мерзость

— А этот что? — спрашивает Йоханан, кивнув на отрезанную голову, небрежно оставленную на столе. Украшения в каюте Маражая не самые привлекательные для обывателя. Заляпанная кровью, с вываленным опухшим языком, голова кажется всего лишь шаром гнилой плоти, лишенным выдающихся черт. Возможно, они встречались прежде на имперских приемах, но теперь Йоханан совсем не узнает мертвеца. Впрочем, какая разница. — Ты уверен, что мне нужен повод, чтобы убить мон-кая? — Нет, разумеется, — усмехается Йоханан, — но тебе нужен повод, чтобы оставить трофей у себя. — Он заявил, что «Хороший ксенос — мертвый ксенос», и мне это не понравилось. Не люблю, когда ничтожные мон-кай думают о себе слишком много, — прикрыв глаза, говорит Маражай. Он дышит спокойно, но его губы искажает зловещий оскал. Это кажется таким безнадежно глупым. Люди и эльдары, пытающиеся доказать друг другу, что вселенная принадлежит им. Даже те миры, которые Йоханан видел, слишком необъятны, и в них можно уместиться всем, потому он все еще не сознает изощренного смысла этой грызни. Он может понять Маражая, жаждущего битвы, боли и горячей крови, это в его извращенной природе, но что за безумие толкает его соотечественников так остервенело кидаться на любого ксеноса… — Меня удивляет твоя любовь к моему народу. Мне рассказали, что ты объединился с эльдарами на Янусе, чтобы победить эту мон-кайскую суку, что решила подразнить Ту, Что Жаждет, — протягивает Маражай. — Тогда я понял, почему ты так легко предложил мне союз на арене Коморры. Темный, испытующий взгляд. Задумавшись о том, какое решение предложил бы на Янусе на его месте Маражай, Йоханану кажется, что он предпочел бы перерезать всех людей, а заодно избавиться от кузенов, которые вздумали мешаться под ногами. Маражай хорош в том, чтобы устраивать кровавую баню. — Я видел скверну в лесу, когда глаза чего-то мерзкого пялятся на тебя из кустов и тебе некуда деться, чтобы не сойти с ума. Отвратное чувство. Тогда эльдары показались мне подходящими союзниками. Он вспоминает липкое ощущение на загривке. Тяжелое, натужное дыхание отравленного леса. Кровь текла по плечу, рядом шипела, надрываясь, Ирлиет, выплевывала странную эльдарскую ругань. Плохие воспоминания — о приближавшейся смерти, обнимающей его за шею. Маражай умеет такое отличать, он жаждет их, как голодный пес, чует потаенную боль, которую пытаешься запихнуть поглужбе в память. Друкари наслаждаются ей, но Йоханан не прочь избавиться от изнывающих от скверны жарких джунглей, проросших у него в голове. — Я позвал тебя на арене, потому что не видел там никого, что убивает искуснее, — пересохшими губами говорит Йоханан, стараясь отогнать тяжелые воспоминания. — Не потому, что хотел себе эльдарскую игрушку? — посмеивается Маражай. — Ирлиет уж точно не могла дать тебе того, что ты хочешь. Моя бедная кузина, не подозревающая о радостях плоти. Ты мог бы взять меня на арене на глазах у всей Коморры. Как победитель. Он близко, он очень близко. Йоханан фыркает, дыханием опаляя тонкую шею Маражая. Он протягивает руку, проводит по острому кадыку, заставив Маражая едва заметно дрогнуть. Самообладание друкари не позволяет ему сразу стечь на колени, где ему и место, где ему и хочется быть. — Ты не игрушка, — говорит Йоханан. — Ты мой клинок. Прекрасный, острый. Смертоносный. Никто лучше тебя не расправится с моими врагами. И меня не интересуют другие эльдары. Только ты. Мурлыкающий довольный рокот ласкает слух. *** Почему-то он не удивлен, что Маражай отправляется на Янус вместе с ним. Следует неслышной темной тенью, изрядно пугая невысокого маленького человечка, которого назначили на пост губернатора. Он дрожит, как мышь, уже прихлопнутая лапой кота. Он ничего не значит, он всего лишь побочный сын Драйвстема, одинокая фигурка в бесконечной игре в регицид старых домов, соперничающих за внимание Лорда-капитана. Ирлиет тоже спускается вместе с Йохананом, навещает дом губернатора. По сравнению с правлением Вьятт здесь как-то тихо, невзрачно. Какой бы еретичкой Вьетт ни была, притягивать людей она умела. Мелькание платьев фрейлин, женский смех — все растворяется в прошлом. Ирлиет молчалива, прогуливается по длинным коридорам, ищет что-то взглядом в темных углах. Абеляр вздыхает. Даже его настороженность к ксеносам уступает сочувствию, когда он видит эту заблудившуюся девчонку. — Прогуляемся? — предлагает Маражай теплым, душным вечером. Он возникает из мрака, самый верный убийца, и наклоняется к Йоханану, сидящему за столом. Тень падает на лицо. Протянув руку, он рассеянно гладит Маражая по щеке. Друкари предпочел бы алчные пощечины, но смиряется с нежностью, по-кошачьи потеревшись щекой. — Только если ты просишь. Уставший от торговых соглашений и договоров с губернатором колонии, Йоханан нехотя соглашается. На самом деле ему хочется завалиться в постель, уткнувшись носом в холодную шею Маражая, и ненадолго потеряться во сне. Но прогулка по лесу звучит заманчиво — ему нравится оживающая природа Януса, освежающее дыхание ночного ветра. Им удается выйти из дома губернатора незамеченными, избежав унылых стражников, которым вовсе не захочется в будущем собирать по кусочкам Вольного Торговца и которые увяжутся следом… Маражай идет чуть впереди, его легкий шаг так подходит для блуждания по лесу. Трава шуршит под ногами, скользит по тонким лодыжкам. Йоханан не знает, как называется это время года на Янусе, но сейчас здесь не так невыносимо жарко, до того, чтобы рубаха взмокла на спине. Прохлада идет этому древнему лесу. Высокие белые цветы, похожие на звезды, качаются, когда Маражай будто бы случайно задевает их рукой. — Непривычно? — спрашивает Йоханан. — Я не видел в Коморре ни единого дерева. Только металл и плоть. — Я бывал в реальном мире и раньше. Цветы слишком хрупки. Растения — слишком бессловесны. Они ничего не испытывают, меня от такого воротит. Даже если я причиню им боль, — он протягивает руку и резким движением обламывает ветку, — они не почувствуют. Это бессмысленно. Йоханан пожимает плечами. Ему неохота спорить о красоте, о хрупкости застывшего мгновения. Они оказываются у излучины тихо журчащего лесного ручья. В сумерках кажется, что в воде блестят таинственные искры. Зачарованный Йоханан поднимает голову и смотрит на бесконечно далекие звезды. Отсюда, с небольшой планетки, они кажутся такими недосягаемыми, и ему кружит голову восторгом от того, что он может отправиться к любой из них. Пока он молчит, Маражай ходит рядом, потягиваясь, как дикий зверь, а потом достает из подсумка, в котором обычно носит отравляющие друкарские гранаты, пару шприцев. — Это еще что? — настороженно спрашивает Йоханан, посмотрев на предложенный ему шприц. Жидкость внутри ярко-зеленая, переливающаяся, как отрава. Заманчивая, как и взгляд Маражая — бархат, жажда и вызов. — Дары твоей колонии. Токсин, который сумели вывести из местных цветов, — нахально говорит Маражай. Его забавляет, что нечто прекрасное обратили в наркотик. — Официально мы им не торгуем, — ворчит Йоханан. Он помнит сухие столбцы цифр. Всего лишь подсчеты, не настоящий дурман; сидя за заваленным бумагами столом, получается отвлечься от реальности и превратить это в машинный пересчет. — Официально Лорд-капитан изволили почивать в своих покоях, — напоминает Маражай. — А мы можем делать что захотим. Он не остановится. Искушение велико, а ночь так темна и заманчиво приятна, что хочется поддаться. Это не первый раз, когда Маражай предлагает ему какую-то дрянь для усиления ощущений. Не первый раз, когда он соглашается. Йоханан помнит, как друкарские стимуляторы выжигают вены изнутри, разливаются огнем, даря чувство блаженной нереальности и неумолимой жажды. Он мог бы взять Маражая на арене, да, он помнил это вспыхнувшее под ребрами желание. Или убить его и испить его крови, что тоже было заманчиво. Йоханану совсем не нравится эта темная сторона, которая захватывает его под действием стимуляторов, когда границы нормального размываются. Но здесь они одни, и он не может никому навредить. Уж точно — не Маражаю. — Ладно… — решается он. — Дай мне. Маражай быстро избавляется от легкого кожаного доспеха, который он избрал для этой прогулки. Бледная кожа друкари кажется серебряной в свете звезд, тонкой, как изысканный дорогой фарфор, и Йоханан недолго любуется на свое сокровище. Прикасаться к нему приятно, ощущение напряженных мышц и сильного тела под руками. Когда игла впивается в шею, дыхание Маражая замедляется всего на мгновение. Он чуть наклоняет голову, словно прислушиваясь к себе. Вместо привычного безумного веселья его выражение лица странно задумчивое, почти… томное. Он молчит достаточно долго, чтобы Йоханан поверил, что это всего лишь безвредная лечебная вытяжка из местных дурманно пахнущих цветов. Что-то вроде успокаивающего бальзама. Маражай змеей подается к нему. Он ловко впивается иглой ему под кожу, это похоже на злобный маленький укус. Потеряв равновесие, Йоханан падает в высокую мягкую траву. Странное ощущение будоражит, как будто огонь облизывает его внутренности. — Ты тоже это чувствуешь? — спрашивает Маражай, словно от этого вопроса зависит его жизнь. Пламя, объявшее тело, неумолимое желание прикасаться. Ночной ветер облизывает разгоряченную кожу, и каждое прикосновение кажется таким остро-пронзительным. Что будет, если его коснется настоящая рука? Он кивает рывком: да, чувствует. Чувствует больше, чем человек может вообразить. А потом не остается ничего — ни Вольного Торговца, ни просто Йоханана. Вместо него — звериная страсть, клыками впивающаяся в плоть, огненные касания, липкая кровь, сцелованная с шеи. Ночь падает на них, оглушая, оставляя только чистые ощущения. Мучительное удовольствие, нежное, как удар ножом под ребра. Влажная нагота. Пустота. Наслаждение и ужас. И вдруг — крик. Крики совершенно разной природы, от слабого, до пронзительного, раздирающего все существо. Плач. Поцелуй в горло. Порыв боли, заставляющий забыть все остальное. Все, что было до. Звон в ушах и медленное движение пальцев, запутавшихся в шелковых черных волосах. Огня больше нет, только темнота. Охота заканчивается. *** — Элантах? — слышит он удивленный голос Ирлиет. Глаза едва разлепляются, яркий солнечный свет кажется острым штыком, вонзившимся в зрачок. — Что вы здесь?.. — Она растерянно рассматривает его, потирающего лицо. — Решили стать ближе к природе? — почти жалобно уточняет она. — Можно и так сказать, — откашлявшись, предполагает Йоханан. Ирлиет подает ему одежду, отводит взгляд. Штаны удалось спасти, но рубаха похожа на истерзанную тряпку, перепачканную в траве. — Я знаю эти цветы, — говорит Ирлиет отвлеченно. — В период опыления они… часто заставляют зверей и мон-кай вести себя сообразно своей низкой природе. Однако ваши ученые научились извлекать из них дурманящее вещество, я вчера об этом услышала, — делится она, коснувшись крупных белесых соцветий. — Они пробуждают все внутренние желания. Не только похоть. Йоханан помнит рапорт: один из стражников губернатора вдохнул запах каких-то цветов и чуть не перестрелял договорщиков эльдаров. Желания, значит. Звериная суть. — И ты сказала об этом Маражаю? — догадывается Йоханан. — Он был непривычно учтив. Обычно темные братья не интересуются природой, однако он проявил небывалое любопытство к лесу… — Еще бы, — ворчит Йоханан. Ему вовсе не хочется спускаться ниже к ручью, чтобы посмотреть в отражении, на что он похож. То, как Ирлиет избегает смотреть ему в глаза, о многом говорит. — Небольшая просьба: не рассказывай больше Маражаю ничего, что может включать соитие или убийство. Ирлиет задумчиво кивает. А ведь из этого можно выручить огромное состояние, если продать его нужным людям, размышляет Йоханан, спускаясь к ручью в поисках своего друкари.