Пути-дороги

Узкий полумесяц луны качался над гаванью, связанные веревками тонкие досочки сходней рвались из-под ног не слабее, чем палуба узконосой рыбацкой шхуны. Портовый город в стране Восходящего солнца таился в полумраке - Якова вели в закрытый квартал, где редко появлялись европейцы. Не каждому дано ступить на путь воина, и долги поющей стали не покрывают золотом. Завтра Яков сядет на корабль, его путь будет гладким, а ветер - попутным. А сегодня - крошечная, застеленная циновками комната, белые зернышки риса в пиале, и миниатюрная хрупкая женщина в широких одеждах, наливающая ему чай.       «Нет», - слишком жесткое слово. Ему не место среди теней, похожих на диковинных птиц. Полагалось говорить что-то бессмысленно-путаное о том, что его дорога уходит в туман, и даже луне, вставшей над всем миром, не осветить её. Она знала английский достаточно, чтобы он мог слышать и понимать. Едва доносился голос, тихий, словно шелест тростника на реке: - Женщина создана дарить освобождение, забирая в себя тени, и в этом наш дар и наша боль. Не отказывайся от предложенного - для старшей госпожи твоих покоев не помехи скользящие мимо. Он понимал бы её, даже если бы она молчала. Иногда достаточно тишины. Лишь шелест рукавов – и в этом ночь. И в наклоне головы, и в мягкой улыбке, зовущей так, что он не слышит зов наяву: лишь в скрещениях теней на потолке обещание небывалого. Остаться и коснуться сейчас даже не будет изменой. А исчезнуть тогда не было подлостью. Не написать – не было трусостью. Остаться сейчас – проститься навеки, что бы ни обещала маленькая гейша. Может, всё к лучшему. Остаться и ощутить, как растворяется застывший в груди камень. Единственный, позволяющий помнить, что сам он – еще живой. Яков не оттолкнул тихие руки – еще хватило сил понять что-то несказанное. Лишь уклонился таким же неслышимым гибким движением, явно перенятым у неё же, такой же неторопливо-стремительной тягучей тенью выскользнул из дома, и уже там замер у стены, тяжелой скрученной тетивой, которой не было освобождения. И никто тогда не вышел за ним следом.        Небольшая быстроходная шхуна отчалила еще в полумраке. Серые холодные волны били в борт, пока она не стала по ветру. - Не уезжай. Ты пожалеешь еще… - казалось, шептали волны. Слушать шум моря подолгу не рекомендовалось: прекрасная Садзаэ-они являлась из глубин к зачарованным морякам и охотно дарила последнюю радость. О нет, они оставались живы – но переставали быть мужчинами. Матросы косились, но не подходили к странному европейцу. Хочет смотреть в глубины – пусть его. Смоет за борт – туда и дорога. - Ты пожалеешь еще… - шептал ему ветер. Штольман не умел тратить время на бесплодные сожаления. Впереди ждала новая жизнь.