Viscum album

Небо светлеет окончательно, и на часах, наверное, ближе к шести утра. Сатору судорожно перебирает в голове варианты, как что-то подобное могло произойти, и веселая птичья перекличка на фоне только раздражает. В первую секунду все внутри него скрутилось в тугой узел, и юноша едва ли не полетел вниз, успев схватиться за карниз только из природной ловкости. Окно определенно не захлопнулось, оно было закрыто задвижкой, которая сама по себе никогда не падала. Годжо находит для себя два варианта: ждать, когда откроют дверь общежития, или пытаться достучаться до Секо. Второй вряд ли сработал бы в такую рань в выходной. Пожалуй, даже если юноша выбьет в их комнате окно, то не получит ни ответа, ни помощи, а только лишится друга, в очередной раз. С другой стороны, перед ним маячит перспектива потерять место в академии, что едва ли лучше. При том, из-за собственного упрямства и глупости. В итоге Сатору сидит на бордюре под окнами общежития с торца здания, ожидая какого-нибудь чуда или знака свыше. О событиях прошлого вечера он старается не думать: его несчастная голова и загнанное сердце не выдержат, и что-то из этого точно откажет. Блондин теребит манжеты рубашки, придумывая оправдания на все возможные ситуации, пытается предусмотреть любую гнусную подлость, заготовленную вселенной. Неожиданно со стороны главного входа общежития раздается протяжный скрип, и Сатору выглядывает из-за угла, разведывая обстановку. «Еще слишком рано», — проносится у него в голове. На крыльце появляется Яга Масамичи, их математик, а дверь за ним снова закрывается с гулким ударом задвижки. Сказать, что Годжо чувствует себя растерянным, это ничего не сказать. Учитель без раздумий направляется в его сторону, словно и так знает, где искать эту трусливую душонку. Не желая сдаваться без боя, Сатору забегает за следующий угол, стараясь не шуметь гравием насыпи. — Прекратите уже этот цирк, я знаю, что вы здесь, — спокойно произносит куратор. Выглянув из-за угла, юноша встречается с ним глазами и чувствует обреченность. Приходится оставить укрытие и подойти. — Чудесная погода, не находите? Самое время для прогулок, — произносит Сатору, надеясь, что ещё есть шанс сгладить ситуацию. — Что ж, тогда давайте прогуляемся, — отвечает учитель Яга и идет к широкому двору перед зданием академии. Годжо следует за ним, раз уж терять ему нечего. — Сторож заметил, как вы вернулись, а я ещё вчера попросил его сообщить об этом именно мне. Я думаю, вам прекрасно известно, что, покидая территорию академии без официального разрешения, вы нарушаете устав. — Да-а, я… — Несмотря на это, отсутствовали всю ночь, что тем более недопустимо. И я боюсь предположить, сколько раз до этого вы проворачивали подобный фокус. Не хотите объяснить, где же вы пропадали? Они медленно идут вдоль двора, мимо галереи и окон учебных классов. У Сатору нет какого-нибудь вразумительного объяснения, и он передумывает врать напропалую, лишь бы остаться в школе. Все оправдания, которые он успел выдумать, выглядят жалко. — За долиной на юге от Таунтона есть поместье, там живет мой друг, — отвечает Годжо, и брови учителя едва заметно приподнимаются в удивлении. Определенно, в какой-нибудь городской лавке ему рассказали и о поместье, и о хозяевах до пятого колена, и что у них на ужин, и какого цвета обивка на мебели. В этом прелесть и проклятье маленьких городов. Это всегда раздражало Сатору, но в эту минуту его голову занимал другой вопрос: — Вы доложите в совет? — По крайней мере, я рад, что вы не впутались в неприятности, если сказанное вами правда. В голосе куратора действительно слышится облегчение. Многие ученики замечали, что в учительском коллективе к математику относились с неявным пренебрежением. Тем не менее за годы учебы Сатору проникся к нему уважением. Может быть, не за великий талант преподавания математики, но за понимание, участие и защиту перед преподавательской комиссией. — Что касается совета… Вы уже умудрились получить два предупреждения, третье станет последним. Могу предположить, что вас ждет в случае отчисления, — произносит учитель с тяжелым вздохом, когда они проходят круг по двору и направляются обратно к общежитию. В голове блондина возникает сердитое лицо отца, и что-то внутри него холодеет и съеживается. Он понимает — это только его вина. Он всегда знал о возможных последствиях. Но сбегая день за днем и не видя никаких изменений, Сатору уверился в своей непогрешимости, своей исключительности. Очень больно расстаться с этой иллюзией. Они доходят до крыльца общежития и останавливаются, математик обращает на юношу серьезный взгляд. — На следующей неделе начинаются экзамены, надеюсь, вы не пожалеете сил на подготовку. Сатору недоумевает несколько мгновений, пытаясь разобраться в услышанном. — Но… — У вас ветер в голове, но я не хочу быть вам судьей: многие в юности совершают глупости. Об этих побегах известно только мне. Пока я встану на вашу сторону и промолчу. Взамен вы уж потрудитесь пересмотреть свои ценности и уделите время дисциплине. Если вы снова проявите легкомыслие, то непременно вылетите, обещаю, — с нажимом произносит учитель, его глаза за стеклами очков выглядят пугающе холодно. Но его слова, наоборот, звучат как лучшее, что Годжо мог услышать этим утром. Юноша смотрит обескураженно, старается заглушить уже набравшее обороты отчаяние и собраться, поблагодарить. Но только глупо кивает. — И ещё, раз уж вы попались, то в качестве отработки будете помогать в библиотеке, у них как раз намечается инвентаризация фонда. После экзаменов, конечно. Учитель Яга стучит в дверь, и сторож отпирает, впуская их. Они расходятся в фойе, прощаясь до понедельника. Всё ещё пребывая в смятении, Сатору призраком добирается до своей комнаты и без сил валится на кровать. Ему кажется, что он даже пальцем пошевелить не способен. События последних месяцев пестрой чередой возникают в его голове, выцветают, тонут в темноте. Он всегда прекрасно знал, что принимает решения сам, в особенности самые неосмотрительные. На этот раз решение было даже не одно — десятки раз Годжо рисковал, нарушая правила, раз за разом дилемма вставала перед ним, а он благополучно отмахивался. Даже теперь ему хотелось поторговаться с совестью. Может, снова не заметят? До этого не замечали. Почти. Уткнувшись в подушку, Сатору пытается восстановить последовательность в голове, заново понять себя. Возможно, оправдать, хотя бы перед собой. Он бы легко избежал проблем, если бы… «Если бы был кем-то другим», — мелькает в тумане мыслей. Среди мельтешащих образов вырастает особняк из темного серого камня, с фонтаном и башенками. Сердце спотыкается и сжимается болезненно. Мир исчезает в темноте. *** Проснувшись около обеда, Сатору обнаруживает себя совершенно разбитым, с больной головой в душной комнате. Он бессмысленно смотрит на потолок, ни о чем не думая, но мысленный поток постепенно оживает, крепнет, чтобы смыть его кипящей волной тревоги. Все события, начиная с прошлого вечера, возникают нестройной чередой, и он готов взвыть. Вспоминает, как оказался на грани отчисления, и с одной стороны, ему стыдно, а с другой жаль, что так глупо попался. «Это… Это ерунда, только сдать экзамены. Потом каникулы, потом как-нибудь разберусь». Эта мысль блекнет, а взамен расцветает новая: серьги из темного агата, прикосновение губ на пальцах, нестерпимый жар на скулах. Сатору резко вскакивает с постели, задыхаясь, потому что иначе он точно умрет на этих же простынях. О своем малодушном побеге он старается не вспоминать: это наверняка его добьет. Юноша открывает окно и тянется к кувшину с водой на столе. Ему думается, что это грипп, лихорадка, не иначе. На секунду кажется: будет даже полезно посидеть в школьных стенах до самого июля, прийти в себя, разобраться как следует. Но спустя несколько дней методичного погружения в поток мыслей Годжо Сатору приходит к неутешительным выводам и готов просить помощи. Он корит себя за трусость и подлость, но не знает, как теперь выбраться из тупика. Он просто сбежал, позорно и без объяснений. Стараясь обелить недостойный поступок перед мысленным образом Сугуру, блондин беспощадно признаёт: в то утро он не смог бы ни о чем поговорить. Просто не нашел бы слов, потому что на ревизию и анализ своих чувств ему понадобилось бы куда больше, нежели одна ночь. Годжо помнит призрак томительного ожидания, словно вот-вот что-то случится, что-то невероятное. Это ощущение преследовало его с середины весны, не давало покоя. Но он искал сиюминутного события, яркой вспышки, которую нельзя не заметить. А в итоге это невероятное тянулось неделями, пока его наивное сердце наполнялось звенящим тёплым чувством. Расцветало вместе с майской зеленью, тяжелело розовыми бутонами. Первая влюбленность окатила Годжо Сатору жаркой волной с запахом кедра и эвкалипта и сбила с ног. Как бы юноша ни боялся отчисления, но это скорее из-за отца, потому что школа кажется Сатору бесполезным заведением: никто ему здесь не торопится объяснить, что делать со своими эмоциями и когда сердце перестанет стучать так громко от одной мысли о другом человеке. Мало того, что образовательная система никак ему не помогает справиться с назревшим кризисом, так ещё и палки в колёса ставит. В состоянии полного душевного раздрая Годжо сталкивается нос к носу с необходимостью сдавать экзамены. Конечно, они каждый раз возникают в расписании в июне, а тут ему еще и напоминают все, кому не лень. Но для Сатору это всегда неприятная неожиданность. Первый из них проходит едва ощутимо, словно в тумане, и Годжо находит себя далеко не в начале ранжированного по результатам списка, несмотря на все попытки Секо подкинуть ему необходимую шпаргалку. — Что с тобой вообще творится? — спрашивает девушка, когда они выходят во двор после изучения вывешенных в холле табелей с оценками. С самого утра небо застилают тучи, густой и горячий воздух сулит скорую грозу. — Всё нормально, просто… я не могу сосредоточиться, — оправдывается Сатору и думает, как бы так все объяснить. Размышлять над этим в одиночку сил нет, он только больше расстраивается и меньше спит, а никакого решения не находится. — Я заметила, — возмущённо взмахивает руками Секо и падает на скамейку возле друга, открывая записную книжку. — Так, ладно, осталось еще два. Девушка сверяет расписание и считает, сколько дней на подготовку к блоку математики, обводит карандашом даты в календаре. Сатору собирается с силами. — Слушай, я хотел попросить твоего совета, — аккуратно начинает Годжо, садясь в пол-оборота и придвигаясь к подруге. Иери отвлекается от блокнота, и на ее лице возникает интерес: не каждый день Сатору Годжо снисходит до мнения смертных. Сатору вкратце излагает суть вопроса, опуская обилие деталей и подробностей. Он рад наконец-то поделиться всем тем, что терзало его несколько мучительных дней. Ситуацию с почти-вылетом из школы он ловко проскакивает, едва упомянув, чтобы не нарваться на хрестоматийное: «А я же говорила!». Секо по ходу рассказа то хмурится, то удивленно вскидывает тонкие брови. — Хотела бы я тоже с ним познакомиться, — заключает девушка, и по ее лицу видно, что весь этот поток слов ещё не уложился в голове. — Так что в итоге, в чем вопрос? — Мы договорились обсудить все наутро, а я сбежал. И теперь я не смогу выйти за ворота без отцовского заявления. Честно говоря, даже если бы мог, не пошел бы… Я не знаю, что сказать и как быть, — безнадежно произносит Сатору. — Только не рассказывай Нанами и Хайбаре, иначе я точно умру со стыда. — За свою трусость? Так тебе и надо. Сатору не отвечает на этот бессердечный выпад. Он просто надеется, что девушка не посмеет осквернить его имя этим позорным побегом перед младшими товарищами, хоть в ее словах не будет и капли клеветы. — Что мне теперь делать? — Ты, конечно, хорошего советчика выбрал… — сетует Иери, понимая, что другу и не у кого еще спрашивать. — Напиши письмо, почта исправно работает. Годжо раздраженно прищелкивает языком и разве что глаза не закатывает. — Если бы я знал, что писать. С его стороны это действительно выглядит так, будто я не хочу его больше видеть. — Напиши правду, ну как вариант. Что ты запутался. И душонка твоя цыплячья трусливая, — саркастично отвечает подруга, чем вгоняет Годжо в отчаяние. — Секо, прошу тебя! — страдальчески воет Сатору, и на их парочку начинают оборачиваться другие студенты. День идёт к полудню, и становится невыносимо душно. Видимо, какого-то хитрого выигрышного варианта действительно нет и придётся позориться. Идея с письмом сначала кажется Сатору бесполезной и даже оскорбительной. Но иначе он точно сойдёт с ума. Кроме того, наносить такую обиду Сугуру совсем не хотелось, а Годжо и так уже наделал достаточно. Вернувшись в комнату, он достаёт чистый лист и карандаш, садится за стол. Не проходит и пяти минут, как он вскакивает и принимается ходить туда-сюда по узкому пространству между кроватями. Годжо хочет сказать очень много, но облечь весь вихрь чувств в слова становится невыполнимой задачей. Юноша садится снова, заносит карандаш над листом, выводит вензель в воздухе, словно примериваясь, но в итоге так ничего и не пишет. Сатору кладёт карандаш обратно и откидывается на спинку стула, продолжает перебирать мысли, но все они просыпаются сквозь пальцы. «Сугуру наверняка не хочет меня видеть. Я поступил так глупо… Для начала нужно извиниться. Он точно сожжет письмо. Еще и отработка в библиотеке, когда же мы встретимся? Скоро очередной экзамен… А сколько будет идти письмо?» Мозг Сатору вскипает быстрее, чем на экзамене по гуманитарному блоку. Ни одно вразумительное предложение не посещает его голову. Издалека раздаются раскаты грома, и Годжо выходит в галерею внутреннего двора, спасаясь от духоты тесной комнаты. Поднимается ветер, тяжелые тучи медленно ползут, едва ли не касаясь земли, среди серых клубов друг за другом вспыхивают молнии. Порывы ветра гнут к самой траве ветви куста сирени, растущего посреди двора. Сатору вдруг цепляется за него взглядом и мысль возникает искрой, разгорается. Он быстрыми шагами направляется по выложенной брусчаткой дорожке к кусту, чувствуя кожей редкие холодные капли. — Молодой человек, что вы делаете? Немедленно вернитесь под крышу! — кричит профессор истории, высунувшись из окна своего кабинета. Сатору оборачивается на неё, но всё равно тянет к себе одну из гибких веток и отламывает небольшое сиреневое соцветие — чтобы влезло в конверт. Сирень — первая любовь, искренняя привязанность, «Будешь ли ты со мной?». Годжо бежит обратно под крышу, пряча хрупкий цветок в нагрудный карман рубашки. Воодушевленный своей идеей, он направляется в библиотеку, где среди высоких полок и запаха книжной пыли находит том о языке растений того же автора, какой был у Гето, только более раннее издание. Сатору изо всех сил надеется, что взгляды автора на те или иные растения не сильно изменились за годы редактирования, иначе нелепые недоразумения точно разобьют все его чаяния. Пока разыгравшийся ливень бьет в стекла, Годжо в свете настольной лампы выискивает на пожелтевших страницах подходящие слова. Он выписывает несколько растений на листок, перебирает варианты, вычеркивает и дописывает. Всё равно получается приличный букет, а ему нужно что-то более емкое, чтобы уместить все свои чувства в конверт. Дождь льёт весь следующий день, размывает дорожки, капли залетают в комнату через открытое окно, и весь подоконник оказывается мокрым. К счастью, спустя два дня потопа погода налаживается и показывается лазурный склон неба. Сатору рад скорее не солнцу, а тому факту, что на последний урок биологии в году они идут в ботанический сад. Профессор на разных примерах показывает им типы соцветий и очень удивляется, когда Годжо задаёт больше всех вопросов. — Ты что, начал готовиться к естественнонаучному блоку? — спрашивает заинтригованная такой переменой Секо, но Сатору только машет на неё рукой и подозрительно надолго останавливается у некоторых клумб. — Я придумал, как поговорить с Сугуру, — отвечает он после урока. — И для этого нужно было оборвать весь ботсад? Ты смотри, чтобы профессор тебе за это тоже что-нибудь не оборвала, — предостерегает подруга. — Я совсем немного взял, честно, — отвечает юноша и показывает маленький бумажный свёрток с разными цветами, их действительно немного. — Хотел написать письмо, но ничего не вышло. — Однажды тебе всё равно придётся научиться говорить словами через рот, — вздыхает девушка. Они поднимаются на второй этаж и заходят в комнату Сатору. Он высыпает цветы на стол и берет с полки книгу потолще. — Так что ты придумал? — Последний раз, когда мы виделись, Сугуру показывал мне книгу про значения цветов. Раз я не могу написать, я хочу поговорить с ним вот так. — И он разводит руками над тонкими лепестками и веточками. — А если он не так поймёт? — со скепсисом отзывается Секо, наблюдая, как блондин беспощадно сминает растения между страницами словаря. — Нет, я тщательно выбирал. И я назначу встречу. Да, — решительно отвечает Годжо, надеясь не растерять настрой, когда дойдёт дело до личных разговоров. — Как ты думаешь, долго будет идти письмо? — Пару дней, наверное. Сатору достаёт конверт на следующий день, так и не дождавшись, когда цветы окончательно высохнут. Они хорошо помещаются, и этого вполне достаточно. Маргаритка — «Я счастлив видеть улыбку на твоём лице». Лист бумаги и карандаш лежит на столе ещё с прошлой его попытки написать хоть что-то. Он в уме высчитывает дату, когда закончатся экзамены, прибавляет неделю отработки, выбирая время для встречи. Берет с запасом, чтобы не ошибиться; получается почти середина июля, и срок этот выглядит невыносимо долгим. Бутон красной розы — «Кажется, я влюбился в тебя». Ему бы снова под покровом ночи просто сбежать через окно, раствориться в ночной темноте и рассыпаться по вересковым зарослям. Годжо вдруг понимает, что ужасно боится отказа, а такое долгое ожидание будто бы только повышает его вероятность. Приходится в один момент отмахнуться от всех «а если», чтобы не отступить на полпути. Черемуха — «С нетерпением жду встречи», «Мне многое нужно тебе рассказать». Все цветы, кроме одного, отправляются в конверт. Последняя веточка остаётся сиротливо лежать между страниц словаря. Сатору взял ее в порыве необычайной смелости. За все его семнадцать лет храбрости и безрассудства ему хватало с лихвой, но теперь хотелось осторожничать, чтобы не разрушить то, что ещё не началось. Годжо изо всех сил старается убедить себя, что на данном этапе сделал все возможное и теперь нужно сосредоточиться на учебе. Но по ночам его всё равно одолевает миллион мыслей, тысяча сценариев, счастливых и ужасных. Юноша проигрывает в голове диалоги и пытается придумать ответ на все. Пытается представить, что почувствует Сугуру, получив письмо. Поймет ли он? А ещё он понимает, что скучает — по их встречам и долгим беседам, поздним ужинам. Он вспоминает тонкие прямые черты, скулы, черноту волос, завязанных в пучок и непослушную прядь на лбу. Последний вечер Сатору прокручивает в голове сотню раз, его щеки горят, а дыхание сбивается, и он бесконечно рад отсутствию соседей по комнате. Последняя экзаменационная неделя тянется целую вечность, и погода за окном совсем летняя, как назло. Но всё плохое рано или поздно заканчивается, так завершается со звонком и последний экзамен. Им предстоит ещё день ждать появления табелей с результатами в холле, но Сатору благополучно выкидывает эту мысль из головы в ту самую секунду, как кладет лист с ответами в общую стопку. Вернувшись в общежитие, он проходит мимо стеллажа с почтой и замечает небывалое количество конвертов, ютящихся по узким отделениям с буквами по алфавиту. Впрочем, в это время почты особенно много: родители выясняют, как там экзамены и когда ждать свое чадо на каникулы. Кто-то, тем не менее, остается в школе и на лето — эту касту людей Сатору искренне не понимает. Сам он последние несколько лет проводил лето в доме Секо недалеко от Бристоля. Кроме того, юношу не перестает удивлять, как отец на эти несколько последних лет школы совершенно оставил его в покое. Если класса до восьмого каждое лето дома блондина ожидала какая-нибудь хитровыдуманная спецпрограмма вместо отдыха, прогулок и законно заслуженного безделья, то в старших классах эти два месяца в году оставались на его усмотрение. Сложно предположить, что ожидает его во время колледжа, но вот после выпуска вряд ли ему дадут вздохнуть свободно. Эти стопки писем напоминают Годжо о необходимости написать отцу о своих планах на лето. Возвращение домой в Кардифф в них, конечно, не входит. А если кто-то из родственников или доверенных лиц не встречает студента у ворот, то требуется официальное заявление от родителя: «Беру ответственность…» и прочее. Блондин тяжело вздыхает, столкнувшись в очередной раз с этим бюрократическим пируэтом, который в любом случае придется исполнить. Сам себе он со скрипом признается, что не думал о своих планах дальше назначенного дня встречи с Сугуру, словно от него всё и зависит. Если же он решался быть совсем откровенным с собой, ему хотелось бы остаться на лето в особняке за холмами. Но это излишне самонадеянно. «Может быть, написать, что я снова поеду к Секо?» — размышляет Сатору. Он заранее предвкушает, как в процессе выбора наилучшего варианта выест себе мозг чайной ложечкой. Весь вечер Годжо размышляет над письмом отцу. Чем дольше он думает, тем больше тревоги это вызывает: кажется, будто времени остается совсем мало и каждый час промедления сулит провал по всем фронтам. В итоге он приходит к выводу, что содержание письма абсолютно не важно. Важно другое: Сатору не хочет врать, внезапно это кажется ему чем-то безответственным и по-детски глупым. А глупостей на его век уже достаточно. Готовое письмо юноша оставляет на столе, словно еще сомневаясь в его содержании, и отправляется спать. Он решается выдать желаемое за действительное, и торопливые размашистые буквы выстраиваются в предложения, занимая половину листа, в любимой отцом канцеляристской манере. Утром, не перечитывая, Сатору сворачивает лист вдвое и отправляет в конверт. К счастью, на горизонте очень вовремя всплывает отработка в библиотеке. Это не требует слишком высокой концентрации, но помогает отвлечься от бесконечного круговорота мыслей. Сотрудники библиотеки неустанно хвалят Сатору и благодарят за помощь, словно он к ним не за свои грехи загремел. Инвентаризация библиотечного фонда в самом разгаре, когда среди высоких стеллажей показывается учитель Яга. — Ну как, хорошо справляешься? — спрашивает он, останавливаясь возле стремянки, на которую пришлось взобраться Сатору, чтобы дотянуться до верхних полок. Юноша не спешит спускаться, чтобы смотреть сверху вниз. — Ещё бы, с чем тут можно не справиться? — Хорошо, в следующий раз придумаю что-то сложнее. Годжо едва ли не падает со стремянки, приходится все-таки спуститься. — Не будет следующего раза, меня правда мучает совесть… Как в «Преступлении и наказании». — Ого, — математик приподнимает брови, но удивление его деланное. — Только никакая совесть там никого не мучает, полагаю, как и вас. Однако наказание за свое преступление вы получили. Голосом Секо в голове блондина звучит: «Лучше молчи — за умного сойдешь». Он обещает себе однажды прочесть эту книгу. — Профессор Яга, на самом деле, я вам очень благодарен. Спасибо, что не рассказали в совете, — произносит Сатору, уперевшись взглядом в череду книжных корешков на полке. Учитель рядом вздыхает, складывая руки на груди. — Теперь ваша задача оправдать оказанное доверие. *** Вместо обещанной недели принудительные общественные работы занимают четыре дня вместе с починкой попорченных учебников и уборкой кладовки. Пропахнув книжной пылью и сотню раз порезавшись о бумажные краешки, Сатору покидает библиотеку с чувством выполненного долга. Этим же вечером, перебирая почту из отделения стеллажа с буквой «G», он находит письмо от отца с заявлением на имя директора. И это не значит ничего, кроме долгожданной свободы. Какая-то бумажка — шутка ли? Помимо заявления в конверте короткое письмо, тоже на пол-листа, тоже излишне официальное. Интересуется успехами, желает хорошо провести лето. От фразы «С нетерпением жду табелей с оценками за этот триместр» Годжо морщится, словно от зубной боли. Ещё пишет, что вместе с матерью они будут рады видеть его на Рождество. Самое забавное: почерк принадлежит не отцу, а МейМей, его секретарю. Сатору подозревает, что это письмо точь-в-точь списано с прошлогоднего, но это уже не важно. Заявление отправляется в кабинет учебного отдела, и как бы Годжо ни раздражала эта громада условностей, но первой возникает совершенно другая мысль: до назначенного дня встречи с Сугуру почти неделя. Конечно, всё могло пойти не так удачно, однако теперь его ничто не держит. — Предлагаю сегодня собраться на покер, — говорит Хайбара с молчаливого одобрения Нанами. Они тоже разделались со всеми экзаменами, но пока не разъехались по домам. Под конец учебного года атмосфера всегда устанавливается какая-то особенная, жара или ливень стеной, а всё же предвкушение вместе с запахом свежей зелени витает в воздухе. Время, когда хочется мечтать, делать глупости и, может быть, влюбляться. — Можно, но я только до двенадцати, — предупреждает Сатору. — Как-то не вовремя ты решил наладить режим, — замечает Нанами, едва заметно приподнимая брови. Секо смотрит на Годжо, и в глазах ее мелькают хитрые искорки. — Кажется, я знаю, в чем дело, — почти торжественно объявляет девушка и держит паузу, ожидая реакции аудитории. Конечно, младшие заинтригованы, и Сатору нехотя дает подруге отмашку. — Пойдет признаваться в любви! Нанами снова приподнимает брови, зато Хайбара выдаёт на лице весь возможный спектр эмоций, и Секо довольна эффектом. — Так, кому? Это кто-то из вашего класса? Или младше? Или старше?.. — вопрос за вопросом задаёт Юи. — Теперь ясно, почему великий Годжо Сатору скатился в рейтинге на пятое место, — заключает Нанами. — Подробности позже, — говорит Сатору тоном, не терпящим возражений, пресекая дальнейшие вопросы и предположения. В десять вечера они действительно собираются в комнате Годжо, играют две партии. Нанами при этом бессовестно блефует, не меняясь в лице, а Сатору идёт ва-банк тем чаще, чем ближе стрелка часов к двенадцати. На последней раздаче ему выпадает каре, и он считает это хорошим знаком. Когда друзья расходятся, Годжо ещё несколько минут обдумывает свою идею, но затем принимается выбирать подходящую одежду и жалеет, что выпроводил всех, не посоветовавшись. В итоге надевает всё чёрное, чтобы ускользнуть незамеченным в темноте, даже светловолосую макушку прячет под кепкой, памятуя об их с Гето первой встрече. Может быть, у него уже есть официальное разрешение покинуть школу, но Сатору хочется, как раньше, провалиться в темную бесконечность звездной летней ночи. Снаружи свежо, небо без единого облака усеяно сияющими светлячками от края до края. Сатору вылезает через окно привычным путём и крадётся к ограде, отошедший прут так и не возращен на место. Дальше путь к долине, где ветер гуляет по холмам и пускает траву волнами, точно на море. Сначала юноша идёт, всё ускоряя шаг, но затем в его сердце оживает необъяснимая тревога и остаток пути он преодолевает бегом. Годжо останавливается только у самого ручья, прислушивается, но тишину нарушает лишь тихое журчание. Остаток дороги до ворот особняка он преодолевает пешком, восстанавливает дыхание, пытается успокоить сердце. Годжо вновь вспоминает чувство, о котором успел позабыть. Растворяясь во тьме, он теряет счёт времени, минуты текут сквозь него, звёзды рисуют свой путь на небе. В безмятежности ночи находится покой и уверенность, обретается смелость. Юноша рад, что не стал ждать до утра. Когда он идет по дорожке к дому, ему навстречу поднимается Отто, гремя цепью, и Сатору спешит поприветствовать пса, предупреждая лай и шум. Юноша, как в середине апреля, обходит дом, но теперь он пытается представить расположение комнат и понять, которое из окон — спальня Сугуру. Привычным приемом он запускает мелкий камешек в выбранное стекло, но ничего не происходит. «А если он в библиотеке? Там ни одного окна…» — думает Годжо. Столкнувшись с таким просчетом, он уже собирается просто стучать в дверь и будить весь дом, но вдруг одна из портьер на втором этаже идет волнами и отодвигается. Силуэт Сугуру привидением возникает из темноты, а затем снова исчезает. Сатору перемещается к крыльцу, и спустя несколько минут дверь медленно открывается. Брюнет собирает волосы, стоя на пороге, и жестом приглашает войти. — Давай поговорим снаружи, — предлагает Годжо, почему-то говоря шепотом. Гето тихо закрывает за собой, и они вместе идут к воротам. В темноте наверняка не угадаешь, но Годжо кажется, что Сугуру тоже нервничает. Очевидно, он застигнут врасплох. — Ты рано, однако, — говорит Сугуру, когда они оказываются за пределами поместья, и его голос действительно звучит напряженно. — Да, я закончил с отработкой сегодня, и ещё заявление от отца пришло, — неловко начинает Сатору, складывая руки в карманы и шагая рядом. Они почти касаются плечами, но едва смотрят друг на друга. — Отработкой? — Да, меня всё-таки поймали, но всё в порядке теперь. Поэтому я не мог прийти раньше, прости. Спускаясь в долину, оба замолкают. Годжо понимает, что все его слова пустые и нужно наконец начинать говорить серьезно, чтобы преодолеть возникшую между ними стену неопределенного молчания. Оно тяжелое и неприятное, потому что юноша не знает, какие мысли в это время у Сугуру в голове. Но он согласился пойти с ним, и от искрящегося чувства — и немного от нервов — покалывает пальцы. Нужно сосредоточиться, нужно подобрать слова, а все продуманные варианты уносит ветер. Во рту пересыхает, а руки, наоборот, становятся мокрыми. — Ты получил мое письмо? — спрашивает Сатору. — Честно говоря, не ожидал его увидеть, — отзывается Гето, и скрываемое волнение проскакивает в голосе. — Это, наверное, выглядело ужасно… — Сатору не может устоять от самоуничижительного комментария и прикидывает, насколько жалко выглядит в итоге. — Ну почему же? Я оценил, — Гето пожимает плечами. — И как ты вообще запомнил все эти значения? — Я просто нашел такую же книгу в библиотеке, только другое издание, я ещё подумал, хоть бы ничего кардинально не отличалось… — отвлекаясь на вопрос, начинает тараторить блондин, взмахивая руками, но быстро ловит себя. — Подожди, нет, я не об этом! Я про то утро, это выглядело ужасно. Я сбежал, — Сатору напоследок всплескивает руками, сразу после засовывая их в карманы брюк и ускоряя шаг. — Но я не знал, что сказать. Я… со мной никогда такого не было, и мне нужно было время. — Ну хватит так нестись! — останавливает его Гето, хватая за рукав. Блондин делает глубокий вдох и старается идти медленнее, осаживая свою нервную привычку. Так они достигают ручья, и Сугуру насилу заставляет Сатору сесть на траву, пока тот порывается всё время встать и начать выписывать круги возле брюнета. Всё-таки опустившись, Годжо ещё шуршит, устраиваясь удобнее, и Гето кажется, что даже Отто ведет себя спокойнее. — Скажи, ты злишься на меня? — задаёт Сатору самый глупый вопрос, но он мучил его все эти дни. Ответ не поступает моментально, и блондин жалеет, что в темноте не видно лица напротив. Может быть, он не смог бы считать эмоции и что-то понять, но он скучал по этим чертам. — Сначала я был сбит с толку, разочарован. А потом решил, что ну и ладно, — спокойно говорит Гето, но смысл его слов тяжелым грузом ложится на сердце. Сатору делается больно от собственной нечаянной жестокости. — Я вернулся сюда, потому что хотел скрыться от мира и людей. Я не знал, могу ли им доверять. И мне показалось, что твое исчезновение подтвердило мои опасения, но открываться и обманываться еще раз… Наверное, на это у меня уже не хватило сил. Иногда мне хотелось не чувствовать ничего совсем. Только это в человеческой природе, видимо, никак с корнем не вырвать, начинаешь только страдать больше и стираешь свое «я». Они замолкают на долгую минуту, которая под звёздным небом обращается вечностью. Сатору чудится зимний холод, хруст ломкого льда на лужицах и запах можжевельника; соленые морские брызги и горечь пихтовых иголок. Вина забирается ему под кожу, давит на грудь, и он снова теряется, потому что никогда так не зависел от чувств других людей. Годжо кажется, что подходящих слов не существует. Он находит в темноте ладонь Гето и обхватывает двумя руками, пытаясь выразить все сожаление и искренность. Он причинил человеку боль, а тот выбрал равнодушие. Брюнет поворачивается, и они оказываются лицом к лицу, но в темноте это не так волнительно и Годжо чувствует себя менее уязвимым. — Прости меня, — произносит Сатору. Сугуру сжимает его руку в ответ. — Я не знаю о тебе всего, иногда мне сложно тебя понять, но… Мне ужасно жаль, и я думал об этом всё время. Я хочу приходить к тебе день за днём, завтракать вместе и смотреть, как ты ухаживаешь за цветами и как читаешь. И как ты закатываешь глаза, когда персонажи в книге делают глупость. И есть ещё столько всего, что можно сделать вместе. Мы сможем теперь пойти вместе в город. В Таунтоне, правда, мало чего интересного, но есть театр, любительский только… Там есть хорошая кондитерская! Но ты не любишь сладкое… Годжо замолкает, чувствуя, что говорит слишком долго и речь слишком сбивчивая, а мысли путаются. Он боится, что ответа не последует. — Если бы ты был персонажем книги, я бы закатил глаза, — всё же отвечает Сугуру, и в его голосе нет раздражения или укора. Он склоняет голову набок и, вероятно, улыбается, щуря глаза. Сатору выдаёт нервный смешок. — Холодает. Может, пойдем домой? — Нет, сегодня мне нужно вернуться, — отвечает Годжо, до конца не веря, что этот разговор всё-таки случился. Но остается еще кое-что. — Я не поеду на лето домой. Надеюсь, ты не сочтешь за наглость, если я спрошу… — Ты можешь остаться у меня, если хочешь, — говорит Сугуру, поняв незаконченную мысль, и едва различает улыбку напротив. — Давай провожу тебя. Сатору всё ещё чувствует недосказанность, ему хочется рассказать, как не мог уснуть ночами, как думал над цветами для письма в библиотеке, как в тот день лил дождь… Но на все эти слова найдется время, а сейчас под звездным сводом они лишние. Две тени поднимаются и идут по порогам холмов. Годжо среди прохладного ветра вдруг чувствует теплое касание: Сугуру берет его за руку, и они шагают совсем близко, мрак волнами обступает их. Камень с сердца Сатору исчезает, оставляя тепло и легкость. Тропинка в темноте не видна, но этот путь исхожен вдоль и поперёк, а оттого знаком. Только сейчас Сатору замечает ещё одно летнее отличие — стрекот кузнечиков. Звук сливается с шелестом ветра в траве, с журчанием ручья в единую мелодию, в которой всё на своём месте. Голос Гето гармонично вплетается между нот: — Иногда мир кажется мне ужасным и несправедливым местом. Но потом выясняется, что таким его делают люди. — Не все они так плохи, — возражает Сатору. — Видимо, мне попадались неудачные экземпляры. — Ну да, например, те, которые по ночам ползают у тебя под окнами. — Сначала я именно так и подумал, — признаётся Сугуру, поворачиваясь к спутнику и пытаясь разглядеть его реакцию. — Но был рад ошибиться. Вдалеке показывается школьная крыша, ни в одном из окон не горит свет. Многие разъезжаются, и он завтра покинет эти стены до сентября. А через год оставит насовсем. Годжо никогда не думал, что вид этого здания будет когда-нибудь вызывать у него теплые воспоминания. Они останавливаются, дальше Сатору предстоит идти одному. Гето обращается к нему лицом, всё ещё держа руку блондина в своей. — Твоя энергия и жажда жизни, они притягивают. Ты настолько яркий и… реальный, что всё оживает, оказываясь рядом. Мне всё раньше виделось будто сквозь пелену или туман, я никогда не различал мира вокруг так ясно. Очень удобно существовать внутри своей выдуманной картинки, только столкновения с реальностью слишком болезненные. Но ты появился, и мне вдруг снова захотелось быть частью этого мира… — Твои слова да преподавательскому совету в уши, — шутит Сатору, стараясь скрыть смущение. Он чувствует, как покалывает скулы и кончики ушей, и не может взять себя в руки. В кармане он сжимает небольшой бумажный свёрток, который должен был походить на конверт, но Годжо слишком торопился. Он пытается понять, осталось ли у него ещё хоть немного храбрости на сегодняшний вечер. — Странно было бы не влюбиться, — заключает Гето, не обращая внимания на неловкий комментарий. Сатору рвано вдыхает, потому что пугающее, волнительное и желанное слово обретается в звук и он не может поверить. Хочет сказать что-то, но язык прилипает к небу, может быть, и к лучшему. Сатору боится выглядеть глупо, но сейчас они — часть ночного пейзажа, невидимки, а значит, можно всё. Годжо протягивает юноше неровно сложенный конверт, тот раскрывает его и в темноте не может различить содержимое. — Что это? — спрашивает Гето, перекладывая на ладонь хрупкую сухую веточку. — Омела, — отвечает Сатору. — Означает… — Я знаю, — опережает его Сугуру и поднимает глаза. Годжо вдруг замечает, что он немного выше брюнета. Секундная пауза, кажется, тянется бесконечно. Гето делает шаг вперёд, и их лица оказываются в дюйме друг от друга. Едва он решается сократить расстояние, как натыкается лбом на козырёк кепки, про которую Сатору успел забыть. — Зачем ты ее вообще надел? — негодуя, ворчит Сугуру и одним легким тычком по козырьку сбивает кепку в головы блондина, и в этом движении волнение с нетерпением вперемешку. Кепка падает где-то позади и растворяется в темноте под ногами. — Это была маскировка! Теперь мы ее только утром найдём… — сетует Годжо и пытается отследить траекторию падения, оглядываясь. Гето прищелкивает языком и заставляет блондина забыть про эту досадную ситуацию, развернув его лицо обратно к себе. Сатору едва успевает прерывисто втянуть воздух, когда чувствует тёплое касание на своих губах. Он вдруг вспоминает, что в таких ситуациях обычно закрывают глаза, и подчиняется негласному правилу. Поддаваясь давнему желанию, Годжо проводит пальцами по тёмным волосам, снова собранным только наполовину; робко отвечает на поцелуй и теряется в ощущениях. Легкая дрожь прокатывается по телу от осознания. Сатору ненавидит своё глупое сердце, которое снова трепыхается птицей в клетке. Он старается вернуть иллюзию спокойствия, но, ведя рукой вниз от линии челюсти по шее к груди, натыкается на такое же обезумевшее сердце напротив. Звенящее чувство находит ответ, пока луна в вечности всё так же бесстрастно смотрит с иссиня-черного неба.