Пути-дороги

На тихой улице довольно далеко от центра, на первом этаже доходного дома Петру Миронову действительно принадлежала большая квартира. Яков пока не решил, что он будет делать дальше. Сейчас он должен увидеть Анну, убедиться своими глазами. Всё остальное – потом. Главное – увидеть. Он не знал, сколько придется ждать, когда и зачем жильцы выходят из дома. Опытный сыщик забыл вообще обо всем и примчался сюда с самого утра, едва успев заглянуть в гостиницу. Надежно скрытый пристройкой, ожидал не более получаса. Во дворе начали появляться первые жильцы, и Штольман отступил назад, в глухую тень. Он стоял и смотрел. Он знал – сейчас. И вот открылась дверь подъезда, вышла Анна. Сумочка в руках, очевидно, Анна куда-то идет по делам. Поздоровалась с соседкой, заговорили о чем-то. Всё шло фоном, мимо, мимо, не доставая до разума. Мыслей не было. Только смотрел и впитывал – родное лицо, поворот головы, движение рук, поправляющих сумочку. За эти годы он успел забыть, какая она красивая. Кажется, он рассуждал перед этим, уместно будет подойти или нет. Он забыл, что умеет ходить. Она улыбнулась – не ему, соседке. Запекло в груди, он почти шатнулся вперед. Из-за соседнего дома показался высокий импозантный мужчина, тут же повернул и направился к Анне, вежливо склонился, целуя руку. Он имеет на это право? Нет, не целуя – лишь изображая вежливое прикосновение, не более. И она говорила коротко, словно что-то уточняя. Яков четко оценивал малейшие детали – нет никакого интереса. Встреча деловая, не личная. Впервые обратил внимание на её наряд. Одета изысканно и строго, неброское, но элегантное платье - она повзрослела. Она стала иной. Прекрасной настолько, что невозможно смотреть. Невозможно было бы, чтобы этого не замечали другие. Чтобы не желали хватать и тащить в глухую нору – вспомнил вдруг сам себя Штольман. Наверное, в Париже всё же живут цивилизованные люди, а не дикари, как он. Анна села в подъехавшую коляску. Короткое видение исчезло. Она стала такой без него. Штольман не собирался следить за ней. Он молча провожал коляску взглядом. Надо поговорить. Такие вопросы не решаются посреди улицы. У каждого на этой земле есть право на последний шанс. Даже на несбывшийся. Необходимо написать письмо, как и полагается, назначить встречу. Просто поговорить – а потом будь что будет. Потому что совершенно невозможно, чтобы эта, незнанная, непостижимо прекрасная женщина ждала его.        Срочный вызов из агентства – как невовремя. Но, наверное, к лучшему. Достал лист бумаги. «Драгоценная моя Анна Викторовна. Я знаю, что мне нет прощения, но поверьте: за все эти годы не было ни дня, ни секунды, когда бы я не думал о Вас и не мечтал о нашей встрече» Именно так и пиши. Еще добавь, что ты был тяжело ранен – вдруг пожалеет. «К сожалению, у меня не было вашего адреса, а обращаться к вашим родителям я не посчитал себя имеющим право», - конечно же, а потом ты отыскал этот адрес за два дня. Очередной листок улетел в корзину. Вновь перо коснулось бумаги: «Я не смею Вас беспокоить. Я потерял это право, оставив Вас, и прощения в том быть не может. Я не имел вначале возможности вернуться по не зависящим от меня причинам, затем же вновь уехал по поручению известного вам человека. Уже завтра должен отбыть вновь по некоторому делу. Я сделал свой выбор. И тому не может быть ни объяснений, ни оправданий. Я прошу лишь дать мне возможность увидеться с Вами, если мне будет позволено навестить Вас сегодня». Достать конверт, написать адрес. Сложить листок. Быстро, не успев подумать, без смысла и толку, дописать внизу, уже под подписью: «Я любил Вас всегда» - и запечатать конверт. Отдать письмо, убедиться затем, что доставлено. И ждать под окнами.        …Время шло. Яков ждал до часу ночи. Давно опустел двор. В её окнах по-прежнему обитала лишь темнота. Уже должен был окончится любой званый вечер – что ж, у Анны давно своя жизнь. Крошечные булавочные головки звезд пробивались сквозь редкие тучи и острыми лучами кололи душу. «Я любил вас всегда», - наверное, это так. Что знает он о любви? «Я не посмею более Вас беспокоить».        Они вернулись утром. - Ты рад, дядя? - Я ужасно горд. Теперь я не только дедушка, но еще и крестный отец. Анна задумчиво покачала головой: - Было время, я думала, что вы с графиней Еленой поженитесь, а теперь ты крестил её сына. Петр Иванович засмеялся, целуя на прощание в щеку: — Это судьба. Отдыхайте, а я к поверенному. У меня на сегодня еще куча дел. На столике в прихожей лежали конверты, очевидно, вчера полученные Мари. Глянула мельком - наверное, очередные счета, и время закружилось в ежедневных милых заботах. Наконец-то решила разобрать почту. Взяла длинный узкий конверт - адрес подписан знакомым твердым почерком. Ей уже на пустом месте видеться стало. Аккуратно разрезала конверт, развернула листок: «Уважаемая Анна Викторовна…» Письмо лежало перед ней на столе. Она не знала, сколько прошло времени, кажется, целая бессмысленная вечность. Несколько раз мир разлетался на осколки и вновь собирался обратно. «Прощай, я выбрал давно». Давнее страшное видение: темный камень, бездыханное тело, в котором не осталось уже ничего человеческого: - Живи, или я умру вновь. - Как жить, Яша, как? Зачем? Он спас её тогда. Иногда, когда становилось совсем тоскливо, ей казалось, что кто-то незримый подходит сзади, обнимает со спины, закрывая собою от мира. Бросила последний взгляд на письмо - он вновь солгал ей. Но сколько же можно! Время после полудня, письмо написано еще вчера. Он уехал. Выскочила из квартиры в чем была, лишь быстро обулась на ходу и забросила сумочку на плечо. Глупо думать, что он всё еще на вокзале. Давным-давно ушли все поезда. Бессмысленно опять бежать следом. Слетела вниз по лестнице – дверь в подъезд отчего-то раскрыта настежь. Замерла уже на последних ступенях, словно натолкнувшись на стену. Он стоял у входа, прислонившись к дверному косяку. Поднял взгляд – словно ушел лишь вчера. Кривая улыбка, глухое, хриплое, словно извиняясь: - Я должен был сказать всё лично. Годы вдруг встали между ними глухой непробиваемой стеной, и никто не решился шагнуть. Огромнейшая, ничем не заглушаемая жизнь, прожитая друг без друга. Ночи, в которые никто не приходил. Дни, когда некого было звать. Откуда-то сверху раздалось тихое: - Ма-а… Обернулись одновременно оба. На ступеньках стоял малыш. Который должен был сейчас спокойно спать под присмотром няни, который никогда не выходил один. А он стоял на лестнице, сонный, в белой рубашонке. Анна рванулась одновременно и назад, и вперед. Яков лишь глянул. И посреди короткого полушага, ни на миг не отрывая взгляда, опустился на колени. Анна всё же умудрилась рвануться вверх, подхватить на руки мальчугана, и тут же шагнуть Якову навстречу. В одно мгновение стали ясными все нестыковки и несуразности: и запись о свадьбе в глухой церквушке неизвестно с кем, и поспешный отъезд, и немолодой, удивительно обаятельный мужчина, сопровождавший её – ясно только сейчас, когда ничего уже не имело значения. На окраине Парижа, в подъезде доходного дома, Яков Штольман стоял на коленях перед своей женой и сыном.