободное время, которое у него оставалось, он в том же клубе подрабатывал танцором – раз в неделю или две. И предложения недвусмысленного характера после выступлений сыпались ему и хозяйке клуба как из рога изобилия. Он отказывался. Ещё Хёнджин понял, что именно он поспособствовал обретению популярности того самого приятеля. Работая в известном и популярном в то время баре, он так же понял, что обладает очень неплохими связями, и многие готовы заплатить за знакомство с теми, кто просто так даже не здоровается. И Хёнджин – сдался. Он решил совместить то, что от него хотели, и что так хорошо у него получалось. Секс и связи. Так Хван в двадцать лет попал в эскорт. Раздутая поначалу, как мыльный пузырь, «легенда» о «красавчике-танцоре с исключительными связями» в тусовке быстро обрела вполне реальные очертания. Поскольку романтичную искреннюю натуру Хёнджина было не спрятать даже ядовитым цинизмом (а он и не хотел) и напускным холодом, Хван решил, что в любовники будет выбирать только тех, кого захочет сам. Хёнджин очень боялся, когда первый клиент предложил ему заплатить за секс на несколько ночей, кроме выходов с ним на мероприятия. Клиент был горяч, и Хван был не против, ему хотелось попробовать с ним, но его смущал сам факт «покупки». Крутясь среди эскорта, он знал расценки девочек и мальчиков разного уровня, поэтому в панике Джинни заломил совершенно космическую сумму, надеясь, что клиент сразу откажется от этой затеи. Каково же было его удивление, когда тот не повёл и бровью, переводя деньги на счёт, а к Хвану буквально за несколько следующих дней выстроилась очередь на выбор по рекомендации первого клиента. Разумеется, были те, кто хотел исключительно секса, или такие как приятель, или те, кто считал его обычной проституткой. Хёнджину стало ясно, что, сколько бы они не платили, он такого не хочет, потому что чувствует себя так грязным. Он прекрасно осознавал, что его "покупали" в любом случае, но лицемерие и хамство ненавидел, поэтому и не делал вид, что он только сопровождает и "ничего такого", но и использованным чувствовать себя не хотел. Тогда он наладил себе систему знакомств и обозначил, при каких условиях оказывает интим-услуги. Это прибавило ему денег и сильно упростило жизнь. До истории с Ким Сынмином, когда он будто бы переместился в начало, на повтор. Собственно, весь опыт свиданий Хёнджина состоял в комплекте из трех настоящих с девушкой (когда у него вообще не было опыта), одного лже-свидания в отеле с приятелем и свиданий-услуг, которые, по факту, были деловыми встречами с хорошо продуманными сценариями, подсмотренными в ромкомах. Всё, кроме первых двух свиданий с девушкой, заканчивались сексом (на втором они были в кино на последнем ряду, и можно было засчитать поцелуи, переходящие почти в петтинг, как доступ к телу красавчика, которого хотели все)… С Бан Чаном же в принципе всё было иначе, чем с кем-либо, и чего ждать от этого человека, Хёнджин не знал. *** Утром Чан ждет у машины. Чан сильно волнуется. Хёнджин собирается и немного волнуется. Он спрашивал Чана, нужен ли какой-то дресс-код, для Бана лучший дресс-код Хёнджина равнялся чановской футболке и домашним штанам, но Хёнджин получил в ответ краткое "то, в чём тебе удобнее всего". Удобнее всего Хёнджину было в огромной футболке Чана, но он этого не сказал. Поэтому Хван напяливает любимые широкие джинсы и огроменную толстовку, завязывает игривый хвостик. Ему удобно. Чан, как водится – в чёрном с ног до головы: рваные джинсы и толстовка – его личная классика. Хван, выходя из подъезда, видит, как тот мнёт нервно пальцы. Они оба рады и немного смущены воспоминаниями последних двух дней, но спокойная ночь наедине с собой и вот сейчас – присутствие друг друга – успокаивает. Чан задорно улыбается и, подмигивая, здоровается первым, невесть откуда берётся игривое настроение: – Хэй! How you do'ing? – Он широко улыбается и смеётся. Ямочки эти Хвану спать не давали. Ну, и полотенце, да. – Ооо, так ты не только смущаться умеешь! Привет! – а вот Хёнджин почему-то немного смущён, – Можно обнять? Бан Чан обнимает сам – загребущим совершенно жестом. Тёплый. Уютный. Ласково гладит по спине. – Даже не спрашивай больше у меня такое. Хван щурится в лучах летнего солнца, греется в чановых руках. Приятно. Когда они садятся в машину, Чан любуется на Хёнджина: – Тебя можно поцеловать? Хёнджин нетерпеливо притягивает Чана, хватая за толстовку и повторяя за ним же: – Даже не спрашивай у меня такое, – сам целует размеренно, нежно. Чан растекается. Когда Хван отрывается от губ, просыпается любопытство, – куда мы едем, какие планы? – Ну... не ожидай многого, ладно? Я не очень умею эти вещи... можно сказать, я впервые такое делаю... – На сомнения Чана Хёнджин, с его природным любопытством ко всему новому и совершенно бесстыжей раскрепощённостью, отвечает решительно: – Чан, всё бывает в первый раз. Я вот вчера первый раз брал кого-то в горло. – Если бы они ехали, Бан уверен, они бы точно во что-то врезались. Пока Хёнджин довольно улыбается, словно сработавшему хитрому плану, Чан хочет сделать вид, что это не имеет к нему никакого отношения, нет. Он прячется в толстовку, закрывая покрасневшее лицо руками. – Мне очень понравилось, хён, ты выглядел тааак горячо. – Боже, ты просто уничтожаешь меня... Джинни... кхм... ну, можешь считать, ты лишил моё горло... ээээ… подобной девственности. Я тоже такого ни с кем не делал. – Чан прикрывает глаза ладонью, Хван руку отнимает и обеспокоенно тараторит: – Серьёзно? Тебе же тоже хотелось? Тебе понравилось, Чани? Я не был слишком грубым? – Чшшш, всё в порядке, ты был очень внимательным. Мне очень хотелось, с тобой... – Чан заливается новой порцией «смущающих чернил», и отвечает тихо, – немного странно, но мне понравилось, да. Хёнджин целует его, смотря с благодарностью и теплом. – Спасибо, что доверился, хён. Но, пожалуйста, говори в следующий раз о таком, ладно? Это важно. Чан нежно гладит его по обеим щекам: – Мой хороший... – Хён! Пообещай! – Ладно-ладно! Договорились. Обещаю, что скажу. Меня радует, что ты думаешь про следующий раз. – Чан сияет лучами улыбчивых глаз и ямочками на щеках. – Поехали? – Поехали! А куда мы поехали? Чан загадочно улыбается. – Вперёд. Это просто небольшой сюрприз, ничего грандиозного. Едут они, по наблюдениям Хёнджина, куда-то за город. Хван веселится на полную – врубает музыку, поёт, высовывается из машины, ловя ветер – Чану нравится наблюдать за таким Джинни. Хёнджину нравится наблюдать, как Чан ведёт машину. – Хён, ты так сексуально смотришься за рулём... – Когда Чан краем глаза видит, как Джинни облизывается, его сердце пропускает удар. – Если ты продолжишь говорить мне такие вещи, мы никуда не доедем сегодня. – Доедем-доедем. Привыкай. – Ты отлично поёшь, между прочим, не думал стать айдолом? – Чан даже не знает, что вопрос бьёт в самое больное место, вызывая бурную реакцию. – О, нет! Только не это дерьмо! – Чан удивлён, но Хван, не желая выходить на эту тему, спешно добавляет почти правду, – Не люблю такие жёсткие рамки, как в индустрии, мне важно делать, что я сам хочу. – Кстати, я хотел об этом спросить, Хёнджини. Если не хочешь говорить – я пойму, но мне очень интересно. Что тебе нравится в твоей работе? – Чан... – Хёнджин думает, что это подводка к "мне не нравится твоя работа, прекрати" и заметно напрягается, – это к чему вопрос? – Ну, я же вижу твой подход к делу. Ты на тысячу процентов включён в процессы, я по опыту знаю, что это бывает, только когда человеку нравится. Ты общаешься со многими весьма специфичными людьми. Вот мне стало интересно. – Аааа, так ты об этом. Ну, мне нравится видеть, как собирается паззл, понимаешь? Как люди, нужные друг другу для чего-то интересного, соединяются. Честно говоря, мне, правда, нравится участвовать в этом процессе. Это как ноты или буквы, знаешь? По отдельности это – просто знаки, а в определённой комбинации – песня. Вот. – Это красиво. Я понял, спасибо, что ответил, Джинни. – Чан смотрит на дорогу, но одной рукой касается поглаживанием хвановой ладони и бедра. И всё, Бан больше даже вскользь не касается других, тех самых аспектов Хёнджиновой профессии, и вопросов, которые у старшего к Хвану есть, как раз по этой части. Например, про долгий перерыв, тактильную жадность и осторожность, и даже вот «горловой». Он всё это заметил. Остаток дороги проходит легче – Чан успокаивает и заземляет, а Хёнджин умеет создавать непринужденную атмосферу. Приезжают они на холм с видом на реку Хан. Чан достает из багажника несколько сумок под вопросы и предложения Хёнджина помочь, говорит ему только "пошли". На вершине холма, под огромным деревом расстелен коврик для пикника с фонариками по периметру, лежит куча подушек и пледов, стоит маленький столик-поднос и небольшая походная жаровня недалеко от коврика. – Хёооон... это ...что? Пикник? – Хёнджин смотрит так восхищённо, когда Бан начинает распаковывать сумки – кажется, он просто принёс весь супермаркет: мясо, рамён, фрукты, кимчи, вода, газировка, миллиард любимых Хёнджином снеков, чипсов и прочей разной вредной дребедени. – Угу. Ты говорил, что любишь природу. Вот отсюда отличный вид на закат и на реку. Мы часто уходим подальше от тусовки, я решил, почему бы не сделать это качественно. Ты, я, природа, много вкусной еды, тишина, болтовня. Мм? – Чан, это так круто!!! Вау. Но ты кое-что забыл. – Чан смотрит внимательно тревожно, осматривая всё вокруг, он вчера вечером даже список сотрудникам парка предоставил и перепроверил три раза, что он мог забыть? – Объятия и поцелуи. – Ну, это по умолчанию включено в сервис. Теперь. – Чан доволен, что угодил – Хёнджин целует, обнимает и... спрашивает: – Ты сам привёл тактильного маньяка в лес. Не боишься, что тебя зацелуют и затрогают до смерти? – Хёнджин не сдаёт позиции флирта. Ему самому то, что он говорит – кажется слащавым, детским и совершенно избитым, но рядом с Чаном ему не стыдно говорить даже такие вот глупые вроде вещи. Бан, кажется немного скованным, но отвечает игриво, как чувствуется: – Неа. Я на это надеюсь. – Хочешь в лапы маньяка? – Хёнджин игриво обнимает, чуть кусая за мочку. – Ага. Вот этого. – Чан указывает на своего визави, проводя пальцами вдоль груди Джинни, – Завтрак? – Хван кивает с горящими глазами: всё ново, всё интересно, в нём снова просыпается голод к самым разным проявлениям жизни. Полдня они болтают, флиртуют, прогуливаются, готовят (в основном Чан, который, оказывается, тоже отлично стряпает). Хорошо. Бан сидит, прислонившись к дереву, на его торсе полулежит Хёнджин, захваченный в плен чановых конечностей. Хёнджин гладит венозные руки и узловатые пальцы своей живой "подушки". "Подушке" нравится. – Хён, твои руки... с ума сводят... – Руки как руки. Кривые. – Позавчера ночью мы сошлись на том, что у тебя красивые руки, а я божественный и со мной нужно соглашаться. – Ты божественный, это правда, я согласен. – Бан обнимает крепче, целует в макушку. – Чан. Ты совсем не умеешь принимать комплименты. Никогда не отвечаешь, смущаешься словно подросток, как так? – Ну, просто я им не очень верю, если честно. Ты, кстати, тоже редко отвечаешь на комплименты.– Чан уходит от темы. – Я красивый и сексуальный, я знаю. – Хёнджин вздыхает, пожимая плечами. – Джинни, ты так говоришь, будто это плохо. – А что в этом такого, это даже не вполне моя заслуга. Просто есть, как бонус. Приятно, но это не делает меня счастливым. – А что делает? О чём ты мечтаешь? Почему тебе грустно, что ты красивый? – Чан и не подозревает, что будь они в боулинге, своими сегодняшними вопросами он буквально выбил бы страйк. Судя по тому, как поворачивается и смотрит Хёнджин – его об этом вообще никто не спрашивал. И тут Хвана прорывает. Он – как обычно, в состоянии крайностей. Словно яркий жаркий день и пасмурная ночь с ливнем. Или отмалчивается, не давая о себе даже намека, или – как сейчас – выдаёт о себе вообще всё подчистую. Про мечту, про компанию, отношения, про эскорт и про Минни. Он рассказывает это не как позавчера – нет надрыва, нет истерики и слез. Просто будто бы исповедь с тихим принятием собственного поражения: попытки пустить кого-то в мир, полный сокровищ и поделиться ими от сердца кончаются тем, что все смотрят на блестящую дверь, выламывая её с ноги, и топча, что попадается на пути. И, раз уж из целой Вселенной людям интересны лишь пара-тройка планет, то пусть хотя бы билет на них стоит дорого, и продаётся тем, кого выберет хранитель этой Вселенной. Чан после всего услышанного сжимает Хвана так, что тот еле дышит. Втягивает носом его макушку, словно кислород. Укрывает пледами, потому что Хёнджина трясёт от внезапного порыва откровения, и уже вечереет – прохладно. Бан понимает, насколько страшно вот так взять и поделиться самым сокровенным, что никому не показывал. Чан по-настоящему звереет: ему Хёнджина хочется утащить ото всех подальше и никому не позволять приближаться, потому что этот грёбаный мир просто его не заслужил. И он не знает совершенно, как дать понять Хвану, что тот не зря доверился. Бан Чан хочет его сберечь всеми силами, согреть всем жаром, что есть. – Мой хороший, ты самое большое сокровище... Самый прекрасный... Из всего этого, милый, я рад только одному – что этот ублюдок не коснулся тебя своими губами, он не достоин ни одного твоего касания. Увижу эту мерзость ещё раз в радиусе пятидесяти метров от тебя – уничтожу нахуй как таракана. – Чан... он... же просто... – Хёнджин хочет сказать, что, наверное, у Минни были свои причины для таких реакций, и Бан прекрасно понимает, что хочет сказать Джинни. – Мне на него похуй вообще, даже не вздумай его оправдывать. Меня ты волнуешь. – Ты такой свирепый, Чани, как волк прям. Чан слышит нервный смешок и сбитое дыхание и понимает, что Хёнджина всё-таки накрыло, он плачет. Бан тихонечко его разворачивает, укладывая лицом к себе в шею. Просто гладит. Молчит. Держит. Даёт место выйти всему, что скопилось, ржавело и болело так много лет. Даёт понять, что у Джинни для этого есть место. Вот здесь, на этом плече. Погода начинает резко портиться, и с закатом начинается ливень. Чан пытается отправить Джинни в машину, пока он соберёт вещи, но тот упорно хочет помочь. Сборы быстрые. Когда они усаживаются в авто, Бан укрывает спасённым от непогоды пледом своё сокровище, нежно касается губами лба, шепчет в шею "спасибо, что не побоялся поделиться всем этим". Чан везёт его, засыпающего, домой, думая о том, что после всего случившегося дерьма и разочарований, учитывая его карьеру (в которой – Чан уверен – Хвану приходилось отказываться от многих своих чувств), у вот этого неземного существа на соседнем сиденье осталось место в сердце для нежности и доверия. Вот ему, Бан Чану, по сути – случайному клиенту из касты "лицемерных моралистов". Когда они достигают дома Хвана, тот уже сопит в плед, видя энный сон. Чан ласково будит: – Джинни... малыш, мы приехали. Хёнджин озирается непонимающе. – Ты не к себе меня привёз? – Откуда забрал, туда и возвращаю. Хван смотрит на Бана, будто тот инопланетянин. В подобных ситуациях – их было немного, в основном, в начале его карьеры – большинство клиентов по умолчанию везли его к себе, с, разумеется, вполне конкретными ожиданиями. Он не знает, что нужно делать сейчас: он не знает ожиданий Бана, не хочет того разочаровать, хочет отблагодарить за вечер, хочет ещё побыть наедине, хотя не испытывает страстного настроя. Потому Хёнджин делает, что желает сердце – верит, целует и спрашивает у капюшона промокшей чановской толстовки: – Поднимешься ко мне? Чан глядит на Хёнджина как на второго инопланетянина в этой машине. Потому что Бан его подвозил домой не единожды и забирал тоже. Но никогда Хёнджин не звал его к себе. А сегодня – буквально приглашает в свой мир. – С удовольствием, если ты, правда, хочешь. – Правда. Они выходят из машины, Чан берёт пакеты с оставшимися продуктами. Через парковку – в подъезд – лифт. Молча, держась за руки. Джинни живёт очень высоко – сорок восьмой этаж. Пока они едут, Чан, серьёзный и задумчивый, молчит. Хёнджин просто держит его за руку. Они оба промокли до нитки под ливнем, и сейчас чуть знобит – холодно. Бан волнуется, совсем как утром, даже больше. Он чувствует ответственность за возложенное на него неожиданное доверие Хвана, и старается быть максимально деликатным. Когда они заходят внутрь хванова дома, Чан удивлён. У Хёнджина – огромная, просторная светлая квартира. Чан хочет осмотреться, мельком замечая множество картин и фото на стенах, но вспоминает, что они оба мокрые, а Хёнджин ещё, в отличие от него самого, мерзляк: – Джинни, тебе срочно нужно под горячий душ и переодеться в сухое, иначе ты простудишься. – Тебя это тоже касается, хён. Я сейчас, проходи. Хван уходит в глубину… спальни? Гардеробной? Возвращается к Бану с полотенцем, спортивным костюмом и… красными щеками: – Извини, у меня не нашлось нового белья, – «но, наверное, оно и… не понадобится, раз он останется, да?». Чан такого Хёнджина не видел – он похож на робкого подростка, а не того, кто мог откровенно говорить на любые темы, и последние два дня доводил жаркими комплиментами и без того стеснительного Бан Чана до приступов остановки дыхания. – Ванная там, давай, покажу. – Спасибо. Джинни, иди сначала ты. – Одновременно пойдём. У Чана округляются глаза. Хёнджин говорит не игриво, и, несмотря на их сближение, Бан думает, не слишком ли крутой вираж делает Джинни в открытии личных «кпп»? Да и атмосфера момента не располагает вроде бы. К облегчению и удивлёнию продюсера, Хван добавляет: – У меня две ванных, я наверх пойду. – Наверх? – У меня тут второй этаж есть, – Хёнджин забавно тычет пальцем вверх. – Покажу потом, если интересно будет. – Ага. Мне уже интересно. – Там в ванной ещё халат, если… нужно… он чистый. – Хёнджин, опуская глаза, будто даёт выбор гостю, не зная, останется ли тот на ночь (наверняка же нужно, он ведь сам позвал), и что будет дальше. У Бан Чана стойкое чувство, что они поменялись ролями и местами – теперь Хван теряется и смущённо краснеет, а Чан не понимает. Из душа они возвращаются одновременно, встречаясь в гостиной. Чан в ооочень тёплом огромном хвановом костюме, у которого только один недостаток – он не чёрный, а светло-серый. Хёнджин в плотно запахнутом халате и пижамных штанах. – Нужен горячий чай. Я... – Где кухня? Я всё сделаю, мой хороший, ты слишком устал. Хван ведёт его через гостиную. Чан замечает, что квартира с панорамными окнами, вся в бежевых светлых тонах, ничего лишнего, но с яркими деталями тут и там. На стенах – фотографии и картины, которые он уже отметил, только придя, на столике в гостиной – подвядающий букет из красных роз и салатовых гортензий; полуоткрытые двери в гардеробную и спальню дают лишь намёки на внутреннюю обстановку; ванная, где был Бан – рядом со спальней, там же есть ещё одна дверь и недалеко от кухни – лестница наверх. Кухня большая, в тёплых тонах, слышен запах специй – значит, Хван часто готовит (и вкусно, как заметил Чан). – Просто скажи, где у тебя чай и то, что нужно. Там осталась еда, покажи, куда пристроить, окей? – Хён, я не беспомощный и не умираю, я могу всё это сам – Хёнджин обнимает гостя со спины, пока Чан заваривает чай. – Я знаю, просто хочу немного позаботиться о тебе, я же могу поухаживать? – Угу. Мне приятно. Спасибо. Хёнджин немного расслабляется, он чувствует себя спокойнее, но всё равно есть чувство какой-то неловкости. Когда чай готов, они достают остатки вкусняшек, фрукты – на лёгкий перекус. Они почти не разговаривают, и для них – это странно. Чан боится нарушить хрупкость и так перекуроченного за сегодня эмоциями Хвана, а Хёнджин чувствует непонятное опустошение. Он думал, что душ поможет ему немного исправить настроение в нужную сторону, но оно почему-то не исправляется. Чан выцепляет его из раздумий вопросом: – Джинни, это твои картины в гостиной? – А? А, да, мои. И фотографии тоже мои. – Я могу посмотреть ближе? Не знал, что ты рисуешь и фотографируешь. Ха. Никто об этом не знал. Последняя, кто была в курсе – его бывшая девушка, не любила запах краски, и Хван редко рисовал при ней. А потом был Минни, который не интересовался этим вообще, да и большинство работ, что висели сейчас в гостиной – были написаны за прошедший год. Иногда он постит картины и фото в закрытый аккаунт инстаграма под псевдонимом, но там, конечно же, нет никого из его знакомых или, тем более, клиентов. – Можешь, конечно. Чан смотрит, иногда спрашивает, иногда комментирует ощущения от работ – ходит, как будто в музее, и Хёнджину… странно. Для Бана – вечер открытий. Чего ещё он не знает об этом мире под названием «Хван Хёнджин»? – Это всё, или ещё есть? – Тебе что, реально интересно? – Хван действительно удивлён. – Ну, слушай, я понимаю, что не очень разбираюсь в искусстве, но какие-то зачатки вроде есть. Я люблю ходить на выставки в свободное время. Конечно, мне интересно, как ты видишь и чувствуешь. Я не настаиваю, Хёнджини, если ты не хочешь. Я понимаю, что это может быть очень личным. – Оо... У меня есть ещё несколько в студии, пойдём – он указывает на закрытую дверь. Как говорится, «спросите – и вам откроют». И Хёнджин открывает сердце нараспашку, стоит только спросить. За закрытой дверью – святая святых – мастерская, большая светлая комната: мольберт с незаконченной картиной (море?), перекатной столик-тележка с красками, стеллаж с разными материалами, большой письменный стол, кресло и стул. Несколько ламп. На стенах и на полу – картины и рисунки разного размера, в разной технике – Хёнджин погрешил против истины, сказав несколько. Тут несколько десятков. Натурально – музей. Пока Чан ходит, рассматривая картины, Хван, садясь на низенький подоконник, рассматривает Чана. Ему сложно осознать происходящее. Чан с интересом рассматривает даже скетчи у стола и на пробковой доске над ним. И всё также говорит, что видит для себя в этом, спрашивает Хёнджина об истории создания или вложенном смысле с искренним интересом. Хёнджин хочет его заобнимать и зацеловать снова – столько тепла поднимается внутри. Он встаёт с насиженного места, подходит к Чану со своей миссией. Обнимает не жадно – ласково, целует не горячо – нежно, в каждом движении и касании – благодарность и тепло. Чувствует, что Чан отвечает ему со всей бережностью. Хёнджин знает, что сейчас нужно жарче, хочет (ведь хочет?) усилить напор страсти, чтоб всё было… как следует, но не может почему-то и, наконец, сдаётся своим неясным чувствам. Он говорит так неуверенно, нервно мнет пояс халата, кусает губы, смотрит исподлобья, опуская голову: – Чани-хён, ты сильно обидишься, если мы… будем спать… не в одной постели сегодня? Я понимаю, что сам позвал тебя, и ты организовал такое волшебное свидание, и понимаю, как его нужно завершить… и я, честно, очень хочу тебя…прости, мне так неловко… потому что… так много всего за эти дни произошло… и... Чан смотрит в шоке – он примерно понимает, о чем говорит Хёнджин, но совершенно не желает в это верить, опускаясь на стул сзади себя, проводит руками по лицу умывающим жестом, даже не контролируя то, что говорит: – Джинни, милый, что ты несёшь? – Хёнджин интрепретирует его слова по-своему, опускаясь перед Чаном на корточки, берёт его руки в свои: – Пожалуйста, не сердись. Я тебе обещаю, что в следующий раз я устрою тебе просто сказочную ночь, честное слово. Просто… можно не сегодня? Чан не верит своим ушам. Этот человек перед ним может отказать в чём угодно (и делает это довольно часто даже без страха за собственную жизнь) самым влиятельным людям Кореи и не только. К нему – очередь фанатья среди вышеупомянутых, из которой он сам выбирает, с кем поздороваться. А сейчас он буквально просит Чана его не наcиловать, потому что «пожалуйста, просто не сегодня, прости-не-сердись, можно я устал»? Потому что думает, что свидание должно быть завершено или оплачено сексом? И реально думает, что Чан пришёл за этим? Он позвал его к себе по этой причине? Хван думает именно так. Хёнджин привык к тому, что его тело стало платой за "свидания" и хотя бы относительную романтику в его жизни, учитывая сферу деятельности. И весь его небогатый личный опыт и очень богатый профессиональный были именно об этом. В те краткие и редкие моменты, когда Джинни чувствовал какую-то лиричность с партнёрами-клиентами, он чувствовал себя обязанным отплатить за такой подарок. Хван полагал, что тело – всё, что он может дать. И он делился. У Чана от осознания того, что и как говорит Хёнджин – холод по спине и волосы дыбом. Он старается, как может, не злиться на что-то из прошлого Хвана, чтоб не пугать его, и пытается быть максимально спокойным. Чан поднимает Хёнджина и встаёт сам: – Джинни, я задам тебе сейчас вопрос и хочу услышать честный ответ, каким бы он ни был. Пожалуйста. Ты позвал меня к себе из-за… «необходимого» завершающего этапа свидания? Ты думаешь, что я принял твоё приглашение из-за… секса? Хёнджин по-настоящему растерян. Он не понимает ни своих эмоций, ни Чана. – Эээ…нет, хён. Я действительно хотел, чтоб ты пришёл, я рад, что позвал тебя, но вообще-то да, я думал, что ты захочешь… продолжить и остаться на ночь. Ты ведь столько всего сделал, и это нормально – хотеть за это ответ. Это ведь… свидание. Ты злишься? Чан прикрывает глаза ладонью, «умывая» лицо. Он не знает даже как сформулировать то, что хочет сказать. – Я злюсь, но не на то, что мы не будем спать в одной постели сегодня. Меня пугает то, как ты говоришь об этом. И меня это обескураживает, милый. Я видел Хван Хёнджина, который только при мне несколько раз отказывался просто встретиться с такими людьми, что... – Хён, но это же – работа. Просто сделка. Есть услуга, и есть деньги за неё. Я не соглашаюсь предоставлять услугу, если не хочу. И всё. Я просто останусь, с чем есть, я даже не потеряю деньги. А это другое. Как же с... близкими... Это неправильно... – Ты считаешь, что должен?.. то есть, близкий имеет право от тебя что-то требовать...? Это правильно? Джинни, ты понимаешь, что это насилие? Это – НЕ нормально хотеть ответ за… – Чану – сложно, кажется, слова не идут, но он обязательно должен это сказать. – Никто не вправе принуждать и рассчитывать делать что-то с твоим телом, и даже ожидать что-то от тебя в этом направлении. Как раз в этом случае это – не другое! Ты можешь сказать «нет» в любое время, если ты не хочешь. Всем, без исключения. Ты ничего не потеряешь. И тебе не должно быть стыдно или неловко за своё желание или нежелание. Чан хочет сесть на кресло и усадить на колени снова дрожащего Хёнджина, но когда он садится, кресло откатывается, и они чуть не падают. Это немного разряжает тяжесть момента. – Я держу, поймал. – Чан улыбается, – Божеее… у тебя есть посадочная мебель без колёсиков? – Ахаха, да, хён, в соседней комнате. – Хватайся крепче. Давай, ну. Чан смотрит глазами, полными заботы, как бы говоря «я не уроню», Хёнджин обвивает Бана за шею, Хёнджин – верит. Чан подхватывает его на руки и уносит в соседнюю комнату, которая оказывается спальней, садится на кровать со своей драгоценной ношей, устраивает Хвана боком у себя на коленях, бережно замыкая кольцом рук за талию. – Мне очень сложно сейчас не злиться, Джинни, потому что я даже не могу подобрать слова. Я не знаю... Боже, мы как слепые котята во всём этом, да?... Хороший мой, я не знаю что для тебя свидание. По крайней мере, для меня свидание это – встреча людей, которые друг другу нравятся, которая даёт возможность узнать друг друга лучше, интересно провести время, поделиться чем-то от сердца с тем, кто небезразличен. Это – подарок, Джинни. Свидание не обязательно нужно завершать сексом. Как и то, что сексом нужно "оплатить" приглашение. Если тебе что-то подарили, ты ничем не обязан в ответ. Ты можешь просто принять подарок. И, конечно же, будет приятно, если ты ответишь, но только если это желание от сердца, а не потому что «так положено». – Хён, тогда… у нас уже было много свиданий? Но разве они были… правильные? Мы не целовались и вообще… Я не очень понимаю, как надо, у меня не так много такого было… – Будем считать, что мы об этом не знали. Послушай, я не знаю, как там "правильно". У меня тоже опыта – кот наплакал. Но я точно знаю, что это определяется не книжками, не мнением бывших и прочей внешней чепухой, это только нам решать – как правильно для нас. Каждому по отдельности и вместе, если… мы захотим что-то вместе. Нет здесь долбаных стандартов. Я пришёл сюда, потому что мне важно и интересно узнать, как ты живёшь. Ты впустил меня сегодня в свой мир так глубоко и так искренне. Ты сегодня мне преподнёс такой дар, открывшись... Буквально привёл в самое сердце. Чан думает, что у него получается всё это путано и коряво, но говорит это, чтобы Хёнджин понял – он видит, он понимает ценность хванова искреннего шага навстречу. – Хён, ты говоришь такие вещи... Я хочу, но не могу больше плакать, мне как будто пусто и одновременно... Тепло. Не понимаю. Я такого не испытывал. Наверное, мне нужно побыть одному, но с тобой так хорошо. Не понимаю... Может быть, ты просто останешься в другой комнате? – Не нужно плакать, мой хороший. Я сейчас уйду, ты отдохнешь. Джинни, я бы не остался на ночь в любом случае сегодня. Во-первых, это самое важное – ты прав – очень много всего за прошедшие трое суток. И это сложно переварить. Мы оба устали и эмоционально перегружены. Конечно, нужно побыть одному. Мне тоже. А во-вторых, я завтра утром улетаю в Японию на несколько дней с Ликсом и Хани, я же говорил. – В смысле, утром улетаешь в Японию??? – Хёнджин даже не замечает, как повышает голос в удивлении. – Аааа, не кричи. Я говорил же, пока мы ехали на пикник. Айщ!! За что? – Чан уворачивается от летящей руки. – Ни черта ты не говорил. Ты сказал, что вы с этим засранцем японским договорились, и всё. Я бы запомнил, что... – Извини, пожалуйста, я, правда, думал, что сказал тебе. – Я точно занесу его в чёрный список, дурацкий япошка, опять он всё испортил, что с ним не так? – Ахаха, он не засранец, и не дурацкий. Ты представил его как потрясающего продюсера и директора крупнейшего звукозаписывающего лейбла Японии с великолепными перспективами. Зато у нас будет возможность всё обдумать за это время и немного прийти в себя. Ты только что хотел побыть один. – Я не имел в виду несколько дней!!! Надеюсь, ты вернёшься с очень выгодным контрактом, хён, иначе я его на кимчи покрошу, обломщика этого. Кстати. – Хван, не выбираясь из объятий Чана, тянется к прикроватной тумбочке, шарит в ящике, и протягивает Чану визитку клуба. – Вот, хён. Если успеешь, приходи сюда в воскресенье вечером. Начало мероприятия в 22-00. – Важный контакт? – Ну, да... Познакомлю тебя. Кое с кем. – Yes, sir. Будет исполнено. Мы с Ликси обязательно будем. – Не, не, один приходи. Без Феликса, и без Хана. Так нужно. – Хм... Хорошо. Джинни, могу я сфотографировать одну из картин? В студии – большая, с морем. В углу стоит. Она мне очень понравилась, напоминает Австралию… кстати, ты продаёшь свои картины? Я бы купил её. – Эээ, конечно, фоткай, хоть всё… нет, не продаю… я же для себя рисую, я могу… просто подарить тебе её? – Так не пойдёт. Придумай цену или обмен. Если, конечно, не против, чтоб она была у меня. Может быть, мы организуем твою выставку? – в Чане уже проснулся «деловой Кристофер Бан». – Не думал об этом, хён… – Хёнджин сонно трёт глаза, он удивлён и растерян, потому что действительно не предполагал и не задумывался о выставке и продаже картин. – Окей, я понял. Не сегодня об этом, милый. Ложись спать. Чан снова подхватывает Хвана и укладывает осторожно на кровать, укрывает, нежно целует в макушку и в щёку. Хёнджин «не маленький и не помирает», он всё может, но ему сейчас совершенно не хочется сопротивляться чановой заботе. Очень приятно. Чан говорит, что всё закроет сам, провожать не нужно, выключает свет, оставляя ночник. – Хёнджини, напиши мне или позвони, как будешь готов, ладно? – Угу, – когда Чан уже у двери, собирается выходить из спальни, Хёнджин говорит вслед тихо-тихо, – Хён, ты спрашивал, что делает меня счастливым… я не думал о таком, но, кажется, сегодняшний день сделал меня очень счастливым. Спасибо. – Меня тоже, мой хороший, тебе спасибо. Чан выходит, прикрывая дверь. Фотографирует картину с морем в студии, и стеллаж Хвана – ему очень нравится, как стоят баночки, карандаши, кисти, рулоны бумаги и прочие штуки. Он хочет сохранить этот момент почему-то. Бан убирает фрукты в холодильник, выключает свет и уходит.