Говори со мной

      После того как успокоенного Минхо отправляют восвояси, к Чану и Джинни присоединяется Хонджун, а Бинни занимает место Ёсана, так как сегодняшняя смена "поваров" вернулась с рынка и отправилась готовить. Когда все ближе к вечеру помогают принести к месту "церемонии" еду – ахают и восторгаются. Полукругом стоят разноцветные кресла-мешки с подушками и пледами, по периметру – газовые обогреватели с огнём (которые невесть, каким чудом раздобыли Чанбин и Чан), большой круглый стол в середине, арка, украшенная белыми и разноцветными лентами и неоновыми светодиодами. Кресла женихов стоят ровно перед аркой. В отличие от всех остальных – они белые. Помимо огня обогревателей, из освещения – неоновые факелы на солнечных батареях и маленькие светодиодные светильники. Чуть поодаль от площадки для торжества – небольшая жаровня для горячего и большая сумка-холодильник – Чан предусмотрительно подумал, что никому не захочется бегать в дом. Перед ужином ребята расходятся: переодеться перед праздником и прийти в заранее оговорённое время к месту импровизированной «церемонии». Когда друзья собираются вместе, заранее же договорившись, что женихи приходят чуть позже, чтоб все успели – это для всех интересный сюрприз: идея Хонджуна с цветными толстовками вкупе с идеей Ёсана перекрасить всем волосы в яркие оттенки имеет совершенно потрясающий эффект, особенно, когда приходят «молодожёны». Минсоны оба в объёмных белых худи и белых джинсах. На худи Джисона синяя надпись в цвет его волос «только для Минхо», на худи Ли фиолетовая – «только для Хани». Они идут вместе в центр площадки – нет ведущего, нет шаферов, нет лишних традиций и суеверий. Есть они двое – идущие за руки к арке с цветными лентами на фоне закатного моря. Рядом с ними – круг самых близких людей, которые безусловно поддержали их спонтанное, но вполне осознанное решение. Им больше ничего не нужно. И весь мир вокруг полон ярких красок. Когда Ли и Джисон подходят – просто уточняют у друзей, все ли собрались, могут ли они начать. Получив утвердительный ответ, они встают по центру арки, под которой стоит небольшой столик с двумя коробками: большой шляпной и маленькой с кольцами. Женихи берут кольца одновременно и, тепло улыбаясь, с искрящимися глазами, просто молча надевают на безымянные пальцы друг друга. Нервозность Хо уже прошла, и от них обоих веет спокойствием, уверенностью и нежностью. Самая красивая часть импровизированной церемонии – Хан и Минхо берут из большой коробки… шарфы: Джисон – синий, а Ли – фиолетовый, и надевают друг на друга, оборачивая вокруг шеи мужа. Хан говорит на ухо возлюбленному тихо и ласково: – Я люблю тебя, и всегда буду заботиться о тебе, Хо. Я твой. Минхо отвечает искренне счастливо, обнимая мужа: – Я тебя люблю, и всегда буду беречь. Я твой, Хани. Эти слова – предназначены только им двоим, поэтому никто не слышит нежный шёпот супругов. Объятия продолжаются поцелуем с последними лучами скрывающегося за горизонтом солнца под аплодсменты, выпущенное кем-то конфетти и радостные возгласы товарищей. Хо и Хан отрываются от страстного поцелуя и взглядов, поворачиваются к ребятам: – Мы всё! – радостно демонстрируют кольца, переглядываются, Хо добавляет: – Ну, давайте хомячить, зря что ли собрались? Чан качает головой, вставая: – Дурачина, а поздравления и подарки? Придётся сначала терпеть обнимашки. Ли Ноу делает вид, что максимально недоволен, но на самом деле он очень рад – смотрит поочерёдно на Хани и на друзей, а Хонджун говорит так, чтоб все слышали: – Ребят, там у каждого рядом с тарелками специальные маркеры и ленточки, будет классно, если мы все напишем пожелания и положим нашим молодожёнам в коробку. Если места не хватит, то можно взять с арки – в цвет своих волос! По два экземпляра – один для Хо, другой для Хани, я потом их нашью на свадебные худи наших женатиков. Хан неожиданно говорит: – Слушайте! А что, если вы напишите это прямо на наших худи? Или давайте и так, и так! И на лентах и на худи, чтоб идея Джуна не пропадала – будет круто! А? Ребята максимально поддерживают Хана, всей компанией бросаясь к молодожёнам с маркерами и ленточками наперевес, у Ёсана неожиданно находятся булавки в кармане, которые он раздаёт друзьям, чтоб сразу закрепить «ленточные» пожелания на свадебных нарядах. Веселье становится совсем безудержным, когда опытным путем написания текста прямо на женихах, выясняется, что Хан, предложивший супер-идею, адски боится щекотки. Когда с росписью покончено, друзья по очереди обнимают Минсонов под "ворчание" Хо и смех Джисона. Джинни, поздравляя своего старого друга-хореографа, подмигивает и тихонечко шепчет тому на ухо, что у них с Уёни очень много контактов из посольств, и получить нужное гражданство будет довольно легко. Ли смотрит на него и Чана настолько счастливо и благодарно, что Хёнджин сомневается, что когда-либо видел такого Хо. Феликс, Хёнджин и Ёсан ревут в три ручья от эмоций и красоты происходящего. И даже, казалось бы, самый стойкий и невосприимчивый к романтике (а на деле нуждающийся в ней больше всех) Минхо, отворачивается, вытирая глаза капюшоном худи своего мужа. Праздник продолжатся до глубокой ночи, блюда, обещанные и приготовленные Уёном, действительно восхитительны. Хан и Минхо, держащиеся за руки и целующиеся, в своих импровизированных нарядах максимально довольны происходящим. Они именно так и хотели: близкие друзья, никаких лишних людей вроде ведущих и глупого тайминга, жаровня с вкусной едой, разговоры обо всём, шутки и прогулки по берегу моря. Идеально. Ликс болтает с Хонджуном, прогуливаясь вдоль кромки воды, Бинни и Уён примостились возле женатиков, они едят и тихо обсуждают что-то своё, Ёсан продолжает начатый пару дней назад разговор "об изменениях" с Чаном, на коленях которого улёгся Джинни, периодически вставляя свои «пять копеек» про то, какими они были. Потом к ним присоединяется ВуВу, и в какой-то момент Чан перестаёт чувствовать приятную тяжесть хёнджиновой головы, а Ёсан замечает, что в пространстве стало тихо без пошлостей Уёна, только хочет обратить на это внимание Бана, как они оба слышат протяжный возглас захмелевшего Хёнджина, бегущего к воде: – ...неееет, ВуВу, мне надо подышать свежим воздухом!.. – Хван, убегая от Уёна в обратную сторону, радостно изображает планирующую чайку, размахивая руками, заходя в море, – Я сейчас буду плавать и ловить рыбку!! – на этих словах "рыбака" ловит поперёк талии Чан: – В ванной поплаваешь, русалочка. – Я хотел поймаааать ту рыыыыбу, хёооон. Чтобы ты мной гордииился!!!! – Я и так тобой горжусь, пойдём, поменяем твои кроссовки, мой хороший. – Не пойду, они же мокрые!! – Поэтому их надо поменять, чтоб ты не простыл. – Не пойду, мне надо поплавать!!! Я ничего не поймал… ой, там… смотри – что-то есть! Я щас поймаю угря!!! Он очень полезный! Хёнджин непонятным образом вырывается из сильной хватки и снова бежит в море, как ребёнок цепляет... водоросль. Хёнджин стоит и не понимает, как реагировать на "добычу". Чан хохочет, Ёсан в истерике падает на песок, даже Минсоны и все остальные с разных сторон издалека наблюдают «морское шоу», укатываясь от смеха, наконец, Бан, неотступно следующий за горе-рыбаком говорит: – Ламинария тоже полезная, молодец, отличный улов, мой супер-добычик! Джинни, давай обувь поменяем, хорошо? Хван с планом хёна, впервые на памяти того, не согласен и рвётся "в плавание". Чан в таких переговорах не очень силён, поэтому решает действовать своими методами: просто перекидывает Хвана через плечо и уносит восвояси – к восхищению Ёсана и оглядывающегося Уёна, который, оказывается, тянул неудавшегося рыбака к Хонджуну с Ликсом. Хёнджин без боя не хочет отказываться от "рыбалки" и, пока Бан несёт его к дому, Джинни барабанит по спине и пятой точке своего любимого. *** Когда Чан приносит шебутного «хорька» в их комнату, Джинни требует горячую ванну, а не душ. Бан же твёрд, как скала: – Не сейчас, милый. Горячая ванна после тяжёлого дня и алкоголя – максимально плохая идея. Давай, тёплый душ, тёплый халат и тёплое одеяло. – А тёплые обнимашки? – Это – по умолчанию. Хёнджин лезет в душ, Чан ему помогает – больше чтоб проследить за состоянием Хвана, чем помочь помыться. Он вроде как выдохнул, что Джинни подугомонился, но не тут-то было, потому как Хёнджин неожиданно Чана целует и... Опускается ртом к паху своего мужчины. Бан погрешит против истины, если скажет, что не хочет, но интуиция ему говорит, что конкретно сейчас пьяный минет под душем – не лучшая идея, в первую очередь – из соображений безопасности, а во вторую... Непонятно, но нет. Хёнджин вполне в сознании, но уже не в той стадии лёгкого опьянения, когда секс безудержно горяч. Хотя им, как показала практика, алкоголь только мешает. Но Чана не покидает внутреннее сомнение. – Хороший мой, давай не здесь и не сейчас, мм? Хёнджин начинает капризничать, лезет целоваться – и на поцелуи с объятиями Чан не скупится, а сам попутно вытирает партнёра, кутает в халат, несёт в кровать. Снова ему кажется, что Хван успокоился, пристроившись на мускулистой груди своего горячего хёна, и Чан даже впадает в лёгкую дрёму, обнимая своё сокровище, как сокровище неожиданно седлает его бёдра, зацеловывая шею: знает, дьяволёнок, где самое чувствительное место. Бан и сам начинает уплывать от ласки, но, смотря на Джинни, понимает, что тот того и гляди утечёт в царство Морфея: у него явно сонный взгляд и уже вялые движения – Хёнджина немного, но всё же развозит – больше от усталости, чем от «градуса» – а он никак не унимается. – Джинни, что с тобой, а? Я же вижу, что ты спать хочешь, ну. Иди сюда. – Чан терпеливо притягивает сонно-эротичного Хвана, целует, нежно обнимает, а Хёнджин шепчет: – Хён, можешь делать со мной что хочешь, вообще что угодно! Я весь твой, просто возьми и не думай обо мне. Любое желание... Даже бдсм... Чану всё больше не нравится, что происходит с Джинни и то, что он говорит. Потому что речь Хвана кардинально расходится с его состоянием. Особенно Бану не нравятся слова "не думай обо мне". Власть над безвольным телом и подобные вещи никогда Чана не возбуждали и не привлекали в принципе, это – раз, и два – Хёнджин исполняет любые его желания так, что самые смелые фантазии оказываются слабоваты, потому допинг, а тем более усыпление бдительности партнёра ему не требуется, более того, ему подобное омерзительно. – Я сейчас хочу тебя просто целовать и обнимать, если тебе сейчас это тоже приятно, и болтать, если спать не хочется. А ты что хочешь? Джинни смотрит во все глаза и ложится снова под бок хёна. Чан чувствует, что настроение чуть изменилось, еле уловимо, но стало легче. Хёнджин отвечает обескураживающее: – Не знаю. И тут Бана осеняет, что именно не даёт ему покоя, что это за червяк, который гложет: Джинни невероятно эмоционален (за что в их маленькой компашке и получил прозвище «драма квин»), и какие бы безумные идеи соблазнения ему не приходили в голову, как бы он не дразнил Чана, первое, что всегда он говорит хёну: «хочу тебя». Разным способом, но Хван всегда заявляет о своём желании словами через рот, просто потому, что не может об этом молчать, и для Джинни – это своеобразный чек-ап на желания партнёра и «синхронизацию» со своими идеями. А сейчас Хван ни слова не говорит о том, что ему хочется. И это Бану смутно напоминает ситуацию у Джинни дома после их первого свидания только в ещё более жёстком варианте: Хёнджин буквально предлагает его использовать. Чана практически бросает в дрожь, потому что это явно не самые приятные отголоски прошлого Хвана и точно не похоже на его личное желание. Следом за этим Бана накрывает ещё одним осознанием: он ни разу не наблюдал Хёнджина пьяным, хотя видел, как тот употреблял алкоголь на вечеринках (скорее для вида, чем для эффекта). Но в компании, когда они собирались несколько раз, да и когда они были вдвоём – Джинни пил крайне редко и очень мало, хотя в трезвенники и зожники себя никогда не записывал. И почему-то сочетание всех этих фактов говорит Чану, что это напрямую взаимосвязано с его поведением. И он осторожно решает спросить: – Джинни, ты уже спишь, мой хороший? – Неа, ты обещал целоваться. Я хочууу. Чан невольно улыбается, обнимая крепче и целуя Хвана. – Хёнджини, знаешь, я заметил, что ни разу не видел тебя пьяным. – Ха! Конечно! Потому что я никогда не пью. Ну, до сегодня. – Но я видел тебя с алкоголем и… – Я не пью на тусовках, хёооон, потому что на рабооооте не пьют. Просто делаю вид. Но я не пью после того… а... неважно… – После чего? – Это… некрасивая история, Чани. Я бы рассказал, но боюсь, что… лучше не надо... – Чего ты боишься? Моей реакции? – Чан обнимает, а Хван отвечает почти трезво: – Да, хён. Очень боюсь. Я не… не хочу, чтоб ты перестал меня уважать. – Джинни, я не буду настаивать, если ты не хочешь говорить. Только и если сам захочешь, как всегда, милый. Но ты должен знать, что твоё прошлое не заставит меня перестать тебя уважать и любить. – Бан гладит рукой по яркой макушке, касается губами, – Спать? Джинни молчит достаточно долго, и Чан думает, что хорёчек и вправду наконец-то уснул, но слышит грустный голос: – Меня однажды наняли просто на сопровождение, что-то вроде около недели-двух, не больше… Это было почти в самом начале. И тому человеку не нужен был секс… Ну, так он сказал. Стандартная программа – надо было для прессы светиться с его дочерью, без прессы знакомить его с несколькими магнатами и политиками и потом делать вид, что мы никогда не встречались ни на секунду. Я о его ориентации и наклонностях напрямую, в смысле… от него, не знал, только слухи доходили, а слухам верить нельзя. В общем, на одной из вечеринок он был прям сама милота: закуски сам приносил и шампанское подливал… Мне бы насторожиться, но опыта тогда не было большого – я видел такое в клубе, когда специальные девочки подливали клиентам побольше алкоголя, иногда и подмешивали что-то ещё. Это называлось «и денег загрести, и честь соблюсти», в общем, то, что делали такие, как я – проститутки и эскортники. В клубах специальные официантки есть, кто разводит гостей так. И… ну, знаешь, я даже не словил этот момент. В смысле… я даже не понял, что именно делает мой клиент. Во-первых, я такое не практиковал сам, во-вторых, мне даже в голову не пришло, что подобные фишки знают и тем более юзают люди такого круга. И я тогда не делал вид, а действительно мог несколько бокалов шампанского или вина уговорить. Но у меня была определённая мера, потому что ну… я по пьяни всякую дичь могу творить. – Чан на этих словах сначала улыбается, вспоминая пойманную водоросль-«угря», но сразу же мрачнеет, когда мозг подбрасывает картинку вяло соблазняющего Джинни, – Иногда, очень редко, так было проще… Тогда мне было так проще в принципе быть в тусовке, не в плане услуг, а вообще среди всей этой херни. Там же столько грязи. Тот вечер не был исключением. И вроде я пил в переделах нормы, всё было под контролем, так мне казалось. Он определённо мне что-то подсыпал – хер его знает, зачем. Если секса хотел – мог предложить, знал же, кого нанимал, денег пожалел – тоже не про него история, разве что отказа не потерпел бы или просто сам себе боялся признаться, что парня захотел – я до сих пор не понимаю. Короче, я помню, как мы ехали в такси, и как я проснулся утром у него в номере. И всё. Больше я ничего не помню. Я даже не знаю, было ли что-то, не помню, чтоб у меня что-то болело на утро, кроме головы. Я хотел ему позвонить-написать, чтоб расторгнуть договор, но он меня заблочил. И оставил просто огромную кучу денег. Вот. С того раза я не пью. А сегодня… Ну, мне захотелось, и я знаю, что тут… все свои. Чан не знает, как реагировать на подобные рассказы. Это всё гневит до белых пятен перед глазами. Чан не знает, как реагировать и молчит, а Хёнджин пытается отстраниться: он думает, что Бан его справедливо осуждает – сам ведь виноват, глупостей наделал. Бан движение замечает и притягивает к себе сильнее, целует в макушку, даже ногами обнимает: – Куда собрался? – Ты злишься, я чувствую. – Конечно, злюсь, – Бан хорошо помнит их недосказанности, и к чему они приводят, сразу уточняет, – как на мудака этого не злиться, Джинни? Боже, сколько же ты держал всё это в себе... Какой же ты сильный... Хороший мой, что ты чувствуешь из-за этого? – Хён... Я не хочу... – Хёнджин немного запинается, и Бан сразу же осекается: – Чёрт, прости меня, пожалуйста, прости... Это ужасный вопрос. Я не буду… – Нет, Чани, ты не понял, это не ужасный вопрос! Я хотел сказать, что я ничего не хочу и не хотел чувствовать из-за этого. Это… слишком больно – признать, что я мог позволить сделать какие-то вещи и даже не помнить этого. Ужасно, что я не заметил очевидного. Это… стыдно. – Хёнджини, в таких ситуациях... Боже... Милый, это не тебе должно быть стыдно. Ты доверился человеку, который этим воспользовался. – Хён, ты из меня ангела-то не делай. Я в таких вещах вроде как… и сам участвовал, я всё-таки работал в клубе, где такой развод был частью общей системы, с которой я, между прочим, тоже свою долю получал. Я просто получил ответку. – Джинни грустно теребит одеяло, резко садится на кровати, выдирая себя из тёплых объятий Бана, закрывает лицо руками. – Я думал… я думал, что всё выбирал сам… Чан садится следом, снова обнимая, вздыхает, понимая – тяжёлый разговор, но никуда не деться, от прошлого никто из них прятаться не собирался: – Хороший мой, скажи, ты… конкретно этого человека хотел «развести» или что-то подобное? Ты сам, лично делал такое? Я не буду тебя осуждать, что бы ты не ответил. – Нет. Мне не нужно было. – Хван мрачнеет, задевая ещё одну тему, которая «болит», говоря с усмешкой, – Я же… ну… красивый. И мне… и так верят. Почему-то из-за этого верят. Это так глупо. Но, Чан, слушай, я же… Ребята в клубе иногда даже шутили, что я гипнотизирую, и просили им помочь в … таких делах. Я… я не всегда отказывался, хён. – Я понимаю. Джинни, мы все делали в жизни что-то, за что нам может быть стыдно перед собой или другими. И есть, к сожалению, в жизни вещи, на которые мы не влияем и не отвечаем. Можно долго разбираться, где надо было свернуть на условное «право», кому, за что и в каком виде жизнь предъявила счёт, но там концов не сыскать. Это приводит или к бесконечным изысканиям и поиску правых и виноватых, или закапыванию себя в бесконечном чувстве вины. Если смотреть на конкретную ситуацию: тот человек мог просто… кхм… купить услугу. Которую, как я понимаю с твоих слов, ты не отказался бы тогда ему предоставить, но он предпочёл загнать в угол и оставить в неизвестности, да ещё и подвергая здоровье другого человека опасности. Это – подло. Это – стыдно. Это ж как надо бояться отказа… – Хён. Счастливые и умеющие коммуницировать люди не нанимают шлюх и не делают подобные вещи. И это же так страшно – признать это перед собой. Что готов купить. За продажным сексом идут как раз те, кто либо не в состоянии справиться с отчаянием – ну, знаешь, заглушить какую-то потерю, обиду, либо те, кто до потери сознания боится быть отвергнутым, боится близости. Купить проститутку или эскорт и договориться об исполнении фантазий или иллюзии отношений проще, чем сказать своему партнёру, который может отказать. С обеих сторон. Проще, чем строить что-то настоящее. Есть гарантии. И власть. – Я о том и говорю, милый. Это ж что там внутри за болото, что даже гарантированной власти мало. Это не твоя ответственность, Хёнджини. Даже если бы ты заметил, то… этот… он мог бы найти …другой способ. Чёрт... Прости, я не должен говорить такие вещи. – Ты прав, хён. Просто… это … почти невыносимо – признать, что ничего от меня не зависело. – Хван поникает, а Бан просто держит в своих руках, – Чан, а тебе бывало за что-то стыдно? – Конечно, я же человек. Мне было стыдно, когда мы с тобой поссорились, и когда я при тебе напился и дрался. Было стыдно перед собой, когда я был с Чонином, что не мог сказать нет, да и потом… я тебе рассказывал про других – я себя совсем не слушал. Но перед Чонином мне тоже стыдно. Потому что всё, что было… было похоже на то, что мы просто пользуемся друг другом. Я боялся потерять его: и человека, и перспективного артиста, боялся, что не смогу развиваться без него как продюсер, и что, если мы прекратим, то у меня вообще разрушится жизнь. Иногда мне не очень хотелось, а он приезжал или звал, и я боялся, что если не будет ничего, то он уйдет. И как ты тогда мне сказал? «Быстренько перестраивался». И наоборот: Мне кажется, что у него не было иногда желания, но он предлагал. А я брал. Помнишь, ты спросил меня, пробовал ли я межбедренный секс? Один раз, с ним. Мне жутко не понравилось. Я пришёл к нему, был адский день, у нас не взяли трек на радио и промо-клип для альбома, вообще вся запись летела в трубу, всё надо было переделывать. И у нас с Яном тогда тоже было криво всё, мы почти не разговаривали, мне хотелось его тепла, вообще какого-то ответа на свои действия. Но это я сейчас понимаю. Я был зол, когда приехал к нему, нам надо было поговорить, а я… просто стал приставать, почти набросился. Он сказал, что только проникновения не хочет, да он вообще, наверное, не хотел, что я вру. Я должен был остановиться. А меня так перекрыло, вообще не думал, и… почти насухую между… Отвратительно. Я просто жёстко сорвал всю злость на него. Мне потом было омерзительно и стыдно. Наверное, именно потому, что безвольно… только злоба и механика. Я извинялся потом несколько недель, хотя он говорил, что всё отлично, и он не в обиде и это нормально. Мне было не нормально. Иногда я думаю, что он оставался якобы со мной, потому что я его продюсировал… Не только я его держал, он меня тоже: он же знал, что мы с Ханом чуть ли не единственные считали его перспективным. Вот и выходит, что я тот самый стереотипный продюсер. И мне стыдно и страшно говорить это тебе. Очень стыдно и очень страшно. Особенно сейчас, когда ты так искренен. И я пойму, если ты передумаешь по поводу сотрудничества и… вообще по поводу всего. – Чани… Хён, ты тоже берёшь слишком много ответственности на себя. Ты ж его не силой держал, и не в рабстве, в конце концов. Если во время того раза, да и вообще совсем-совсем не хотелось и было неприятно, он мог остановить тебя. Ты… не остановился бы, не прекратил, настолько был не в себе? – Конечно, прекратил бы! – Ну, вот. Когда ты рассказывал про него, я понял, что этот парень, он всегда довольно эгоистично себя вёл, вряд ли он бы стал заниматься сексом и вообще позволять, если… был против. Это – некрасивая ситуация, я согласен, но и то, что ты не давал себе воздуха – ужасно. Но ты говорил мне, что был влюблён в него. Это ведь так? – Так. Был. – Но, хён, это значит, что этот парень знал об этом и пользовался твоими чувствами много лет. Он знал, что ты будешь стараться для него. Когда человек влюблён, сложно смотреть трезво, сложно остановиться, сложно отказать, конечно же, хочется ответа. Он ведь мог прекратить ваши отношения и перейти или к другим продюсерам, или хотя бы перевести в рабочую плоскость. Но он давал тебе надежду, не отвечая, он изменял. Это мерзко и подло, хён. Ты, что, разорвал бы контракт, если бы он сказал, что не хочет других отношений, кроме рабочих? – Нет, не думаю. Мне было бы определённо сложнее эмоционально, но это не остановило бы рабочие процессы точно. Мы разорвали контракт, когда это была точка невозврата. Всё перемешалось. – Вот видишь… Чани, ой, хён, ты же весь в мурашках, ты замёрз! Хёнджин укладывает их обратно, укутывает Бана одеялом, в которое старший завернул своего хорёчка целиком. Чан улыбается, когда Хван устраивает его у себя под боком. – Джинни… Ты… Ты ещё хочешь работать со мной и… быть вместе? – Хён, ты сказал, что моё прошлое не заставит тебя изменить отношение ко мне. Так? – Я сказал, не заставит тебя разлюбить и перестать уважать. А отношение изменит, я буду тебя любить и уважать ещё больше. Хочу тебя беречь. – Вот и у меня так же. Чани, что было тогда – неважно. Мы были другие. Сейчас ведь всё совсем иначе. Я с тобой всё хочу. – Хёнджин обнимает, вцепляясь конечностями в своего мужчину, произносит совсем тихо. – Спасибо, что доверился, милый. – Джинни, могу я задать ещё один вопрос? Если это слишком, то просто останови меня. – Конечно, хён. – Почему ты… эээ… пробовал соблазнить меня… ну, когда мы в комнату вернулись? Ты же не хотел, я же видел. – Нуууу... Чёрт, – Хван накрывает голову одеялом, жмурясь от неловкости, виновато смотрит на Бана, кусает губы. – Если честно, я подумал, вдруг ты что-то хочешь... особенное и смущаешься сказать, а так, я вроде как пьяный, и... можно... Чан закрывает рот рукой и идёт с кровати, вставая у окна. На него накатывают самые разные эмоции и чувства. Получил честный ответ... Джинни смотрит на него, боясь пошевелиться, сидя в одеяле. – Чан… Хён молчит. Его просто раздирает. Хван встаёт, подходит, аккуратно касаясь банова плеча. – Чани, ты злишься? – Нет. Да. – Бан поворачивается лицом к младшему, ему очень тяжело – эмоции перекрывают, мешая здраво думать, но он пытается говорить, старается выразить, – Я не знаю, что я чувствую. Хёнджин, ты действительно думаешь, что я просто трахнул бы тебя, блять, как куклу, пользуясь разрешением в пьяном состоянии, когда ты почти спишь?? Да ещё думая о каких-то, блять, фантазиях? Ты реально считаешь, что это доставило бы мне хоть какое-то удовольствие? Ты считаешь, что... Чёрт... Неужели я дал повод так думать?! Хван смотрит, начиная реветь: – Не ты, хён, прости! Я же... Хён, я напился и... я... конечно, я так не думаю и не хочу так, ты ведь так заботишься обо мне, и... Чёрт!.. Ну, почему всё так!? – Хёнджин в отчаянии запрокидывает голову, пытаясь подобрать слова, – Чан~аа, я вообще-то... очень благодарен тебе и рад, что ты этого не сделал. Прости... Пожалуйста, не злись! – Это что, долбаная проверка, что ли? – В этот момент Бану хочется разнести полпланеты. – ННЕТ, хёооон!! Нееет! Да как же?.. Чан неожиданно будто бы видит их со стороны и… ужасается. Хёнджин ведь буквально рассказал ему причину такого поведения, поделившись сокровенной болью, а он... А он вспоминает их ссору, понимая, что сейчас они на такой же опасной грани недопонимания и эмоционального вулкана. – СТОП. Что за пиздец мы творим? За что ТЫ извиняешься? Что я несу, боже?.. Джинни, иди сюда. – Чан притягивает Хёнджина в объятия. – Хороший мой, ты не должен просить прощения, только не ты. Прости меня, пожалуйста, прости, я был слишком резок. Я не прав и неверно выразился. Я обижен не на тебя, меня расстраивает и злит сама ситуация, её причина. Боже, я вообще не должен был это спрашивать после того, что ты рассказал. Меня задело… у меня возникло чувство, что ты не доверяешь мне настолько… – Чани, нет! Чёрт, ну, почему это всё так сложно?! Милый, конечно же, я верю тебе! Хён, я понимаю твою реакцию и это был вообще-то закономерный вопрос. Я не знаю, как сам среагировал бы, мне было бы жутко неприятно и обидно такое услышать. Я не подумал. Чан сжимает в руках Хвана, успокаивающе целует в щёки и скулы, вытирает слёзы, гладит по красным волосам: – Ты сказал правду, и, Джинни, я… – Бан снижает тон до шёпота, – я так благодарен тебе. Спасибо, что не побоялся рассказать. Всегда меня поражаешь своей открытостью. Мы научимся всему этому вместе… – Чан прижимает к себе нежно, гладит по голове, по спине, а Хван обнимает в ответ, – Мой хороший, самый искренний, такой чувствительный. – Смотрит в глаза напротив, даёт себе обещание: он будет каждый день доказывать своему сокровищу, что ему, Чану, можно верить, – Пообещай мне больше никогда так не делать. Прошу. Ладно? Ничего против собственного желания. Хван кивает и говорит следом: – Хён, пообещай тогда ты тоже. – Что пообещать? – Если что-то захочется – скажешь? Или не захочешь... Или если тебе что-то понравится или не понравится. Ладно, родной? – Хёнджин ведёт ладонью по щеке Бана, льнёт к груди. – Конечно. Мы же договорились. А ты вон... куролесишь, ну как так... Мой хороший, я никогда ничего не сделаю без твоего искреннего согласия, я хочу, чтоб нам обоим было хорошо. – Чан подхватывает Хвана на руки, чтоб вернуть в кровать, – Джинни... Мне понравилось, как ты меня сейчас назвал. – Родной? – Да. – Мой родной… Хёнджин рад, что наконец-то нашёл слово для Бана – не просто что-то банальное умильно-ласкательное, а что и его мужчине откликается и нравится, не пресловутое «всё равно, хоть утюг». Чан же спрашивает, слыша иное, более значимое для него обращение, глядя в глаза Джинни неверяще: – Твой? – Мой. – Хван отвечает прямо, но слегка прячется от собственной откровенности, шепчет в шею любимого, – Самый лучший хён. Самый мудрый. Самый горячий. Хван сворачивается калачиком напротив Чана, тот берёт хёнджиновы руки в свои: – Джинни, спасибо за твоё доверие и искренность, милый. Извини, что испортил такими разговорами радостный день... – Ты не испортил, хён. Хорошо, что мы поговорили об этом. И про тебя, и про меня. Это очень важно. Может, на трезвую голову я бы и не осмелился рассказать. – Бан хочет сказать, что Хёнджин может чувствовать себя в безопасности, что Чан не осудит, не навредит и не позволит сделать это кому-то другому. – Я буду беречь твоё открытое сердце. Я так люблю тебя, мой хороший. – И я тебя, хён. Очень, родной. Давай уже целоваться. Хван хихикает, не удерживается и легонько давит указательными пальцами в ямочки на щеках Бана. Чан смеётся, обнимая, а Хёнджин забирается в горячие заботливые руки и тянется к губам напротив. *** Следующий день все единогласно решают посвятить своим парам, а Хонджун и Ёсан наперегонки исчезают предположительно (абсолютно точно) в направлении вернисажа в поисках загадочного Сонхва. Утром (скорее днём) Хван не желает покидать пределы кровати, поэтому Чан приносит ему завтрак в постель. Но, возвращаясь с кухни, застаёт не наслаждающегося тёплым одеялом разнеженного Джинни, а забившегося в угол кровати дрожащего мальчишку, поджавшего в ужасе ноги. Бан аж холодеет от этой картины: – Хёнджини... Что случилось, ты в порядке? Тебе кто-то позвонил, что такое? Или ты из-за нашего разговора расстроился? – Хван мотает головой. – Там – паук!!! – Округляет глаза, тычет пальцем куда-то в сторону справа от Бана. – Иии... что? – Чан реально не понимает и не видит связи. – Я принёс поесть, вставай. Ты напугал меня, я думал, что-то произошло! – Произошло!!! Ты что, не слышишь??? Там – ПАУК!!! Я не вылезу отсюда. Вообще никуда не пойду. – Ну, и чего? Паук, вон ползёт. – Бан поднимает насекомое и пускает его по руке, явно забавляясь, – Хэээй, паучок! Такой милый... – Чего??? Милый? Это я – милый! А он – ПАУУУК! – На лице Хёнджина неподдельный ужас, – Аааайщ, НЕ ТРОГАЙ! Зачем ты взял это в руки? Убей его НЕМЕДЛЕННО! До Бана с опозданием доходит, что не все родились в Австралии, и не для всех изобилие различных, и в частности – ползающих представителей фауны – обычно и даже приятно. – Ахахха!!! Зачем его убивать, он ничего плохого не сделал. Джинни, ты... ты боишься пауков? – Конечно, боюсь! Посмотри на него, он же страшнючий до чёртиков!!! И, наверняка, ядовитый! Убери его со своей руки, умоляю! Фу, кошмарище! – Мы не в джунглях, тут нет ядовитых пауков, – Чан открывает окно и выпускает причину паники своего парня на стену дома, – ползи гулять, малыш. – Малыш??? Ты назвал это чудище милым малышом? Он не укусил тебя? Он всю руку исползал – немедленно помой, вдруг, он распространяет ужасную заразу! Чан понимает, что для Хвана этот страх реально серьёзен, но ничего не может поделать, потому что ему смешно до истерики – он совсем не понимает, как можно бояться насекомых. – Успокойся, ахаххаха, он не кусается! Я вымою руки специально для тебя. Боже, ахаххаха. – Чан уходит в ванную так, чтобы Джинни видел, моет руки, пытаясь подавить смех, – Вот это да. Я не думал, что ты боишься пауков. Вот, смотри, – продюсер предъявляет Хвану руки, – иди сюда. Я жив, ахахахха, и не пострадал. Джинни, я же вырос в Австралии, у нас иногда змея дома – это нормально, не говоря уже обо всех, кто поменьше ползает. Он наверняка испугался тебя больше, чем ты его. – Я бы поспорил. Тебе смешно, да? Не пойду никуда. – Я смеюсь не над тобой. Но ты выглядел действительно очень забавно. Извини, мой хороший. Мне, правда, сложно понять страх насекомых, я с ними в детстве играл. – Знаешь, что?? Насекомые хотя бы реальные! Не то, что приведения! – Туше́. Там еда на столе, поднос упадёт отсюда, пойдём. – Нет. – Хёнджин держит оборону одеялом, хотя Бан уже и обнимает, и поцелуями успокаивает, – вдруг там ещё кто-то из этих ползает… Чан с улыбкой встаёт, обходит комнату: заглядывает под стол, под кровать, везде. У себя дома, в Сиднее ему бы и в голову такое не пришло, но чего не сделаешь ради любимого. – Я всё проверил. Никого нет. – Точно? – Точно. Иди, ешь. Предлагаю перекусить яичницей, а потом поесть в городе или взять чего-то на рынке. Хван соглашается. После завтрако-обеда спускаются вниз, в доме по ощущениям никого. На пляже вчерашнее место празднования – ребята разошлись поздно, оставив всё, как есть, и Чан с Джинни единогласно решают убраться, оставив стол и пуфы. Впереди ещё три вечера в кругу друзей, погода обещает быть хорошей, поэтому обеды и ужины у моря будут кстати. Потом в обнимку идут вдоль берега, болтая, едят в прибрежной закусочной, фотографируют друг друга, покупают какие-то сувениры на память. Чан замечает местную лавочку с украшениями и всякими безделушками, заходит, пока Хёнджин фотографирует что-то на берегу. Возвращается с маленьким мешочком: – Джинни, ты занят? Можно тебя? – обнимает со спины – Хван от таких объятий млеет. – Я сейчас ещё пару кадров сделаю, ладно, пока свет не ушёл? Пара кадров оборачивается парой-тройкой десятков и забегом до маяка через парк, а потом и прогулкой по всему городу. Хван спохватывается только в конце лёгкого ужина в очередной забегаловке: – Хён, ты что-то хотел, извини, я увлёкся… Чан оглядывается – вроде как никто не смотрит, людей в кафешке мало, и все заняты своими разговорами, до них, на удивление, дела никому нет, несмотря на то, что парни явно выделяются среди местных. – Ну, я хотел кое-что подарить. – Бан извлекает из кармана мешочек, там два кольца, кладёт их на стол, у Хёнджина на лице почти страх. У Чана намерения и так были, а Минсоны и откровенность Хёнджина их только подпитали, но он понимает, что для Хвана, да и для него, вероятно, такой шаг будет слишком быстрым, но Бан хочет показать свою любовь, как может. – Не пугайся. Я знаю, что для предложения слишком рано, хотя, если честно, я б с удовольствием, и я знаю, что у нас очень много всего происходит, и нужно время для осознания и принятия. Мне просто захотелось, чтоб у нас осталось что-то парное и памятное из этой поездки. Это – моё обещание тебя беречь. Потому что… я невероятно благодарен и счастлив, Джинни. Это совсем безделушка, но мне очень понравилась надпись, тамошний продавец сказал, что подкорректирует размер, если нужно. На внешней стороне колец надпись: «твоё сердце греет, как солнце», а на внутренней – «моё море заберёт твои печали». Чан надевает одно из колец на указательный палец Хвана. – Чани… Хён, ты… – Хёнджин от такого романтичного порыва еле держится, потому что уже расчувствовался и почти плачет, – пойдём скорее отсюда. Нет, погоди. – Берёт одно из колец, теряется от эмоций, – на какой палец надо? – На какой налезет, это же просто… – Это не «просто». А помолвочные на какой надевают? – На безымянный. Джинни? – Хён, я согласен, что рано, и это не помолвка, но я сейчас серьёзно – не хочу никого другого. Я помню, что ты говорил, ни у кого нет гарантий, и не всё может быть гладко, и всё может поменяться. – Хёнджин надевает кольцо на безымянный палец старшего, смотря вокруг так, чтоб никто не видел, – У меня не очень получается говорить это, вряд ли смогу часто, но… ты – мой родной. А я твой, хён. И ты делаешь меня самым счастливым, Чан. Бан внимательно смотрит в тёмные глаза напротив, прикрывая рот рукой, чувства накатывают: в его бархатных карих глазах искры самого настоящего счастья, Чан прикрывает веки и кивает в знак того, что он всё услышал, берёт хванову руку, снимает кольцо с указательного пальца и перемещает его на безымянный: – Теперь оно на своём месте. Люблю тебя, мой хороший. Я твой. – Шепчет, – Спасибо. Когда встают, чтоб уйти, с трудом сдерживаются от того, чтобы держаться за руки и не обниматься. Бан говорит тихо: – Пойдём скорее, у меня тут любимый хорёк не целован и не заласкан. Хёнджин улыбается сквозь небольшую пелену слёз, тянет Чана через – как назло – людные под вечер улочки обратно к берегу моря. В каком-то узком старом переулке – о, чудо – никого нет, и они накидываются друг на друга с трепетными поцелуями и объятиями. Настрой из нежно-романтичного быстро становится страстным, и Джинни, прижатый к стене сильными руками, задаёт прямой вопрос: – Хён, как ты относишься к сексу на улице у стены? – Крайне отрицательно, если ты про конкретно эту улицу и стену. Тут великолепная слышимость и множество окон, и тьма прохожих на соседних улицах, ещё светло. – Объятия и поцелуи при этом Чан не прекращает, просто не в силах остановиться в данной ситуации, заводя партнёра и желая большего сам. – А на пляже? – Хван Хёнджин не тот, кто быстро сдаётся, и, к удивлению Бана, переходит в активное наступление, требовательно проводя ладонью по твердеющему паху Чана. Тот аж давится кадыком, произносит сдавленно-изумлённое: – Отрицательно. Хвану достаточно того, что Чан не уточняет детали (именно на этот эффект от своей "шоковой терапии" Хёнджин и надеялся), поэтому решение принимается мгновенно: – Значит – не крайне отрицательно! Отлично, идём туда немедленно! – Хёнджин резко хватает Бана за руку, пока тот не опомнился, и тащит хёна в сторону моря. – Джинни… – Чан пытается что-то сказать, хотя говорить совсем не хочется, но тут до него доходит полный смысл сказанного Хваном, и он решает остановить не самую лучшую, по его мнению, затею, – Джинни, НЕТ! Это очень плохая идея! Хёнджин останавливается, и, смотря в глаза Бана невероятно огненным взглядом, спрашивает, совершенно невинно: – Какая – пойти на пляж? – Нет, пойти на пляж – хорошая идея. Чан смеётся: он прекрасно понимает, что идёт прямиком в ловушку своего ненаглядного. Ненаглядный, расплываясь дикой улыбкой, взирает пристально на губы хёна, притягивает Бана ближе за завязки капюшона худи: – Заниматься со мной сексом – плохая идея? Бесстыжий хитрец. Чан озирается – вроде как никого, только парочка с собакой где-то совсем далеко от них. Глядит исподлобья на искушающего и, потому – невероятно красивого Джинни, сжимая его толстовку в кулак, голос неожиданно становится глубже и, оттого – сексуальнее, произносит чуть ревниво: – Смотря кому. – Хён проникает рукой под толстовку Хвана, запускает пару пальцев под пояс брюк, притягивая к себе. – Тебе, конечно. – Хёнджин от этого всего "плывёт", отвечает затуманенным от желания взглядом: с каждым днём Бан становится всё увереннее, всё больше излучает свою силу, всё меньше боится своих желаний и реакций. – Это – прекрасная идея. – Чан поджимает губы, прикрывает глаза и выдыхает улыбку. – Вот видишь, мы можем совместить две отличных идеи и получить шикарный бонус. Пока они болтают, уже доходят (Хёнджин их доводит) до пляжа, и, разумеется, Хван не упускает возможности подразнить Чана "случайными" касаниями чувствительных мест, а Бан отвечает молчанием со всё более "голодным" взглядом, но часть сознания всё же не отпускает контроль: – Джинни, у меня большие сомнения по этому поводу. Хёнджин поворачивается к старшему и спрашивает уже без напора, ласково: – Хён, ты сейчас не хочешь? Или это слишком, да? Смущает? Ты стесняешься, что могут увидеть? – Хочу очень. Отчасти да, смущает, но меня больше беспокоит, что нам будет очень холодно, ветрено и сыро – ты забыл, что начало осени, да? Ты так хочешь... здесь? – Я хочу сейчас. Чан, ты просто не понимаешь, как ты охуенен, когда такой, я хочу тебя ещё больше, ты пиздец, как горяч... Бан думает, что, возможно, Хёнджин – его бредовый сон? Разве возможно такое запредельное счастье? Чан ведёт по щеке и по плечу Хвана: – Такой нетерпеливый... Мой. – Чуть приобнимает, поворачивает голову Хёнджина, – там какая-то вроде заброшенная сторожка, пошли. До странного строения рукой подать, но обоим кажется, что этот путь бесконечен. Когда подходят ближе, слышат... знакомые голоса и... стоны? – Хани, ещё... давай, быстрее… ммм… да, детка... У Хёнджина округляются глаза, и он прихлопывает рот двумя ладонями, смотрит на Чана с озорным весельем, и к его собственным рукам добавляется ещё и кисть Бана, который краснеет и кивком головы показывает: "уходим". Отойдя на достаточное расстояние, оба заливаются хохотом. – Какое популярное место, однако, так и не подумаешь. – Хван буквально валяется по песку. – Ну, надо же... это коллективное бессознательное? – У них свадьба вчера была! Им можно. – Чан укатывается от смеха рядом с Джинни, а тот притягивает старшего за толстовку: – Эй, а нам? Я тоже хочу. Или ты думал, так просто отделаешься? – Боже, конечно, нет. Может, домой, а? – Хёооон, до дома далеко... я с ума сойду. – Сумасшедший ненасытный хорёк. Вот что с тобой делать? Чан только делает вид, что ворчит. Его такое нетерпение Джинни заставляет чувствовать себя желанным, и, без того всегда горячее тело, кажется, будто на самом деле искрит ответным огнём. – Хён, я знаю много, чего тебе со мной делать, но ты не хочешь. Бессовестный эротический провокатор. Чан глядит голодным волком, чуть не рычит: – Слишком хочу, только не на глазах у всех, и не на холоде. Хван не намерен упускать момент страсти, но против желания и аргументов Чана идти не хочет, озирается по сторонам, одновременно трогая любимого, чтоб тот не "остыл". Бан Чану до остывания очень далеко, ведь такой озорной Джинни распаляет его за секунды до крайней степени. – Чани, а что это такое, как думаешь? – Хёнджин показывает в сторону чуть дальше "сторожки", смазанно целуя – просто горит от нетерпения. – Похоже на старую лодочную станцию. – Оно работает? – Пошли, проверим, ммм... С ума сводишь. Замеченное укрытие оказывается действительно лодочной станцией. Очевидно, когда-то это был комплекс, который со временем стал не нужен, неподалёку стоят ещё несколько по виду заброшенных зданий. Комплекс пустует, что не может не радовать жаркую парочку. Внутри станции не очень сыро, чего опасался Чан. Видимо, солнечная погода и тёплый пока ветер делают своё дело. Джинни видит более или менее удобное удалённое от входа и окон место и, скидывая на ходу рюкзак с Чана, прислоняет того к ближайшей стене, накидываясь с поцелуями. – Хёоон, пожалуйста, я не могу уже... Так хочу тебя... Хёнджин не выдерживает и запускает руку в бановы штаны, проводит ладонью по его возбуждению через ткань: Чан чувствует касание кольца, опуская глаза, видит блик металла на хёнджиновом пальце, и это почти сводит с ума, настолько это интимно. Хван ласкает, целует, кусает за шею, спускаясь ниже и ниже, поднимая толстовку, касается губами любимого горячего тела, притягивает нетерпеливо за ягодицы, чуть приспускает бельё Бана и проводит языком по его фаллосу. Он берёт в рот сразу на всю длину, от чего у Чана чуть ли не голова кружится – он стонет и рычит – сам не заметил, как перевозбудился от заигрываний Джинни. Хёнджин не собирается останавливаться, но, когда Бан уже почти на пределе и чуть ли не толкается в горло Хёнджину (который и не против совсем – только мычит от удовольствия), сам себя сдерживает, зарывается пальцами в волосы Джинни, поднимает его, впиваясь жадным поцелуем в пухлые раскрасневшиеся губы. Чан обнимает, занеживает, забирается руками Хёнджину под футболку – требовательно – Хвана словно волнами моря уносит в этот поток чановой страсти. Бан видит перевёрнутые лодки у противоположной глухой стены, подхватывает Джинни и рюкзак, несёт туда. Хван замечает всегда – в любой ситуации Чан заботится о нём, даже если сам на грани, вот и сейчас – сажает на лодки, чтоб Хёнджину было удобнее. Бана – будто цунами накрывает, с ним раньше такого не было. Чан спрашивает, покусывая за мочку, поднимает толстовку, ласкает горячими руками всё, куда дотягивается: – Что мне сделать, мой хороший? – Что хочется делай, Чани. Не тяни только, не сейчас, умоляю... Джинни сплетает их пальцы, и чувствует кольца – оказывается, так приятно ощущать их… Бан спускается поцелуями к паху Хёнджина, снимает свою толстовку, подкладывая под бёдра танцора, произносит гортанно, немного злясь – Чан чуть досадует, потому что желает взять Хвана полностью, с проникновением, но: – Для того, что мне хочется, у нас ничего нет, любимый. Будем обходиться… природным материалом. – Безопасность Джинни на первом месте. Хван млеет от касаний и ласк и говорит шёпотом: – В рюкзаке всё есть… Боже... ты такой волчара сейчас… правый внутренний карман на молнии. – Глядит чертёнком, держа бановы плечи и вплетая пальцы в пепельные пряди хёна. Чан, не переставая дразнить языком член Хёнджина, наощупь роется в рюкзаке и отрывается, поднимаясь с поцелуями к желанным губам: – Мне сто́ит спросить, спланировал ли ты это? Или это риторический вопрос? – Чан, держа в руках смазку и презервативы – и смеётся, и ему уже не терпится. – Неет, Чааани! – Тогда как это оказалось в моём рабочем рюкзаке, хорёчек? – Бан кусает «хорёчка» в плечо, впиваясь одной рукой в бок под его стон. – Ну, я... ааауф... заранее положил. Ещё... ммм... в Сеуле. Ты полтора месяца с ним на работу ходил!.. Ещё так поцелуй. – Бан смотрит с нежностью на своего эротического хулигана, кусает и целует, как тот просит – а сам недоумевает: год назад он и подумать не мог, что желание может накрывать его вот так, что этот огонь кто-то будет поощрять и раздувать ещё жарче, а Хёнджин будто подтверждает: – Я же не знаю, когда и где нам захочется. Такое нельзя упускать! – С этими словами Хван откидывается на спину, сбрасывает кроссовки, избавляется от штанов и белья, закидывает одну ногу на плечо партнёра, а второй за талию притягивает к себе плотнее, говоря чуть тише, пока Бан в шоке от происходящего, разогревает лубрикант, – Лучше с защитой, милый, я не успел подготовиться. Место не очень удобное для такой позы, но и Чан и Хёнджин взаимно желают сохранять зрительный контакт, это сейчас – больше простого желания. И Бан, глядя в тёмные с поволокой бездны хвановых глаз, проникает пальцем в презервативе в горячее отверстие, наклоняется лицом к лицу, держа ногу Хвана на плече (хорошо, когда твой парень – танцор с идеальной растяжкой), целует пылко, шепчет в губы, проводя рукой по торсу Джинни: – ТАКОЕ точно упускать нельзя. Самый прекрасный... Хван плывёт, а Бан возвращается губами к пенису партнёра, добавляя второй палец – намеренно задевает простату, одновременно создавая вакуум ртом – пошло и мокро совершает поступательные движения. Хёнджин хватает воздух, как рыба, дрожит в оргазменном мареве ото всего: от физических ощущений и от такого дикого Чана – ни капли стеснения сейчас в этом волчаре, сплошная первобытная сила, желание взять своё. И как же Хван хочет быть – его. Хенджин и хотел бы попросить продолжить, только говорить сейчас не в состоянии, но Бану уже и самому тормоза сорвало: продолжает подготавливать Джинни – жаждущего и рассыпающегося, отзывчивого на каждое касание. Чувствительный сфинктер туго сжимает фаланги, пульсируя, Бан чуть ждёт, но настойчиво и аккуратно добавляет третий, чуть погодя, несмотря на протесты нетерпеливого Хвана, ещё и четвёртый палец. Бережёт и ласкает. Хёнджин капризно рычит, что покусает, а Чан только соглашается, готовый подставить под зубы "хорька" любую часть тела. – Кусай! Куда хочешь. Дьявольская ухмылка и демонический огонь в глазах распалённого Хвана – Чану шансов не оставляет… В тот момент, когда, еле справившись дрожащими от возбуждения руками с контрацептивом, Бан медленно проникает наполовину в жаркое нутро, Хёнджин действительно кусает в основание шеи и легонько проводит кончиками пальцев с другой стороны. От концентрата противоположных ощущений в самой чувствительной эрогенной зоне (о которой Хвану, конечно же, известно), Чан резко и бесконтрольно входит до конца, вызывая довольный полустон-полускулёж любовника, обхватывающего талию Чана обеими ногами в нетерпении. – Ещё... сильнее... Бан толкается, но, кажется, так ослеплён и оглушён ощущениями, что начинает дразнить Джинни медленным ритмом, желая почувствовать каждый миллиметр, а Хван пытается ускориться – снова кусает, ставя сильный засос. Чан, оглаживая пенис Джинни одной рукой, другой сжимая его ягодицу, просит: – Сделай так ещё, пожалуйста… не сдерживайся... Хёнджин сверкает вспышками в глазах, повторяя укусы и свою просьбу: – Ты тоже не сдерживайся, хён... На что Чан целует так, будто съесть хочет, и... выходит из податливого тела. Джинни округляет глаза и хочет негодовать, но Бан всего лишь меняет позу, поворачивая Хвана к себе спиной, входя сразу на всю длину, не сдерживаясь, как и просил Джинни, как хочет он сам. Чан берёт со всей страстью и силой, так, что у Хёнджина ноги уже дрожат – он руками впивается в несчастную лодку, а Бан его держит одной рукой поперёк груди, другой обхватывает член танцора и двигает то в такт своему темпу, то зажимает, не давая случиться разрядке. Чан наугад впивается губами в скульптурную спину, оставляя засосы то тут, то там, Хёнджин теряется, ловит фейерверки перед закрытыми глазами, стонет и кусает губы. Бан уже ритм держать не может, вколачивается резко и рвано, рычит куда-то в зацелованную лопатку, формулировать совсем не получается: – Джинни... я... ммм... Хван понимает, хватается цепкой рукой, прижимая любимого к себе наощупь за ягодицу: – Давай, хён... Чан выпрямляется, не отпуская от себя Хёнджина, словно вплавляет в себя, чувствует вязкую тёплую влагу в своём кулаке, чувствует дрожь, которая передаётся его телу, чувствует, как сжимается и пульсирует сфинктер Джинни вокруг его органа, и от этого сам достигает такого яркого оргазма, что его будто бы сносит из пространства вообще... У самого ноги подкашиваются и в голове пустота, остатков сознания хватает, чтоб облокотить их обоих на многострадальные лодки, укладывая на свою же толстовку. Бан выходит под недовольное мычание, шепча на ушко возлюбленного: – Мой хороший, люблю тебя очень, моё сокровище... мой Хёнджини... Хёнджин поворачивается лицом: – И я тебя люблю, Чани... мой родной, ты самый драгоценный на свете. – Хван замечает, что рука Чана в его сперме, и хоть Хёнджин вообще не хочет шевелиться после такого жаркого секса, прибегает к своим навыкам, акробатическим жестом цепляя пальцами ноги рюкзак, выуживает влажные салфетки и вытирает Чана и себя. Бан пытается отнять и по обыкновению сделать это сам, но Джинни ласково шепчет, – дай мне тоже позаботиться о тебе, хён. – Чан тает, когда Хван, легонько хихикая, аккуратно возвращает на место спущенные штаны и бельё Бана, надевает свои, Бан умиляется, когда Джинни говорит, слегка виновато улыбаясь, – Чани... я это... испачкал твою толстовку... простиии, родной, я не... сдержался... – Чшш, вообще фигня. Оно того стоило. – Но тебе холодно будет идти домой! – Там ветровка вроде есть, нормально. Ты чего суетишься вообще? Иди сюда. – Бан притягивает Хёнджина за руку, обнимая, сворачивает толстовку и кладёт в рюкзак. Целует ласково, – Домой? – Не хочу вообще идти никуда, так хорошо... Это что было вообще, хён? – Кхм... Ты меня слишком сильно дразнил. Я завёлся. Понравилось? – Охуенно. Буду дразнить ещё больше. Чёрт, не хочется никуда. – Мне тоже охуенно. Куда больше? Хочешь отключить инстинкт самосохранения? Да чего ты подрываешься-то? В душ хочешь или что? Даже мне лень. Хван мнётся немного. – Не, я просто... снова есть хочу. Очень. И ты замерзнёшь, сумерки уже. Это только днём тепло. А вообще было бы здорово посмотреть на закат. Только жрать хочется. Всё ужасно. Я всё порчу. – Ну, я думаю, это решаемая проблема. Пошли. И хватит говорить, что ты что-то портишь. Ты делаешь этот мир прекраснее своим существованием. Чан встаёт, отряхивается от пыли, отряхивает Хвана и рюкзак, берёт Джинни за руку и идёт к проёму двери, ведущей на пляж. – Хёоон, нам в другую сторону! – Хёнджин переходит на шёпот, дёргая старшего за футболку, – Слушай, Чан~ааа, а вдруг, нас слышали или... видели?.. – Ну, если так, то об этом уже поздно думать, да? Скажем, ловили рыбу.... Хван сгибается пополам от смеха. – Чегооо? Рыбу? С криками? – Мы... Очень старались. – Бан и сам ухохатывается до слёз. – Ладно. Я возьму всё на себя. Ты же рыбы по гороскопу. Ну, вот я тебя ловил. Если что. – Поймал? – Ну... Рыбе виднее. Ахах хаха… – Чан расслабленно пожимает плечами, а Хван довольно обвивает свою талию чановыми руками: – Поймааал. Но я же хорёк, а не рыба. – То есть, ты признаёшь это? – Мне нравится, когда ты меня называешь хорёчком. Хёооон. Чани, что хочешь сделать? Они выходят из "укрытия", Чан возится с рюкзаком, выуживая складную коврик-пенку и пару пледов... Стелит на песок возле стены так, чтоб видеть море. Хлопает рядом, приглашая сесть рядом. Хёнджин глядит немного капризно, но садится. Бан же достаёт из рюкзака пару контейнеров с онигири, чипсы, какие-то пирожные и две бутылки колы. Хван взирает на это недоумённо: – Хён, у тебя там Нарния? Как ты?.. Ты знал?.. – Я с тобой никогда ничего не знаю. Я просто посмотрел прогноз погоды, увидел, что она хорошая, и подумал, что мы будем долго гулять… А если так, то лучше взять перекусить и что-то для посидеть, мало ли куда забредём. Тут и, правда, много красивых мест и великолепные виды. – Но когда ты купил всё это?? – Пока ты фотографировал в парке. Хёнджин кладёт голову на плечо Бана, не забывая жевать онигири: – Ты невозможный, хён… – Ты тоже, мой хороший. – А глюки могут разговаривать друг с другом? – Очевидно, могут даже что-то делать и ощущать… Вот ты глюк, а я чувствую, как ты меня трогаешь. Очень нравится. – Ты тоже глюк. – И как ощущения? – Хочу бредить дальше. Чану хорошо и спокойно, он будто бы пропадает в облаке нежности, при этом чувствуя мощь, которую в нём пробуждает их взаимная искренность. Они провожают закатное солнце, глядя на лёгкие волны моря: Чан – прислонившись к стене и перебирая волосы любимого «хорёчка», Хван – лёжа на коленях любимого «волчары». Хёнджину тепло и безопасно, впервые за долгие годы, он чувствует, что может кому-то по-настоящему довериться сердцем. Пара завершающих дней проходит умиротворённо для всей компании: с шутками, прогулками, совместными ужинами и завтраками на берегу и неожиданно присоединившимися Сонхва и Хёной. Но момент настаёт, и нужно возвращаться от шума моря к шуму большого Сеула, где их всех ждёт новый этап неизведанного.