Душа моя неупокоенная| Слово пацана| Кащей| Вова Адидас

Как жаль, что когда счастье кажется таким близким и совсем осязаемым, оно бабочкой взмывает куда-то ввысь, не давая себя коснуться. Последнее, что она запомнила, была сильная-сильная боль и мужской силуэт. Очнулась уже в совершенно незнакомом месте. Сквозь маленькое окошко пробивались первые лучи света. В нос ужасно бил запах сырости. Лежала, укрытая потрепанным пледом, в свитере, натянутом поверх платья и каких-то шерстяных носках, явно надетых чужой рукой. Очень сильно мутило. Голова налита свинцом. Чувство тошноты подступало комом к горлу. Аделина попыталась подняться, но ее словно тяжелой бетонной плитой придавило обратно. Сопротивляться с собой было бессмысленно. Она заснула вновь, практически ничего не соображая. Второй раз разбудили уже чьи-то прикосновения. Чужая рука лежала поверх одеяла на ее ногах. Девушка быстро встрепенулась и сжалась около грядушки дивана. Голова все так же ужасно болела. —Ну, че ты шугаешься-то так? Как-будто я волк. Не бойся, я за бочок не хватаю, — улыбаясь произнес Костя. Она молчала. Кажется, пришел конец. В непонятной избушке с тем, кого сердце ненавидит больше всего на свете. И совсем никакого выхода. Как же тошно стало в миг на душе. До безграничного счастья оставалась пара шагов, оно уже было осязаемо кончиками пальцев, но так быстро растворилось в пучине злосчастной судьбы. —Как голова-то? Болит небось. Не обессудь, просто по-другому ты бы не пошла, знаю. Все так же молчит. Внутри рушится вся ее жизнь. Кирпичик за кирпичиком. Все мечты. Все надежды. Все цели и планы. Теперь это все становится вновь таким далеким и невозможным. —Ну, чего молчаливая такая? Когда деньги нужны были поразговорчивей себя вела, а тут ни слова ни вытянешь. —Отпусти меня… —Да погоди, только приехали, а ты «отпусти». Ну я знаю, ты гордая, поломаться хочешь. Ломайся, ломайся. Разрешаю. У нас с тобой все равно скоро по-другому будет все. Заживем. Я тебе вон подарок уже купил. Мужчина куда-то вышел и вскоре вернулся с меховой шапкой. —Не переживай. Не ворованная. А то ходишь в платке своем, как нищенка. Я его по дороге выкинул. Нечего старье носить всякое, — натягивая обновку на брюнетку, произнес он. Сердце будто вспороли старым ржавым лезвием. Это самое «старье» было подарком любимой бабушки, это самое «старье» заботливо завязывали вчера Вовкины руки. Измайлова знала, что плакать нельзя. Кащей стал совсем одержимым и больным. Ее слезы могли вызвать в нем непредсказуемую реакцию, поэтому она мужественно загнала их вглубь души и спрятала в самом укромном месте, недоступном ему. —Ну вот, другое дело. Царица, не меньше! Аделина аккуратно сняла ненавистный до боли подарок и положила рядом с собой. —Кость… Ты зачем меня привез сюда? — голос ее был спокойным и уверенным. Она до последнего пыталась сохранить обладание собой. —Как зачем? Мы же уезжаем с тобой скоро. Его слова рвали по очереди струны сердца. —Ты за вещи не волнуйся, я куплю тебе все, что скажешь — продолжил он после небольшой паузы. «Совсем ополоумел. Насильно увозит» — пронеслось в ее голове. Оставить разум холодным становилось все тяжелее, но девушка пыталась из последних сил. —Куда уезжаем и на чем? —Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, слыхала? Может здравость мышлений он и утратил, а вот пронырливость и опыт останутся с ним навсегда. —Ты поесть небось хочешь. Сейчас принесу. —Не хочу. Можно попить просто. Мужчина молча вышел и вернулся через пару минут с металлической кружкой, наполненной ледяной водой. Брюнетка быстро осушила все до последнего глотка и отдала чашку обратно. —Пойдем со мной, умоешься. Измайлова молча и послушно последовала за Кащеем. Лишь сейчас удалось осмотреть свою клетку. Деревянная маленькая лачуга, состоящая из небольшой комнатки, где она и спала, некого подобия кухни-столовой и крохотного коридора. Умываться пришлось на улице, используя воду из какой-то старой канистры, которую держал Костя. Вокруг был один лес. Не слышно машин, не слышно городского шума. Кроме высоченных сосен совершенно ничего. И бежать-то некуда. Потеряешься скорее, чем к людям выберешься. Хорошо, гад, все продумал. Вернувшись обратно, Аделина поняла, что если тот час же не найдет себе занятие, сойдет с ума. Нервное напряжение набирало обороты. За последнее время она научилась быть сильной и делать вид, что ничего не произошло. Но изображать, что все хорошо, для самой себя, казалось, невыносимо. Хотелось верить, что мама забила тревогу, что Вовкиных связей достаточно, чтобы ее разыскать, что Костя просто по глупости ее сюда привез и скоро отпустит. Она понимала: нужно быть наивной, ради себя, надеяться до последнего и ждать, ведь другого выхода нет. На глаза попалась одинокая потрепанная книжонка «Бесприданница». Не понятно совсем, откуда ей тут взяться, но пускай хотя бы это будет неким спасением. Девушка вновь прилегла на старый, истрепанный давностью лет диван и принялась за чтение. «…Подите, я вашей быть не могу. Карандышев (вставая). О, не раскайтесь! (Кладет руку за борт сюртука.) Вы должны быть моей. Лариса. Чьей ни быть, но не вашей. Карандышев (запальчиво). Не моей? Лариса. Никогда!..» Неожиданно в комнату вошел Костя, с тарелкой какого-то супа. В воздухе висело напряжение. Она пыталась выдавить из себя хоть какую-то смелость, чтобы ему противостоять, но в глубине души до ужаса боялась. Каждый раз, когда он заглядывал к ней, брюнетка вжималась в самый угол дивана. Сердце ее начинало стучать с бешеной скоростью, а тело цепенеть. Было ужасно тяжело. Она не успела даже ничего понять, как вдруг тарелка со всей одури полетела на пол, а книжка с силой вырвана и отброшена к стене. Мы оступаемся, пожалуй, миллионы раз в сутки, но бывают ошибки, которые судьба не прощает. Роковые. Которые в корне меняют жизнь. И потом до скончания лет, после каждой из них, мы задаемся вопросом: «А что если бы было по-другому»? Что, если бы Измайлова решила прочитать записку в квартире? Что, если бы Вова предложил остаться у него? Что, если бы Костя тогда не встретился в ресторане? Что, если бы Аделина сразу рассказала о встрече у ВУЗа? Что, если бы не пошла тогда на первую дискотеку? Что, если бы Кащей в одно субботнее утро не увидел ее случайно у института? Трудно представить, неужели все могло бы быть совершенно по-другому. Сегодня ее роковой ошибкой стало кольцо. То ли от того, что не до конца пришла в себя после удара, то ли от того, что совсем нервно истощилась, брюнетка забыла про него. Оно словно стало с ней единым целом, знаком их вечной с Володей любви и ей даже в голову не пришло снять его или спрятать. Для Кости кольцо было, как красная тряпка для быка. Он резко стал дергать девушку за палец, пытаясь снять ненавистной всей душой символ союза. Как назло, оно будто приросло корнями к самому сердцу. Аделина вскочила с дивана, пытаясь отстоять свое. —Пусти… Отстань… — она тянула руку на себя настолько, насколько хватало сил. —Я смотрю Адидас времени зря не терял. Быстро позвал под венец, — мужчина не отступал и с агрессией вырывал кольцо. Чем дольше оно не поддавалось, тем сильнее он вскипал. —Снимай я сказал, иначе с пальцем отрежу, — Кащей с силой дернул ее к себе. —Режь, я не сниму. Это Вовкино! Не смей трогать! — она понимала, противостоять ему невозможно. Слабая слишком. Но так хотелось бороться. Бороться до последнего. —Да нет Вовки больше, дура. Лежит, неподалеку с пулей в башке жених твой. —Врешь! —А ты думаешь, хули мы уезжаем? Сердце остановилось. Сознание совсем помутнело. Перед глазами появилась белая пелена. К горлу подступил тошнотворный ком. Тело ее стало неимоверно трястись, а ноги подкашиваться. Она рухнула на колени перед душегубом. И даже он от ее истошного крика вздрог. Возглас, наполненный невыносимой болью, вознесся к самым небесам. Сквозь рыдания, она орала неистовым голосом: «Это неправда… Он живой…. Он живой, не ври мне!» Костя попытался было поднять ее, но тело, наполненное горечью, совсем не поддавалось. Захлебываясь слезами и слюной, Измайлова дергала его за штанину и молила: «Ты не тронул его! Скажи, что это неправда, умоляю… Я все сделаю, что попросишь, только скажи, что он живой… Костя, скажи…» Все совсем так, как он и предрекал: «Запомни, на коленях передо мной ползать будешь…» Ему безумно хотелось прижать ее к себе, но осознание того, что ради этого ублюдка Адидаса она готова лишиться пальца, лишиться жизни, лишиться всего, лишь бы он целый и невредимый был, добивало. Сердце Кости окончательно разрывалось от боли и злости. Неужели его любовь к ней такая бесполезная? Неужели она никогда не взглянет на него так же, как на Вову? Неужели все, что он перетерпел, было совсем зря? Смотреть на ту, которую больше всего любишь и ненавидишь, стало ужасно невыносимо. Он со всей силы оттолкнул ее ногой и ушел. На улице послышался звук заведенного автомобиля. Сил подняться совсем не было. Она умирала от боли, разрывающей ее душу. Слезы безостановочным потоком струились из глаз, оставляя соленый привкус на губах. Капилляры стали лопаться от напряжения. Чуть переводя дыхание, она истошно вскрикивала, пытаясь хотя бы так облегчить свои страдания. Жаль, но кроме приступов удушья, это больше ничего не вызывало. В сознании одна за одной всплывали картинки с Вовой. Их самая первая встреча, его взгляд, его форма. Карие глубокие глаза. Их первый поход в кино и первый поцелуй. Его острые черты лица и нос с небольшой горбинкой. Дискотека, на которой он учил танцевать. Его нежные ласковые руки. То, как он ждал у подъезда. Весь замерзший и совсем-совсем разбитый. Знала же, что он провожал до самой двери института, только для кого-то гордой быть хотелось. А теперь… Вспомнился его крик: «Я потерять тебя не хочу просто» и новый поток слез нахлынул волной. В голове всплыло как он губами касался, шепча слово: «Люблю». Вечер у его родителей, где было так хорошо, так тепло и уютно. Там, кажется, пахло их будущей семьей и маленьким сынишкой, яблочным пирогом и совместными вечерами, их безоблачным и счастливым светлым будущем, которому уже никогда не бывать. Ее портрет, который он так тщательно разглаживал своей рукой и, как оказалось, всегда носил с собой. День Рождение и то, как она поняла, что больше жить без него не может. Его звучный голос под гитару и строчки из песни: …Я хочу быть с тобой Я так хочу быть с тобой Я хочу быть с тобой И я буду с тобой… Из носа потекла тонкая струйка крови. Организм совсем не выдерживал. Голову разрывало на части. Но все это и близко не было сопоставимо с болью, разрезающей живую плоть сердца на куски. Их самый первый раз вместе. Его квартира. Нежные прикосновения. Горячее дыхание и самая сильная любовь. Они были единым целым и кажется души их тогда окончательно сплелись воедино. Последние проведенные дни. Поцелуи на спине. Букет розовых пышных пионов. Слова: «Прости-прости, не могу тебя отпустить совсем». Словно чувствовал, что больше не свидеться им никогда. Вспомнилось письмо. Главное, чтобы Костя не выкинул. Она побежала в сторону коридора и стала судорожно копаться по карманам шубы. Ничего. Мысль о том, что оно сожжено или выброшено так же, как платок, сводили окончательно с ума. Может в сапоги успела спрятать? И вновь пусто. Ее ужасно трясло. Нет, не может быть. Неужели последняя память о Вове досталась так же, как и его жизнь, мерзким рукам Кащея. Аделина стала вновь неистово трясти шубу. Безуспешно. Кроме кожаных перчаток не выпало ничего. Лишь убирая их обратно в карман, она заметила что-то в одной из них. Маленький сверток. Неужели? Видимо успела спрятать. Руки аккуратно разглаживали каждый уголочек. Она прижала его к сердцу и убедившись в том, что Костя не вернулся, принялась перечитывать. Вова как будто все знал. Какими же пророческими слова в письме оказались. «…Разве я хоть немного не боялся бы умереть? Не боюсь. Совсем не боюсь… Я ничего не боюсь больше, кроме как потерять тебя. Я отдаю тебе всего себя любимая. Потому что это не просто любовь. Это бесконечная любовь. Навечно, твой Володька…» Слезы размывают строки и буквы. Сердечные струны рвутся от пронзающей боли. Взгляд устремляется к Всевышнему в поисках ответа. Душа отказывается верить в то, что его больше нет. Неужели придется прожить целую ледяную вечность без него. Она будет вглядываться в лица прохожих, надеясь хотя бы на мгновение увидеть его. Лунные ночи покажутся странно пустыми, ведь произнеся его имя, она больше никогда не услышит ответа. —Володька… Я помню… тепло твоей руки, я помню твой голос, но я не могу с тобой поговорить. Прости меня, прости, что я не могу с тобой поговорить, — шептали женские губы. —Володенька, я же буду ждать тебя. А ради любви возвращаются даже мертвые, — она посмотрела на дверь с какой-то глупой и наивной надеждой. Нет. Не зайдет. Больше никогда не зайдет. Его пристань теперь где-то там, на небосводе. Измайлова спрятала письмо обратно. Из последних сил доползла до дивана и отключилась. Очнуться вновь пришлось из-за могильного воздуха и запаха водки, которые вошли следом за Костей. —Ешь давай. Целый день голодная. Молчит. —Я говорю ешь. И вновь ни слова. —Ешь я сказал, иначе… —Не хочу. —А что ты хочешь? —К Вове. Как последний гвоздь в крышку гроба. Как острый осколок в его искалеченное судьбой сердце. Тарелка стремительным движением поставлена на небольшую тумбу рядом. Плед резко скинут на пол. Мужская рука с грубостью поднимает ее с дивана. —Вставай! —Пусти… —Вставай, я сказал! Тащит ее к себе и закидывает на стол, словно куклу. Бедная царапается, пытается укусить, кричит, бьется из последних сил, вырваться пытается, убежать. Только вот куда там. Он хищник. Он зверь. Он убийца. Его лишь забавляют ее жалкие попытки. Как бабочка, порхает, крылышками бьется, а понять никак не может, что из сетей уж не выбраться. И глазища такие, как у лани лесной. Большие, испугом наполненные. Понять все не может, что в лапища волка попала. Он лишь зубы скалит. Радуется добыче. Свитер скинут на пол. Она пыталась было оттолкнуть, да только Кащей такую пощечину звонкую дал, что обмякла совсем. Будто силы последние потеряла. Из губы засочилась кровь. Белье сорвано одним рывком пальца. На ней осталось лишь белое платьеце. Струящееся. Тонкое. Ангельское. Как символ их чистой и непорочной любви с Суворовым. —Костя, я… —Молчи. —Костя, я уже с Вовой была, — понадеялась спасти себя. Подумала, что с грязной быть не захочет. Глупая. Ему это еще больше злости придало. Как масла в костер подлила. —С Вовой… Ну значит сейчас и оценишь, с кем лучше было. Зубы его хищно впивались в бледную нежную кожу, оставляя раны. Как зверь обезумевший, он рвал ее на куски. Руками хватал до иссиня-черных следов. Губами прикасался к шее и шептал лишь слово: «Моя». Слезы ручьем несчастная лила. Они ему на руку капают, прожигают насквозь до костей, а он вид все делает, что не замечает совсем. Костя пальцы свои слюнявил и в промежность норовил засунуть. Она сжималась как могла, змеей извивалась, лишь бы не коснулся. Не смогла. Одной рукой за горло прихватил, да так крепко, что дышать стало нечем. А второй стал водить, да так неприятно, так грязно, так больно, что умереть неимоверно хотелось. Мучалась, захлебывалась в слюне своей. Кашляла, кряхтела, задыхалась. Тот ширинку расстегнул. Да быстро так. Сует. Рвет ей все, а она кричит истошно горемычная. Он лишь пару толчков делает, а у нее уже кровь по ногам струйками стекает. За грудь упругую хватается. Пальцами крепко сдавливает. Кусает, засосы оставляет. Надеется, все же вдруг понравится, и понять не может, что ей не жить больше на белом свете. Взвизгивает страдалица каждый раз, но он пыла не теряет. Темп свой ускоряет. Руку в волосы запускает и с силой тянет. Ляжки в руках крепких сжимает. Чувствует прилив внутри себя. Кровь кипятком так и шпарит, заставляя сердце ужасно быстро стучать. Платье белое покрывается красными пятнами. Так же, как их любовь с Вовой очерняется извращением Кащея. Она уже больше не кричит. Не сопротивляется. Дергается только изредка из-за боли невероятной. И больше совсем ничего. Глаза прикрывает. И отключается. Лишь тогда Костя, кажется, опомнился. Отпрянул. На руки ее подхватил. На диван несет и только тут понимает, что натворил. Его трясти неимоверно начинает. Что делать не знает. К носу водку подносит. Водой холодной брызжет. А она лежит, как неживая. В крови вся, в ссадинах, бледная и не дышит почти. Он коршуном вокруг вьется, за плечи дергает, все оживить пытается. Из глаз слезы лить начинает. Истерит. Вдруг на колени неожиданно падает, к Всевышнему восклицает: «Пусть очнется! Господи, я прошу. Я для себя никогда не просил, для нее прошу». И смотрит на истерзанную с надеждой. Ждет, ждет, терпит. Вновь орет: «Господи, за что же ты так со мной? Я не переживу. Не смогу. Она же не виновата. Я прошу, верни ее, верни». Полуживая глаза еле приоткрывает. Его видит, из последних сил в диван вжимается. Отползти подальше пытается. Понял, что нет ему прощения. Он больше всего в жизни не хотел, чтобы она боялась его. Пускай ненавидит, пускай злится, пускай равнодушна, только не боялась бы. А теперь… Сидит на коленях. И раскаиваться перед ней начинает. Как на исповеди. —Ты прости меня… Маленькая моя… Ты прости, ради бога, — из глаз слезы текут, но он не чурается душу оголить перед ней. —Я тебя у института тогда еще встретил. Красивая до жути была. И глаза, как у ведьмы. Ты один раз взглянула, а я влюбился, как дурак, сразу. Смотрел за тобой издалека, а подойти боялся. Я же никогда еще никого не любил… —мужчина изредка делал паузы, чтобы захватить хотя бы глоток кислорода. Аделина молчала, смотря стеклянным взглядом в стену напротив, но Костя продолжал: «А потом Адидас тебя приводит. За ручку. Как девушку представляет. Глупо так еще вышло… Перед дискотекой, где вы встретились, сам ему сказал: «Невесту себе поищи». Знаешь… в тот момент… как будто потерял все… Ты пойми, я же лучше тебя ничего и не видел за всю свою никчемную жизнь… Мать к другому ушла. Отец алкаш подох под забором. А я мальчишкой голодный бегал. Помню, корку хлеба съешь, и то счастливым себя ощущаешь. Тогда и начал жить по уличным законам. Воровать, грабить, бить. По-другому просто нельзя было. А Вова… Мы с ним с детства дружили. Он помогал мне, как мог. Сначала едой и вещами, потом вместе друг друга вытаскивали с делюг посерьезнее. А он с тобой приходит… Ни любви, ни друга, нихуя получается. В тот момент возненавидел его до ужаса. Ему же все на блюдечке с голубой каемочкой. Вечно только самое лучшее. И ты. Ему тоже. Но я привык дорогу себе зубами выгрызать. Бороться, так бороться. Не знал только, как к тебе подступиться, чтобы не напугать. На машине тогда встретить приехал, цветы купил. Думал, понравится тебе, а ты драпу дала». Измайлова все так же не реагировала, совсем не шевелилась и, кажется, почти не дышала. Костя все прикоснуться хочет, пульс проверить, да испугать вновь боится. Видит, вроде грудь слегка вздымается, и успокаивается. Жива, значит. А он все исповедь продолжает: «Узнал от пацанов, что дискотека в ДК и Вова на нее пойдет. Значит, ты будешь. Помню, долго тогда собирался. Рожу побрил, рубашку даже со штанами нагладил, одеколоном надушился. Прости, что выпивший пришел. Волновался очень. Как пацаненок. Знаю, тебе тошно от меня было и от рук моих. Я почувствовал. Просто так хотелось хоть разок прикоснуться к тебе. Запах твой почувствовать. Ты же для меня как что-то такое… Даже не знаю что. Что-то необъяснимое, недосягаемое. Вдруг потасовка закрутилась, я сразу тебя взглядом искать начал. Вовка в драку залез, за пацанов переживал, а у меня одна мысль: «Лишь бы тебя не задело». Смотрю, ментовка тебе что-то говорит, ты бежишь. Хватаешь вещи, а платок, дуреха, теряешь. Я тогда еще долго думал, специально тебе его поднес или порыв душевный. Второе. Волновался, что застудишься. Я бы и домой проводил, но знал, что не захочешь. А сам, пока в ДК был, места не находил, думал что с тобой, дошла ли, не тронул ли кто. Хорошо, Валерка пришел. Доложил все. Потом стал гадать, как бы сделать так, чтобы прониклась ко мне. Поняла, что не такой я уж и мудак. Пацанов подговорил тебя караулить. Ты за картошкой этой дурацкой вечером поперлась. Я ждал-то поцелуя или объятий хотя бы, а вместо этого на четвереньках с тобой лазили, собирали ее. Хотя и этому радовался, как ребенок. Рукой тебя коснулся, думал, не заметишь. А по взгляду понял все. Ты тогда еще впервые мне «спасибо» сказала. Может и не помнишь, а я каждое слово твое в сердце храню». Аделина помнила, всё прекрасно помнила. Только хранила это совсем не в сердце, как Костя, а в закрытом заколоченном гробу, который никогда вскрывать не хотелось. «Ко дню рождения твоему готовился. В Москву ездил, чтобы духи тебе эти найти. Знал, что понравятся. Думал, отдать потом осторожно. Да только вдруг напало чувство такое, которое душу рвать начало. Захотелось на праздник явиться. Вручить тебе подарок при всех. Посидеть вместе, на тебя, красу, поглядеть. Я понимал, что Суворов там будет. Понимал, что и минуты не пробуду с тобой. Но как дурак на чудо какое-то надеялся что ли. День твой испортил. Прости. Ты бы знала, как обнять хотелось, когда рыдать начала. Но Адидас, сволочь, не позволил. Посмотрел так, как будто убьет сейчас. Мне-то на себя посрать, не боюсь. За тебя переживал, что волноваться будешь, и так уже наворотили дел. А потом домой шел и думал, что ни так все делаю. По-другому надо. Только не знал как. Водки набрал себе от горя. Напиться до беспамятства хотелось. Кто же знал, что там мудаки эти и ты ночью. К Вовке наверное бежала, я до сих пор не знаю. Ты и не скажешь. Да и неважно это. Я как увидел, что тебя тащат, с ума сошел, наверное. Мысли все спутались. Даже не понимал ничего. Одно знал: умру, но спасу тебя. Хлюпенькие твари оказались, двоим навалял сразу. Если бы ты не остановила, убил бы одного. Хотя уебков, как он, не жаль. В тюрьму только второй раз не хотелось бы. Но ради тебя я и десять раз отсидеть готов. Только это все попусту. Стыдно до ужаса было, когда на хрупкие свои плечи меня взвалила и понесла. Я то всё силы собираю, сам пытаюсь идти, а не получается. За квартиру тоже стыдно. Знал бы, что придешь, вылизал бы все. У Вовки-то уютно и порядок. А у меня… Помню прикосновения твоих рук. Ранки так нежно обрабатывала. И с шутки моей впервые ухмыльнулась. Я же мечтал об этом всегда… Смотрю на тебя внимательно, пока вокруг меня вьешься, а на тебе ссадины, на шее след фиолетовый. Не сдержался. Душу до боли скрючило. Обнял, к себе прижал крепко. А ты опять бежать. Потом про духи начала. Знаю, Суворов урод вынудил. Тебе бы они очень понравились. А может ты и пользовалась. Только я не почувствовал ни разу. За столом сидела, вздыхала. Вся такая маленькая, несчастная. И волосы красиво так по плечам спускались. Они у тебя волшебные какие-то. Не знаю… Мне почему-то всегда очень хотелось к ним прикоснуться. В тот момент как-будто понял, насколько сильно люблю тебя. Не сдержался опять. Такое желание появилось дотронуться, что аж ломать и выворачивать изнутри начало. И я поддался чувствам. А ты напугалась, бедная, вскочила сразу. К двери рванула. Мне в тот момент почему-то показалось, что если руку твою отпущу, то больше не увижу никогда. Оно почти так и получилось. Ты пропала куда-то. И с мудаком даже этим видеться перестала. Мне Валерка тогда доложил, что у тебя умер вроде кто и ты в деревню уехала. А я все ждал и думал: «Хоть разок бы тебя еще увидеть». Видимо, услышали просьбу мою. Когда в кафе встретились, я же как ребенок счастлив был. Но сразу смекнул, что случилось у тебя что-то. Глаза печальные дюже были. Да и работать не от хорошей жизни явно пошла. Мужики еще так пялились все на тебя. Каждого поубивал бы» — Кащей уже не плакал, голос его звучал с каждым словом увереннее и тверже, однако порой все же дрожал. Когда совсем сердце не выдерживало. «Ты как сказала, что деньги нужны, я же не думал ни минуты. Знал сразу: все, что есть отдам. До последнего. Только бы не нуждалась ни в чем. И в кафе это сраное не ходила. Решил, что тебя порадовать как-то надо. Я как Вова не умею. Кино, дискотеки, парки. Не мое это. Подумал, надо тебе что-то такое показать, что ты никогда не видела. Ну и показал. А ты, дурная, чуть с моста вниз башкой не полетела. Мне кажется, сердце в тот момент биться перестало. И будто надломилось что-то. Осознание пришло, что могу потерять тебя в любой момент и никогда не познать твоей любви. Внутри огнем гореть все начало. Голова как в тумане. В лес зачем-то завез, как маньяк. А когда ножичек к горлу подставила, то понял: ты лучше с жизнью попрощаешься, чем со мной будешь. И горько ужасно на душе стало. Обидно за себя. Неужели я капли любви и счастья не заслужил за страдания свои? Как дурак бегаю, а тебе все противнее от рожи моей… От боли помню так гнал… Хотел, чтобы разбились вместе. Думал, хотя бы так рядом с тобой быть. А судьба злодейка все по-своему воротит. И разгневался весь до жути. Желал тебя кольнуть, да побольнее. И подумал, что приползешь ко мне. Приползешь обязательно. Адидаса в тот день избил еще. Да и мне хорошо прилетело. Только он как сказал, что уезжает, я смекнул сразу: действовать надо и быстро. Без тебя же герой не поедет. Такой трофей негоже в Казани оставлять. А потом… Не волнуйся, ему не больно было. Сразу умер…» — мужчина взглянул на брюнетку. Все так же, как неживая. Только с ресниц слеза одинокая стекает. «Ты пойми… Я не прошу любви, я прошу хотя бы слова. Мне и этого достаточно. Я же просто люблю тебя…. Ты все равно никого никогда не найдешь, кто бы любил тебя, как я», — закончив речь, Костя резко встал. Нет. Нет больше сил терпеть. Вновь послышался звук заведенного автомобиля. Утро началось с фразы: —Вставай, жених приехал.