Марионетка

В последний раз Кортни Эванс была в театре еще ребенком, и тогда отец водил их с Мелиссой на популярный бродвейский мюзикл в Нью-Йорке. В «Орфее» же она не бывала и вовсе никогда, да и не пошла бы туда по своей воле. Что толку присматриваться к игре на сцене с пятого-шестого, а то и последнего ряда, если любой спектакль теперь можно посмотреть в записи? Никогда ей не понять прелести театра, но Кортни не теряет надежды. Потому-то она и стоит в просторном, светлом холле и напряженно оглядывается по сторонам. Стены холла декорированы стеклом, тут и там их украшают картины в тяжелых, узорчатых рамах — похоже на репродукции известных работ, но Кортни толком не разбирается в искусстве. Та, что висит над длинной стойкой в дальнем углу помещения, например, напоминает работы Ван Гога, а поближе к лестнице, кажется, висит «Венера». Сегодня Кортни играет по правилам: вместо удобных джинсов и футболки надела платье, уложила волосы, сменила просторную кожаную сумку на небольшой клатч и надела туфли. И пусть от них к вечеру заболят ноги, а позвоночник наутро будет ныть и напоминать, что кроссовки и ботинки — куда более практичная обувь, сейчас Кортни это не волнует. Это же выход в свет, так? Впервые после смерти Мелиссы она разрешила себе выдохнуть, расслабиться и развлечься. Впервые после ее смерти Кортни вспомнила, что она — тоже человек, и жизнь продолжается. Пусть блеклая и серая, но в ее власти сделать ее ярче. Хотя бы чуть-чуть. Неловко переступая с ноги на ногу, она поглядывает на огромное цифровое табло над кассами. До начала спектакля еще сорок минут, да и пришла Кортни раньше назначенного времени, но глубоко внутри уже всходят первые ростки сомнений. Доктор Роудс передумает и не придет. Позвонит ей с минуты на минуту и скажет, будто глупости это — выбираться в театр под руку с пациентами. А может, он попадет в аварию и никогда уже не доедет до «Орфея». Или попадет под горячую руку убийце — пусть не Художнику, но мало ли в Лос-Анджелесе ненормальных. — Это катастрофизация, мисс Эванс, — звучит в голове до боли знакомый голос. Кортни спорить готова, что он бы и сказал, поделись она с ним размышлениями. — Не нужно идти у нее на поводу. Но успокоиться не выходит. Дыхание учащается, сердце бьется все быстрее, и она все чаще и пристальнее оглядывает холл. Наблюдает за группой молодых людей — совсем еще подростков — в длинных широких футболках с цветастыми принтами; за утонченной парой — мужчиной в классическом костюме и его спутницей в длинном вечернем платье. Черт, сама Кортни не смотрится и вполовину так элегантно, как эта женщина. Платье у нее самое простое — маленькое и черное, какое должно быть в гардеробе у каждой женщины, — и даже сидит неплохо, но уверенности оно ей не придает. Не ее это. Ни элегантные платья, ни походы в театр, ни маленькие, неудобные сумочки — все это подошло бы скорее Мелиссе, которая души не чаяла в пышных вечерних приемах. Да и в театр любила сходить. Выдохни, Кортни, все будет в порядке. И она выдыхает, прикрыв глаза. Не замечает, как мелкой пылью на щеки осыпается тушь, и мысленно считает до десяти. — Зря вы не носите платья, мисс Эванс. — Кортни вздрагивает, когда слышит голос доктора Роудса в реальности. — Они вам идут. Он вписывается в атмосферу «Орфея» просто идеально — от небрежно растрепанных волос до костюма-тройки и рубашки с высоким воротником. Не хватает разве что шейного платка в огурцах — так доктор Роудс отлично смотрелся бы рядом с той парочкой в утонченных нарядах. Но у него на шее красуется всего лишь красный галстук. Кортни нервно потирает затылок, задевая застежку тонкой серебряной цепочки. Подвеска когда-то принадлежала Мелиссе, но та оставила ее сестре еще в тот год, когда съехала. И тогда она смеялась, убеждая Мелс, будто никогда не наденет такую вычурную безделушку, — подвеску с красным камнем на цепочке — а сейчас ей не хочется даже улыбнуться. — Я же просила звать меня Кортни. — Она отводит взгляд. — Хотя бы пока мы не в кабинете. Сегодня вы не мой психолог, Лоуренс, а я не ваш пациент. По крайней мере, я очень на это надеюсь. И снова эта его ухмылка — хищная и уверенная. Лоуренс — уж точно не доктор Роудс — берет ее под руку и ведет в сторону лестницы на балкон. До начала спектакля еще минут двадцать, но кто запретит им посидеть в зале? И Кортни послушно шагает рядом, крепко стискивая пальцами рукав его вельветового пиджака. Господи, он и в театр пришел в перчатках. В каком году он застрял? В семидесятых? Нет, тогда перчатки давно уже вышли из моды. Но ведь это ей и нравится. Лоуренс Роудс не похож ни на ее приятелей, ни на коллег, ни даже на знакомых отца — людей серьезных, но до зубовного скрежета обычных. Кажется, будто Лоуренс живет в своем мире — тихом, изящном и утонченном, куда не проникнет ни один чужак. Он может часами рассуждать о ценности искусства, рассказывать о выставленных в национальной галерее картинах, наизусть декламировать стихотворения классиков — и пару раз Кортни собственными ушами слышала, как он это делает. Может быть, Лоуренс Роудс и застрял в прошлом, бесконечно отстал от жизни и неправильно расставил приоритеты, поставив не на головокружительную карьеру и сиюминутные удовольствия, но с ним Кортни куда спокойнее, чем с кем-либо еще. — Четвертый ряд, места три и четыре, — улыбается капельдинер, принимая у них билеты. Кивает на тяжелые двери зала. — Прямо и направо. — Спасибо, — улыбается Лоуренс в ответ, а Кортни лишь скованно кивает. В зале светло, сцена все еще сокрыта за тяжелым бархатным занавесом, а внизу, в партере, стоит едва различимый гомон — зрители собираются, переговариваются между собой, шуршат одеждой, занимая места. На балконе же пока нет никого, кроме них. Да и мест здесь куда меньше, чем представлялось Кортни, когда она смотрела схему зала. Всего четыре ряда по десять мест. На другом конце зала виднеется такой же небольшой балкон, но и там пока пусто. И неудивительно, думает про себя Кортни. Актеры отсюда будут похожи на муравьев, едва ли удастся разглядеть хваленые эмоции и экспрессию, за какими все так рвутся в театр. К счастью, она не из таких людей. Но совесть все-таки дает о себе знать: могла бы и заранее прикинуть, куда приглашает Лоуренса. И если вдруг он согласился на это «свидание» только ради «Гамлета», его ждет жуткое разочарование. — Не бог весть что, конечно, — говорит наконец Кортни. — Честно говоря, я думала, что вид отсюда будет получше. Но если первые три ряда так и не займут, то, может, удастся рассмотреть хотя бы самые яркие костюмы. — Вам ведь неинтересен «Гамлет», Кортни. Особенно в его современной интерпретации. — Лоуренс качает головой и откидывается на спинку просторного, мягкого кресла. Его карие глаза блестят в ярком свете вычурных хрустальных люстр. — К тому же это отличные места, лучше только первые ряды в партере. Но вы пришли сюда не за этим. — Сегодня я не ваш пациент, помните? Не надо читать меня как открытую книгу, пожалуйста, я и так чувствую себя не в своей тарелке. — Она задумчиво поглядывает на пустую сцену, на собравшихся внизу зрителей, и переплетает между собой пальцы рук. Удивительно, как легко, оказывается, признаться в этом не только себе, но и Лоуренсу. Он понимает, правда? Или профессионально делает вид, что понимает. Кортни покусывает нижнюю губу, напрочь забыв о помаде. — Мне и правда все равно, что там будут играть и будет ли это похоже на «Гамлета». Я даже не помню о нем ничего, кроме «быть или не быть», честно-то говоря. Мне просто хотелось развеяться. Когда уже на балконе появятся люди? Пусть придет кто угодно — снобы в утонченных нарядах, шумные подростки. Пусть заглянет капельдинер и спросит, не нужно ли им что-нибудь. Хоть кто-то, лишь бы Лоуренсу не пришло в голову ляпнуть, будто он обо всем знал. Будто у Кортни на лице написано, что она не может прийти в себя. Все это должно было остаться в стенах медицинского центра, а здесь… Здесь они просто Кортни и Лоуренс — люди настолько разные, что удивительно, как вообще оказались в одном зале. В одном театре. На одном спектакле. Никто не приходит, только гаснет боковой свет — теперь просторный зал освещают лишь крупные свисающие с потолка хрустальные люстры. Кортни живо представляет себе, как такая срывается вниз и хоронит под собой как минимум человек десять. Приходится как следует тряхнуть головой, чтобы отогнать навязчивую мысль в сторону. — А мою компанию вы выбрали все по той же причине? — Лоуренс улыбается, подперев подбородок ладонью, и Кортни впервые замечает, какие у него на самом деле длинные пальцы. Музыкальные, как сказала бы мама. — Потому что со мной чувствуете себя в безопасности? Не зря говорят, что врач остается врачом в любой ситуации. Вот и доктор Роудс, даже когда ему положено быть всего лишь Лоуренсом, не может отделаться от въевшихся глубоко в сознание привычек. Задает вопросы, докапывается до сути, препарирует мысли Кортни, как если бы они сидели в кабинете, а не в театре. Она тяжело вздыхает. В отличие от него, она так не умеет и никогда не научится. Господи, неужели ему самому не интересно поговорить о чем-нибудь другом? О чем угодно, лишь бы не о ней и о том, что творится у нее в голове. Наверняка ведь он уже видел этого «Гамлета» или знает что-нибудь об «Орфее». Не зря же про вид с балкона сказал. — Нет. — Кортни смело заглядывает ему в глаза и замирает на мгновение. Взгляд у Лоуренса тяжелый, внимательный — таким и загипнотизировать недолго. Не удивительно, что Элайза с таким неодобрением поглядывала на нее на прошлой неделе. Наверняка Кортни далеко не первая, кто решил пригласить куда-нибудь доктора Роудса. — Просто потому, что вы ничего. Как врачу я бы вам никогда этого не сказала, но сегодня вы вроде как мужчина, а не врач. Кажется, весь «Орфей» на мгновение замирает. Кортни готова поставить подвеску сестры и двадцатку в придачу, что Лоуренс рассмеется ей в лицо. Может, сочтет ее глупой простушкой. А может, разочаруется и посоветует выбросить эту ерунду из головы. Такие заявления не делают на первом свидании. Никто даже не утверждал, что это свидание, а не дружеский выход в свет. Черт, он мог пойти с тобой только из жалости, Кортни, а ты уже надумала с три небоскреба. Помада на нижней губе побледнела и смазалась. — Спасибо, — усмехается Лоуренс. — Вы что на первом сеансе поставили меня в тупик, что на первом свидании. Это же свидание, Кортни? Потому что вы тоже… ничего. И он все-таки смеется, но вовсе не так, как представляла себе Кортни — Лоуренс смеется легко и непринужденно, весело даже. Невольно, но она тихо смеется вместе с ним, прикрыв рот кулаком. Манеры ее не сочетаются ни с платьем, ни с изящными туфлями и громоздкой подвеской, но какая разница? С плеч будто камень свалился, и даже дышать стало легче. Наконец Кортни может побыть собой. Хотя бы немного — те полтора-два часа, о каких писали в брошюре спектакля. Наверняка она ничего не запомнит. Не оценит тонкого замысла сценариста, не разглядит гениальной игры актеров и, скорее всего, даже не узнает персонажей: для Кортни «Гамлет» навсегда останется старой пьесой, какую она читала в старшей школе. Пьесой, какую однажды ставили ребята в университете. Быть или не быть, так ведь? — Если бы это сказал кто-то другой, я бы двинула ему сумочкой, честное слово. — Уже перестали ставить меня в один ряд с другими мужчинами? Торопите события, Кортни. — Жизнь коротка, надо брать от нее все. — Она пожимает плечами и улыбается. — И вы сами говорили, что мне нужно прийти в себя. Прихожу как могу. Ответа уже не слышит: на балконе наконец появляются зрители, с шумом устраиваются на местах и тихо, шепотом переговариваются. Постепенно в зале затухают громоздкие, вычурные люстры, а тяжелый бархатный занавес поднимается. Вид с балкона и правда отличный — Кортни замечает мелкие детали ярких, непозволительно современных костюмов; дорогие декорации и не может понять, при чем тут Шекспир. Гамлет теперь вовсе не принц — сын погибшего президента крупной корпорации, а о смерти отца ему сообщает вовсе не призрак, а заблаговременно оставленная видеозапись. И Кортни кажется, что вместе с эпохой и деталями старая пьеса растеряла весь шарм. И «быть или не быть» уже не звучит так мощно, когда актер на сцене напоминает скорее участника популярного бойз бэнда, нежели датского принца. Современного искусства Кортни не понимает, да и не хочет понимать. Сидя в темноте богато украшенного зала театра «Орфей», она украдкой поглядывает на Лоуренса Роудса. Хочется поймать на себе его взгляд, как в дурацком кино, но он смотрит лишь на сцену. И его глаза — черные при таком освещении — буквально сверкают неподдельным интересом. Кортни замечает, как он щурится и едва заметно склоняет голову, как шевелит губами, проговаривая про себя некоторые реплики. Наверняка он всю пьесу знает наизусть. И на мгновение она чувствует себя рядом с ним мелкой и ничтожной. Слишком простой, слишком наивной, слишком глупой. Учись затыкать свой внутренний голос, Кортни, он за всю жизнь тебе ни слова доброго не сказал. А вот доктор Роудс считает, что ты очень даже ничего. Глупость какая, господи. Кортни качает головой и вновь вглядывается в мельтешение актеров на сцене. И все-таки это совсем не похоже на «Гамлета». Когда один из них зачитывает текст нараспев, она с трудом подавляет желание встать и выйти из зала. Если она что-то в своей жизни и поняла, то только одно: чувство прекрасного в их семье досталось вовсе не ей. Его поровну разделили между собой Мелисса и отец, а Кортни явно пошла в маму: ей куда проще оценить практичность купленной на распродаже газонокосилки, чем проникнуться новым прочтением старых произведений. Или тонким звучанием музыки. А уж о картинах и говорить нечего — все они в глазах Кортни выглядят примерно одинаково. Бесполезно. И когда занавес опускается, она выдыхает с облегчением. Мужчины и женщины вокруг поднимают гомон, смеются и воодушевленно делятся впечатлениями, загораются вычурные хрустальные люстры, и Кортни собирается последовать их примеру, когда ловит на себе пристальный, подозрительный взгляд Лоуренса. В ярком свете ламп он уже не выглядит таким таинственным и утонченным, каким казался в полумраке, но все равно удивительно красив. У него странные, явно неправильные черты лица — эти острые скулы, разрез глаз, непривычно длинные волосы — и нетипичное чувство стиля. И в «Орфей» он вписывается как влитой. — Что? — громко спрашивает Кортни. — Я же говорила, что мне не понравится. Я хотела просто отдохнуть. Но кто же знал, что это… Так плохо? Скучно? Пресно? Слова вертятся на языке, но произнести хоть одно из них страшновато — чего доброго, обидит Лоуренса, он-то выглядел вполне довольным жизнью, когда наблюдал за происходящим на сцене. — Неважно, в общем. — Я смотрю, вы совсем не человек искусства, Кортни. — Лоуренс поднимается с места и подает ей руку. — Вам не понравилось? До чего же странные манеры. За всю жизнь Кортни не видела, чтобы кто-нибудь из парней, а потом и из мужчин обращался так осторожно и галантно. И другим своим знакомым она скорее дала бы пять, чем приняла бы протянутую ладонь. Но Лоуренс — неважно, доктор Роудс он сегодня или нет — с каждым днем все сильнее выделялся на фоне остальных. В животе шевельнулось и поникло знакомое чувство — предвкушение, легкое возбуждение. Господи, да он же просто руку ей протянул. Из вежливости! И Кортни ее принимает, поднимаясь на ноги вслед за Лоуренсом. — Человек искусства из меня такой же, как из вас — газонокосильщик из какого-нибудь Вайоминга, по утрам догоняющийся в местном баре. То есть никакой. И нет, мне не понравилось, — и честно делиться впечатлениями у Кортни получается куда лучше, чем изображать заинтересованность в театральной постановке. — Когда петь начали, так вообще плохо стало. Простите, если испортила вам вечер. Честное слово, в следующий раз лучше позову вас в бар, даже если вы не пьете. — Это-то вы с чего взяли? — Не знаю. Вы кажетесь очень своеобразным человеком, Лоуренс. Иногда, глядя на вас, мне представляется, что вы застряли глубоко в прошлом и предпочитаете людям общество книг, картин и таких вот спектаклей. Без обид, если что. И мне слабо представляется, как после работы вы возвращаетесь домой, наливаете себе стакан джина и сидите, смотрите в окно, покуриваете сигарету и размышляете о том, как вам осточертели проблемы пациентов. Это свидание станет их первым и последним, в этом Кортни уверена. Потому что только ей могло прийти в голову нести такой бред, когда стоило бы мило улыбаться, хлопать накрашенными ресницами и позволить Лоуренсу проводить ее до дома. Может, даже подарить ей цветы. При одной только мысли о цветах Кортни мутит, а перед глазами, как наяву, снова предстает опушка в парке Гриффит. Ну уж нет, только не сегодня. Хватит и того, что она без остановки сравнивает себя с Мелиссой. У сестры не возникло бы проблем ни со спектаклем, ни с поведением, ни с темой для разговора. А Кортни в «Орфее» чувствует себя как слон в посудной лавке, и даже трепещущее в груди восхищение делу не помогает. Они слишком разные, и когда восхищение потухнет, не останется ничего, что связывало бы их друг с другом. Правда же? Кортни бросает взгляд на Лоуренса, словно хочет найти подтверждение своих слов, но тот лишь улыбается ей — весело, иронично даже. Может, у него еще и чувство юмора адекватное есть? Да не бывает таких людей, просто не бывает. Уж точно не на жизненном пути Кортни Эванс. — А разбудите меня посреди ночи — я зачитаю наизусть всего «Гамлета» и исполню пару симфоний Бетховена, если вложите мне в руки скрипку, — произносит он с явным сарказмом, когда они выходят из театра на улицу. Прошло несколько часов, и здесь уже горят фонари, вовсю светятся разноцветные вывески и снуют туда-сюда люди. Самые разные, самые обычные — Кортни не замечает никаких изысканных парочек вроде тех, каких видела в театре. И она, в своем маленьком черном платье, уже не смотрится неуместно. До чего же приятно вновь почувствовать себя в своей тарелке. Хотя бы немного. — Я думал, что кому-кому, а вам далеко до стереотипного мышления. — Лоуренс усмехается и зачем-то оглядывает ее с ног до головы, прежде чем достать телефон из внутреннего кармана пиджака. — Вас подвезти до дома? — Скажите еще, что на самом деле водите здоровенный внедорожник или увлекаетесь стритрейсингом, — хмыкает Кортни в шутку. — А если серьезно, то было бы неплохо. Так у меня будет шанс узнать, насколько все плохо по десятибалльной шкале. А то пока думается, что вы поставите мне единицу и забудете как страшный сон. — Как страшный сон я могу забыть только эту постановку «Гамлета». И в следующий раз я бы встретился с вами в более приятной обстановке. Может быть, в кафе, или у меня, если вас не пугает перспектива оказаться дома у незнакомого мужчины. Лоуренс щелкает по экрану мобильного телефона — наверняка вызывает такси — и довольно ухмыляется, но на Кортни даже не смотрит. Да и зачем? Она уверена, что ему и так все понятно: после стольких встреч в кабинете он узнал о ней все и понимает, что сунуться домой к кому попало Кортни не смогла бы. Брэд позвонил Мелиссе в ночь ее смерти. Мелисса бросилась к нему лишь потому, что он пригласил ее на ужин. Только Лоуренс — вовсе не кто попало, и вряд ли он задушит ее у себя в квартире. Но сомнение уже зародилось внутри, раскинуло щупальца и грозится запустить их в самые дальние уголки сознания. Ты ничего о нем не знаешь, Кортни. И то, что он врач, не делает его святым. Кто знает, может быть, он тоже какой-нибудь ненормальный и прикончит тебя. Иначе зачем ему возиться с такой глупой дурнушкой, как ты? Если бы можно было послать мозг к черту, Кортни бы так и поступила, но вместо этого она лишь тяжело вздыхает и на мгновение прикрывает глаза. Вовсе она не глупая, да и внешне очень даже ничего — и это даже не ее собственные слова. Да и стал бы Лоуренс возиться с ней, если бы она была ему неинтересна? Вряд ли. Почему-то Кортни уверена, что ему хватило бы смелости и характера отказать ей еще тогда, в фойе медицинского центра. Но он не просто не отказал — он только что сам пригласил ее на второе свидание. Или не совсем свидание. — Приличная девушка отказалась бы, знаете? — ухмыляется Кортни. — Мне, конечно, до приличной девушки как до Луны, но я тоже не согласна на второе свидание на вашей территории. — Из-за Мелиссы? — Лоуренс заглядывает ей в глаза. — А вот такие вопросы давайте оставим до вторника. Будете врачом — хоть сто вопросов о моей сестре задавайте. — Хотя бы ресторан я могу сам выбрать? — Он наклоняется к ней, и Кортни чувствует своеобразный аромат его парфюма — смесь чего-то древесного, розового перца и будто бы дорогого алкоголя. Неужели он все-таки пьет? Кортни уже ничему не удивляется. — О да. Я предложила бы зайти к «Массо и Фрэнку», но что-то подсказывает мне, что место это совсем не романтичное. «Массо и Фрэнк» — отличный стейкхаус, и там подают просто божественные говяжьи ребрышки. Кортни часто ходила туда с отцом, когда тот еще не пропадал на работе месяцами, да и с Мелиссой они там периодически обедали. Но едва ли это заведение подходит для свидания — не так уж важно, второго или десятого. Впрочем, как знать. На секунду Кортни кажется, что сейчас Лоуренс закатит глаза, но он лишь качает головой и усмехается — так, будто его и в самом деле забавляют ее глуповатые шутки. Может, все не так и плохо. Она улыбается и невольно делает шаг назад, когда длинные волосы Лоуренса едва не щекочут ей нос. Слишком уж близко. — Не бойся, Кортни, я не кусаюсь, — говорит он уже совсем другим тоном, тихо и хрипло. — По крайней мере, не на первом свидании. А затем выпрямляется как ни в чем не бывало и берет ее под руку, чтобы проводить к подоспевшему такси. Какого черта? Дыхание учащается, сердце бьется где-то в горле, и ей вспоминается их беседа в фойе медицинского центра — тогда Кортни тоже показалось, что под маской вежливости и сдержанности, напускной утонченности скрывается дикий зверь. Как знать, может, она только что спасла себе жизнь, отказавшись ехать к нему домой. Не глупи, Кортни. Не может же он быть благородным джентльменом из прошлого, какого вечно из себя строит. У любого мужика, будь он хоть десять раз воспитан, есть желания, и желания эти зачастую одинаковые. Лоуренс не исключение. И все же он не позволяет себе лишнего в такси: сидит от Кортни на расстоянии ладони, задумчиво поглядывает в окно и перебирает пальцами по пуговицам темного пиджака. Но в его глазах скрывается настоящая бездна. И любопытство Кортни разгорается каждый раз, когда она в них заглядывает. Когда вспоминает, каким иногда бывает Лоуренс, или представляет, как сильно он отличается от спокойного, зачастую безразличного доктора Роудса. Интересно, что сказала бы Мелисса? Наверняка посмеялась бы над тем, как Кортни бесконечно унижает сама себя. Сказала бы что-то вроде «ты достойна большего, да и он гораздо лучше твоего бывшего», улыбнулась бы и спросила, не надо ли подбросить сестру до ресторана. Да, Мелисса легко развеяла бы любые сомнения Кортни. Но она только потому и пригласила Лоуренса в театр, что пора научиться жить без Мелиссы. Сестра протащила Кортни на стажировку в «Лос-Анджелес Таймс», буквально устроила ее на работу, убедила не повторять ее ошибок и не съезжать от родителей раньше времени, да и вообще… Смириться с тем, что Мелиссы больше нет, сложно до сих пор. Но теперь она хотя бы пытается. Черный «шевроле» останавливается в одном повороте от дома семьи Эванс, и Кортни выходит из машины первой. Не ждет, что Лоуренс снова подаст ей руку, что выйдет из машины вместе с ней. Она понятия не имеет, где он живет, но точно знает — не в этом районе, потому что Глэдис как-то обмолвилась, что доктор Роудс ездит на работу с северной части Лос-Анджелеса. С другого конца города. И все-таки вот он — стоит в паре дюймов от Кортни, смотрит сверху вниз, и явно чего-то ждет. Она неловко мнется на месте, стискивая в руках маленькую сумочку-клатч. И взгляд на Лоуренса она поднимает слишком поздно, когда он в один шаг преодолевает расстояние между ними и оставляет короткий, почти целомудренный поцелуй на ее губах. Кортни широко распахивает глаза, не зная, чего ей хочется сильнее — треснуть его сумочкой или потянуть на себя и поцеловать по-человечески, чтобы на память о первом свидании осталось не только мимолетное прикосновение. — Увидимся в следующую субботу, Кортни, — шепчет он ей на ухо, пальцами коснувшись цепочки на шее и легко потянув за нее на себя. — Будь умницей и не опаздывай, ладно? Адрес я скину в пятницу. Кортни нервно сглатывает и не сразу находится с ответом. А когда приходит в себя, Лоуренса уже и след простыл: остались лишь запах его парфюма и грохот свернувшего на соседнюю улицу черного «шевроле». До чего же странные фокусы он выкидывает, но сегодня вечером Кортни чувствует себя старшеклассницей, вернувшейся со свидания с самым популярным парнем школы. Тем самым, что на людях ведет себя как сноб, а на самом деле скрывает за пафосным фасадом целый рассадник тараканов. Прямо как она сама. — Все в порядке, милая? — спрашивает мама, выглядывая из гостиной, когда Кортни хлопает входной дверью и ураганом поднимается на второй этаж, скинув по дороге неудобные туфли. — Как спекталь? А твой новый парень? Хоть бы намекнула, кто это! — Все хорошо, мам. А спектакль — то еще дерьмо, честно говоря. — Кортни! — Я же сказала: все хорошо! Может быть, все действительно хорошо. Впервые за последние два месяца. Улыбаясь себе под нос, Кортни падает на кровать и сверлит взглядом гладкий светлый потолок, вспоминая, как покрылась мурашками от одного мимолетного поцелуя. Быть. Определенно быть.