Палата для двоих

      Решение созревает в ее голове молниеносно, как только она ловит жесткий взгляд Драко, говорящий о том, что он не сдастся. Он может переупрямить Гермиону в ее же львином стиле, но он не знает, что она, в свою очередь, может победить другим способом: подстроиться под него и ситуацию по-змеиному.       — Обещаю никому не рассказывать то, что ты мне откроешь, и не пытаться вытащить тебя из твоей тюремной палаты.       Он медленно и настороженно кивает, ища подвох в ее словах и прямом решительном взгляде, но, наконец, начинает говорить: тихо, прерывисто, с каким-то затаенным отчаянием.       Гермиона внимательно слушает его сбивчивый, но четкий и последовательный рассказ, и, кажется, волосы на ее затылке шевелятся, вставая дыбом, а голова зудит и покалывает так, что хочется расчесать ее ногтями, все тело покрывается мерзкими колючими мурашками, и ей хочется содрать с себя кожу и промыть ее под чистой проточной водой после всего, что пришлось услышать.       Оказалось, что после финальной битвы Малфои были никому не нужны и не интересны, что вполне логично — все тогда были озабочены собственными проблемами, ранами и прискорбными обязанностями, все выжившие победители были погружены в общую бездонную скорбь, конца и края которой тогда не было видно. Никто не замечал поверженную семью Малфоев, скромно примостившуюся на краю чудом устоявшей скамьи в Большом зале. Они могли бы спокойно встать и уйти, и никто бы не придал значения, никто бы не остановил их, но тогда это было немыслимо. Все трое сидели потерянные, обездоленные и совершенно дезориентированные в общем хаосе. Нарцисса порывалась вывести Драко с пепелища сражения, но Люциус, умудренный прошлым опытом, понадеялся на то, что выигравшая сторона будет к ним благосклонна. Он считал, что им безопаснее оставаться с победителями, чем бежать и быть объявленными в розыск. Тем более, что скрывшиеся с поля боя Пожиратели еще живы и где-то прячутся, а значит, озлоблены и намерены мстить. Первая магическая война показала главе семейства Малфоев, что от правосудия легко можно отвертеться, сославшись на гнет со стороны Темного Лорда и безвыходность положения. В первый раз, присягнув Волан-де-Морту, Люциус после его мнимой кончины ничего по сути не потерял, быстро восстановил свое положение и даже заимел значительное влияние в политических кругах. Он надеялся, что во второй раз, совершив ту же ошибку, так же легко выберется из передряги. Но он облажался.       Малфоев арестовали, и их разбирательство стало самым важным и долгожданным для выигравшей стороны. На их примере победители хотели показать силу правосудия, хотели продемонстрировать, что такое истинная справедливость и возмездие. Всех троих должны были упрятать в Азкабан за служение и пособничество тирану, а Люциуса подвергнуть поцелую дементора. Однако в дело вмешались герои войны: Избранный, что победил наитемнейшего волшебника всех времен, и его верная соратница и боевая подруга. Поттер и Грейнджер переломили ход судебного слушания, внеся сумятицу и неразбериху. Это испортило планы Визенгамота, намеревавшегося извести Малфоев как вид, дабы ни один из их отпрысков более не ходил по освобожденной от гнета кровавого диктатора земле. Пришлось скрыть ход расследования от прессы.       В процессе жарких споров было решено ввести послабление в наказание Малфоев, однако лишь на первый взгляд это выглядело как смягчение приговора. Драко, которого герои войны выставили пострадавшей стороной, взял на себя ответственность стать той тонкой соломинкой, что удержит его отца и мать над пропастью. Ему было предложено согласиться на добровольно-принудительное заточение в новое экспериментальное отделение Мунго в обмен на то, что Люциус получит пожизненное заключение в Азкабане вместо лишения души, а Нарцисса будет посажена под домашний арест в собственном поместье. Впервые Драко получил реальный выбор, впервые поверил в то, что надежда есть, что, возможно, когда-нибудь жизнь наладится, и со временем он сможет освободиться и вызволить и отца, пока мать будет ждать их дома. Слизеринское чутье чувствовало какой-то подвох, но, естественно, никто не предупреждал Драко о подводных камнях, перспектива переждать худшие времена в психушке казалась более милосердной, чем прозябание (пусть и временное) в Азкабане, да что уж там, это стало небывалым везением. И Драко согласился.       Итак, положив голову на плаху, он в первое время почти радовался выгодной сделке, а когда начал понимать, на что подписался, было уже поздно. Осознание приходило к нему крупица за крупицей, но Драко уже ничего не мог поделать. Вернее, он не мог изменить ход событий с той самой минуты, как доверился чутью отца и остался с родителями в Большом зале среди развалин Хогвартса, усеянных трупами поверженных в битве.       Только при тайном оглашении приговора без свидетелей и прессы Драко узнал, что его поместят в «солнце» на неопределенный срок, а это могло значить что угодно, и явно не в его пользу. Никто не сообщал ему, что это за заведение и что ему грозит испытать, попав туда. Никто не предупреждал, что домашний арест в Малфой-мэноре означает для его матери полную изоляцию от общества. Нарциссу заперли в мрачном оскверненном особняке ее мужа, лишив права покидать эту территорию, отняв всю обслугу (домашних эльфов конфисковали вместе с темномагическими артефактами и предметами роскоши после обыска поместья). Но и это не все: жену самого известного Пожирателя Смерти навсегда лишили магии, отняв и демонстративно сломав ее волшебную палочку прямо у нее перед носом. И теперь Нарцисса должна была влачить жалкое существование в темном склепе, в который превратился некогда величественный особняк Малфоев, а за попытку выйти за пределы его территории ей грозила мучительная смерть. По решению Визенгамота на осужденную ведьму было наложено сложное заклинание-маячок, которое активировалось при нарушении обозначенных границ и заживо сжигало жертву. Узнав об этом, Драко потерял сон и не находил себе места, мучаясь чувством вины. Его «благодетели» постарались, чтобы он четко понял, на что в итоге согласился, сделав выбор, и нес эту проклятую ответственность за свою семью на своих плечах всю жизнь, осознавая, что стал причиной их общих страданий.       Знание о том, что его мать с ее впечатлительностью и тонкой душевной организацией не выдержала бы и дня в Азкабане, совсем не успокаивало. Нарцисса медленно чахла, практически тлела заживо, пока дом ее мужа, ее дом, находился в распоряжении Волан-де-Морта и его прихвостней, став местом жестоких пыток и кровопролития. Его мать уже была на грани, она бы не выжила в тесной ледяной тюремной камере, охраняемой дементорами, забирающими последние крупицы позитивных мыслей, обрекающих на мрак и тлен. Но что с ней теперь, когда она заперта на кладбище жутких воспоминаний без права шагнуть за порог?       Драко больше переживал за мать, заключенную в кошмарный сон без возможности когда-либо проснуться, чем за себя, хотя находился в худших условиях. Все Малфои до конца жизни были погружены в собственные фильмы ужасов, где вынуждены были отыгрывать роль жертвы снова и снова, пока это их в конце концов не убьет. Видимо, в этом и был план судей — обречь преступников на вечные муки. Ведь смерть — слишком милосердное наказание.       — Я даже убить себя не могу, — обреченно закончил свой рассказ Драко бесцветным тоном, в котором слышалась покорность неумолимой судьбе. — Они придут за ней. Они посадят ее в Азкабан, а там... заключенные Пожиратели презирают нас за более мягкий приговор. Мама не должна туда попасть. Они ненавидят ее, меня и отца... ублюдки завидовали ему еще при правлении Темного Лорда, — его глаза все расширялись и стекленели, будто Малфой был уже совсем не тут, с ней, а унесся куда-то далеко, откуда тяжело вернуться. — Смерть — не самое страшное, что ей грозит. А если отца поцелует дементор... пусть он и заслужил… но когда она узнает об этом... Я не хочу даже думать…       Его ослабевший голос надтреснул и оборвался. Словно покрытый шипастой броней, Драко, на чьих щеках блестели тонкие влажные дорожки, ощетинился и замер. Гермиона не замечала, что ее трясет, пока кисти рук и живот не свело спазмом. К горлу подбиралась желчь, и ее затошнило, но она, смаргивая навернувшиеся слезы, запрокинула голову к потолку и глубоко задышала, пытаясь справиться с коллапсом, который произошел в ее мозгу от поступившей информации. Невозможно было поверить, что теперь, в мирное время, которого они с друзьями добивались годами, продолжала главенствовать вселенская несправедливость и настолько изощренная жестокость, которая не укладывалась у нее в голове.       — Я должен выживать, Грейнджер. Обязан. Иначе, стоит мне умереть, как эти стервятники обглодают мои кости и сразу примутся за моих родителей. Они уничтожат всех Малфоев. Думаю, это конечный план. Но обычной смерти для нас, конечно, мало.       Она приглушенно шмыгнула и постаралась незаметно утереть слезы, дабы быть сильной ради него. Кто-то из них должен был взять на себя ответственность за веру и надежду. И Гермиона знала, что это ее прерогатива, хотя в этот момент чувствовала себя абсолютно разбитой и сломленной. Все, за что она боролась, оказалось будто перечеркнутым этими непотребными зверствами.       — Это хуже тюрьмы, — заговорила она твердо, прочистив горло, — так не должно быть. Ты не должен жить лишь ради чьей-то мести, не должен кормить извергов своими муками, чтобы они не добрались до твоих родителей. Выход есть всегда. Я подниму все связи, Гарри...       — Грейнджер! — Драко горько ухмыльнулся и обжег ее таким разочарованным взглядом, будто она не оправдала его ожиданий. — Ты правда не понимаешь? Ты же была лучшей на курсе. Не говори, что это заслуга тупой зубрежки, а не выдающегося ума, — его язвительный сарказм резал ее без ножа, и это чувствовалось как предательство с его стороны — вернуться к прежней линии поведении из их враждебного детства в такой хрупкий момент, когда она еле держится. Кажется, этого он и добивался — оттолкнуть ее окончательно, донести, что ситуация безнадежна, и он не то чтобы не имеет шансов на освобождение, а именно не заслуживает спасения. — Дело не только в Славиче. Он лишь пешка. Это решение Визенгамота. Ты же в курсе, что он держит единоличную власть в судебной сфере? И эта власть неограничена.       — Но аврорат может найти основание для возобновления расследования. Можно пересмотреть приговор. Гарри почти стал аврором…       — Грейнджер, драккл тебя дери! — теперь он словно ожил, выходя из себя: ее сопротивление, ее нежелание признать безвыходность положения дико его раздражали. Возможно, так работала защитная реакция — его расшатанная психика пыталась любыми способами удержать его в привычной картине мира, оправдать все страдания, которые пришлось пережить. Если бы он признал, что шанс на спасение есть, это бы значило, что все его лишения и испытания были напрасными. Но, что еще страшнее, — если бы Драко поверил в возможность спасения, а ничего не получилось, то он бы не выдержал подобного потрясения. — Думаешь, глава аврората не в курсе? Да он же первым и согласовал это решение, ведь больше всех ненавидит Пожирателей.       — Но Кингсли…       — Думаешь, он не замешан в этом? — неожиданный зловещий смех совсем не подходил тому Малфою, которого она узнала в последнее время. Его глаза буквально кричали: «Ты глупая наивная идиотка, Грейнджер!». — Думаешь, нынешний министр не рад избавиться от врагов любым способом?       — Кто был председателем Визенгамота во время твоих слушаний? — она сглотнула, сжимая кулаки, на самом деле не желая слышать его ответ.       — Бруствер и был.       — Нет! Министр не может… Верховного чародея выбирают… — она запнулась, вспомнив, что во время ее свидетельских показаний председательствовал временно назначенный Роланд Фирсонхей, о котором она ранее ничего не слышала, и тогда это показалось ей странным выбором. Возможно, это было подставное лицо. Банальная марионетка.       Драко лишь мрачно хмыкнул.       После свержения темного режима Волан-де-Морта министерство осталось в руинах. В процессе очищения правящих кругов от предателей образовался полнейший хаос. Суды над виновными, проходящие на скорую руку, не отличались особой законностью и не придерживались строгого порядка. Победители были охвачены желанием осуществить немедленное возмездие. И те Пожиратели Смерти, что входили в ближний круг Темного Лорда, первыми понесли наказание, тут же получив поцелуй дементора.       Люциус Малфой чудом избежал подобной участи лишь потому, что за его сына вступились Гермиона и Гарри, и теперь Драко вынужден был отрабатывать это сомнительное «послабление».       — Я разворошу это осиное гнездо, — убежденно заявила она, ощутившая праведный гнев, начиная закипать. — Они думают, что ты не защищен законом, что ты никому не нужен, но это не так! Ты нужен мне.       Драко взглянул на нее с тенью прорезавшейся признательности, на мгновение его глаза прояснились, но тьма снова затянула серые радужки.       — Какая же ты до смешного оптимистичная, Грейнджер, — прошептал он любовно, словно умиляясь наивностью невинного ребенка. — Иногда даже гриффиндорская отвага бессильна, понимаешь... Я как слизеринец знаю, что есть ситуации, где ваше пресловутое геройство ни хрена не спасает.       — Нет, послушай меня, Драко. Ты не прав. Ты слишком подавлен, извини, но это так, — Гермиона не решилась озвучить ему очевидное: он со своим слизеринским мышлением привык подстраиваться и адаптироваться к любой среде обитания. Так он и выживал все это время, так выживала его семья под властью Волан-де-Морта. Это воспитание Люциуса, это семейная черта Малфоев — пресмыкаться ради пресловутой выгоды. Под влиянием отца сын находился в вечном страхе в подчинении у кровавого тирана и так и не узнал, что есть другой взгляд на жизнь — другая реальность, в которой этого самого тирана можно свергнуть и таким образом вернуть мир и покой. Казалось, что Драко все еще жил прошлым, хотя и переосмыслил его. — Разве ты не видишь? Мы победили. Мы вернули прежний уклад жизни, и теперь...       — Грейнджер, разуй глаза! — его резкий оклик повышенным тоном заставил ее вздрогнуть. — На смену одному ползучему гаду придет другой. И что бы ты ни думала, ваш министр Бруствер ненамного лучше, а твой святой Поттер совсем не всесильный и не может победить всех. Ему лишь повезло в случае с Темным Лордом, у него была ты и еще куча помощников.       «Ваш министр» — Драко показательно отделял ее от себя, беспощадно отрезал себя от всех них, воевавших за свободу и нормальную жизнь для каждого члена общества в независимости от его происхождения, за светлое будущее для всего волшебного мира.       — Эта сраная психушка — подтверждение тому, что, сколько бы вы не боролись, никогда не будет конца. Не будет абсолютного мира.       — Ну и что! — взорвалась она, наконец, не выдержав гребаных противоречий, отрывающих и отдаляющих их друг от друга после того, как они с таким трудом нашли точки соприкосновения. — Жизнь и есть борьба, Драко! От сражения к сражению ты живешь мелкими передышками, но они и есть твоя повседневность, они придают тебе сил — ощущение себя правым оттого, что ты борешься за справедливость, за лучшую версию жизни. Но и затяжные периоды борьбы — это не пропащее время. Оно не вычеркнуто, оно и есть путь к конечной цели. И, даже если ты не достигнешь этой самой цели, ты будешь знать, что просыпаешься по утрам не зря... — Гермиона уже не могла сдерживать слез, которые текли по щекам, капая на голую кожу и спутанные волосы, которыми ей захотелось прикрыться, поэтому она распустила их и перекинула вперед на грудь. Ее надломленный голос дрожал и прерывался, но она упрямо продолжала: — Мы должны бороться, пока живы, несмотря ни на что, а не поддаваться упадничеству.       Драко смотрел на нее такими глазами, будто только что узрел небывалое чудо, кажется, его радужки даже поменяли цвет на прозрачно-голубоватый.       — Завтра будет новый день, — произнесла она благоговейно, почти торжественно, — и все изменится, вот увидишь.       Он не нашелся, что ей ответить, лишь молча наблюдал за тем, как она подбирает свои вещи и решительно одевается. Последовал ее примеру.       — Каким пыткам тебя подвергают? — потребовала она тем тоном, которым авроры обычно ведут допросы. Вместе с решительностью пришла непоколебимая уверенность и твердость, а мягкость ушла на задний план.       — Я не могу сказать. Я подписал магический контракт, и, если... — теперь он снова выглядел как сирота, заблудшая душа, какой она нашла его в запертой палате в первый день. — Суть их верований в том, что я — источник тьмы, которую нужно изгнать...       — Они что, как экзорцисты?       — Кто?       — Как те безумные маглы, что пытаются изгнать дьявола из несчастных умалишенных?       — Возможно... — его плечи поникли и завернулись вперед, словно его тело сковали невидимые путы.       — Немыслимый идиотизм! — ее кожа горела от негодования, а руки прямо-таки чесались пойти и начистить морды всем виновным. — А солнце, значит, рабское клеймо? Тебя заклеймили как скот, чтобы измываться над тобой, пока ты не?..       Вдруг послышался шум шагов из коридора, и Драко молниеносно одним выпадом спихнул с постели Гермиону, которая сдавленно ойкнула и, приземлившись на колени, зашипела от боли. Замок щелкнул, а Малфой, подорвавшись, с безумно выпученными в испуге глазами вскочил на ноги и судорожно затолкал Гермиону под кровать, после чего плюхнулся на разворошенное ложе и дернул на себя одеяло, затаив дыхание.       Дверь скрипнула, и Гермиона в своем укрытии перестала дышать, сжимая ушибленное колено и закусив щеку изнутри. История повторялась, и леденящий холод пробирался в душу при воспоминании о сне, в котором фигурировала отрубленная голова.       Гермиону разрывало изнутри, пока звучал мерзкий голос Грина — предзнаменование неминуемой беды — внутренности скрутились и сжались до боли. Пришлось приоткрыть рот, чтобы не задохнуться. Пока она боролась с собственным дыханием и нахлынувшим ужасом, Драко забрали. Снова забрали у нее из-под носа.

***

      Она бежала, спотыкаясь и не помня себя. Сначала мчалась в свою палату, чтобы схватить шариковую ручку, а потом неслась вниз, точно зная, куда, перепрыгивая ступеньки лестниц, придерживая мантию-невидимку, чтобы та к чертям не слетела с нее на бегу. Шепнув пароль, Гермиона превратила ручку в одноразовую палочку и смело шагнула к двери подвала, готовясь к чему угодно, что могло ожидать ее там.       Пустой коридор с призрачно мигающим светом встретил ее душераздирающим криком. Приглушенным, но до боли знакомым. Все внутри обледенело и осыпалось от осознания того, кому принадлежал глухой, взывающий о помощи голос, звучащий за одной из дверей пыточных, набитых койками с кожаными держателями-путами.       Гермиона бросилась на отчетливый звук.       — Во имя солнца… — блаженный хор голосов затягивал какую-то сектантскую ахинею. — Изгоним тьму из этого несчастного…       Там, за дверью, которую она безошибочно определила, сейчас пытали его. Того, кому она обещала завтра новый светлый день. В лучшем мире. Того, кому она собиралась даровать свободу любой ценой. Предсмертный крик раненого зверя разрывал ее ушные перепонки, и, не раздумывая, Гермиона распахнула дверь магией, выстрелив вперед снопом разлетающихся искр. Комнату резко заволокло туманом, который на время лишал обзора.       Послышался нестройный хор голосов, началась сумятица и неразбериха, зазвучали заклинания, останавливающие хаос, но, главное, Малфой затих. Они отстали от него.       Гермиона не знала, сколько их. Кто они? У них очевидно были волшебные палочки и черт знает что еще в арсенале, а она лишь безоружная одиночка, чье древко-безделушка вскоре выдохнется. Но ей было наплевать. Она оставалась невидимой, что давало ей небольшую фору, однако ненадолго, поэтому Гермиона ушла с прохода и, выглядывая из-за дверного косяка, пыталась рассмотреть, что происходит, и продумать план действий. Она не собиралась становиться жертвой экзекуции подобно Драко. Она прекрасно понимала, что ничего не добьется, глупо пожертвовав собой.       Гриффиндор в ней рвался в бой, но когтевранская логика останавливала, а слизеринская хитрость диктовала отступить. Гермиона уже совершила опрометчивый поступок, обнаружив себя. А ведь Малфою вряд ли грозила смерть. Очевидно они не убьют его в ближайшее время, иначе сделали бы это сразу. Драко здесь не для этого. Не для казни, а для периодических пыток. И, когда эти мысли пронеслись в голове, Гермионе захотелось дать себе пощечину, поскольку она уже приняла решение. И вновь она ощутила тот парализующий ужас беспомощности и обреченности, который испытала, когда Гарри мрачно сообщил им с Роном, что должен умереть ради всех них, поскольку он — крестраж. Никогда она не чувствовала себя более бесполезной, раздавленной и несчастной, чем в тот момент. И вот теперь она снова погрузилась в тот кромешный ад, снова позволила дорогому человеку погибать, пока сама бездействовала. А это было не в ее натуре. Гермиона Грейнджер не умела бездействовать, пока другие страдали.       — Что там, брат Бродерик? — прозвучал возмущенно-недовольный голос доктора Славича.       — Никого, отец Чезвик, — пробасил Грин в ответ, выглядывая наружу.       Гермиона уже кралась дальше по коридору, удаляясь в конец. Ей было достаточно того, что она заметила в помещении шесть фигур, облаченных в темные мантии с капюшонами. Подобно дементорам они зловеще возвышались над Драко, прикованным к больничной кушетке ремнями, а их лица скрывали металлические маски.       Тяжелая кованая дверь в конце коридора с громогласным скрежетом отворилась как раз тогда, когда Гермиона добралась до нее, и неожиданно в проеме возникла Мейзел. Приземистая миссис Гиена была так же облачена в бурую мантию, и ее богомерзкую физиономию скрывала маска с изображением солнца, но спутать эту отвратительную цербершу с кем-то еще было абсолютно невозможно. Казалось, ее гнилостная аура отравляла даже воздух вокруг.       — Брат Бродерик? Что случилось? — прогнусавила Мейзел настороженно, придерживая дверь и принюхиваясь, как хищник.       — Какая-то мистика, — бросил тот. — Взгляните сами, сестра.       По расчетам Гермионы сейчас в палате с Малфоем должен был пойти дождь, и в подтверждении этого оттуда донесся далекий раскат грома. Кто-то приглушенно вскрикнул.       Воспользовавшись заминкой, Гермиона осторожно скользнула в секретное подземелье за спиной Мейзел.       — Вето! — прошипела та, и дверь с пугающим скрипом заперлась, отрезая Гермиону от внешнего мира, и ей пришлось невольно прикрыть рот ладонью, чтобы сдержать возглас ошеломления от увиденного. Она чуть не слетела вниз с лестницы, которая спускалась в помещение с низким потолком, больше походившее на темную пещеру.       Два ряда тюремных камер, напоминающих клетки для животных, тянулись вдоль каменных стен, а широкий проход с земляным полом разделял их и служил своего рода обзорной площадкой. К ужасу Гермионы камеры не пустовали.       Стоило ей войти, как заключенные, а вернее, пленники зашептались, прильнув к ржавым прутьям, расположенным на расстоянии около десяти сантиметров друг от друга. Вокруг слышалось «кто там?», «кто там пришел?» «где он?».       — Ты видишь кого-нибудь, Томас?       — Нет, мистер Славич. Присцилла, ты видишь?..       — Нет... Он скрыт заклинанием. Если вы друг, отзовитесь, прошу!       Гермиона словно падала в пропасть, пока импульсивно спускалась по лестнице, во все глаза смотря на пленников, и, чем больше она вглядывалась, тем глубже проваливалась в бездну, забыв, как дышать, как говорить, как думать. Мозг работал автоматически и моментально регистрировал поступившую через органы чувств информацию. Все мелкие пазлы: затхлый удушливый смрад (который однако ее шокированное сознание временно игнорировало) — смесь запахов испражнений, пота, гнилых объедков и сырости; грязный и запущенный внешний вид заключенных, которые, видимо, просидели в клетках месяцы без права на личную гигиену и медобслуживание — их оборванная одежда превратилась в хлам; голодные выцветшие глаза с красными прожилками, взирающие на нее со всех сторон, шамкающие рты, испускающие зловоние гниющих зубов; давящая атмосфера всепоглощающего отчаяния и безысходности — все это сложилось в общую картину, и Гермиона застыла, внутренне дрожа от душевного потрясения.       Она не могла вымолвить ни слова, уставившись на женщину в лохмотьях перед собой, как две капли воды похожую на миссис Мейзел, только ее испещренное морщинами лицо не было стервозно-отталкивающим, оно выглядело странно добрым, почти блаженным, несмотря на то, что осунулось, потемнело от въевшейся грязи и носило теперь уже навечно отпечаток пережитого страдания, конца которому не было видно. На голове второй Присциллы были варварским образом неравномерно выстрижены волосы, отчего она напоминала не до конца общипанную курицу. Возможно, ее седые тонкие пряди вырывали клоками, и Гермиона, сразу понявшая причину, не хотела верить своим глазам. Не хотела осмысливать увиденное. Это было слишком даже для проклятой дурки, бывшей филиалом ада на земле.       — Прошу, если вы пришли с миром, отзовитесь! — взмолилась изуродованная копия Мейзел, и ее глухой сиплый голос бил молотом прямо по сердцу, причиняя боль. — Помогите нам, умоляю...       Гермиона стояла как оглушенная, она слышала и понимала, что ей говорят, но как будто выпала из реальности, не в силах реагировать. Этого не могло быть. Это еще один сюрреалистичный кошмар? Слезы скатывались по ее щекам беззвучно, а в голове режущей болью сигналило «так не должно быть».       Эти люди, от которых осталась лишь тень былой жизни, изможденные, низвергнутые до состояния гнилостной кучи останков после забоя скота, напоминали ползучих гадов, склизких, мерзких, обреченных на жалкое существование в сырой яме. Рыдания прорывались наружу, и Гермиона более не могла их сдерживать, ее трясло настолько, что она могла лишь рухнуть на колени и заплакать навзрыд. Пока она терпела, как ей казалось, нечеловеческие условия, там, наверху, где было светло, чисто, сыто и был выход на улицу, они умирали здесь заживо в тесных клетках, копошась в собственных выделениях словно черви без возможности вдохнуть хотя бы свежий воздух. Контраст двух миров, которые ей пришлось лицезреть в солнечной дурке, будто расколол ее сознание надвое. Переосмысление проходило по стрессированному организму волнами, вызывая спазмы, доводя до судороги.       Гермиона задыхалась, но, скорее, ментально, чем физически, оттого насколько увиденное перевернуло ее взгляд на вещи. Все это время она неосознанно жалела себя, считая, что попала в ловушку, рвалась наружу, откровенно говоря, считая себя выше этого. И с высоты своего геройского пьедестала она проявляла милосердие к бедным заблудшим душам, что как мотыльки прилетели на свет, но оказались в западне — пациенты «солнца», пришедшие сюда добровольно, стали пленниками собственных травм, поверив в то, что никому не нужны, и только здесь их понимают, только здесь им смогут помочь. Но на самом деле они были сравнительно свободны, несмотря на внушение и препараты, подавляющие волю. Стоило им осознать свое загнанное состояние, проснуться от блаженного сна, как у них бы появился шанс вырваться из ментального плена и из отделения.       И Малфой, которого она отчаянно пыталась спасти, не был в действительности настолько ограничен и закрепощен, как те несчастные, что сейчас томились в клетках. Его ситуация не была абсолютно безвыходной, как ему казалось в депрессивном состоянии. Если бы Драко позволил себе поверить в возможность новой жизни для себя и своей матери, в возможность отпустить прошлое и идти дальше с высоко поднятой головой, он бы вел себя иначе, и Гермионе было бы легче вызволить его из заточения. Тюрьма всех этих пациентов находилась в них самих. Все их ограничения существовали лишь в их головах. И Гермиона оплакивала их души, задохнувшиеся в ментальных клетках.       Со всех сторон раздавалось роптание. Искаженные лица Славича, Грина, Мейзел и четверых других пленников, двое из которых были целителями, насколько она знала, а другие два — санитарами, расплывались перед ее глазами. Голова нещадно трещала, будто ее сдавливало прессом со всех сторон. Воздух казался густым отравляющим газом, выжигающим внутренности. Кожа пылала, словно облитая кислотой, и, не выдержав этой эмоциональной пытки, Гермиона взлетела по ступенькам вверх, шепнула пароль «вето» и, наведя на дверь заглушающие чары, толкнула ее, почти вывалившись наружу.       Подвальный коридор был пуст, звуки стихли. Она не знала, сколько времени провела в тайном подземелье, но по ощущениям — целую жизнь, за которую успела обойти все круги ада. В черепной коробке глухо стучало, руки дрожали, ноги подкашивались, и Гермиона сползла по закрытой холодной металлической двери, жадно глотая ртом сравнительно свежий воздух. Она будто вынырнула из воды, в которой чуть не захлебнулась.       Мерлин, ей нужно было срочно бежать отсюда.       Эта мысль прожглась на подкорке и теперь ярко горела неоновой надписью на внутренних сторонах век.       Инстинкт самосохранения и элементарная логика возобладали над синдромом спасателя, и она, опираясь на влажные онемевшие ладони, приподнялась, оттолкнулась от пола и встала на одеревеневшие ноги.       Ну же. Слушайся!       Тело отказывалось повиноваться, грудную клетку сдавило так, будто на нее опустилась бетонная плита, но Гермионе некогда было успокаиваться и приходить в себя.       Все оказалось в разы страшнее и сложнее, чем она предполагала, уговаривая Драко обрести надежду и веру в успех. Однако Гермиона проходила и более жуткие испытания. Она привыкла жить в перманентном ожидании беды и при этом действовать, несмотря ни на что, поэтому теперь сила воли толкала ее вперед.       Пробежка, вдох-выдох, заглушающее заклинание, чтобы не нарушить предрассветную тишину, и вот Гермиона уже проникла в кабинет Славича, вернее, теперь уже того, кто занял его место. Она обшарила его стол и забрала с собой все документы, которые показались ей важными, оставив вместо них копии. Так же прихватила с собой медкарты, которые выгребла из картотеки, уменьшив их и рассовав по карманам. Работа была кропотливой, и из-за трясущихся рук и сбитого дыхания заклинания срабатывали не сразу, тем более, что палочка могла выдохнуться в любой момент, поэтому Гермиона волновалась еще больше, затягивая процесс. Сердце подскочило к горлу, и его гулкий стук отдавался в голове, а в боку кололо. Но тело, управляемое четко работающим в экстренных ситуациях мозгом, машинально выполняло поставленные задачи.       Запертый шкафчик, на который она давно положила глаз, так и не поддавался ни на одно отпирающее заклинание, и взвинченная Гермиона нервно задергала ручку, выругиваясь себе под нос. Вдруг ее осенила догадка, и, округлив глаза, Грейнджер благоговейно прошептала «вето» — секунду ничего не происходило, а затем раздался щелчок, и замок очевидно открылся.       Она дернула ручку на себя и осмотрела содержимое полки, ахнув от радости: среди волшебных палочек, выложенных в ряд, была ее собственная — лежала сверху, ожидая, когда хозяйка заберет ее, — кажется, древко даже блеснуло в приветствии. И Гермиона жадно схватила его, прижала к сердцу, будто родное дитя, всхлипнув от ощущения счастливого воссоединения.       Как раз вовремя — палочка из коллекции «вредилок» растворилась бесследно.       Кроме всего прочего, в «сейфе» лежал уменьшенный портрет Славича, и его она тоже прибрала к рукам. А, вытащив папку с листами в файлах, которая выглядела чрезвычайно важной уликой, Гермиона чуть не пискнула от восторга — это определенно был нужный ей документ. Она быстро пролистала его, натыкаясь на имя «Драко», указание программы «Очистка» и «условия о неразглашении» — необязательно было читать весь текст, чтобы понять смысл магического контракта. В конце стояли подписи Малфоя и Славича, но факт того, что за доктора расписался некто по фамилии Чезвик, делал договор недействительным.       Оставив кабинет Славича в сравнительном порядке, она отправилась дальше, следуя плану: первым делом заявилась на второй этаж к Забини, тихо постучав в дверь его палаты, номер которой он называл ей в шуточном разговоре, приглашая «на чай».       Он не открывал, и ей пришлось буквально вломиться к нему и разбудить, благо магия отпирала все двери. Блейз, крепко спавший в своей постели, всполошился, но, продрав глаза и увидев Гермиону, только ехидно улыбнулся и протянул сонным игривым голосом:       — Вау, ты все-таки пришла «на чай»?       — Забини, я ухожу. И тебе нужно уходить. Сейчас! — отчеканила она.       Он пытался разговорить ее, узнать больше информации, но она лишь отмахнулась со словами «некогда объяснять», и Блейз, отбросив шутки, быстро среагировал, сказав «понял». Он вскочил с кровати и начал собирать вещи.       Она могла бы и не делать этого — не вытаскивать его из постели, Забини бы не пропал, ведь не был замешан ни в какой подпольной деятельности, но интуиция и паранойя диктовали ей, что все слизеринцы должны срочно покинуть «солнце».       Не дожидаясь его, бросив «до встречи», Гермиона помчалась к себе и, добежав до палаты, осторожно открыла дверь — ее могли поджидать внутри. Однако комната была пуста, а на пороге лежала записка — лишь клочок пергамента:

«Уходите немедленно!

Вам опасно здесь оставаться.

Друг».

      Кто бы ни был этот «друг», он был абсолютно прав. Похватав вещи и уложив их в сумку, Гермиона плотнее запахнула мантию-невидимку, и в тот момент, когда она уже собиралась выйти, дверь палаты отлетела, ударившись о стену, и внутрь агрессивно ввалились разозленная Мейзел и Грин, сменившие свои обрядовые одеяния на форму больничного отделения.       — Где эта мерзавка? — возопила Гиена, ее глаза метали молнии.       Гермиона замерла в двух шагах от нее, одно неловкое движение — и произойдет столкновение. Пришлось проявить чудеса изворотливости, чтобы, не дыша, отклониться назад и на носочках выскользнуть из палаты, пока Грин и Мейзел, намеренные перевернуть там все верх дном, занялись обыском.       Гермиона практически стала тенью. Как же она была благодарна Гарри за этот бесценный дар — мантию-невидимку, без которой она могла бы пропасть уже множество раз.       Как она и ожидала, Драко вернули в его палату, и он лежал на кровати, сдавленно постанывая, верно, мучаясь от боли. Сбегав за водой, Гермиона буквально заставила его принять обезболивающее и восстанавливающее зелье, чтобы он мог говорить и передвигаться. Паника нарастала. Их могли схватить в любой момент.       Драко выглядел ужасно — словно оживший труп, воскрешенный темной магией, но у Гермионы не было времени приводить его в порядок.       Казалось, что он бредит, его лоб горел, а посеревшая иссохшая кожа словно плавилась.       — Они говорят, что я слишком живучий, — прошептал он сипло, с трудом выталкивая каждое слово. — Им это нравится, Грейнджер.       Она не могла на него смотреть. Им нужно было бежать, а он разваливался у нее на глазах, рассыпаясь в прах.       Гермиона рассказала ему о том, что руководство отделения — подставные лица под оборотным зельем, что магический контракт не действителен по закону, что все было фикцией, и после всего пережитого им Визенгамот непременно освободит его от срока в «солнце», после чего его дело пересмотрят, и, скорее всего, в итоге вынесут оправдательный приговор.       Единственное, что им необходимо сделать, — это немедленно бежать. А уже там, на воле, она поднимет на уши всю магическую Британию, зарядит Скитер на целый специальный выпуск «Ежедневного Пророка», если нужно, перевернет аврорат и сама поговорит с министром, но добьется того, чтобы виновных наказали, а Драко возместили ущерб.       Гермиона так горячо ораторствовала, убеждая его, так верила в свою правоту и силу справедливости, что не сразу заметила, что Драко будто увяз в болоте. Он шел ко дну.       — Это ничего не значит, — выдавил он, — ничего. У них моя мать. Я не прощу себе, если она пострадает из-за меня.       — Мы решим вопрос с твоей матерью, — запричитала она, видя, что его бледное каменное лицо непреклонно. — Я сделаю все…       — Ты обещала, — отрезал он.       Формулировка была такова: не рассказывать то, что он ей открыл, и не пытаться вытащить его из чертовой палаты. Сейчас Гермиона нарушала второй пункт. Первый ей даже не пришлось бы нарушать, ибо достаточно было поместить свои воспоминания в омут памяти, чтобы власти узнали, какой произвол творится в «солнце».       — Да, обещала, но это не значит, что я позволю тебе сгнить здесь заживо, Драко Малфой! — воскликнула она, отчаянно взмахнув руками. Слезы струились по щекам, но Гермиона уже на замечала их — ее кожа пропиталась солью.       Он должен был согласиться уйти с ней. Добровольно.       — Ты обещала.       Это звучало как стук судейского молотка. Как выстрел в упор. Как несчастливый конец захватывающей истории, который уже ничем не исправить.       Драко все решил для себя. Однозначно вразрез с ее мнением.       — Если ты права в своем галимом оптимизме, то мы вскоре встретимся за стенами этой сраной психушки, так?       Она кивнула, надрывно всхлипнув и зажав рот рукой.       — Я буду помнить тебя, Грейнджер… — он будто не договорил «пока я в своем уме» или «пока я жив».       Нет!       Пожалуйста, не делай этого!       Не отвергай меня вот так!       Внутри нее ревело отчаяние, но снаружи были слышны лишь тихие всхлипы и шмыгание.       — Уходи, Грейнджер. Я остаюсь.       — Я не уйду без тебя.       — Ты должна. После того, что устроила внизу... Они не дураки.       Жестокий ублюдок! Ты самый жестокий из всех них!       Она закричала-зарычала, ударяя кулаками по постели возле его плеч — ей хотелось бить Драко по лицу, хлестать до крови. Беспомощность прорывалась наружу истерикой. Тело сводило непрекращающейся дрожью.       Гермиона с силой потянула его на себя, заставила встать, но он болезненно застонал, разрывая ее сердце, наполняя его жалостью. Дотащив его за руку до середины комнаты, она выдохлась, а Драко встал как вкопанный. Она хотела левитировать его, но он запротестовал. Он не собирался никуда с ней идти.       — Вот сейчас я ненавижу тебя, Малфой! — прокричала она шепотом прямо ему в лицо. — Я никогда не испытывала ненависти к тебе, но сейчас! Ненавижу так же, как и…       …люблю?..       Он лишь слабо ухмыльнулся, покачнувшись на подкашивавшихся ногах, и Гермиону затопило чувство вины — за то, что она так мучала его. Мучала их обоих, беспощадно кроша сердце на осколки.       Она, выругавшись, требовательно впилась поцелуем в его губы, и он вяло ответил, еле сохраняя устойчивое положение. Этот порыв был криком души, этот горький поцелуй со вкусом соли и разбитых надежд лишь отравил их неминуемое прощание, придав ему более траурный оттенок.       — Спасибо, что была моей хотя бы на краткий миг, — его последние слова перед тем, как она ушла.       Он отвернулся, наверно, чтобы не видеть, как Гермиона медленно идет к выходу, уже не думая о том, что будет дальше, поскольку ее мысли, ее раненое сердце, ее кровоточащая душа остались здесь с ним.       Она осторожно приоткрыла дверь, выглянув в коридор, и, убедившись, что там чисто, вышла, придерживая сумку. Мантия невидимости должна была помочь ей незаметно выбраться из отделения, но это уже не имело особого значения. Все потеряло смысл.       Все это время Гермиона жила идеей освободить Драко, а в итоге сбегала как крыса с тонущего корабля. Так она себя чувствовала. В голове зазвучала мелодия из фильма «Титаник», всплыли кадры: живой оркестр доигрывает партию на судне, идущем ко дну. А охваченные паникой и ужасом пассажиры бегут к шлюпкам, которых на всех не хватит. И Гермиона была одной из испуганных жертв, спасающих свою жалкую шкуру, а Драко — скрипачом, упрямо продолжавшим гнуть свою линию даже на пороге смерти.       Он оказался упрямее, жестче, чем она, — более непоколебимым, чем любой гриффиндорец.       Драко удивил ее. Возвысил и низверг. Собрал ее из мелких рассыпавшихся осколков и снова разобрал. Драко стал ее опорой и он же одним щелчком разрушал мосты между ними.       Клянусь, я вытащу тебя из проклятой душегубки и сама убью. Придушу тебя собственными руками, блядский Драко Малфой!       Когда Гермиона добралась до холла, было уже раннее утро, и отделение только начало работать. Ее глаза округлились при виде Гарри, агрессивно добивавшегося чего-то на ресепшен. Он повышал голос на девушку-администратора, что было не в его манере, и, нужно признать, аврорская форма, щетина и волшебная палочка, которой он размахивал, придавали ему поистине грозный вид.       — Это я, Гермиона. Уходим отсюда, — шепнула она над его ухом и отпрянула, чтобы он случайно не задел ее. И, Гарри, вздрогнув, резко повернулся к ней, но тут же, взяв себя в руки, одернул форму и, извинившись, напряженно зашагал на выход.       Работница отделения с полным недоумением смотрела ему вслед, но еще больше она удивилась, когда заметила Блейза, уверенно направлявшегося к двери с сумкой под мышкой, будучи одетым в темный костюм.       — Мистер Забини? Куда же вы? Вас же не выписали?..       — Выписали, конечно, что ты, Кларисса, милая, — Блейз натянул очаровательную улыбку и помахал ей рукой на прощание, ускоряя шаг. — Я пришлю тебе гостинец из Италии, — проходя мимо Гарри, он помахал и ему, многозначительно хмыкнув. — Привет, Поттер, и ариведерчи!       Когда Гарри и Гермиона, шедшие бок о бок, вышли во двор, Забини и след простыл. Она была рада за него, хотя ее состояние противоречило любым позитивным эмоциям.       Гарри молчал и сохранял мрачно-серьезный вид, пока они не выбрались за ворота, и тогда его словно переклинило. Он ухватил ее за локоть и потащил вперед по улице вдоль высокой изгороди, за которой пестрели клумбы в небольшом саду при отделении. Мрачное вытянутое здание казалось зловещим горным хребтом, нависающим над ними.       — Я пришел забрать тебя, — строго начал Гарри, будто отчитывал непослушного ребенка, но она знала, что так он прикрывал смятение и страх за нее. — Если бы меня не впустили, я бы применил магию, — видно было, что внутри него кипел гнев, но будущий аврор сдерживался, как мог. — Мне пришлось дойти до отдела тайн и найти там нужных людей, уговорить их расшифровать эти чертовы карты. Ушло столько времени, но…       — Что там, Гарри? — Гермиона замедлила шаг, почти остановилась, сердце подпрыгнуло в груди и сжалось от предвкушения.       — Думаешь, я вчитывался? — почти гаркнул он, аж желваки заходили на его лице. — Мне хватило «обезвредить в крайнем случае» в твоей карте. Я не стал говорить Рону, иначе он бы взорвал Мунго ко всем чертям.       Гарри раздраженно выдохнул и потащил ее дальше, раздувая ноздри.       — А что у Малфоя?       Ее колотило, ноги заплетались, нужно было последовать примеру Блейза, но душа тянула ее назад со страшной силой.       — «Полное стирание» в конце программы.       — Что?!       — Я не знаю подробностей, я сразу примчался сюда, Гермиона. На кой черт тебе сдался Малфой?       — Я… мне…       Мысли прыгали, а слезы затекали в нос и рот, мешая говорить, дышать, думать рационально. Она бросила взгляд на светлое здание, которое выглядело радушно, если не знать подноготной, и поняла, что стоит напротив того самого места — здесь в угловой палате на третьем этаже оставался Драко.       Гермиона подняла глаза вверх, щурясь от солнца, и замерла.       Он был там. В единственном зарешеченном окне.       Она сделала шаг вперед, освободившись от хватки Гарри и снимая с себя мантию.       — Гермиона, что ты?.. — прозвучало возмущенно за ее спиной, но она уже абстрагировалась.       Она видела лишь Драко, застывшего изваянием в заветном окне. Казалось, что над его хрупкой и одновременно несгибаемой фигурой сгустились тени, или это была игра воображения? Утренние солнечные лучи слепили, прожигая сетчатку. Гермиона, чувствуя резь, моргала, но продолжала смотреть в остекленевшие глаза, которые впились в ее в ответ.       — Идем же, ну! — Гарри схватил ее за плечо, потянул на себя, вынуждая следовать за собой, и она сжала губы, прикоснувшись к ним ладонью, а потом оторвала ее от них и подняла вверх, надеясь, что Драко различит воздушный поцелуй-обещание.       Я вернусь за тобой.       — Что у вас с Малфоем? — удивленный возглас заставил ее отвернуться от Драко и зашагать прочь. Ей не хотелось смотреть в глаза друга, не сейчас, она была не готова открыть ему всю правду, но важно было рассказать главную ее часть.       — Это чертова секта, Гарри! Не знаю, кому они поклоняются, может, богу солнца, но, я уверена, их идея фикс — стереть с лица земли темную магию, — заговорила она, чувствуя горечь на корне языка. — А кто у нас источник темной магии? Пожиратели смерти. И после Битвы Малфой стал одним из самых известных Пожирателей. Эти психи ничем не лучше прихвостней Волан-де-Морта. Противоположная крайность и только.       — Какие у нас есть доказательства? — аврор сразу включился в дело, заметно оживившись и переключив внимание. Он сказал «у нас», а это значило, что, к счастью, они все еще оставались командой.       — О, этого добра у нас навалом, — заверила его Гермиона, похлопав по сумке с двойным дном, где припрятала и таким образом вынесла из отделения краденые магловские препараты и зелья, которыми пичкали ее и других пациентов, для анализа в министерской лаборатории. Кроме того, у нее на руках были всевозможные улики из кабинета Славича. Об этом и о наличии множества полезных воспоминаний она и поведала Гарри с воинственным блеском в глазах.       — Хорошо, это уже очень хорошо, — обнадежил ее он, переплетая с ней пальцы, что придало ей уверенности.       Они достигли точки, в которой должны были аппарировать, и Гермиона дернулась, поскольку со стороны Мунго, оставшегося позади, раздался звук тревожной сирены.       — Я должна вытащить из этого ада Драко Малфоя и всех, кто там томится. Срочно! Обещай, что пойдешь со мной к Кингсли и поможешь перевернуть министерство вверх дном, если придется, — она вперилась в Гарри просительно-властным взглядом, и он дрогнул под ее натиском.       «Ты сошла с ума!», — читалось в его встревоженно-восхищенном взгляде. Сирена напрягала его, из-за чего он ощутимо порывался скорее аппарировать.       — Гермиона, ты не…       — Гарри Поттер! Ты мне друг или нет? Обещай.       — Ладно, — вздох безысходности и смирения, — обещаю.       Она кивнула ему и крепче сжала его ладонь, зная, что вместе они смогут справиться с чем угодно, как уже делали это сотню раз до этого. Разве может быть хоть что-то невозможное для Гарри Поттера и его верной соратницы Гермионы Грейнджер?       Раздался громкий хлопок, и магия затянула их в петлю, сжав до размера микрочастиц. Аппарация никогда не была легким испытанием, но все же после всех смертельно опасных приключений она казалась лишь сущим пустяком.