Неделю назад
Петра так и не получила ни одного сообщения, немцы бегло заговорили по-английски, Зик в конец распоясался, а Леви перестал что-либо предпринимать и просто плыл по течению. После смерти Марселя обстановка так и не стала прежней. Оторванные от реальных военных действий, не успевшие познакомиться со зверствами нацистов и изрядно заскучавшие, его люди окончательно сдружились с «пленными». Они делились скудными рецептами полевых похлебок, учили друг друга ругательствам и ностальгировали по родным городам. Конечно, некоторые англичане не потеряли голову и держали нейтралитет, но против никто не высказывался. В этом был только один плюс: никто не удивился тому, что Зик стал шастать к нему, как к себе домой. В словах Зика о том, что они равны (хоть это и не так), была определенная логика. Он легко убедил остальных, что у них уйма тем для разговора, мол, капитан капитана всегда поймет. После первой проведенной вместе ночи Леви пытался было избегать его, но Зик сказал, что если он будет наведываться только по ночам, это будет выглядеть гораздо более подозрительно. Вариант вообще перестать видеться он даже не рассматривал. Леви, в глубине души, тоже. Воздержание прежде не причиняло ему особых страданий: мысли о трибунале прекрасно справлялись с эрекцией, тем более, что было множество других требующих внимания проблем. Теперь Леви даже убраться было негде — вокруг одна земля, а в мозгу систематически всплывала мысль, что в кой-то веки у него появился партнер, который умеет доставлять удовольствие и точно никому не расскажет. Зик, в отличие от него, был небрезгливый, без уговоров брал в рот и не жаловался, даже когда его грубовато хватали за волосы. Леви взамен позволял потереться о его задницу, седлая его сверху, и с энтузиазмом хватался за красивый обрезанный член. Он так и всплывал перед глазами при каждом взгляде на Зика. Природа его уж точно не обделила. — Ты возвращаться, что ли, не собираешься? — спросил Леви, когда Зик средь бела дня прижался к нему сзади, обхватывая на живот. — Я слышал, у вас для таких не расстрел, так концлагерь. — А кто менья сдаст? Или ти думаешь, что Райнер с Бертольдом по ночам в шашки играют? — Отвратительно, — не сдержался Леви, представив, что кто-то еще мог заниматься сексом в его траншее, тем более, если это двое мужчин. — Как они, так отвратительно, а сам? И после этого он менья називает лицемером! — ехидничал Зик, пока Леви не стряхнул наконец его полуобъятье. — Да, еврей-гауптман здесь явно самый честный человек, — почти серьезным голосом ответил Леви, после чего задал давно интересующий его вопрос: — Как так вообще получилось? — Отец бил медиком. Ушел на фронт в Первую мировую и не вернулсья. Мама закопала пустой гроб и тоже умерла. А потом йа узнал, что у него новайа семьйа в Лондоне, — он смотрел в сторону, говоря это, и не выказывал явных принаков злости, но подсознательно Леви чувствовал, как от него исходит нечто негативное. — И что, после этого ты вознавидел всех евреев? — уточнил Леви, вспомная, что, правда это или нет, аналогичную историю приписывали Гитлеру. Хорошо, что у него были только мамь и дядя. Похоже, от этих отцов одни проблемы. — Йа никого не ненавижу, Леви, — ответил Зик, первый раз называя его по имени, и сел на перевернутый вверх днищем деревянный ящик. — Немцы тоже не виновати. Вспомни, сколько раз в истории случались гоненийа на евреев. Нам нигде не било места: ни во Франции, ни в Испании, ни в России. Немцы стали одними из многих. — Изгнание немного отличается от геноцида, если ты не заметил, — пробубнил под нос Леви, но пугающая, пропитанная горечью уверенность Зика не могла его не задеть. — Я знаю, что евреев нигде не любят. Но люди говорят, что после этой войны мы вернемся на Святую землю. Леви, конечно, никуда не собирался. Англия — его дом. Аккерманы даже не были религиоными, особенно Кенни. Но разговоры и правда не стихали: евреи, потерявшие родственники, убеждали себя, что смерти не напрасны, и этой непомерной ценой они оплатят потерянный Иерусалим. Аргумент был неплохим — гонения точно прекратятся, если у евреев появится собственное государство, но Зик скорчил такую рожу, что стало ясно: аргумент его не впечатлил. — Это временнайа мера. Потеряли один раз, потерьйаем и второй. Этот беспоконечний цикл страданий не кончится, пока жив последний еврей. Но ми можем избавить потомков от страданий. — Ты сумасшедший, — в отвращении к себе и к нему, выпалил Леви, не веря, что мог получать удовольствие от прикосновений этого человека. — Скройся с глаз, пока я тебя не пристрелил. — Зрья ты об этом заговорил, — вздохнул Зик и поднялся на ноги тяжело, как старик. — Поцелуешь менья на прощание? Леви проигновал его, но вспомнил вопрос поздно ночью, когда услышал шум. Перепуганные птицы поднялись в небо незадолго до того, как донеслось грохотание танков сначала с одной, а потом с другой стороны. Леви был недостаточно глуп, чтобы надеяться увидеть своих. Молчащий передачик Петры теперь показался не случайностью, а саботажем. Когда Зик попросил о поцелуе, стоило плюнуть ему в лицо.Сейчас
Леви подсознательно знал, что этот день его принудительного лечения будет последним еще до того, как открыл глаза. Его предчувствие возникло не на пустом месте: Елена больше обычного походила на каменную статую, а намеки Зика становились все менее туманными. Когда после обеда он впервые со времен со времен траншеи протянул сигарету, Леви совсем не удивился. — На дорожку, я так понимаю, — сказал он и протянул сначала правую руку с отсуствую пальцами, а затем, одумавшись, левую. — Какой догадливий, — похвалил Зик, поднося зажигалку. — Сейчас йа помогу тебе переодетьсья. Елена накроет тебья брезентом и ти будешь лежать тихо, пока она не виставит тебья на обочине. Вечером там должни проехать ваши. Кричи погромче, чтоб не проехали мимо. — Без тебья разберусь. Леви самостоятельно сел (еще месяц назад он не поверил бы, что будет гордиться такими мелочами), и глубоко вдохнул дым, едва не закашлявшись. Он поклялся себе, что не закурит никогда в жизни. Вряд ли даже через двадцать лет табак перестанет ассоциироваться у него с Зиком. Предстоящая встреча с британской армией, конечно, волновала. Леви, как бы глупо это не звучало, верил, что Зик сдержит слово. Однако он даже приблизительно не знал, как объяснить свое отсуствие и все то, что произошло с его взводом. С восьмидесятипроцентной вероятностью его заподозрят в предательстве, вся надежда на былые заслуги, да на помощь Эрвина, если тот и правда не потерял влияние в армейской верхушке, даже став инвалидом. Вот только ему-то точно не удастся соврать. Леви подозревал, что разочарование Эрвина ударит по нему сильнее, чем взрыв. — Так что я должен сделать? — спросил он. Леви несколько дней гадал, что Зику может быть от него нужно. Он и будучи капитанов взвода и правой рукой прославленного майора не обладал особыми возможностями, а теперь и подавно. В лучшем он мог вспомнить детство и стащить что-нибудь ценное. Или, может быть, пронести бомбу в кабинет генерала, но успех в таком случае был маловероятен. — Ти знаешь Эрена Йегера? — спросил Зик, доставая из сумки не новую, но целую пританскую форму без отличительных знаков. Учитывая маленький размер, ее скорее всего сняли с какого-нибудь несчастного парнишки, который вступил в армию в пятнадцать-шестнадцать лет, наврав про возраст. Отсутствие погонов только усилит подозрения при встрече, но настоящая форма Леви сильно подпалилась, так что он, не без помощи Зика, просунул ноги в чужие штаны. Даже они оказались чуть-чуть длинноватыми — меньше уже не шили, по крайней мере мужскую. Прошлую Леви подшивал собственными руками. — Не припомню. Кто он по званию? — Леви даже не пытался сам застегнуть пуговицы на рубашке, вверяя себя уже ставшим привычными рукам Зика. — Рьядовой, наверно, — Зик подвернул ему рукава со столь явным умилением на лице, что у Леви загорелись уши. — Йа знаю, что он попал в батальон Смита прошлой весной. Значит, ти тренировал его. Ему девьятнадцать. Високий и красивый, как я. Но волоси темние. — Был такой. Только Крюгер, а не Йегер, — Леви сразу вспомнил еврейского мальчишку, который чаще всех устраивал драки и бросался в бой, будто за ним гналась тысяча чертей. — Да, он мог поменьять фамилию. Йа тоже поменьял, — признался Зик, но, не углюбляясь в подробности, продолжил: — Ти должен передать ему послание. На немецком. — С моим-то «впечатляющим словарным запасом»? — Какой же ти злопамьятний, — Зик шутливо погрозил ему пальцем и вдел последние пуговицы на кителе. — Йа напишу на листочке. Виучи по дороге и уничтожь. — Что за интриги ты плетешь? — спросил Леви, но спорить не стал. Он уже пообещал себе, что если просьба будет посильной, он ее выполнить, хоть и в действительности ничего не задолжал немцу: он только вытащил его из положения, в которое сам и загнал. — А это уже не твоего ума дело. Найди Эрена, а потом возвращьайся на гражданку и забудь все, что здесь било. Включайа менья. — Не ожидал от тебя это услышать, — честно признался Леви. — Не ожидал или не хотел? Они смотрели друг другу в глаза с полминуты, прежде чем в палатку вошла Елена. Леви впервые видел ее в полном обмундировании, включая каску. Так она казалась еще более высокой и угрожающей. — Viel Glück! — сказал Зик, на последок сжав его руку. Леви почти не помнил, как ехал в грузовике, надежно спратавшись от любопытных глаз между ящиками, укрытый грудами тряпья. Все, что осталось, это мысль, что конечности слушаются его уже почти как раньше. Совсем скоро он вернется на фронт.