Марионетка

О гибели Мелиссы Гринвуд написали на первых страницах «Вашингтон пост». На фотографиях с места преступления красуются полицейские машины, яркая оградительная лента, цветы и — всего на паре кадров — простые офисные туфли Кортни Эванс. Едва заметив газету у отца на рабочем столе, Кортни хватает ее и одним движением рвет первую полосу пополам. Она — будущая журналистка — готова точно так же разорвать и того, кто написал эту глупую статью о Мелиссе. «Лос-Анджелес трепещет от страха. Новая жертва беспощадного Художника — с каждым годом его картины становятся все ужаснее», — вот и все, что они удосужились упомянуть в заголовке. А в тексте — всего пара слов о Мелиссе и десятки шпилек в сторону ФБР, охраны парка и даже городской полиции. Но что злит сильнее всего, так это восхищение журналиста проклятым серийным убийцей, сквозящее в каждом слове. Что он, мать его, о себе возомнил? Обрывки газеты летят на пол, оседают на холодном кафеле гостиной, а Кортни без сил валится на диван. В комнате горит всего одна лампа — торшер в углу, и оттого помещение тонет в легком полумраке. Первый прием у психолога, которого подобрал ей отец, назначен через два дня, а повеситься хочется уже сейчас. Интересно, о ней тоже напишут в газете? Едва ли. Будь она хоть дочерью самого президента, из ее смерти громкого заголовка не выйдет. Дочь начальника Федерального Бюро Расследований покончила с собой, взглянув на картину Художника, — еще одно доказательство бессилия нашего правительства. Да нет, заголовок бы получился отличный, вот только умирать Кортни не торопится. Где-то там живет и здравствует настоящая тварь. Наверняка гордится собой, высматривает в толпе очередную наивную жертву и предвкушает, как поиздевается над ней, изувечит и переоденет в красное платье, как и многих других девушек. Кортни больше не тошнит — она лишь кривится от отвращения, старается собрать злость и ярость в кулак, заместить ими поселившийся глубоко в душе страх. Лучше ненавидеть убийцу и мечтать увидеть его за решеткой; увидеть, как ему поставят смертельную инъекцию и глаза его закроются навсегда, чем дрожать от ужаса в дальнем углу. Хватает и того, что этой ночью она проснулась в холодном поту. Мелисса — как живая, но с пустыми, мутными глазами — тянула к ней руки во сне, с трудом шагала вперед, и длинное красное платье, пропитанное кровью, трепетало на ветру вопреки всем законам физики. Казалось, одно прикосновение, и сердце разлетится на куски — взорвется, превратившись в такой же отвратительный цветок. За завтраком мама рассказывала, что Кортни кричала во сне. Чего удивительного? Всего сутки прошли, немудрено, что ее так и не отпустило. Может, прав был отец и стоило поговорить с врачом еще вчера. — Не хватало еще этому уроду душу изливать, — бормочет она про себя. Переворачивается и утыкается носом в жесткую диванную подушку. Папа познакомил ее с доктором Терренсом, но выглядел тот именно так, как Кортни представляла себе Художника — невысокий, с зализанными назад сальными волосами и неприятными рытвинами на лице, с водянистыми голубыми глазами. Ее чуть не стошнило прямо в медицинском центре. Да будь он хоть десять раз отличным психологом, она и двух слов при нем не связала бы. Девушка на ресепшене уверяла, что в четверг ее сможет принять другой врач — всего на пару лет старше самой Кортни. Ну и что, что он работает в основном с алкоголиками и наркоманами? Уж лучше разговаривать с ровесником, чем с кем-то, отвратительно похожим на убийцу. С чего ты вообще взяла, что он на него похож? Отец никогда не рассказывал, составили ли они примерный портрет серийного убийцы, держащего в страхе весь Лос-Анджелес и парочку ближайших городов, и уж тем более не показывал его дочери. Она придумала его сама. Прислушалась к дяде Дэвиду, представила, и образ настолько глубоко врезался в сознание, что изгнать его оттуда будет очень трудно. Наверняка как-то так и выглядит Брэд, с которым встречалась Мелисса. Правда же? Кортни хватает телефон и судорожно перелистывает фотографии в галерее. Несколько снимков с работы: вот они с Мелиссой улыбаются, демонстрируя первую полосу местной газеты, куда попала их совместная статья; а вот — пьют кофе в кофейне через дорогу от офиса; несколько снимков из дома — любимый пес отца — лабрадор, умерший еще в прошлом году; пара простеньких селфи. Десятки фотографий от Мелиссы, но ни на одной из них нет этого проклятого Брэда. И чего ей стоило хоть какую-нибудь прислать? От того, что Кортни взглянула бы на него еще до свидания, ничего бы не стряслось. А уж после — тем более. Но его наверняка уже схватили. Хочется набрать номер дяди Дэвида или позвонить отцу на работу, выяснить, допросили ли Брэда, раскололи ли его. Резьба по дереву? Мог бы придумать себе хобби поинтереснее. Подобрать имя получше. Кортни тянется к меню быстрого набора, но все-таки откидывает телефон в сторону. Папа ее по голове не погладит, если она будет отвлекать его от работы почем зря. Да он и трубку-то не возьмет, наверное. Сейчас половина третьего, у них там все на ушах стоят после разгромной статьи в «Вашингтон Пост», и хорошо, если сверху не пришлют проверку. — Господи, сколько мы уже носимся с этим делом, — вздохнул как-то папа за ужином. Вид у него был до жути усталый — под глазами залегли мешки, обычно застегнутая на все пуговицы и идеально выглаженная рубашка помялась, короткие волосы стояли торчком. Да и бледный он был. — Пятый год? Седьмой? Нам уже намекают, что если в ближайшее время мы не продвинемся, к делу подключат центральных, а это пиши пропало. В таком случае мне уж точно никакое повышение не светит — ни в этом году, ни в следующем. Хорошо, если вообще со счетов не спишут. А то с них станется меня на пенсию досрочно отправить или сказать, мол, Эванс, друг, тебе надо бы здоровье поправить, а мы тут как-нибудь и без тебя справимся. — Ты работаешь в Бюро уже лет двадцать, милый, — мягко улыбалась мама, и тогда Кортни улыбалась вместе с ней. Проблемы папы казались надуманными, незначительными — ну бродит по городу убийца, какая разница? Такой в каждом штате есть, зачастую еще и не один. Теперь-то она понимает, насколько глупо было так думать. Легко не обращать внимания на преступника, пока он не хватает тебя за горло. Тебя или кого-то из твоих близких. Сейчас Художник навис над их семьей черной тенью, и Мелисса — это только начало. Он дотянется до каждого из них. — Никуда они от тебя не денутся. А если и попросят выйти на пенсию, то что в этом такого? Будешь больше времени проводить дома. Честное слово, я тебя вижу реже, чем своих родителей из Висконсина, — вечно ты в разъездах. Да ты в Вашингтоне бываешь чаще, чем в родном городе. — Ой, да брось, Марта. Ты же знаешь — я без работы как без рук. Не представляю, что буду делать, если придется уйти в отставку, — качал головой отец, набивая полный рот овощного рагу. — Не дай бог, возьму пример с наших стариков и буду украдкой подглядывать в полицейские отчеты, чтобы узнать, размотал кто-нибудь мои дела или нет. — Тогда почему мы просто не переехали куда-нибудь поближе? — Мы уже говорили об этом, Марта, хватит. Я не хочу смешивать семью и работу. Кортни ворочается на диване, смотрит на идеально ровный, белый потолок. Знал ли Художник, насколько близок был к одному из специальных агентов ФБР? Наверняка. Она спорить готова, что этот урод изучает жертв вдоль и поперек, прежде чем нанести удар. Рассматривает, как образцы под микроскопом, а потом разбивает стекло — и точно как стекло, их жизнь разлетается на осколки. Сделай этот урод хоть шаг в сторону, реши ударить не только по Мелиссе, и папа точно слетел бы с катушек. Злость бежит по венам подобно раскаленной лаве, заполняет собой все вокруг. Кортни хотелось унять боль и подавить страх, а вместо этого она взращивает внутри настоящего монстра. Яростного, ненасытного, готового наброситься на любого — на убийцу, на журналиста из «Вашингтон пост», на собственного отца. Только ни журналист, ни отец ни в чем не виноваты. Почему именно Мелисса? Из всех светловолосых девушек в городе — почему именно она? Кортни прикрывает глаза, смахивает непрошеные слезы. Они выросли вместе, и Кортни не помнит, были ли у нее в жизни друзья ближе Мелиссы. Из школьных подруг все давно разъехались кто куда, и кто знает, чем они теперь занимаются и живут. В университете с приятелями тоже как-то не сложилось, но Мелисса была рядом всегда. И она не должна была никуда исчезать. Господи, да они ведь даже с детьми собирались друг другу помогать! Если бы до них когда-нибудь дошло дело. Только не дойдет. И оттого пустота за грудиной разрастается, превращается в огромную черную дыру и засасывает все вокруг: силы, желания, воспоминания. Остаются лишь злость и боль. И Кортни уверена, что сумеет сделать их своей силой. Не сегодня, так через пару дней. Не через пару дней, так через месяц. И если в отделе отца убийцу так и не найдут, если Брэд не расколется или окажется, что он не имеет к смерти Мелиссы никакого отношения, она рано или поздно найдет его сама. Несколько лет она училась присматриваться к деталям, заговаривать людям зубы и отличать правду ото лжи — и наверняка сумеет применить навыки по назначению. Или, быть может, сумеет привлечь внимание Художника и уничтожить его раньше, чем он превратит ее в очередную уродливую картину. Наверняка дядя Дэвид ей немного подсобит — расскажет что-нибудь о ходе расследования, хотя бы намекнет. Он-то работает в Лос-Анджелесе круглый год. И мысль об этом придает Кортни сил. Позволяет подняться с дивана, утереть слезы и потянуться. Мелиссу не вернуть, сколько ни плачь. Нужно взять себя в руки, проветрить голову и спокойно вернуться к работе на следующей неделе. Вчера вечером главный редактор позвонил сам — выразил свои соболезнования и одобрил короткий отпуск до следующего понедельника. Какая щедрость, шеф, я как раз успею на похороны. Так ей хотелось ответить, но Кортни лишь невнятно мычала в трубку, глотая горячие слезы. Тогда она и не пыталась прийти в себя. Перед глазами стояло бездыханное тело Мелиссы, усыпанная цветами поляна под раскидистыми ивами, и толпа зевак за ярко-желтой оградительной лентой. И они еще долго будут сниться ей в кошмарах и мерещиться в темных переулках. Кортни уж точно больше не пойдет на работу через парк Гриффит. Ноги ее там не будет. Но кое-что она все-таки может. Отдать Мелиссе должное — позвонить ее матери в Окленд, например. Виделись они всего пару раз, но бывшая миссис Эванс, а ныне — мисс Джоанн Даррелл, уже тогда казалась доброй, домашней женщиной. И ей сейчас раз в десять хуже. — Мам, ты занята? — кричит Кортни хрипло. Замирает посреди гостиной, крепко сжимая в руках мобильный телефон. — Мам? — Ты чего-то хотела, дорогая? — Мать заглядывает в комнату. Волосы убраны назад лентой, мягкий спортивный костюм застегнут на молнию — кажется, она тоже куда-то собирается. — Я планировала зайти к Дори. Но если тебе нехорошо, то я лучше позову ее к нам. После смерти Мелиссы у многих сердце не на месте. — Нет-нет, иди. Я тоже пойду пройдусь. Позвоню мисс Даррелл, — медленно говорит Кортни. Ей нужен этот короткий, бессмысленный разговор. Чтобы успокоиться, почувствовать себя человеком — все тем же человеком, что накануне утром вышел из дома и пошел в сторону парка Гриффит. — У нее же, кроме Мелиссы, никого и не было. С папой они редко общаются. Да и попробуй до него достучись еще. — Если что, я буду на связи. — Мама шагает в гостиную и стискивает дочь в объятиях — коротких, но крепких. Гладит по растрепанным волосам. — Хорошо, дорогая? И, прошу тебя, не вздумай пока бродить по парку. Я не выдержу, если и тебя… Господи, даже думать не хочу. — В задницу этот парк, — качает головой Кортни. Обнимает мать и все-таки дает волю слезам. От боли не так-то просто избавиться. — Все же будет в порядке, мам? Правда? — Правда, Кортни, правда, — шепчет она, поглаживая ее по голове, как маленького ребенка. И в ее объятиях тепло, спокойно. Хочется простоять так несколько часов, а еще лучше — дней. Спрятаться, словно Кортни снова лет пять. — Папа сделает все, чтобы сумасшедшего упекли за решетку. А нам с тобой просто нужно быть осторожнее. Все будет хорошо. Но ей давно уже не пять, и матери она не верит. Ничего не будет хорошо, если она сама не приложит к этому руку.