***
Магазин представлял из себя небольшое здание в два этажа. Второй этаж имел при себе две небольшие комнаты, мебель в которой никогда не менялась. От прошлых хозяев в одной из комнат осталось старое пианино. На первом, в центре, стоял старый стол, заваленный бумагами, папками, недочитанными журналами; иногда через всю деревянную поверхность простирался телефонный провод. Стены были украшены оружием, полки — увесистыми произведениями классиков и модернистов, на полу стояли бутылки разных сортов и цветов. Если сделать двадцать шагов налево и открыть ветхую дверь, можно было войти в маленькую, почти что заброшенную кухню. Там тоже был стол, настолько же бедный, насколько и комплект посуды, который пылился в задвижках еще с начала времен. На газовой плите свистел маленький цветастый чайник — подарок от Патти. — Что с тобой, братец? Ты едва дотронулся до своих сухофруктов, — шутит Данте, переходя через порог. Брат впервые сидел на кухне, перед ним — прилипшая к столу тарелка испорченных яблочных долек. Дохлые вокруг миски мошки напоминали маковые зернышки. — У тебя совсем нет чая, — внезапно констатирует он. Данте чуть не давится слюной. В последнее время Вергилий был сам не свой. — Зачем тебе чай? Зелье варить? — Голова болит. В прошлом, мама делала им медовые отвары и малиновые чаи. Когда маленькие ладошки хватали ее за халат, тянули на себя и заплаканные глаза безмолвно просили избавить от давящей на виски боли, она вытаскивала из банок сухие, трепко пахнущие травы и собирала вязкий, тянущийся мед на ложку. Заболевшие чертята устраивались на мягком диване, прижимались друг к другу, как котята, и ждали маму с двумя горячими кружками. Она гладила их пылающие лбы, целовала розовые щеки, накрывала вязаным пледом. Фрукты, любезно порезанные на аккуратные дольки, казались вкуснее из ее рук. Ева была опытной ведьмой, она могла бесследно избавиться от любого существа и так же успешно вылечить от чего угодно. Данте вспоминает. Открывает скрипящие полки, шарится в пыльных полках, ставит на столешницу ржавые кастрюли, пробираясь сквозь паутину. Находит одиноко стоящую полупустую баночку. — Может, кофе? Рука Вергилия быстро находит переключатель на плите, выключает чайник. Мультяшная кошка с бантиком на голове будто смеется над ним. — Забудь. Скоро пройдет, — бурчит он. Когда он стремительно покидает комнату, сладкий, словно лихорадочный шлейф уходит вместе с ним, оставляя Данте в замешательстве. Свет полной луны отражался на карикатурно маленькой стеклянной банке кофе.***
Глупо было предполагать, что все внезапно станет лучше, поговори они единожды. Неро шагал за отцом, нарочно наступая на лужи. Холодные капли брызгали по земле, оседали на ботинках, потом они будут высыхать грязными пятнышками. Они шли тихо, пока не ввалились в фургон, где уже сидела Нико. Неро подал ей невербальный знак помолчать. Это момент, когда он решается поднять важную тему. — Завтра я возвращаюсь в Фортуну, — Вергилий не оборачивается, но его спина заметно напрягается, — я пообещал Кирие… Все последние миссии они выполняли вместе. Даже Данте не сопровождал их, оставляя им возможность сблизится, а отец сам иногда проявлял инициативу. Как и в этот раз. — Но не навсегда, конечно. Приеду на праздники, со мной может поедете… Вергилий садится на диванчик, руки зарываются в волосы. Он молчит, не слушает сына. Его голос — неразборчивая вибрация по коже. — Покажу наш дом, попробуешь готовку Кирие, она делает такие пироги, ну пальцы оближешь! И лес, там такие леса… Неро замолкает в момент, когда конец Ямато оказывается нацеленным на него. Ее блеск будто на секунду ослепляет, воздух становится тяжелым и душным, хотя после проливного дождя, смывшего запах крови, по спине мурашками то и дело пробегал холод. Холод был и во взгляде отца. — Хватит, — светлые брови собрались в кучку. Тусклое освещение исказило его выражение лица, сделав старше и страшнее. Неро попятился, накрыв Розу в кобуре, и тогда Вергилий отступил. Расслабил плечи, уголки губ опустились, нежность и сожаление расцвели в груди. Только сейчас он осознал сказанное сыном. Домой, конечно. У Неро есть любимая девушка. Он помнил обрывки слов о детях, когда на негнущихся ногах шел за тем, что принадлежит ему. Эта семья ему ближе, чем то, что мог предложить Вергилий. Все, что мог предложить Вергилий — ссадины и раны. — Прости, — он давит пальцами на глаза и чувствует, как сын садится рядом, — езжай, конечно. Это твоя семья. Тепло, исходящее от отца, успокоило Неро. Его неожиданная вспышка агрессии заставила врасплох, он было подумал, что придется покупать новые шины и обивку для кресел, если бы он все-таки махнул мечом. — Ты тоже семья, не забывай это, — он тихо проговорил, — что с тобой? Плохо? — Пустяки. Прохладная рука накрывает его лоб. Вергилий автоматически поддается под прикосновение ладони, мозолистые подушечки пальцев убирают залезшие на лоб пряди. Прикрывает дрожащие веки. — У тебя жар. — Я же сказал, пустяки… — Подожди здесь. Вергилий усмехается — как будто бы он собирался куда-то уходить. Как бы тяжело это не было (держать себя в руках, общаться с сыном, притворяться нормальным человеком), он не хотел его покидать. Не снова. Шипение микстурки в стакане вытесняет звон из ушей. В другой руке Неро две маленькие таблетки в бумажной упаковке. Он вручает ему этот стакан и как маленького, гладит по спине. — Жаропонижающее. Мне помогает. Еще, — вкладывает эти таблетки, — от головы. Пузырьки лекарства смешно лопаются на языке, щекочут небо и вкус жидкости, на удивление, сладкий. Совсем не похоже на то, что давала мама, но это было лучше, чем горький кофе. Таблетки он прячет в кармане, хотя не надеется, что что-то из этого поможет. Неро заботлив. Он не заслуживает эту заботу. — Спасибо. — Не парься. Погода такая… у меня тоже иногда давление поднимается. Он сомневается, что это давление. …Вернувшись с миссии, Вергилий уснул неожиданно быстро. От него все так же веяло чем-то странным, необузданным, будто в преддверии простуды, но демоны не могут так пахнуть. Данте никогда такого не видел. — Существуют вирусы на таких, как вы? — будто читает его мысли Неро. Он выглядит взволнованно, ведь в нем человеческого в процентном соотношении больше. — Все существует, если правильно искать. — Тебе стоит приглядеть за ним… Мне кажется, это серьезно. — Нет ничего, что сразило бы твоего папашу, верно? — Данте старается оставаться спокойным, но его голова забита переживаниями. Если это побочные эффекты Ви-Уризеновского инцидента… — Все равно… Я бы остался, но ты сам знаешь… — Конечно, малой. Не заставляй свою Джульетту ждать! Неро зеркалит его улыбку. Расслабляется, позволяет плечам опуститься, он уверен, что Данте ответственный человек, когда дело касается его брата. Собственник, даже. Он убеждается в этом, когда замечает, как потухает свет на втором этаже, а в окне мелькает его сгорбившаяся тень.***
— Ты не такой, как твой брат, — говорит мама. Она приглаживает его распушившиеся волосы, поправляет хрустящие простыни, целует лоб. — Ты скоро поймешь, ты уже такой большой, да? Мой взрослый мальчик… Вергилию одиннадцать, и он все знает. Он умный ребенок, он много читает, а отец поощряет. Он видел это — регулы, матка, гормоны, много других странных слов, но картинки были наглядные. Все было ясно — он почти как мама, а Данте — папа. Ева не могла дождаться того дня, когда ее дорогой мальчик сделает первый шаг к взрослению. Ее надежды потухли с последними искрами пламени, она не дождалась. Смотря на горящий вдалеке дом, Вергилий не заметил, что трава под ним намокла. Косматые тени зашуршали за спиной. Преимущество лета — отсутствие пронизывающего сквозь балахоны ветра и в действительности греющее солнце. Вергилий мылся в прохладной воде, почти не хотел есть, скрываться и драться было легче. Зима встречала его судорогами и стужей. Если летом в черные дни можно было чем-то перебиться, то зимой он практически не питался. Так он, голодный и кровоточащий, находил себя на грязном полу в заброшенных зданиях. Все они на вид были одинаковые, во всех них было всегда одинаково холодно. На его запах собирались стаи кровожадных демонов. Вергилий знал, что их всех шлет одна личность. Он не жалел себя, когда продолжал драться с тянущим дискомфортом в пояснице и ногах; он больше не хотел быть слабым. Никто не позаботится так, как он позаботится о себе, но позволить себе что-то больше, чем перевязанную вокруг бедер ткань, он не мог. То, что потом забрал Мундус, не вернулось. В душе, он надеялся, что оно никогда не вернется, но вонзая Ямато в деревянный шкаф — Данте все равно никогда не заметит — и чувствуя, с какой легкостью дается каждое движение, Вергилий осознал свое перерождение по-настоящему. Последние минуты жизни, прежде чем он поделил себя на двое, он провел в бесконечной агонии. Тело, на последнем издыхании сохранявшее его живым, трескалось с каждым новым шагом, Вергилий мог поклясться, что не чувствовал пальцев ног, когда преследовал сына до дома. Теперь же, его оболочка казалась совсем новой, идеальной, нетронутой, полной сил и избавлена от ломоты в мышцах, которая не отпускала с ранних лет. Он отсчитывал дни до события Х и надеялся, что ошибается.***
Болит в нижней части живота, отдается в поясницу, ломит в ногах и между ними склизко, тепло, пахнет железом и сладким. Вергилий не хочет вставать, не хочет почувствовать, как из него вытечет вязкая кровь, испачкает и без того уже грязные простыни. Стыд кусал за щеки. Данте услышал этот запах — знакомый, родной, но немного другой. Вергилий и раньше кровоточил на его руках, размазывал кровь по его плащу, на красной ткани она казалась бордовой. Она пачкала Ребеллион, меч Спарды, Дьявольский меч, пули Эбони и Айвори; она долго не оттиралась, быстро сохла и Данте не хотел чистить оружие. Раненые руки оставляли неровные следы на его коже, отпечатки пальцев вокруг шеи. Он привык к ее виду. Но в этот раз — по-другому. — Сначала я подумал, что ты ранен, — дает знать о своем присутствии Данте. Он держится на достаточном расстоянии от кровати брата, борется с желанием демонстративно зажать нос. Запах крови, скопившийся в комнате, незаметный для простого человека, но не демона, напоминал ему обо всех схватках с братом. Он любит почти каждую, мысли о них вызывают прилив адреналина в организм. Вергилий игнорирует его, даже не двигается, голова в подушке, из-под одеяла выглядывает голая нога. Данте аккуратно кладет на простыни картонную коробку и сложенное чистое белье. — Одолжил у Леди… Тебе пригодится. Прежде чем выйти из комнаты, он слышит тихое «спасибо» брата. Закрывает дверь, прислоняется к стене. Дышит тяжело. Вергилий выходит, минуя его, закрывается в ванной. Данте старается не смотреть на пятно на простыни, сминая ее в большой комок, чтобы выкинуть. Переворачивает матрас, через который все тоже просочилось. Это не неловко, совсем. Он привык, это нормально. Леди может оставить свои причиндалы в офисе; в спешке не заметить и забыть свои шмотки, предметы гигиены, использованные и нет. Он не стесняется, ему даже все равно. Только это брат. Его старший брат-близнец, со смертью которого приходилось долго мириться. Старший брат, нераскрытая тайна и слепое пятно. Даже в детстве он не знал о нем ничего. Об этом — ничего. За плотно закрытой дверью, из заржавевшей душевой лейки, по пожелтевшим холодным стенам звонко бежала вода. Он позволил себе представить, как розоватый, тонкий ручей устремился в слив между бледных ног.***
Он снова фертильный. Он должен был понять это раньше, когда царапка на руке отказалась моментально зажить, покрывшись коркой только прошлой ночью; когда его начало беспокоить головные боли и сонливость; когда вернулось это ужасное непредсказуемое настроение. Из-за того, что он не доглядел, в нем сейчас отслаивался толстый слой эндометрия, как бы наказывая за отсутствие ребенка внутри. Вергилия больше невозможно сломать, он ударит в трижды больнее, чем его, но собственный организм — это то, что станет его приговором. Раскладывая на белье причудливое приспособление, он вспоминает первую после возвращения из Ада миссию. Однажды, он закончит так же. Вергилий не пьет чай, который откуда-то достался и стоит на тумбочке у его кровати. Хватит с него этой заботы. Данте может найти занятие и поинтереснее. …Читая контракт, Данте больше желал видеть десятый сон, в котором вдруг бы сделался огромным жуком и не смог перевернуться на живот, чтобы поползти на работу. Свет мигал, но работал, а горячей воды хватит на неделю, но это были не единственные причины, по которым он решил спрятать бумаги в стол. Когда он встает в направлении ободранной стены, чтобы выключить большой свет, со второго этажа, стараясь держать спину ровно, почти как тот самый жук, выползает Вергилий. Одетый, как на парад. — Я иду, — он ставит перед фактом. Его уверенность напоминает Данте их первую совместную миссию. — Куда? За тампонами можешь меня отправить. Кулак прилетает в нос в ту же секунду. На лице брата отразилась злость, смешанная со стыдом, но Данте тоже не рад. Вергилий знал, что ослаб, но все равно лез на рожон. Данте вытер кровь с носа, скользкие пальцы смыкаются вокруг его шеи. Он открыл покрасневшие глаза, встретился с ледяной радужкой. — Не думай, что я не могу сражаться, — Вергилий предупреждающе укрепляет хватку, давит большим пальцем на кадык, — мое состояние не имеет значения. Рывок, и он высвобождается из его рук. Держит их, сжимает запястья, чувствует слабое сопротивление — да, Вергилий не знал, о чем говорил. Его организм забирал слишком много, чтобы позволить себе такие биологические процессы. — Прекрати, ты не идешь никуда. — Это не ты решаешь. Смешок непроизвольно вылетает изо рта. Данте оказывается за его спиной, аккуратно ведет рукой к животу, накрывает теплой ладонью. Знает, как, должно быть, там болит, и тогда чувствует, что тот расслабляется, невольно поддается его прикосновению. — Я тоже никуда не пойду, — он говорит ему в шею, вдыхает его запах. Неизвестный ему до этого запах. Слишком густой, ферментный. Вергилий глубоко дышит. Он бы ужасно соврал, если бы сказал, что не чувствует себя легче. — Пусти. Он всегда был упрямым. В саду ему нравилось дерево, на котором можно было повиснуть, как дикая лесная кошка. Он сидел на толстых ветках с книгой в руках, Данте забирался к нему и в попытке позвать поиграть, прижимался щекой к его плечу и недовольно сопел. Иногда, Вергилий не слезал так долго, что гиперактивному младшему брату становилось скучно. Однажды под ним сломалась ветка. Данте помнит, как сильно разочарована и обеспокоена была мама, которую они не послушали; как подводили дрожащие руки, когда он развязывал шнурки на длинных сапожках брата, чтобы отец мог посмотреть на рану. Даже тогда, заплаканный и сопливый, он не переставал держать голову гордо и высоко. Данте думает, что ничего не изменилось — у Вергилия все такие же дурацкие сапоги с дурацкими ремнями, застежками, непонятными ему замками. Весь он был как капуста. Он помогает ему вылезти из одежды, проверяет, нет ли температуры, потому что иногда у Леди она поднималась до тридцати восьми, и он знает, что делать. Для того, кто всю жизнь пытался отвергнуть все людское, брат сейчас выглядит слишком человеком. — Завтра станет легче, это только сегодня так… — Да что тебе знать об этом? — Вергилий морщится, отталкивая его от себя. Он не заметил, как под ним вдруг оказалась мягкая кровать. С новыми, чистыми простынями. — Достаточно. Просто дай себе отдохнуть. Ну, давай, Верг… — слабым толчком он станет заставляет того лечь на кровать, а сам устраивается рядом. Возвращает ладони на прежнее место, к нижней части его живота. Вергилий поджимает под себя ноги, ведь на боку боль утихает, ее заменяет блаженное расслабление в пояснице. Руки Данте грели его вечно замерзшую кожу. Кажется, это не так плохо. Быть уязвимым — это нормально. Только утром Данте проснется первым, почувствует на своем колене свежую влагу. Уставится на липкую размазню, попытается вытереть, но только лишь оставит на ладони слабый, алый след. Почти такой же, какой оставила ему Ямато двадцать лет назад. Но другой. Все теперь другое.