Viscum album

Вернувшись в комнату, Сатору падает на кровать, даже не надеясь, что получится уснуть. Невидящими глазами он смотрит в потолок, а его мозг отключает все функции, кроме одной. Осознавать. Яркое, совсем свежее воспоминание о первом поцелуе будто бы ещё теплится на губах, а внутри всё сжимается и восторженно трепещет. Ему хочется сейчас же пойти и рассказать друзьям, но вдруг он осознает интимность момента. Что случается под бесконечным куполом ночи, остается его хрупкой тайной. Он закрывает лицо руками и невесть от кого прячет глупую улыбку. — Но ты обещал подробности! — в один голос возмущаются Секо и Хайбара, пока Годжо как попало закидывает вещи в разложенный на полу чемодан. Нанами не разоряется по пустякам, просто у него на лице написано: «Разочарован, но не удивлен». — Я сказал: «Позже». «Позже» не наступило, — парирует Сатору, прикидывая, влезет ли в чемодан ещё и пара ботинок и нужна ли ему она вообще. Иери упрямо складывает руки на груди. Годжо прекрасно знает, что после его ухода она без промедления расскажет младшим ту часть истории, которую знает. Его это не то чтобы волнует. Сатору с усилием прижимает крышку чемодана, чтобы несчастный замок наконец щелкнул. — Да ладно, ты так светишься, что всё очевидно. К тому же что-то я не вижу машины у ворот. В Кардиффе тебя не ждут? — будто между прочим говорит девушка, приземляясь на многострадальную тумбочку. — Ты останешься у него? Секо упивается своей осведомленностью. — А-а? — выдает Хайбара, и кажется, что Годжо теперь точно не сбежать: даже вечно бесстрастный Кенто отлепляется от спинки стула и меняется в лице. — Ты невыносима! — заключает Сатору, пробуя поднять чемодан — получилось не очень-то тяжело. Юноша уверен, что наверняка забыл какую-нибудь важную мелочь. — Если тебя это успокоит, да, всё прошло хорошо. А теперь приглашаю вас во двор для слезного прощания. Годжо закрывает окно на защелку и вытаскивает чемодан в коридор. — Нет, погоди!.. — начинает Юи, всё ещё пребывая в недоумении, но Секо машет на него рукой, мол, потом, всё потом. Сатору боится представить, кем она его выставит в своей истории, и только надеется, что к осени это воспоминание поблекнет в головах младших. Возле ворот они действительно прощаются, но совсем не слезно, потому что впереди еще целый год. И они еще успеют выспросить у друга все подробности его личной жизни, отыграть хоть сотню партий в покер и обсудить тысячу глупостей, таких ужасно важных в семнадцать лет. Когда Сатору оказывается во дворе поместья, время уже близится к полудню, солнце припекает, а чемодан неприятно оттягивает руку: легким он оказался только до первого подъема в гору. Юноша проходит мимо крыльца и сразу устремляется к веранде, слыша перезвон фарфора, доносящийся с кухни. И действительно, дверь распахнута и ветер колышет длинные тюлевые занавески. — Доброе утро! — Голос Сатору нарушает идиллию, и Рей, занятая мытьем посуды, вздрагивает, едва не роняя блюдце. — Так поди день уже, — говорит женщина, отдышавшись и придя в себя, а потом замечает чемодан в руках юноши и хитро улыбается. — Что же, вы к нам насовсем? — Только на лето. Но ради твоего жаркого и яблочного пирога готов остаться насовсем, — не упускает он возможности сделать комплимент, и Рей тихо смеется в ладошку, совсем по-детски. Блондин оставляет чемодан возле серванта и садится за стол, натыкаясь глазами на вазу и облако белой гипсофилы над ней. Удивительно, но за время его отсутствия зеленые всходы успели превратиться в россыпь крохотных хрупких цветов. — Рей, скажи, где сейчас Сугуру? — Господин Гето ещё не вставал и попросил принести завтрак в комнату, — ответила женщина, как раз составляя тарелки на поднос и проверяя кофейник на плите. — Ему нездоровится? — Ох, не знаю. Говорит, что здоров, а сам всю ночь вчера ходил туда-сюда. Эти слова вызывают несмелую улыбку, которую Сатору тут же прячет за манжетами рубашки, опираясь локтями о стол. — Можно, я отнесу? — спрашивает юноша, указывая на поднос, когда Рей наполняет чашку свежесваренным кофе. Женщина смотрит скептически, но всё же разрешает. Тем не менее, пока Сатору поднимается по лестнице, она следит за ним из дверного проема, опасаясь за фамильный фарфор. Блондин без происшествий достигает двери в спальню Сугуру и останавливается в замешательстве, так как поднос поставить некуда — как назло, ни одной ниши по стенам и подоконник совсем узкий. А с занятыми руками и не постучать, и не открыть. Юноша решает не мудрствовать лукаво, изворачивается и стучит локтем, но звук кажется ему тихим, и он решает постучать еще и головой, не очень сильно — эта часть тела ему еще дорога. Никакого ответа из-за двери не следует, хотя Сатору это мало смущает. На ручку он виртуозно нажимает коленом, пусть и не с первого раза, даже не расплескав кофе. Годжо с порога встречает недоуменный взгляд темных глаз, и блондин представляет, как же нелепо его вошканье выглядело со стороны. Сугуру, приподнявшись на локте, смотрит с постели в сторону двери. Его волосы распущены и в беспорядке, а на щеке след от подушки. Завидев причину переполоха, брюнет легко улыбается и падает обратно в контрастную белизну простыней и наволочек. — Доброе утро! — говорит Сатору, проходя в комнату и ставя поднос на низкий столик. Шторы уже распахнуты и окно приоткрыто, луч полуденного света крадется по изголовью кровати. — Обычно ты встаешь раньше, всё в порядке? Гето натягивает одеяло выше и щурится, стараясь рассмотреть Сатору, стоящего против света. — Когда я уснул, уже светало. Сатору греет мысль, что не он один провел эту ночь без сна. Ему вдруг кажется, что ночью разговаривать было в миллион раз проще, а теперь его уверенность тает. Было ли всё реальностью или только сном? Он робко садится на край кровати, ближе к изножью, и безмятежное, еще немного сонное лицо Сугуру убеждает его, что все было взаправду. — Я совсем не спал, — выдает блондин немного нервно, будто бы стряхивая несуществующую пыль с брюк и упираясь взглядом в свои ботинки. Приходит мысль говорить о чем-то отвлеченном. — С утра еще ребята пришли, выпытывали, где я был, ну знаешь, имена, явки, пороли… — И что ты им ответил? — спрашивает брюнет заинтригованно. Он садится, поднимая подушку к изголовью и спуская одеяло до пояса. На нем свободная рубашка из тонкого беленого ситца без отлетов на воротнике, верхние две пуговицы расстегнуты, как и широкие манжеты, черные волосы рассыпаются по плечам. Сатору кидает несколько взглядов украдкой, но его внезапное смущение слишком очевидно, и отчего-то Сугуру это веселит. — Ничего, они наверняка справятся без меня, у Секо всегда «А» за сочинения, — отвечает Годжо, неопределенно взмахивая рукой. — К слову, а почему ты не спал? На этот вопрос Годжо отрывается от разглядывания паркета и сталкивается глазами с карими напротив, от неожиданности растеряв всю свою неловкость. Гето строит серьезное лицо, но в мелочах проскакивает очевидное — это игра и неприкрытая провокация. Сатору бы немедленно возмутиться, но он скорее заворожен все растущим контрастом между тем, кого он видит перед собой сейчас, и человеком из апрельского вечера с безжизненными глазами и багровым следом утраты. Тем не менее блондин не собирается уступать. — А ты почему? — Беспокойная ночь, всё кошмары снились, будто в окно кто-то стучится. Блондин принимает слова о кошмаре на свой счет. Гето откровенно забавляется с упрямого выражения на лице Сатору, а блондин не может поверить в такую наглость и пытается если не перехватить инициативу, то хотя бы выйти из ситуации, не сев в лужу. Обычно с этим проблем у него не было, но в присутствии Сугуру юноша распрощался со всем красноречием. — Да? Так сегодня ещё и в дверь постучат. Годжо смотрит напряженно, пытаясь понять, за кем последнее слово, и Гето, очевидно, хочет оставить его за собой, вернуть это смущение мальчишеской неопытности и даже вогнать в краску. Это определенно не соперничество, как думает Сатору, но такая позиция только развлекает брюнета и добавляет азарта. Будто бы невзначай Сугуру высовывает одну ногу из-под одеяла и пальцами мягко толкает колено блондина. — Что ж, буду ждать. И улыбается невинно, хотя у самого сердце отчего-то ускоряется. Сатору чувствует себя зверьком, угодившим в силки, потому что за мгновение взгляд его поднимается от голени к бедру, наполовину скрытому рубашкой. И едва ли одеяло позволяет увидеть что-то лишнее. Но ситец плотно прилегает к коже и достаточно тонок, чтобы Годжо понял — ничего, кроме этой рубашки, на Сугуру нет. Это открытие требует еще секунду, чтобы осознать, и блондин чувствует, как пунцовеют скулы. Гето доволен реакцией и снова задевает ногу Сатору, чтобы тот наконец отмер. — Знаешь, завтрак вообще-то стынет, — тараторит Годжо, подрываясь с места и устремляясь на всех парах к двери. — Ты не останешься? — спрашивает Сугуру всё с тем же весельем. Блондин что-то отвечает, но уже из-за двери — ничего не разберешь. Сатору быстрыми шагами преодолевает коридор и останавливается на площадке перед лестницей, стараясь вернуть нормальный цвет лица и сердечный ритм. Нужно забрать чемодан из кухни и попытаться его разобрать, чтобы изобразить бурную деятельность. Но если он появится перед Рей с таким лицом, то она точно решит, что у него жар. Юноша складывает руки на перила и падает на них лбом, приходя в себя. И он вроде негодует от такой очевидной провокации, а вроде и заворожен новым воспоминанием, которое, вероятно, снова не даст ему спать. — Господин Годжо, всё в порядке? — раздается с первого этажа голос Теодора, и блондин вздрагивает, поднимая глаза. Дворецкий держит в руках его чемодан, направляясь к лестнице. — Да, конечно, — бездумно отвечает юноша и сбегает по ступенькам, перехватывая ручку чемодана и буквально отбирая его. — Спасибо, Теодор, я донесу сам. В недоумении мужчина смотрит, как уносится ураган по имени «Годжо Сатору», а затем слышит хлопок двери гостевой спальни. *** Сугуру появляется в гостиной примерно через час как ни в чем ни бывало. С собранными волосами, рукава рубашки по привычке закатаны до локтей, а лицо неприлично довольное. — Как ты смотришь на то, чтобы пройтись до города? — предлагает он, и Сатору может только согласиться. Дорога занимает около часа пешком, но в хорошую погоду это отличный способ провести время. Сначала они идут молча, и Сатору даже не понимает почему. Он не собирался обижаться, просто неясная неловкость вдруг материализовалась между ними. Скорее всего, сработал парадокс со сменой времени суток — ночью всё выглядит иначе. Ночью звучат самые искренние слова, и повторить такое днем гораздо сложнее. «Боже, мы ведь даже целовались», — думает Сатору, и мысль эта в очередной раз вызывает гулкий удар сердца, все еще непривычная и волнующая. — Ладно, мне стоит извиниться, я повел себя глупо, — говорит Гето, когда по краям от дороги то тут, то там уже начинают появляться низенькие каменные и бревенчатые изгороди и указатели. Вдалеке уже виднеются городские крыши и трубы, но Сугуру сходит с дороги, останавливаясь под раскидистым буком, чтобы солнце не слепило. Годжо следует за ним, и Гето заглядывает блондину в глаза. — Просто не мог остановиться. Может, ты бы меня понял, если бы видел себя. Сатору хочется спросить, чего же такого он в нем увидел, но это не кажется ему настолько важным. — Нет, это ничего, — отвечает блондин, и на лице Гето возникает выражение а-ля «В смысле ничего?!», словно его гордость была задета. — Если честно, мне просто не верится всё ещё до конца… Мне ведь не приснилось? И я могу идти рядом с тобой, держать за руку? Собирать слова во что-то искреннее дается тяжело, потому что любимым подходом всегда было язвить и отшучиваться. Сугуру без слов берет его ладонь в свою. — И так сделать могу?.. Произнеся это, Годжо делает шаг ближе, в порыве смелости прижимаясь к губам напротив, и незамедлительно получает ответ. И это всё ещё в новинку, влажно, горячо и ноги подгибаются, но всё оказывается на своих местах. Сначала они заходят на почту за несколькими письмами, а потом до вечера слоняются по городу, обходя весь рынок и ремесленную улицу, уйму времени проводят у цветочной лавки, мучая продавца расспросами. Сатору не может перестать глазеть на витрины, вертя головой и спотыкаясь о мостовую, но без последствий. Они так и не доходят до кондитерской, но впереди ещё два месяца лета, чтобы всё успеть. К вечеру поднимается ветер и набегают тучи, обещая скорую грозу, и домой они несутся бегом. Ливень всё же настигает их у самых ворот, и в холле они стараются отдышаться, слушая причитания Рей. Сатору скатывается спиной по стене, садясь прямо на пол и держа в руках охапку белой лаванды — не могли же они уйти с пустыми руками из цветочной лавки после того, как довели владелицу до нервного тика. Годжо старается быть аккуратным с цветами и теперь рассматривает брильянтовую россыпь капель на зеленых листьях и стебельках. Вода капает с кончиков его волос на плечи, стекает по лицу, ресницы намокли и слепились лучиками, а глаза отражают небо, хоть оно и скрыто за тучами. Гето убирает налипшие на лоб мокрые пряди и забывается, смотря на это лицо. Поймав его долгий взгляд, Годжо улыбается, и улыбка плавно перетекает в смех. Сугуру не понимает, чего смешного, но и сопротивляться не может — тоже смеется. — Весело вам? Вот заболеете, так не до смеху будет! — возмущенно заявляет Рей, почти обиженная такой преступной беспечностью. Когда с ванной и выбором одежды покончено, на улице совсем темнеет, а дождь всё так же стучит по крыше. Сатору решает снова наведаться к Сугуру в комнату на свой страх и риск. Блондин стучит в дверь и, услышав ответ, заходит. Гето сидит на стуле возле столика с письмами, и Годжо остается только занять место на кровати напротив, почти там же, что и утром. К слову, юноша застает Сугуру за расчесыванием волос, и процесс завораживает ровно до того момента, пока брюнет не шипит, а расческа не застревает в мокрых запутавшихся волосах. Гето опускает руки в прямом и переносном смысле, а расческа так и остается висеть в черных прядях. — Когда-нибудь я их обрежу. — А можно я попробую? Сугуру, устав бороться, обреченно отдается в руки Сатору, садясь на пол перед кроватью между ног блондина. Годжо принимается первым делом выпутывать расческу, вытягивая тонкие пряди одну за другой, боясь нечаянно дернуть и причинить боль. — Ох, погоди минуту, — говорит брюнет, дотягиваясь до брюк, висящих на спинке стула и по недосмотру Рей не отправившихся еще сушиться. Он достает из кармана несколько сложенных писем, садится обратно, пытаясь их расправить, перебирает, читая имена адресантов. Сатору возвращается к своей мисси по освобождению расчески или волос — вопрос ещё, кто тут жертва. Блондин украдкой поглядывает на мятые конверты. Гето откладывает все, кроме одного, на пол и принимается распечатывать — сначала аккуратно, но ничего не удается, бумага рвется наискосок. Внутри небольшой лист, исписанный с одной стороны торопливым почерком. Сатору по чистой случайности цепляется взглядом за подпись внизу: «С наилучшими пожеланиями, Курой Мисато». Гето пробегается глазами по письму, переворачивает лист, ища что-то еще на обороте, а затем перечитывает снова. Со вздохом он сворачивает его и убирает обратно в мятый конверт, и фигура его словно бы ссутуливается, головой он прижимается к колену Годжо. — Мне так не очень удобно, — замечает блондин, и Гето пытается обратно сесть ровно, пока Годжо проводит освобожденной расческой по волосам. — Что-то плохое в письме? Сугуру откидывает голову назад, встречаясь с обеспокоенным взглядом Сатору. — Нет, просто камеристка моей подруги забеспокоилась, узнав, что я покинул Бристоль, — отвечает он, возвращая голову в более естественное положение. — Камеристка? Довольно странная ситуация, — выдает Годжо с напряженным смешком, о чем сразу жалеет. — Так уж вышло, что ее госпожа не может мне написать по объективным причинам. Голос звучит бесцветно, и Сатору хочется найти какое-то верное действие, но он лишь натыкается глазами на букет белой лаванды на подоконнике. — Госпожа Рико Аманай? Гето оборачивается на Сатору с недоверием во взгляде, словно этот паззл не должен был сложиться у блондина в голове. Довольно красноречивый ответ. Словно это имя должно нависать молчаливым призраком, видимым только для Сугуру. Гето поднимается с пола, подбирая письма и складывая их на стол к остальным. — Из-за нее ты приехал сюда? — вновь спрашивает Сатору, не понимая до конца, переходит ли грань дозволенного, и просто надеется, что его простят. — Не знаю даже. Может быть, из-за нее, но это случилось почти год назад, стоило бы уже всё обдумать и прийти в себя, — говорит Сугуру, поворачиваясь к окну и вытягивая из лавандового букета одну веточку, а затем опускается на стул, бездумно крутя стебелек между пальцами. — Ее не стало почти год назад, подумать только… Годжо, так и застывший с расческой в руках, наконец откладывает ее на кровать сбоку от себя. На секунду ему кажется, что начавшийся разговор для него слишком тяжелый и он не сможет взять такую планку. Но сбегать в очередной раз видится ещё более ужасной перспективой. — Вы были близки? — Дружили с детства, ее родители были частыми гостями в нашем доме. Дела у них правда шли плохо, они бы неизбежно разорились, но мать Рико до последнего пыталась поддерживать внешнее благополучие. — Сложно ее винить… Я совсем не представляю, как бы мои родители отказались от привычных вещей даже на грани банкротства. — Наверное, и она, и все остальные поступили бы иначе, если бы знали, чем всё закончится. Хотя сослагательное наклонение здесь неуместно, — выдыхает Сугуру вполголоса, и Сатору чувствует, как воздух в комнате будто становится холоднее и легкие покалывает болезненно. — Рико выдали замуж за лорда, очередной брак по расчету, мало ли таких заключается каждый день. Об этом мужчине не особо говорили в обществе, да и родителей Рико вряд ли волновало что-то, кроме его банковских счетов и титула. — Прости за бестактный вопрос, но почему они не рассматривали тебя? — О, из амбиций, — горько усмехается Гето, склонив голову на бок. — Всем было ясно, что отец не возлагает на меня больших надежд и основная часть состояния отойдет брату. Чета Аманай решила метить выше, а Рико стала лишь ценой за прежнее положение. Сначала мы перестали с ней видеться, а потом даже обмен письмами прекратился. Она будто бы совсем исчезла, но одной ночью Мисато, ее камеристка, пришла и сказала, что Рико ждет меня на набережной у порта. Лорд оказался мерзким подонком и тираном… Рико долго обнимала меня и плакала, у нее все руки были в синяках. Она всё не хотела возвращаться в тот дом… И тогда я пообещал, что помогу ей сбежать. Годжо понимает, что совсем не шевелится и старается не дышать, пока Сугуру смотрит перед собой невидящими глазами, погружаясь в воспоминания. Его напряженные плечи и сдвинутые брови выдают скорбь, которую он едва попробовал отпустить. Сатору испытывает леденящий страх перед лицом чужих терзаний и жалеет, что заставил Гето снова прокручивать в голове минувшие дни. — Но в назначенный день она не пришла. Мисато прибежала, глаза у нее были такие безумные… Она запыхалась, и я всё не мог разобрать, о чем она говорит. Она просила меня торопиться, и стало ясно: он узнал про наш план. Когда мы пришли, Рико лежала в фойе, перед лестницей. Свернула шею. Стебель лаванды в руках Сугуру сгибается пополам, и юноша отбрасывает его на стол. Годжо рвано вдыхает и чувствует, как похолодели руки. — Это он с ней сделал? — Он сказал, что Рико споткнулась и упала с лестницы. Прислуга, находившаяся тогда в доме, никогда не скажет правды. И я не мог понять, кто из нас виноват больше, потому что даже не знал, что произошло. Решил, что в одиночестве проще искать ответы. Сатору хочется тоже найти ответ, какой-нибудь бескомпромиссный и однозначно верный, спасти измученную душу напротив, не потеряв при этом себя. Это всего лишь одна из историй, каких сотни и тысячи, мир полнится несчастными, но в целом достигается равновесие. Только для жизни одного человека такой истории слишком много. Годжо вдруг отчетливо видит хоровод призраков вокруг Гето. Люди, живые и мертвые, замыкаются кольцом, и впору сойти с ума. Но Сугуру всё ещё здесь, в этой комнате. Поджимает губы, проводит ладонью по лицу, поднимается с места, хватаясь за пустой кувшин из-под воды. — Секунду, у меня в комнате полный, — говорит Годжо, срываясь. Взяв кувшин, он на пару секунд замирает перед дверью, чтобы перевести дыхание. Он обнаруживает Гето полусидящим на кровати с письмом Мисато в руках. Годжо разливает воду по стаканам, один отдает Сугуру. — О чем она пишет? — Ничего важного, просто волнуется, спрашивает, как мои дела. Для нее это тоже был ужасный удар, она знала Рико совсем маленькой. Сатору делает несколько глотков из стакана и не понимает, от чего сводит зубы: от холодной воды или от напряжения. Гето отставляет стакан на тумбу нетронутым вместе с письмом и спускается ниже на постели, устраивая голову среди подушек. — Мне остаться или ты хочешь побыть один? — Останься, — отвечает Гето, и Сатору садится на кровать рядом. — Прости, что пришлось это всё выслушивать. — Нет нужды извиняться, теперь я многое понимаю. — Ну вот, тайна разгадана, теперь тебе станет неинтересно, — усмехается Сугуру, вспоминая один из первых их разговоров. — Я думал, ты меня к ней приведешь, но оказалось, что это ты и есть. Повисает молчание, уже не такое тяжелое, удушливый морок воспоминаний рассеивается, поднимается под потолок багровыми завитками. Сатору несмело ложится рядом, держа некоторую дистанцию, и касается руки Гето, покоящейся на покрывале. Она такая же холодная, но сжимается в ответ. — Мне нравится думать, что люди живы, пока ты помнишь о них. И она жива в твоих воспоминаниях, в ее делах. Мисато, те девочки-близняшки никогда не забудут ее. Сатору боится, что говорит нелепость и только сыплет соль на рану. Но мысль замирает в звенящей тишине, пока Сугуру медленно водит большим пальцем по тыльной стороне ладони Годжо. Вместе с тишиной их накрывает темнота безлунной ночи, и Сатору на краю сознания вспоминает, что не спал больше суток. Безмятежное лицо напротив из реальности превращается в сон, пространство претерпевает метаморфозы одну за другой. Чудятся черные мягкие пряди под пальцами, теплые объятия, поцелуи по лицу. Бархат балдахина идет волнами, восприятие тонет в запахе кедра, ветви омелы ползут с потолка, перемежаясь с лавандой, заполоняют стены, забираются под ткань рубашки. И забытье может длиться целую вечность, до слез, инеем по белизне кожи, веснушками по предплечьям, самыми больными мыслями, но рано или поздно заалеет рассвет, зазвенит фарфор на кухне и загремит цепью большой лохматый пес во дворе, зажужжит шмель над молодым розовым кустом у крыльца. И всё это части одного звука, грохота, с которым сталкиваются айсберги и пересекаются параллельные линии. Какая, в сущности, разница, если впереди два месяца лета?