Сентябрь, 1994 год
На рекогносцировку у них ушло два дня: что дела дрянь, орало буквально все даже в мирной ватиканской миссии. До центральных телеканалов не доходило и половины творившейся по окрестностям чертовщины, в Британии на дублинские проблемы не то что не смотрели, об Ирландии предпочитали вспоминать исключительно в контексте «эти люди», «эти преступники» и даже «эти маньяки». Вокруг царила повальная нищета, на фоне которой даже захолустная «ненастоящая Ирландия» со своим «зассанным Белфастом» выглядела более чем прилично. Вопиющий разгул преступности, почувствовавшей, что силам правопорядка уж точно не до стыренных теликов и мелких разбойных нападений на ларьки с видеокассетами. Все силы военных были брошены на столкновения вдоль границы: для местных еще неизвестно, что хуже, ведь перебрасывались гранатами англичане и республиканцы примерно поровну, а прилетали они обычно в палисад какой-нибудь Шейлы. Сколько таких шейл подорвалось на грядках с огурцами — одному Богу известно. Максвелл был искренне счастлив. Местные «Марки», все как на подбор дюжие громилы с веснушками на все лицо, до белизны светлокожие и очень хреново помнившие даже семинарский курс латыни — все они были до полусмерти замурыжены происходившим беспределом и меньше всего интересовались причинами их с Хайнкель визита. К их большой удаче, парни просто не догадались попросить себе апостиль Назначения, а значит, городить им можно было любую чушь — бумага-то с Печатью! С двумя ватиканскими ключами! Значит, все верно и справедливо. Да и просили они с Хайни для себя не то чтобы подозрительных вещей — так, табельное оружие и пару бронежилетов. Пистолеты пригодились уже на следующую ночь: Максвелл проснулся от того, что кто-то палил у него над ухом. И этот же кто-то пинал его по ребрам. Он рефлекторно скатился с кровати, выхватив пистолет из-под подушки. Ожидаемо, стреляла и пиналась Хайнкель — при полном параде, даже с опознавательной повязкой «Четыре», с номером отдела, чтобы «Марки» в толпе не пришибли. На лице ее был написан дикий, первобытный восторг охотника, гонящего дичь на колья, она выскочила из дортуара быстрее, чем Энрико впрыгнул в брюки. За окнами что-то верещало и грохотало: судя по всему, пытаясь ретироваться через крышу. «Кого-то» гоняли в дюжину рук: Хайнкель, успевшая за вечер «насмерть закорешиться» со всеми оперативниками местной миссии, явно участвовала в процессе в полную силу. Значит, можно было не торопиться и нормально одеться, чем Максвелл и занялся. — И что это было? — спросил он, выйдя на веранду: миссия располагалась в низеньком двухэтажном здании и делила его с захудалой детской библиотекой («Учим гэльский весело!» — значилось на выцветшем рукописном плакате в ее окне). — Понятия не имею! — воскликнула Хайни. Она явно пребывала в полном восторге. Энрико фыркнул: ну да, убивать всевозможных тварей таким, как она, «выгоднее», если можно так выразиться. Не придется потом отчитываться перед полицией нравов в лице «Фомы», которым дай только повод исторгнуть из сана. Они собирали компромат исключительно на своих и заведовали «внутренней кухней» Инквизиции. Их же задачей было подобрать максимально беззубого и покорного претендента в Папы (или самого зубастого — смотря что за годы), а также попытаться найти хоть какого-то Великого Инквизитора. Задачка почище поиска нового далай-ламы. — Опишешь? — он щелкнул зажигалкой, предлагая напарнице закурить. Она плюхнулась с ним рядом и наклонилась к огоньку, потная и грязная от беготни по всем окрестным лужам, вся в какой-то зеленой слизи, со свежей ссадиной над бровью. — Что-то крылатое. Навроде здоровенной кошки, но с длинным хвостом, как у змеи. Орет, шипит, прыгает! — ну надо же, сплошной восторг. — Ребята говорят, эта стерва тут ошивается третий день, помойки потрошит. — Стоило тогда кошмарить зверушку? — Когда она не потрошит помойки, она людей жрет, — заметила Хайнкель. — Недавно загрызла трехлетнюю девочку, у братьев к ней личная вендетта после этого. Но как же она быстро прыгает, ты бы видел! Надеюсь, мы ее спугнули не насовсем. Гибкая «стерва» была лишь первым звоночком, за которым, на одной только неделе, последовали зверское убийство местного банковского служащего (нашли вздернутым на собственных кишках), исчезновение маленького мальчика у местной речки-переплюйки («Кельпи постарались», — мрачно прокомментировали братья) и подрыв почтового отделения. С последним было проще всего: работала какая-то очередная со всем несогласная сепаратистская ячейка, объявившая себя «вот теперь точно настоящей» армией. На этой ячейке братья и оторвались на полную катушку, поскольку с нечистью они совладать не могли никоим образом. Нечисть, что живая, что неживая, подлейшим образом игнорировала Святые символы. Кресты помешали бы разве что ровному пищеварению оборотней. Вампиры, как выяснилось, переносили святую воду куда легче, чем хотелось воображать святым отцам в Ватикане: «Вы разбалованы солнышком», — объяснил Максвеллу самый дюжий из братьев, Киллиан. С его слов, вампиры переносили солнце, просто не любили его. Примерно по той же логике люди вроде бедуинов могут жить в Сахаре, но не все отправятся туда по доброй воле. Пасмурная сырая Ирландия с ее бессолнечным летом и бесконечным влажным межсезоньем для жизни упырей подходила куда больше. Наверное, поэтому братья в Ватикане так искренне уверены, что святая вода помогает от всех бед: если на вареного и уставшего от солнца вампира побрызгать чем угодно, он действительно будет повержен. Гораздо лучше любых молитв и анафем на любую тварь действовал крупнокалиберный огнестрел и хорошо заточенные колья: «Лучше сразу в глаз», — ласково уточнял брат Киллиан, демонстрируя целый «патронташ» из этих самых кольев. Их он использовал весьма ловко, но только после пары метких выстрелов: как правило, местные твари без боя не сдавались, сопротивлялись они как бешеные. Ну и разве могла их миссия, в которой всех боевых рук было человек двадцать, что-то противопоставить происходящему? — Почему Ватикан не в курсе? — спокойно уточнил Максвелл, угощая брата Киллиана сигаретой. — Усиление штата на спорной территории было бы только в плюс, иначе мы однажды целого отряда тут недосчитаемся. — Ватикан обо всем в курсе, — мрачно отмахнулся Киллиан. — Месяца не проходит, чтобы мы не настрочили какую-нибудь депешу или кляузу. Но ответ всегда один, — Киллиан усмехнулся, став в этот момент как никогда похож на большого, злющего бульдога. — «Обратитесь за помощью к местным». — К католической общине Ирландии? — Не, к «местным». Они здесь такие же местные, как и вы, — с нескрываемым пренебрежением ответил брат Киллиан, махнув рукой куда-то на юг. — Сам скоро все увидишь. — В смысле? У вас тут что-то намечается? — с интересом покосился Энрико. — Тут всегда что-то намечается, — это казалось невозможным, но брат Киллиан помрачнел еще сильнее. — И нам эти «местные» нужны не больше фурункула на жопе, но… сам все увидишь, в общем. Совсем скоро. «Все» заключалось в том, что Ватикан сознательно не давал своей же миссии больше полномочий, напротив, он старательно их ограничивал, призывал «не провоцировать конфликты» и в принципе сторонился Ирландии, как пожара. Ну и действительно, «совсем скоро» случился небольшой, на первый взгляд, инцидент, которому предстояло раз и навсегда изменить жизнь Энрико Максвелла. И, если подумать, всего Ватикана.***
Начиналось все довольно безобидно: в небольшом приграничном городишке Патрик за неделю пропало две овцы. Потом исчезла корова: надо сказать, какая-то там племенная самка, чуть ли не из корня прародительницы всех ирландских коров. А потом, как это бывает обычно, в одной из церквей нашли выпотрошенного смотрителя и дьякона, который жил при храме. Что бы ни напало на них, оно целило в горло и глаза, а потом предпочитало лакомиться требухой из еще теплого и парящего внутренностями живота. В последнюю очередь его интересовали бедра. Нападение на сотрудника церкви стало формальным поводом для привлечения «Марка» в качестве сорасследователей: у Ватикана не было дополнительных сил для этого захолустного региона. Не успели они приехать и разместиться прямо в оскверненном храме, как в окрестностях нашли целое растерзанное семейство, устроившее то ли поход одного дня, то ли пикник. Максвелл успел лишь отметить по оставшимся следам и отпечаткам зубов, что в этот раз нападавший явно привел с собой друзей, показав им неплохой шведский стол. А потом с каменным лицом объяснил неторопливому брату Киллиану, что нападавший совсем неподалеку. — С чего ты взял? — С того, что его дерьмо все еще теплое, — процедил Максвелл сквозь зубы и быстро махнул в сторону машины. — Надеюсь, оно не бегает с той же скоростью, что эта колымага? — проворчал он, хлопая дверцей доисторического джипа, который братья, не мудрствуя лукаво, заправляли солярой. Твари бегали даже быстрее джипа. И брату Киллиану, который нервно вел машину, все время зыркая по сторонам, нехотя пришлось попросить Максвелла протянуть ему спутниковый телефон. Сквозь зубы, старательно подбирая слова, он произнес несколько явно кодовых слов для связного. А потом одним коротким выдохом обозначил: «Вызывайте охотников в Патрик». После этого машина их содрогнулась от мощного удара по крыше, а сразу после — что-то с силой, не щадя, врезалось им вбок. До Энрико, поспешившего впервые в жизни пристегнуться в автомобиле, донесся низкий, вибрирующий вой, почти стон, от которого заложило уши и заныли зубы. Высунуться в окно хотя бы для одного выстрела он не рискнул, да и брат Киллиан, совладав со сцеплением, сумел-таки выжать из джипа приличную скорость: во двор церкви они влетели чуть ли не под дымящимся капотом. — Ну, зато нам отлично известно, что это за тварь, — философски заметил Энрико, на ходу проверив магазин. Открывать машину он не спешил: лишь в свете фонаря, освещавшего двор, он заметил, как сильно вогнулась в салон одна из задних дверей. — О, я бы не спешил с выводами, — проворчал Киллиан. — Oscail! — рявкнул он, сложив ладони рупором, так громко, что у Максвелла в ушах зазвенело. — Давай, бегом, тощая жопа, они ждать не будут! — даже очень оскорбленного Максвелла дважды упрашивать не пришлось. Те десять метров, что отделяли их от приветственно распахнутой двери в церковь, запомнились Максвеллу безумным колотежем крови в висках и ощущением недоброго азарта, с которым ему в спину дышало что-то, притаившееся в окружавшем церковь подлеске. Брат Киллиан, несмотря на свою монументальную комплекцию, догнал его в два прыжка, буквально схватил за шиворот и чуть не швырнул в открытую дверь, прямо в руки встревоженной Хайни. Судя по внешнему виду (за ухо заткнута сигарета, из рукава торчит пиковый туз), она играла в карты. Хорошо, если на раздевание или потрахушки (хотя едва ли, учитывая ее вкусы), иначе бедным «Маркам» за растрату перед Ватиканом вовек не отчитаться. — Еб твою мать, как от тебя несет псиной, — почти уважительно отметила Хайнкель, помогая Максвеллу встать. Дверь за их спинами хлопнула, отец Киллиан начал орать на братьев на гэльском, так что они засуетились пуще прежнего. — Идем, — Хайнкель потянула Максвелла за рукав. — Он им что-то про мешки говорит, они будут баррикаду строить. И все ходы на балюстрады и хоры надо закрыть, мало ли. Это они собаки так испугались, что ли? «Собаку» (в их случае — целую стаю «собак») в этих местах называли «осрайге», и они отличались от итальянских «лупо» примерно так же, как ирландский волкодав отличается от чихуахуа. Энрико хватило одного звука, который они издавали, а уж когда ему довелось увидеть одного из них из-за наспех сооруженного бруствера, он почувствовал, как сердце делает кульбит в горле. Энрико никогда не был слабохарактерным или трусливым, но что за тварь! Ужасающих размеров и злости — в промозглом сентябрьском воздухе от ее свалявшейся грязно-бурой шкуры валил пар, глаза ее горели, длинные, обезьяноватые передние лапы скребли землю, высекая искры. Осрайге неспешно бродил кругами вдоль церковного забора, прикидывая, как бы вскрыть эту консервную банку, где набился ужин на всю его стаю: из подлеска высверкивали зеленым, желтым и алым глаза, Максвелл насчитал минимум восемь голов и содрогнулся. Хайнкель по правую руку от него дышала тяжело, с присвистом: чуть ли не рыла землю от предвкушения. «Отправить бы ее к мозгоправу, как вернемся», — раздраженно подумал Энрико. А более ничего предложить или прикинуть не успел: и полутора часов не прошло, как на место прибыла «кавалерия». Никто из них, слишком поглощенных наблюдением за периметром, не услышал приближения машин, остановившихся в полумиле от переданных отцом Киллианом координат. Они поняли, что операция началась, когда оборотень внезапно взвыл. Даже скорее — захлебнулся собственным тяжелым надрывным криком, быстро перешедшим в бульканье. Он задергался под десятками выстрелов — точечных и скупых, осторожных. Рванулся вправо и влево — и взвыл вновь, когда пули прошили не широкую крепкую грудь, а заднице лапы, перебив сухожилия. А после этого раздался сухой громкий хлопок, и огромную тварь, скорчившуюся в церковном дворике у фонтана, накрыла хищно свистнувшая в воздухе металлическая сеть. После этого начался дикий гвалт и стон, адские крики, за которыми не слышно было собственных мыслей: те самые огоньки из кустов, желтые, красные и зеленые, заполошно заметались. Собратья осрайге, такие же, как он, кряжистые, огромные, пугающе подвижные, повыскакивали из своей засады — будто кто-то вспорол мешок с картошкой. — Ты гляди! — восхищенно присвистнула Хайнкель — и испарилась. В нужный момент синьорина Вольф умела в самом прямом смысле сквозь землю проваливаться, Максвелл не успел ее осадить. Да и что греха таить — ему самому надоело отсиживаться. Пригибаясь, он осторожно вышел во дворик, скользнул за обломки фонтана и за сторожку, в которой нашли растерзанным охранника. Короткой перебежкой двинулся к подлеску, из которого доносились самые заунывные звуки и чья-то быстрая, рабочая перекличка. Теперь, когда засада превратилась в охоту, ужас отступил перед любопытством, ученик падре Андерсона в нем поднял голову и внимательно огляделся: черт подери, было на что посмотреть! Их было человек двадцать: все одеты одинаково, в черную спецназовскую униформу, «тяжелую», насколько он мог судить с такого расстояния. Шлемы с плексигласовыми забралами выпачканы кровью. На плечах — нашивки подразделения, красный с черным щит, люминесцировавший в лунном блеске и случайных лучах фонаря. Они двигались парами, слаженно и бодро, и они были готовы к этой охоте. Вот они, те самые «местные», от которых так кривился брат Киллиан. По каждому жесту, по каждому шагу видно со стороны — военная выучка и выправка, они даже между собой общались стандартными армейскими жестами. Энрико невольно залюбовался: всегда приятно посмотреть на работу спецов. Подумав немного, в этот раз он решил не присоединяться к их развлечению: традиционная английская забава ведь, только на этот раз вместо лис — ирландские оборотни. Трагически красивая метафора. Останавливать Хайнкель, впрочем, он не планировал. На зачистку «местным» понадобилось меньше часа: они дольше хрустели кустами и проверяли какие-то норы, чем реально «паковали» оборотней. На каждого — крепкая металлическая сеть и удар электрошока: в воздухе отчетливо пахло озоном и дерьмом. Огромные ублюдки, каждый из которых легко мог бы свалить ударом лапы корову, трусливо скулили и перетявкивались между собой, начиная подвывать и плакаться. Восемь голов, как Энрико и сосчитал, пара совсем мелких на фоне собратьев. Откуда только вылезли? И повезло, что в захолустье! Если этакая мразь окажется в большом городе, то кровавый пикник ее продлится… сколько, кстати? От группы «местных» отделился один, он двинулся в их сторону, степенно и неторопливо: Энрико не мог припомнить, чтобы он принимал участие в схватке. Все время он находился немного в стороне, будто наблюдатель. Или, что более вероятно — командир. Энрико неторопливо встал со своего места и убрал пистолет за пояс сзади — кобура осталась валяться где-то в джипе, когда отец Киллиан таскал его за шиворот. Он сложил руки за спиной, не спеша проявлять чрезмерное дружелюбие, и сдержанно кивнул, когда «местный» остановился в паре метров от него. — Это вас поступил сигнал? — раздался глухой голос из-под шлема. — От моего коллеги, — уточнил Максвелл, с интересом разглядывая пришельца. Поколебавшись, тот протянул ему руку — Максвелл с готовностью ее пожал, быстро, но сильно. Крепкая рука, жутковатое спокойствие в каждом жесте: Энрико обратил внимание, что со стороны пришельцев не последовало не то что крика, даже легкого матерка. В их повадках было что-то призрачное и нездешнее, и он отлично понимал, откуда у отца Киллиана такая неприязнь к ним. От них разило потусторонщиной и еще… чем-то. Или это острый взгляд Энрико и его богатая фантазия: руку его визави украшали странноватого вида массивные кольца, на которых будто искрили зеленцой странные символы. — Присесть не желаете? — спросил Энрико. — Поделимся с вами оперативной сводкой с места преступления. Фото, опять же. — Ни к чему. У нас свой оперштаб на колесах, — в глухом голосе будто бы прозвучала нотка искреннего расположения. — Но будем признательны, если укажете направление, с которого все началось. — Координаты у моего коллеги. Это если официально. Неофициально — думаю, мы оставили приличную колею, пока оттуда драпали. Достаточно с нее не сворачивать. Максвелл услышал смешок и обезоруживающе развел руками: стоило называть вещи своими именами. К тому же он знал, что искренность к себе располагает. — Дело полностью уйдет в нашу юрисдикцию, минуя «Гарду» и Скотленд-ярд. Сегодня через границу мы прыгали раз десять, не будем дразнить полицию ни с одной из сторон, что скажете? Максвелл пожал плечами: до Скотленд-Ярда ему вовсе не было никакого дела, местная полиция зарекомендовала себя долбоебами, которым нельзя доверить даже крысиный выкидыш, так что пусть местные забирают это дело в какую хотят юрисдикцию. — Прекрасно. Мистер?.. — Максвелл. Энрико Максвелл. — Мистер Максвелл, благодарю за помощь, — ей-богу, он слегка ему поклонился! — Мои наилучшие пожелания отцу Макнамаре. О, он хорошо меня знает, поверьте. Максвелл проводил незнакомца (не удосужившегося, кстати, представиться) взглядом. Он смотрел, как его бойцы погружают свою «добычу» в два здоровенных фургона. Смотрел, как они рассаживаются по машинам, о чем-то быстро-быстро переговариваясь. И все это время его интересовал ответ лишь на один вопрос: зачем, черт подери, они забирают с собой этих тварей живьем?! — А ты не понял, брат? — тем же вечером отец Киллиан был раздражен настолько, что от него можно было прикуривать. — Привет он мне передал, ублюдок. Погань дьявольская, мразь! — он добавил к описанию «командира» еще несколько эпитетов на гэльском, которые Энрико толком не разобрал, но понял, что они были не менее яркие. — Это долбанные язычники — вот в чем дело! Конкретно эти ублюдки гораздо хуже обычных еретиков и иноверцев! Не то чтобы у Ватикана были стандартизированные протоколы по убийствам нечисти по рангам, видам и происхождению — директива была всего одна, «Упокоить», и методы, которыми она выполнялась, могли быть любыми, пока Церковь не оказывалась дискредитирована. Подобная мерзость живьем не интересовала никого. По крайней мере, насколько было известно самому Максвеллу. И тем интереснее ему было. На что они эту мерзость употребляют живьем, если можно так выразиться. Отец Киллиан был уверен, что они сперва ее трахают, потом потрошат, а потом снова трахают — типичный досуг любого язычника! Более из отца Киллиана не удалось выудить ничего по самой простой причине — ни он, ни остальные «Марки» ничего толком не знали. Все их столкновения с местными носили натянуто вежливый характер, на сближение никто не шел, да и профессиональная гордость братьев была серьезно ранена: еще бы, можно представить, как им приятно выглядеть мальчиками для битья на фоне таких успешных «коллег». И ведь не по своей вине — у отца Киллиана буквально руки чесались вытрясти дерьмо из всех окрестных тварей, да только руки его были связаны собственной Церковью. «Что ж, — подумал Энрико тем же вечером, глядя на довольную Хайнкель, которой любая переделка была в радость. — У меня руки не связаны ничем». Но для начала не помешало бы хотя бы узнать, как этот специальный отряд называется. А самое главное — кому он подчиняется.