Viscum album

В середине июня, придя очередным вечером к поместью, Годжо открывает ворота и замечает с удивлением, что они больше не застревают на полпути. Он идёт по каменной дорожке к крыльцу мимо фонтана, освобожденного от лопуха, однако всё ещё спящего: Теодору не удалось наладить подачу воды. Из-за угла показывается морда Отто, он собирается залаять, но Сатору выразительно шипит, прикладывая палец к губам. Пес словно озадачивается таким действием и не издает ни звука. Юноша треплет его по загривку, жалея, что не утащил для пса каких-нибудь угощений с обеда. Оглядываясь на фасад, Сатору с тёплом замечает небольшие изменения, вещи, на которые раньше он и вовсе не обратил бы внимания, принимая как данность. Пусть и с опозданием, но в поддонах, подвешенных к карнизам, появляются желтые бархатцы и белые петунии; кажется, похожие он видел когда-то на городском рынке. Окна больше не выглядят пыльными, а дорожки и крыльцо очищены от палой, успевшей перезимовать под снегом листвы. Годжо проходит под деревянный навес веранды, дальше — к двустворчатым стеклянным дверям, и его обдает нагретым воздухом оранжереи. Там же он находит Гето, занятого чем-то у одного из длинных столов. Годжо искренне удивлен, но последние две недели друг проводит здесь довольно много времени. Видимо, ему изрядно прибавила присутствия духа та первая грядка, зазеленев спустя несколько дней, хотя никаких надежд на успех не было. Оказалось, это были семена гипсофилы. На волне воодушевления Сугуру неизвестно откуда приносит горшки с карликовыми розами и азалией, а оставшуюся землю отводит под циннии, незабудки, нарциссы; находится место даже для мяты по просьбе Рей. Питомцы Гето приживаются удивительно хорошо, словно бы и вовсе без усилий. Оглядываясь на пару месяцев назад, блондин вспоминает их первую встречу. Вспоминает человека, с которым познакомился. Запрятанная глубоко болезненная судорога, тяжелый обесцвеченный взгляд, кровавые трещинки на губах. Тогда он воспринимал нового знакомого и его потерянный облик как должное, потому что не знал иного. День за днем след смертельной печали на грани с отчаянием медленно смывался, она стекала по плечам, капала с пальцев, уходя в землю. Эта перемена случилась не враз, оттого сложнее было ее распознать; оттого взгляд в прошлое отзывался мурашками по спине и пропущенным ударом сердца. Сатору не знал, что может превратить человека в тень, в пережиток самого себя. Наверное, он даже благодарил судьбу за то, что это ему неизвестно. — Привет, — говорит Годжо, заходя под стеклянную крышу. — Привет. Ты сегодня рано, — замечает Сугуру. День пасмурный, и на нем свитер с местами вытянутыми петлями, широкие темно-коричневые брюки, волосы снова наполовину распущены, наполовину в пучке. — С последнего урока можно было уйти, как только сдашь задание. Я расстарался, — хвастается Годжо. — Надеюсь, хоть что-то ты решил верно, — усмехается Гето. — Ты очень плохого мнения о моей успеваемости. — По моим наблюдениям, ты не учишься, а сидишь в моей кухне и выпрашиваешь у Рей что-нибудь сладкое. — Так мозг работает на глюкозе, — возражает Годжо, хотя замечание справедливое. Он подходит ближе, рассматривая разложенные на столе белые тюльпаны. Брюнет берет один за другим, подрезая стебли. — Как они успели так быстро вырасти? — спрашивает Годжо, в недоумении оглядываясь на грядки с низенькими всходами и только в процессе понимая глупость вопроса. — Я знаю волшебное слово, и это слово «деньги». В Таунтоне ещё месяц назад все сады зацвели. Сатору улавливает этот терпеливый разъясняющий тон и готов закатить глаза, словно ему пришлось уже выслушать целую лекцию по биологии луковичных растений. Но Сугуру невзначай оглядывается на него, ожидая реакции на издевку и сдерживая усмешку. Годжо не может его разочаровать и всё-таки закатывает глаза, как можно более картинно. Он проходится по плиточной дорожке, проверяет все зеленые всходы и возвращается к столу, заглядывая через плечо брюнета. Руки Гето порхают над цветами, аккуратно и нежно, и Сатору не может оторваться. В окутавшей его пелене задумчивости вдруг возникает запах кедра и эвкалипта, он отвлеченно цепляется за это ощущение, но спустя мгновение понимает, что стоит к Гето слишком близко и хвойная нота исходит от волос юноши. — Можешь поискать вазу? — подхватывая букет, спрашивает Сугуру, когда Годжо отшатывается и уже хочет по привычке скорее ретироваться. Обретя оправдание для побега, Сатору с готовностью бежит выполнять задание, отвлекаясь от мыслей ещё по пути крыльцу. Однако подходящего сосуда в доме не находится. Рей предлагает ему простую стеклянную банку, и это выглядит почти как оскорбление для пышной охапки тюльпанов. Он безрезультатно обходит весь второй этаж и даже готовится заткнуть своё заурядное чувство прекрасного и сдаться, но вдруг останавливается напротив двери, за которой он ещё не искал. Эта дверь всегда была закрыта, и Годжо ни разу не видел, чтобы кто-то пользовался этой комнатой. Как-то с Рей они обходили все комнаты с ревизией, но от этой у нее даже не нашлось ключа. — Сугуру! — кричит он, свешиваясь с перил. Брюнет выходит в холл первого этажа, поднимая глаза вверх. — Что за дверь напротив библиотеки? Может быть, там найдется ваза? Гето моргает пару раз, сжимает губы и опускает взгляд. — Я думаю, нет. Давай оставим банку, — с примирительной интонацией предлагает Сугуру. После ужина они отправляются во двор, устраиваются на бордюре фонтана и пытаются вычесать из шерсти Отто колючки, которые он умудрился собрать во время утренней прогулки. Животное смотрит на Гето влюблёнными глазами, пока тот терпеливо распутывает длинную каштановую шерсть. — Откуда у тебя Отто? — вдруг спрашивает Годжо. Не то чтобы установившееся молчание казалось ему некомфортным, просто он привык озвучивать всё, что приходит в голову. — Лет семь назад я нашёл в городе под мостом коробку. Там был целый выводок щенков, видимо, кто-то их выкинул. Это был январь, и все они уже замёрзли, один только выжил. Возможно, потому что тела остальных ещё грели его. — Отец никогда не разрешал мне иметь животных, — делится Сатору. Вряд ли он мог хоть на секунду ощутить себя одиноким, когда его постоянно окружали гувернантки и учителя, но и радости в этом не находилось. — Моему отцу было без разницы, он занимался дрессировкой моего младшего брата. Он водрузил на его плечи все свои надежды. Честно говоря, всё ещё не решил, рад я этому или нет. Ко мне не предъявляли особых требований, я делал что хотел, но иногда казалось, что про меня забыли. На недели и месяцы. — Иногда мне так этого хотелось… — произносит Сатору с мечтательной грустью, но спохватывается. — Прости, я понимаю, это тяжело на самом деле. — Меня никогда не забывали совсем, всегда были Рей и Тео, были… друзья. — Ты общаешься с ними? — спрашивает Годжо, боясь задавать вопросы более конкретно. Он уже знает, как хмурятся темные брови и болезненно кривятся губы, ему даже не нужно вглядываться в лицо напротив. — Нет, мы не обменялись адресами. Отто вдруг издаёт громкий гавк и тыкается носом в лицо Гето, стараясь облизать. Брюнет сначала ошарашен, но затем всё-таки улыбается, треплет пса за уши, ворошит светлую шерсть манишки. Череда мрачных призраков, замелькавших над их головами, тает. Годжо не справился бы лучше, и он искренне благодарен Отто. Часы до полуночи они проводят в гостиной. Гето зачем-то проверяет готовность Сатору к уроку истории, чем почти доводит блондина до истерики. Годжо уверен, что тот хочет только покрасоваться перед ним своими отличными знаниями и побывать в роли умного взрослого. Затем Гето показывает ему новую книгу в изумрудно-зелёной обложке с золотым тиснением. «Язык цветов» — гласит название, и Сатору уже боится, что им что-то недорассказали на уроке биологии и эта зелень говорящая. — Это очень забавно, — уверяет Сугуру, и Годжо не верит. — Вот, например, розовая гвоздика — это символ материнской любви. А герань означает глупость и безрассудство. — Кто вообще дарит герань? — Вам, очевидно, очень подходит этот цветок, господин Годжо, — с преувеличенной вежливостью говорит Тео, задёргивающий портьеры. Сатору закатывает глаза который раз за день и оборачивается на дворецкого, но замечает у того на лице хитрую улыбку вместо холодной отстраненности. Это сбивает его с толку, и он рассеянно улыбается в ответ. Когда они всё-таки тушат свет в гостиной и поднимаются на второй этаж, чтобы разойтись по комнатам, Годжо снова кидает взгляд на запертую дверь. Он совершенно забыл о ней, но теперь любопытство опять ожило. Весь день он задавал слишком много вопросов и решил не изменять себе. — И всё-таки что это за комната? — говорит он, указывая на дверь. Гето останавливается, думает несколько мгновений, медленно выдыхает. — Секунду, — говорит он и скрывается в своей спальне, а затем возвращается, держа в руках ключ с привязанной к нему красной лентой, и открывает таинственную дверь. — Это комната моей матери. Сугуру зажигает свет, и Сатору, кажется, вздрагивает от этого щелчка выключателя. Комната довольно большая, почти квадратная, пол выстилает паркет темного дерева, окна завешены изумрудными портьерами от потолка до пола, над кроватью возвышается многослойный балдахин из розовой органди и бордового бархата. Но внимание Сатору привлекают стены глубокого винного оттенка с удивительной росписью — чёрные витые ветви с облаками белых цветов и тонконогие изящные журавли. Годжо замирает, ощущая, что снова нечаянно добрался до чего-то личного. Гето проходит вглубь комнаты и опускается на ковёр возле изножья кровати, взглядом приглашая Сатору присоединиться. — Я часто любил здесь сидеть, смотреть, как мама вышивает. И когда она умерла, я прорыдал на этом месте всю ночь. Это было десять лет назад, — говорит Гето ровным голосом, теребя рукава рубашки. — Прости… — Много времени прошло, это уже не настолько больно. — Что с ней случилось? — Преждевременные роды, она умерла от кровопотери. Ребёнка тоже не спасли. Мы оставили этот дом почти сразу после ее смерти, уехали в Бристоль, а через полгода отец снова женился, вскоре родился мой брат. Голос Сугуру звучит тихо и бесцветно, словно он вытягивает эти воспоминания с дальней полки, где они были безнадежно завалены и пылились до сего дня. А вот Сатору отчего-то больно и обидно… Ему жаль, что подобное происходит на свете и как нарочно сваливается на беспечные детские головы. Годжо хочет сказать, что ему жаль, но теперь это уже не имеет значения, а печаль и без того проступает на его лице. — Какой она была? Гето откидывается, опираясь спиной на каркас кровати, его губы трогает полуулыбка. — Она была японкой. Отец работал в министерстве иностранных дел и привёз ее из очередной командировки. Словно сувенир, дорогую статуэтку, — говорит Сугуру, чуть кривясь в пренебрежении к отцовскому легкомыслию. — Она так и не смогла говорить уверенно на английском, всегда ужасно стеснялась, и мне приходилось ей помогать. Ещё она любила окружать себя красивыми вещами, у нее был целый комод одних только перчаток: замшевые — на ветреную погоду, хлопковые — для лета, кружево — для выходов в свет. Я запомнил ее живой, с безупречной причёской и в легком шифоновом платье. И ещё отчетливо помню день прощания, ее чёрные волосы, бледное-бледное лицо в облаке розовых камелий, ими был засыпан весь гроб. Я сегодня прочитал, что они означают. «Тоскую по тебе». Хотя это может быть всего лишь совпадение, я так и не знаю, любил ли ее отец по-настоящему. Или она так и осталось подарком из поездки. — Ты любил ее, и это главное, — произносит Годжо, боясь сказать что-то неверное, испортить всё. Сугуру словно доверил ему своё хрупкое сердце, и Сатору теперь старался не дышать лишний раз. Гето поднимает на него глаза, и блондину чудится в них благодарность. Сугуру вдруг встаёт, открывает один из ящиков высокого комода ключом и достаёт бархатную шкатулку. Он садится обратно совсем близко к Годжо, поднимает крышку, под которой поверх украшений лежит старая фотография. На снимке женщина с лисьими глазами и прямым носом, очень похожая на Гето. На ее шее и в высокой прическе — несколько ниток крупного жемчуга, в уши вдеты простые серьги круглой формы из темного камня, который сложно определить по черно-белой фотографии. Она улыбается с достоинством, ее мягкие черты полны спокойствия и безмятежности. — Вы так сильно похожи!.. — озвучивает Сатору первую мысль, пришедшую ему в голову при взгляде на фото. — На самом деле, Гето — это ее девичья фамилия, мне больше нравится представляться ей. Мне бы хотелось однажды побывать в Японии, — задумчиво произносит Сугуру. Годжо переводит взгляд с фотографии на шкатулку на коленях друга и замечает среди прочих украшений эти самые круглые серьги на английской застежке. Оказывается, они из чёрного агата. Не успевая обдумать свой порыв, Сатору подцепляет одну из серег. — Посмотри на меня, — говорит он почти шепотом, но они сидят близко и Сугуру его слышит. Блондин заправляет выбившиеся чёрные пряди Гето за ухо, мимолетно касаясь пальцами, и прикладывает сережку к мочке. — Тебе бы пошло, — замечает блондин, довольный своим открытием. Но встречается взглядом с глазами Сугуру и замирает. Брюнет едва заметно розовеет скулами и обхватывает своей ладонью зависшую в воздухе руку с сережкой. Сатору не моргает, чтобы не развеять наваждение, и чувствует, как начинает покалывать щеки и кончики ушей. Пальцы у Гето холодные-холодные. Уверенная нота кедра и эвкалипта возникает совсем рядом. Кажется, они застывают так на вечность, смотря друг на друга, и каждый ищет в лице другого что-то своё, особенное. Словно изощренные гляделки, только правил никто не знает. — У тебя глаза невозможные, — нарушает молчание Гето, а затем, опустив взгляд, легко касается губами костяшек Сатору. Блондин в ответ шумно вдыхает. Ему кажется, что лицо воспламенится вот прямо сейчас. Он не знает, что полагается делать в такие моменты, и сходит с ума. Его сердце вдруг падает, а затем подскакивает к самому горлу, отбивая бешеный ритм. Он уверен, Рей в своей комнате на первом этаже слышит, как колотится его сердце и вот-вот придёт проверить, не умер ли тут кто. Видя смятение блондина, Сугуру отпускает его руку, тут же наполняясь тревогой. Его щеки тоже пылают. — Прости, — произносит он. Годжо хочет что-то ответить, но просто открывает и закрывает рот, словно рыба. Затем вдыхает поглубже, старается вернуть себе невозмутимый вид. — Нет, все нормально, — врет Сатору. По лицу Сугуру видно, что он уже жалеет о своём действии. — Ты уверен? — Да, просто… я… — Давай поговорим завтра? — примирительно предлагает Гето. — Да, точно. Поговорим завтра. Годжо хватается за это предложение как за спасательный круг, чтобы отдышаться. Да, завтра они поговорят. Они расходятся по своим комнатам, пожелав доброй ночи. Но Сатору уже знает, что не сомкнёт глаз. Он сначала ходит по комнате, затем садится на кровать, снова принимается метаться из угла в угол, и так до изнеможения. Годжо не понимает, почему его переполняет столько чувств, и каких именно, и что с ними делать теперь. Он беззвучно кричит в подушку, но это не помогает. Едва небо начинает светлеть и на востоке показываются лиловые разводы, Сатору одевается и сбегает незамеченным. Он несётся до самой школьной изгороди, чувствуя, как горят лёгкие. Точь-в-точь как в их первую встречу. Пробравшись через прореху в ограде, Сатору крадется через можжевеловые заросли и незамеченным добирается до стен общежития. Привычным маршрутом, собирая выступы кирпичной кладки, оказывается у своего окна на втором этаже, давит на раму с облетевшей краской. Но окно оказывается закрыто.