Viscum album

Последние дни мая выдаются жаркими и солнечными, в воздухе витает сладкий запах цветения, созвучный с юностью, надеждой, трепетным ожиданием. Длинная узкая комната на втором этаже общежития академии Таунтона снова пустует, и только приоткрытая створка окна еле заметно раскачивается от дыхания ветра. Это воскресное утро Сатору встречает в компании Рей, которая штопает занавеску, искусно орудуя иглой и ниткой, пока юноша читает вслух обширную статью с анализом персонажей «Больших надежд» Диккенса. Учебник литературы он взял с собой прошлым вечером, чтобы честно подготовиться к обещанному в понедельник опросу. В сущности, его мало волнует, какую оценку он получит, хочется разве что утереть нос Секо. За обедом подруга невзначай кинула, что как Годжо не хватило терпения на сам роман, так и на статью не хватит. И она была права, по крайней мере, наполовину: роман с первых же страниц показался Сатору невыносимо мрачным и тяжелым, а упоминание булавок в хлебе заставило закрыть книгу уже на второй главе. Тем не менее он не считал, что многое потерял, так как Иери вкратце пересказала ему содержание. Выяснилось, что не вся история целиком так беспросветна, стоило лишь перетерпеть кладбища, злобных каторжников и иголки в хлебе, но юноша решил не предпринимать повторной попытки. — И всё-таки мне не понятно, как нас хотят научить критически мыслить, заставив заучить чужое мнение, — вздыхает Сатору и откладывает учебник, кидает взгляд на часы. Минуло два часа, как Сугуру отправился зачем-то в город, что было довольно неожиданно: он предпочитал там не показываться. Как в любой провинции, здесь все знали всех, а слухи распространялись быстрее пожара в засуху. — Так поди не дурак писал, раз в книжке напечатали, — предполагает Рей, обрезая нитку и рассматривая свою работу против света. Простота ее выражений заставляет Годжо улыбнуться. — Хотя сейчас столько всего печатают, даже и не верится, что всё это умные вещи. Скоро уж в серванте у нас тоже будут книги одни, — добродушно произносит женщина. — Увлекательная книга может заменить путешествие. К сожалению, эта к таковым не относится, — усмехается Сатору, указывая на учебник. В ответ Рей улыбается отчего-то рассеяно, оглядывается на упомянутый сервант, всё ещё непокоренный и занятый тарелками. — Господин Гето ведь когда собрался в поместье вернуться, так хотел совсем один ехать. Да я посмотрела, что он библиотеку — всю по ящикам, а посуды не взял, полотенец нет. Думаю, ну куда собрался? А он будто рогом уперся, мол, нет, всё равно поеду. Это у него от матушки, наверное. Всё время себе на уме. С этими словами Рей вздыхает, в ее голосе — грусть, тепло и привязанность. Годжо хочет спросить еще что-то, но открывается входная дверь, раздаются шаги и на пороге столовой появляется Сугуру. Его волосы собраны в тугой пучок на затылке, уже слегка растрепавшийся, вероятно, от быстрой ходьбы. Рукава рубашки молочного цвета закатаны по локоть, на ботинках — дорожная пыль. — Доброе утро, — произносит он, ставя на стол бумажный пакет, из которого достает сверток с лентами и цветными нитками, кладет его перед Рей. — Господин Гето! Куда ж вы столько набрали, я хотела всего-то портьеры починить кое-где. Тут на целое приданое хватит, — запричитала женщина, едва развернув конверт. — Никогда не поздно, — шутливо отвечает Гето, мимолетно улыбаясь. — Хотя мне будет жаль расстаться с тобой. — Да куда уж я… Рей поднимает благодарный взгляд на юношу, и ее лицо расцветает ответной улыбкой, морщинки собираются в уголках глаз. Сугуру поворачивается к Сатору, извлекая из того же пакета небольшую картонную коробку, на крышке которой Годжо узнает эмблему городской кондитерской. Внутри обнаруживаются орехи в сахаре, и блондин замирает на секунду. — Они ведь тебе нравятся? — спрашивает неуверенно Гето, подмечая краткое замешательство Сатору. — Прости, если… — Нравятся, спасибо большое! — торопится ответить юноша, пока друг не разочаровался в собственном подарке. Сугуру прерывает поток извинений, неловко кивает. — Хорошо, — говорит он после паузы и будто хочет добавить что-то, но сжимает губы, не решается. Вместо этого он обращается к Рей: — Я по дороге думал, может, вынести стол сегодня на веранду? Погода удивительно хороша. Взгляд его при этом направлен через плечо, к коридору, ведущему мимо кухни к двустворчатым дверям — выходу к той самой веранде. — Можно, — кивает Рей, воодушевленная идеей. — Как раньше делали? — Да, как раньше, — медленно повторяет Гето ее слова, словно упомянутое «раньше» всплывает в его памяти. Но он быстро отгоняет наваждение. — Что ж, тогда сейчас мне нужно переодеться. С этими словами Сугуру уходит, его шаги раздаются на лестнице. Годжо снова бросает взгляд на подаренную коробочку сладостей, пытаясь разобрать по оттенкам возникающую в его груди эмоцию. Но его внимание привлекает сидящая напротив Рей. Она всё ещё смотрит вслед Гето, с несмелой радостью, словно еще не поняла, есть ли для нее повод. Ещё пару минут они сидят в тишине, но затем женщина поднимается с места. — Как же давно мы не видели его в таком расположении духа, — шепчет радостно Рей, будто бы и вовсе разговаривает сама с собой. — Наверное с того самого дня, как госпожи Аманай не стало. Вот что с людьми свежий воздух делает, — бормочет женщина, принимаясь суетиться возле серванта. — Скатерть что ли достать новую? Рей потуже перевязывает фартук и направляется прочь из столовой, оставляя Сатору в полнейшем недоумении. — Подожди, кого? — поспешно кричит он вслед кухарке. — Скатерть новую! — Прилетает ответ издалека. На его вопрос так никто и не отвечает, а к обеду они и правда переносят обеденный стол на веранду. День жаркий, и на небе ни облачка, но в тени деревянного навеса солнцу их не достать. Обед проходит в молчании под стрекот кузнечиков, и каждый думает о чем-то своем. В такие моменты, наполненные солнечным теплом и неспешным тихим спокойствием, Годжо всегда кажется, что нет на свете никакой зимы. Кто-то очень грустный и злой просто выдумал ее. Или она ему приснилась. Потому что в мире, где существует майский полдень, запах свежей травы и нагретое солнцем дерево под ладонями, не может быть чего-то настолько тоскливого, как промозглый февраль. Они с Гето остаются на веранде вдвоем, только доносится шум воды и звон посуды из кухни. Взгляд Годжо останавливается на высоких двустворчатых стеклянных дверях с висящим на них замком. — Удивительно, что оранжерея совсем не пострадала от времени, — замечает Сатору. — Отец иногда отправлял кого-нибудь проверить, всё ли в порядке. И на самом деле, несколько стекол всё же пошли трещинами, — отвечает Сугуру, окидывая взглядом оранжерею. — Как думаешь, получится ее восстановить? Гето хмурится и пожимает плечами, откидываясь на спинку стула. — Боюсь, я мало что в этом смыслю. Мама занималась цветами, проводила здесь целые дни по весне. — Будет славно, если это место оживет, — говорит Годжо, вспоминая зимний сад в Кардиффе, где они с семьей бывали давным-давно, и беседку во дворе их дома в окружении душистых пионов. Сугуру склоняет голову к плечу и задумывается. Воцаряется молчание, его не назвать неловким, но в воздухе витает недосказанность. Сатору украдкой кидает взгляд на острый профиль собеседника, словно тот может ненароком выдать разгадку. Или она прячется где-то на запястьях, в узоре вен на тонких веках. Годжо забывается и не замечает, что его блуждающий взгляд ловят на полпути к изгибу ключицы. Блондина бросает в жар и воздух застревает в легких, но он решительно держит зрительный контакт, хоть и чувствует, что уши вот-вот вспыхнут. Отвести глаза теперь кажется позорным отступлением. Гето сдается первым. — Знаешь, я же совсем забыл, — говорит он и поднимается с места. — Пойдем. Они следуют на второй этаж и идут к двери в комнату Сугуру. Раньше Сатору не приходилось там бывать, поэтому он останавливается на пороге в нерешительности. — Проходи, — приглашает Гето, заметив его неуверенность. Блондин останавливается посреди комнаты и оглядывается, пока Сугуру ищет что-то в шкафу. Комната ожидаемо больше гостевых спален, с темно-синими обоями с едва заметным рисунком более светлого оттенка. Перед широким окном, наполовину завешанным плотной шторой, располагается низенький столик. Он почти полностью занят конвертами, в основном нераспечатанными. В целом, в обстановке преобладают темные оттенки: винный, иссиня-черный, изумрудный. И даже паркет набран темными породами дерева. Внимание Сатору привлекает фото, лежащее вместе с распечатанным конвертом и сложенным листом бумаги на покрывале кровати, выделяясь светлым пятном. Он делает шаг ближе, чтобы рассмотреть. На фото две девочки лет тринадцати, очень похожие внешне. Одинаковая школьная форма сделала бы их совсем неотличимыми, если бы не разные прически. — Твой шарф. — Раздается совсем близко, Сатору даже не заметил, как он подошел. — Рей постаралась его починить. Блондин, отвлекшись от фотографии, сначала и вовсе не может понять, о чем речь, но затем вспоминает, как этот самый шарф чуть не стал его удавкой. — Спасибо, — отвечает Годжо. — Честно говоря, я уже с ним попрощался. Сатору мучится от любопытства и думает, насколько он близок к грани терпения брюнета. В подобных расчетах, как правило, он всегда ошибается, в худшую для себя сторону. Тем не менее Сугуру до сих пор сносил его вопросы, неожиданные визиты и выходки, и это давало надежду. — Прости, я случайно увидел… Кто это на фото? Сугуру берет фотографию в руки, садится на кровать, приглашая сесть рядом. — Нанако, — Гето указывает на ту, что с более светлыми волосами, — и Мимико, — на темноволосую с прической до плеч. — Полтора года назад моя подруга увидела их среди попрошаек возле храма. Девочки лишились родителей и остались на попечении тетки, она им и сказала идти самим на еду деньги добывать. У семьи Рико дела тогда совсем плохо шли, и она обратилась ко мне. Удалось устроить их в женскую школу в Шерборне. Между бровями брюнета возникает напряженный залом, словно что-то болезненно отзывается при воспоминании. Он складывает фотографию обратно в конверт, но она никак не помещается и все время цепляется уголком. Сатору, чувствуя гнетущую атмосферу, пытается выдумать что-то смешное, но получается только отъявленная нелепость: — Ясно, ты бессердечно сломал детям жизнь, теперь им придется учить тригонометрию. Закончив фразу, он хочет провалиться сквозь землю. — Ты же этого как-то избежал, значит, и у них получится, — вдруг усмехается Гето, откладывая конверт на комод, и Годжо выдыхает, прекращая проклинать свой язык. Ему хочется быть чутким другом, способным поддержать и подобрать слова, но обычно выходят только глупости. Он никогда не умел разбираться даже в своих чувствах, а когда кто-то рядом нуждался в помощи, то и вовсе впадал в оцепенение или выдавал что-то, из-за чего с ним прекращали общаться. Секо, Нанами и Хайбара в этом плане держались удивительно стойко. Встретив взаимность, Сатору предпринимает еще попытку, но более серьезную и обдуманную: — У твоей подруги большое сердце, многие бы прошли мимо, — говорит он, и Сугуру хочет сказать что-то в ответ, но передумывает и только кивает. — Рико, верно? — Да, Рико Аманай. Вернувшись вечером в свою комнату, Годжо пытается несколько раз прочитать несчастную статью для урока литературы, но застревает на одном абзаце, трижды возвращается к началу, не понимая смысла. Мыслями он возвращается в прошедший день, в памяти возникают произнесенные фразы, узор на скатерти, выбившиеся из пучка черные пряди, нераспечатанные письма на столике возле окна. Сатору думает о незнакомой девушке, пробует представить ее, зная только имя. Солнце садится, погружая скучающий пригород в пурпурные сумерки; погружая Годжо в задумчивую меланхолию. Первым уроком математика, и это определенно не то, с чего Сатору хочет начать свой день. Он долго ворочался в постели, поспал от силы часа три. А теперь ему говорят про темы экзамена, а он только и может, что отчаянно клевать носом. Их математик, Яга Масамичи, всё выводит уравнения мелом на черной доске — только белая пыль летит, и Годжо пропускает несколько строчек решения, а затем и вовсе бросает попытки угнаться, понадеявшись на скоропись Секо. В отчаянии он падает лицом точно на тетрадь. — Этот пример обязательно запишите, подобный будет во всех вариантах, — слышит он голос учителя и поднимает голову. Математик, а по совместительству еще и куратор их класса, удивительно развитый физически для профессора, смотрит точно на Годжо, словно уже собирается отработать на нем хук справа или апперкот. Во всяком случае, рукава от мела отряхивает крайне угрожающе. — Сатору, у тебя чернила на лбу, — шепчет ему Секо и подсовывает платок. Когда спустя вечность урок всё же подходит к концу, Годжо мешкает и остается в классе самый последний, в неловкой тишине запихивая тетрадь в сумку, а та всё мнется и не влезает, как на зло. — Вы не простудились, Сатору Годжо? — осведомляется учитель, будто между прочим, но блондин чует подвох. — Нет, я в порядке, просто плохо спал, но благодарю за беспокойство, — отвечает юноша настолько миролюбиво, насколько может. Оглядывается на стеклянную дверцу шкафа с книгами и принимается приглаживать волосы, поправлять галстук и манжеты. «Неужели я так плохо выгляжу?» — мелькает в голове. Что ж, утром он торопился, вполне ожидаемо. — А вы всё равно будьте осторожнее, — советует математик. — Закрывайте хоть иногда окно в комнате, а то продует. Сатору вылетает из кабинета, не прощаясь, в недоумении пытается оценить, насколько близко от его многострадальной головы просвистел этот опасный выпад. Куратор Яга вряд ли пойдет докладывать в совет о нарушении устава — ему не нужны проблемы с дражайшим подопечным, пусть и непутевым. «Наверное, стоит пока посидеть тихо, — размышляет он, шагая по коридору к следующему кабинету и высматривая каштановую макушку Иери в толпе студентов. — Но я уже сказал Сугуру, что приду послезавтра…» Достигая кабинета, он обнаруживает подругу сидящей за партой и приземляется на соседний стул, выражая всем своим видом напряженную работу мысли. — У тебя всё ещё интеграл на лбу, — сообщает девушка, выдергивая из кармана пиджака Годжо ее же торчащий платок, и лезет уголком другу прямо в лицо. Юноша пугается такого напора и бросает свои бесплодные размышления. Вскоре над головами учеников раздается звонок, и Секо приходится оставить свою экзекуцию. Голоса затихают, все встают возле своих парт, и учитель литературы входит в кабинет. Сатору вспоминает, что статью он прочел только наполовину, и вздыхает. С высоты своего семнадцатилетнего жизненного опыта оставшийся месяц учебного года видится ему самым тяжелым испытанием, какое может свалиться на голову человека. В следующий раз они встречаются с Гето уже летом. Холмы и поля покрываются яркой зеленью от края до края, на пригретых солнцем склонах холмов показываются клевер и тысячелистник. Сколько бы здравый смысл не твердил Сатору остаться в общежитии и не отсвечивать хотя бы неделю, он все равно появляется у поместья в среду вечером, как они и договаривались. Навстречу юноше тут же выбегает Отто, виляя хвостом, принимается виться под ногами и обнюхивать со всех сторон. — Привет-привет! — говорит Сатору и треплет пса за уши, высматривая кого-нибудь во дворе. — Ты сегодня свободный, как ветер, даже не на цепи? Отто трусцой направляется обратно к дому, сворачивает за угол к веранде, и Годжо следует за ним, по дороге обнаруживая разбросанные садовые инструменты. Оказавшись в тени веранды, он замечает, что на двери оранжереи больше не болтается замок, и решается заглянуть. Только Сатору приоткрывает дверь, как Отто первым забирается в оранжерею, ударяя пару раз блондина по ногам хвостом. От такой возмутительной наглости Годжо даже не сразу замечает, что под стеклянной крышей есть кто-то еще. — Отто, нет! — раздается голос Сугуру из дальнего угла, и Сатору видит, как друг пытается согнать пса с огороженной деревянным бортом грядки, которая тянется вдоль трех стен оранжереи. Отто, очевидно, решает, что это какая-то игра, и мечется из стороны в сторону, радостно повизгивая. — Я тебя обратно привяжу, я не шучу! Гето приходится поймать его за ошейник, а потом и вовсе поднять на руки, чтобы спасти грядку. Годжо удивлен, что кто-то вообще способен поднять это большое и ужасно подвижное животное, и одновременно не может не засмеяться, когда Сугуру направляется к выходу, ступая наугад по дорожке, выложенной квадратной каменной плиткой. Брюнет выглядывает из-за копны каштановой шерсти, едва ли видя что-то перед собой, а пес в панике перестраивает систему координат: кажется, ему редко приходится парить над землей. Добравшись до двери, Гето опускает Отто на землю и за ошейник ведет к сараю, где его снова ждет цепь. Улыбка никак не сползает с лица Годжо, и брюнет, заметив это, всё-таки улыбается в ответ, щуря глаза, словно от солнца. В оранжерее жарко, и на щеках его проступает румянец, волосы в беспорядке. От этой картины сердце Сатору вдруг сжимается, но даже самому себе он в этом не готов признаться. — Привет, — говорит Гето, привязав пса в тени сарая, и возвращается на веранду, отряхивая руки от земли. — Привет. Ты решил заняться оранжереей? — спрашивает Сатору, замечая, как Сугуру смахивает тыльной стороной ладони со лба мешающую прядь и оставляет на коже темный след. Его светлая рубашка местами в пыли, как и брюки. Отто тоже не постеснялся оставить ему пару следов от лап. Юноша оглядывает себя неодобрительно. — Да уж, не оказалось у меня подходящей одежды, — вздыхает он, заходя обратно под стеклянную крышу, и Сатору следует за ним. Оранжерея представляет собой прямоугольное довольно хрупкое на вид строение с двускатной крышей и узкими грядками по трем сторонам, кроме той, где расположена дверь. Посередине проходит единственная дорожка, выложенная плитками, остальной пол засыпан красной гранитной крошкой. Еще обращают на себя внимание два узких стола по обе стороны от дорожки и свисающие с потолка крючки для кашпо. Сатору не видел, как оранжерея выглядела еще несколько дней назад, но здесь, вероятно, уже успели прибраться и привезти новой земли. На сад походит с натяжкой: вместо зелени чернеет земля. Но потенциал определенно есть. — Чем ты был занят? — интересуется Годжо, подхватывая со стола инструмент, похожий на маленькие трезубые грабли. — Пытался что-то посадить, но не уверен, что получилось. С этими словами Гето забирает инструмент из рук Сатору и принимается разравнивать землю, избавляясь от следов тяжелых лап. Лишившись одного непонятного предмета, блондин хватается за что-нибудь еще, и теперь это забавная треугольная лопатка, словно игрушечная. — Я думаю, всё будет хорошо. Главное полить, где у тебя вода? Вода находится тут же на столе, но в стеклянном кувшине, и что-то подсказывает Сатору — Рей не знает, для каких целей Сугуру утащил кувшин. — М-да, лейку я не нашел, — разводит руками брюнет, в его голосе звучит разочарование. — Может, так полить? Из кувшина? — Нет, думаю, только землю размоем. Сатору кажется, что это не имеет никакого значения. Земля есть, солнце есть, вода тоже. Что еще надо этому растению? В целом, он не разбирался в тонкостях цветоводства, как и Сугуру, видимо. В природе цветы росли сами собой, а дома этим занимался кто-то из прислуги, и Сатору созерцал лишь итог этой обширной работы — пышный розовый букет на обеденном столе, клумбы с нежными лилиями под окнами или ароматные связки лаванды в ванной комнате. Но если надо лейку, будет лейка. — А есть какая-нибудь ненужная банка? — спрашивает Годжо, направляясь к сараю. В итоге они находят подходящую банку из-под консервов, в ней же обнаруживаются гвозди, которые отправляются в случайную стоящую рядом коробку. Еще спустя несколько минут поисков обнаруживается молоток. Сатору как автор идеи берет предприятие в свои руки и принимается дырявить дно банки с помощью гвоздя. В процессе умудряется отбить палец, но не отступает. В итоге они имеют испорченную банку, по совместительству прекрасную инновационную лейку. Испытания проходят с поразительным успехом: вода поступает в банку и льется через дырки, ну точно как в настоящей лейке. Только Гето, отвечающий за подачу воды из кувшина, иногда переливает через край и землю они всё равно размывают. — И что вы делаете? — Раздается голос Теодора, и увлеченный Сатору роняет банку прямо в грядку. — Лейки у нас нет, так что мы ее сделали, — серьезно объясняет Сугуру. — Хорошо я придумал? — спрашивает блондин, отряхивая многострадальную жестянку от земли и смотря на мужчину сквозь продырявленное дно. Дворецкий не меняется в лице, но Годжо клянется — при внимательном рассмотрении в его глазах можно было бы прочесть жалость. Тео молча уходит, гремит чем-то и так же молча возвращается. Ставит перед ними лейку. — Вам стоило спросить меня, господин Гето. Когда мужчина удаляется, юноши перекидываются многозначительными взглядами. Сатору чувствует себя неописуемо глупо и нелепо, но он в этом ощущении не одинок, и это придает сил. — Как ты думаешь, насколько низко я пал в его глазах? — обреченно спрашивает Годжо, отставляя их изобретение на гранитную насыпь и отряхивая руки. — Ниже уже некуда, — отвечает Гето и издает звук, отчетливо напоминающий смешок. Сатору украдкой пытается заглянуть в лицо брюнета, но его попытки оказываются слишком очевидны. — Что? — спрашивает Гето. Годжо как-то враз теряется. В голову приходит утро понедельника, и он находит в кармане платок и макает его уголком в остатки воды в кувшине. — Да нет, ничего, просто у тебя тут… — Не закончив фразу, Сатору проводит брюнету по лбу влажной тканью, стирая пыльный след. — Вот, теперь хорошо. Гето смотрит на него совершенно обескураженно, поэтому Годжо спешит сбежать из оранжереи, сославшись на духоту. Он чувствует себя по-детски радостно по непонятной причине, и незнакомая дрожь трогает пальцы. Когда солнце совсем догорает далеко на западе и опускаются сумерки, они снова отвязывают Отто и отправляются за рощу, дальше от поместья, от города, от школы. Перед ними открывается вид на пологий спуск с петляющей вытоптанной тропинкой, вересковые луга. Кромка лиственного леса виднеется на горизонте, и чем дальше холмы, тем больше они сливаются с небом. Они спускаются по склону, и дорога пылит, откуда-то из зарослей полыни доносится лай. Ласточки проносятся низко-низко, словно обещая дождь, хотя на небе ни облачка.