под красной вывеской

В центре города в час ночи ни души. Саске стоит в двух шагах от уличного фонаря. Он вдрызг пьян, и ему мерещится, что «вот, есть фонарь». Под ним конус, вокруг конуса непроглядный морок, горсти разбросанных по небу капель, а внутри конуса дневной свет, пушистые облака и золотистый обруч солнца. Ему жаждется зайти внутрь, он верит, что тогда вернется в полдень к тому моменту, когда еще не закончился рабочий день и он точно так же выходил сюда посмолить горькие сигареты с кисловатой бумагой, когда еще не заезжал на парковку, когда еще не играл с Наруто и не знал всей правды. Тогда бы его не разрывало между душной раздевалкой, гадким гоготом и слишком ярким представлением, что с Наруто делал другой мужчина. Где целовал, где трогал, гладил, куда засовывал свой конец и что при этом испытывал. А Наруто? Наруто нравилось? Он просил еще? И после этого Сая у Наруто будут другие, слишком быстро и легко осознал Саске. Осознал, но не смирился. Затушив окурок носком, он, пошатываясь, пошел обратно к бару через один пожарный гидрант от его работы. Большой зал делился на маленькие ячейки, бумажные стены строили границы: одна сбоку, одна спереди и одна сзади. Четвертую можно было бы закрыть, но они не посчитали это нужным, сперва даже не заметили такой возможности, а потом было поздно. Это жест стал бы спусковым крючком, означающим: «мы хотим спрятаться от чужих глаз, сделать приватный разговор еще более приватным». Так считал Саске, испытывая что-то наподобие радости. Карин же, напротив, очень сильно пожалела, что не додумалась об этом раньше. Кто знает, что бы тогда произошло, стоило дверям притвориться. Она пару раз покусала губу, раздумывая выйти из-за столика, пролепетав что-то вроде: «Я припудрить носик. Не скучай». А на обратном пути невзначай потянуть хлипкое дерево в сторону, а потом потупить накрашенными глазками, вопрошая: «А разве так и не было?». Думала, раздумывала, но по итогу решила ничего не предпринимать. К тому же официантка заглядывала к ним куда чаще, чем того от нее требовалось. «Как вам утка по-пекински? Может, все же попробуете «Сяо Лун»? Повар сегодня в ударе, тесто тает на языке. Я принесла салфетки. Ой, простите, я помешала…» — глупо извинялась она. Она, Карин, во-первых, раздражала своим поведением, а во-вторых, тем, что она хоть и видно — крашенная, но оттенок ее рыжины придавал коже бледность фарфоровой куклы. Ее же медные кудри желтили лицо. И грудь у нее была пышнее, и ноги длиннее. Журналистка по началу из-за этого расстроилась, но почти сразу повеселела, осознавая тот факт, что сопровождает Учиху именно она, а не кто-либо другой. Да и тем более, уже через час такой беготни стало понятно, что молоденькая девчушка лишь хочет щедрых чаевых и похвалы администратора. Она торжествующе улыбнулась, попивая пахучую водку. Она проследит, чтоб ей оставили щедрые чаевые. Выбор на китайский ресторанчик пал не просто так. Его выбрала Карин буквально через две минуты, как Саске предложил ей куда-нибудь сходить. В университете она увлеклась китайским и сейчас, как никогда, могла блеснуть своими знаниями языка и культуры. — 我的名字是 Карин, 你的名字是 Саске, — говорила она с ужасным американским акцентом, от которого у китаянки за соседним столиком невыносимо резало уши. Стены тонкие, а щебет девушки слишком истошный. Американский акцент для носителей самый чудовищный, с каким-то надрывом, громкий, сочащийся духом Америки. — Интересно, — апатично прокомментировал он ее старания, выковыривая овощи из слизкой лапши. — 很有意思还是有趣的 — как можно быстрее перевела Карин, сделав ошибки в трех тонах и перепутав 或者 с 还是. Пригласить коллегу на ужин сперва показалось ему хорошей идеей, она привлекательна, в меру умна и явно в нем заинтересована. Когда он решил снова попробовать ходить на свидания, выбор, очевидно, пал на нее. Но сейчас спустя два блюда, тридцатую заунывную песню на непонятном ему языке и забившую в виски боль он в этом сильно засомневался. Да чего скрывать, она хорошенькая, даже очень. Красивый красный рот, безупречно севшее на ней салатовое платье, с подолом в паетках, миниатюрные ножки с выпирающими косточками и видные ямочки, стоит ей лишь слегка улыбнуться. В этом заведении она однозначно самое настоящее украшение: роскошная ваза на высоком стуле со спиральными узорами там, где ее горло обтягивал высокий ворот или же металлические палочки с вкраплениями, такими, какие рисовались на ее серебряных браслетах. Она была совершенна в тусклом свете свесившегося с потолка фонаря, в этих рубиново-красных цветах ресторанчика. И с ней в каком-то смысле было интересно, она сама предлагала тему для обсуждения, сама ее разворачивала, как рулон обоев, и сама делала по ней выводы. Она рассказывала о своем университете, о нудных преподавателях, о любви к Китаю, о заурядном бывшем, которому приставка была важнее секса. Учихе только и следовало, что помалкивать и изредка кивать, вставлять одну, максимум две фразы. Односложные ответы также радушно принимались. И он почти себя обманул, что она ему симпатична, почти забыл, пока лист нори не застрял у нее между передних зубов. Ему не стало противно, он не стал акцентировать на этом внимание, просто слишком резко вспомнил, что так яростно пытался выкинуть из головы. Так же яростно, как дождь приминает траву или солнце печет макушку. Обман не прошел, он оказался не таким дураком, как надеялся. Дело было явно не в том, что ему не повезло с выбором женщины в первом браке. Он собрался закончить весь этот цирк, попросив счет у вновь прошедшей мимо официантки, поднял вверх руку и очень тихо произнес «девушка». Ее имени он, конечно, не запомнил. Его перебила Карин: — А расскажи что-нибудь о своей семье. — Что именно? — недоуменно уточнил Саске, поправляя манжеты из полиакрила. — Не знаю, все, что угодно. Я заметила, что весь вечер не затыкаюсь, — хихикнула она и обратилась к официантке, вошедшей в их маленький уголок. Девушка неуклюже зацепила бедром горшок с пластиковым бамбуком на невысоком столике и тут же аккуратно поставила все на место, — Нам бы еще зеленого чая, а потом принесите, пожалуйста, счет. Мы скоро уходим. То ли она читала мысли, то ли на его лице все было прекрасно написано. Учиха усмехнулся. — Да, конечно, — девушка слегка наклонилась, черное на ней ципао с золотистыми вставками собралось складками, она прошептала Карин что-то на ушко, и та, немного смутившись, поблагодарила. Кусочек нори оказался на салфетке как можно незаметнее. — Ну так что? Расскажешь мне о своей семье? Ставлю десятку на то, что ты родился с золотой ложкой во рту. Отец занимал высокую должность. Был кем-то вроде конгрессмена, бизнесмена. Все, заканчивающееся на «мен», — Она широко улыбнулась. — А мама обязательно домохозяйка, следила за тем, чтобы ботинки ее мальчишек всегда блестели, а духовка никогда не остывала. — Еще ты забыла упомянуть бармен. — Ну не-е-ет. Твой отец точно не бармен. — С чего ты так решила? — Саске отпил из чашки. Горечь неприятно оседала на нёбе. — Я слишком хорошо знаю людей. Ты не выглядишь как человек, у которого отец был обычным барменом. Давай колись, — ей надоело изводить себя и перебрасывать одну стройную ногу на другую, то облокачиваться на спинку кресла, то садиться с образцовой осанкой, как из рекламы корсета для спины от сутулости и остеохондроза. Ступни на полу, руки на столе. — Отец коп, а мама домохозяйка. Тут ты угадала. Живут сейчас в Монтане. — О! Монтана. Всегда хотела там как-нибудь очутиться. На западе Скалистые горы, на востоке Великие равнины. А какой город? — Хелена. — Чудное местечко. На фото очень похоже на Европу, — Карина взмахнула вверх свой аккуратный ноготок и, придвинувшись, кокетливо поправила его и так идеально лежащую челку, — Может, в один прекрасный день я там окажусь. Возможно, с тобой. Квартирка Карин высилась на пятом этаже многоэтажного здания. Многоэтажного по меркам их городка. Кремовое, как взбитые сливки, оно смотрело на администрацию Фарго. Неплохой райончик. У Карин явно были состоятельные родители или обеспеченные спонсоры, потому что сама она такую аренду или же покупку не потянула бы точно. Саске припарковался около невысокого забора, но мотор глушить не стал. — Спасибо за такой прекрасный вечер. Саске выдавил из себя подобие улыбки, отчасти он с ней согласился. Под конец все и правда стало чуточку лучше, слаще. Не так тошнотворно раздражающе. На какой-то минуте он даже поймал себя на мысли, что ему с ней хорошо. Она в разы приятнее Сакуры, знает, когда следует промолчать, когда ее мнение никого не интересует. — Не хочешь подняться? — Карин махнула кистью руки в окно. — И тебя не смущает, что я женат? — он потрогал безымянный палец, на котором все последние пять лет красовался платиновый кругляш. А сейчас ничего. Непривычно. — Смутило, если бы несколько последних часов у нас не было свидания, — она замешкалась. — Пойдешь? Чего-то подобного он и ожидал: откровенный наряд, не скрывающий вид на симпатичные чулочки, и эта ее нежность во взгляде. Ей невероятно сильно хотелось ему понравиться. И наверное, поэтому она, в силу своего возраста, запуталась. Подумала, что это именно то, чего от нее бы захотел взрослый женатый мужчина. Отец, уставший от семейной жизни. — Сомневаюсь, что это хорошая идея. Не скрывая колючую обиду, она промычала что-то вроде «ничего страшного» и вышла из машины. Никто не пожелает быть отвергнутым. Саске смотрел за ее удаляющейся фигурой. После достал пачку сигарет и крепко сжал. Сердце колотилось. Он отказал невероятно красивой, молодой и умной девушке, которая его хотела. Сама предложила, преподнеся на блюдечке с красноватой каемочкой, как ее глаза. Ощущение было такое, словно он стоял на высоченной башне, а сзади него в тени колокола прятались палачи, обвинители, парни в черно-желтой форме, тыкали ему в позвонки острую палку, пододвигая к краю. «Одной красоткой не заинтересовался, а потом и второй» — бубнил что покрупней с розоватой лоснящейся кожей. «Ладно еще первой. Она же самая настоящая стерва и истеричка. Возомнила себя мужиком в семье и стала на нем ездить как пожелает. Баба должна свой рот открывать, только если ее спросят! Надо было пару раз ее об стол приложить и трахнуть, чтобы запомнила свое место. Ну ладно сразу не опомнился — пропустил момент, но эта, она же ангел во плоти», — пробасил второй, направляя острие дальше, к самому краю. В голове звенит, внутри все клокотало. Под носками ног осыпались мелкие камушки, слетая вниз, в непроглядную пасть. «Парень, одумайся, последний шанс даем! От такого не отказываются». «Ты же нормальный, да?!» — раздается крик. Нормальный. Что вообще такое нормальность и как ее оценить? Изменять любящей жене, как это делал его отец, нормально? Лупить сына по лицу и шее, ломать его кости хромированной тростью? Выставить на улицу кота, как это сделала его теща, а на следующий день отвозить к ветеринару на усыпление? Равнодушно смотреть на развороченные внутренности и стеклянные глаза, в которых еще теплилась любовь к хозяевам? А может, умереть еще до смерти? Он теряет опору. Падает. Бросает пачку в бардачок и выскакивает из машины. — Стой. Чем-то она до жути напоминала этого чертового тайтенда с его идиотским смехом и ужасными манерами. Очень сглажено, но тем не менее. Он попробует быть нормальным. Снова. В рюкзаке форма, бутылка со смесями, легкий перекус, под коленом эластичная лента, в ушах беспроводные наушники, в них кричат «Weezer», разрывая перепонки. В зубах пластина бабл гам. На стенах любимые певцы, актеры и актеришки, какая-то игра. Плакат от нее подарил ему один малознакомый парень года три назад. Инди-хоррор вроде, небезызвестный, он в нее так и не поиграл, но плакат оставил; бело-зеленые разводы и вспышки сине-красного интересно мельтешили перед глазами. А главные сокровища в его комнате, безусловно, — фотографии звезд со спутников и большой рисунок лучшего тэкла прошлого десятилетия. Затмившего каждого. Именно после его игры Наруто стал сутками упрашивать тетку отвезти его на какую-нибудь тренировку, но та лишь похлопала ресничками и крякнула пока только смотреть. Он таращился с открытым ртом и быстро колотящейся мышцей. И правильно сделала, это осознание пришло многим позже. Лет в семь или восемь его бы сбили с ног, и повезло б, не останься он тогда инвалидом. Туго зашнуровав ярко-оранжевые носки, грязно-пыльные у эглета, он вышел из своей комнатушки, прихватив с собой мусорный пакет, полностью переполненный упаковками макарон и энергетиков. Вчера они плотно забили его желудок, дав понять, как себя чувствует индейка, нашпигованная яблоками. Первый час или два он терпел, а потом — два пальца в рот. Из круглой гостиной, расположившейся прямо напротив входной двери, исходил шум покореженного телевизора. Актеры погорелого театра как бы ни старались выдавить из себя хоть слезинку, хоть один натуральный смех или искреннюю улыбку, ничего у них так и не выходило. Слезы с черно-белого экрана блестели сульфацилом натрия, смех не искрился, а был гоготом, улыбка разевалась оскалом. Цунаде его громко окликнула. Он зашел по нужде. Разговаривать с теткой, когда та уходила в запой — себе дороже. Несло перегаром и спертым воздухом. В последний раз хозяйка проветривала комнату на прошлой неделе. А лампочка перегорела еще в том месяце, закручивать новую поленилась. — Поправь антенну, — не попросила, а скорее приказала она. Ее халат в горошек слегка оголил пышную грудь. «Хоть бы прикрылась» подумал Наруто и, подойдя к черной коробке, вытянул тонкую железяку вверх. Ничего не произошло. Он повернул ее в другую сторону. Телевизор загудел, и картинка стала четче, показывая все несовершенства грима, костюмов и картонных декораций. — Мне скоро перестанут давать пособие. — И? — Думаешь, это только моя проблема, а ты тут задарма? — Нет, — он тяжело вздохнул. — Как сдам все экзамены, я устроюсь на работу. — А ты кому-то нужен? — Это не имеет значения, надо будет — найду. Женщина взмахнула руками. — С трудом вериться, ты ведь такой же, как и Джирайя. Ничего не умеешь, кроме как языком молоть… — Что хотела? Наруто давно надоело слушать пустой треп, особенно от нее. Цунаде сидела в кресле, точнее, можно сказать, — развалилась. Она очень редко выходила за пределы гостиной. Только при крайней необходимости — на кухню что-то приготовить, в магазин за продуктами или встретиться с немногочисленными друзьями. Оставалась в своей комнате микробом, присасывающимся и прилипающим к какой-нибудь поверхности, пока не затечет тело. Она не всегда была такой. Лет пять назад еще бегала, что-то творила, с кем-то переругивалась, а как начал пропадать Джирайя, разом постарела лет на двадцать. — Ничего, может, расскажешь, как в школе, — полюбопытствовала Цунаде, при этом не питая искреннего интереса. От столь стремительной смены темы Узумаки на секунду окостенел. Рядом с ее креслом валялась пустая бутылка виски, а другая стояла полная. На дворе день, а она уже синёхонька. Жизнью своего подопечного интересовалась редко и то только тогда, когда ей наскучивал сериал, крутящийся по кабельному. Сегодня, похоже, и был такой день. — Нет. Нечего рассказывать. Ничего нового, — раздраженно бросил Наруто, переступая с ноги на ногу. Время поджимало. Занятия он сегодня, как и вчера, прогулял, а вот на тренировку не появиться не мог. Она через час, а ему еще переодеться и размяться. — Да ладно, — хмыкнула Сенджу. — В семнадцать… Ни девчонки, ни хобби нормального. Чем ты живешь, парень? Чего хочешь добиться? Сдохнуть как собака, обоссав все заборы? — Все лучше, чем спиться. — Что ты сказал?! — она сделала попытку встать, но лишь пнула ногой открытую бутылку, расплескав половину содержимого. Ее ноги, его ноги, ковер — все стало липким. Грузное тело повалилось назад, она хотела бы спасти остатки горького виски, но ожидаемо быстро сдалась. — Не думай, что ты лучше остальных, — промычала Цунаде. После этой фразы он как можно скорее вышел из дома, перескакивая все ступеньки и перебегая на другую улицу, чтобы та точно за ним не погналась, хрипя ругательства и матеря на чем свет стоит. Уже было, проходили. На улице стояла самая настоящая жара. Пекло. Асфальт плавился, и стоило только снять обувь с носками, как они тут же бы покрылись тонким слоем битума. Ему приходилось добираться до школы пешком, в велосипеде сломалось несколько спиц, а ловить попутку страшился после того раза. Пожилой мужчина, с которым они поспорили из-за чего-то столь же неважного, как: «сколько джема надо намазывать на бутерброд или как сильно надо поджаривать тост», резко, в один момент, будто переключившись, как рация на другую частоту, начал угрожать. Говорил, что в кармане пушка, но Наруто знал, точнее был уверен, что тот блефует. Но все же… На самом дне рюкзака завибрировал телефон. Он неуклюже закопошился. Уже и не надеялся, что ему все же ответят. Лучше бы не видел, лучше бы не знал. Не уверен, хуже «да» или «нет». В одном случае ты безусловно рад, а в другом не мучаешь себя томительным ожиданием. И это тоже неплохо. После того дня на поле, после разговора с Саем, Саске изменился, хоть и ничем это не подтверждал. Это скорее осязалось в воздухе. Какое-то напряжение, недопонимание и еще черт знает что. Появилась неловкость. Вот вроде раньше они могли к друг другу прикасаться, сидеть близко-близко, разговаривать и при этом не замечать, что между ними всего каких-то пять жалких дюймов. Табак, пот и жар. В первую очередь, это коснулось их импровизированных тренировок, сперва каждый день, потом через, а под конец… Под конец они не виделись так давно, что Наруто и вовсе не помнил, когда в последний. Возможно, месяц, но для него это ощущалось целой вечностью. Хотя, если честно, вечностью для него являлся и один урок химии — девяносто нескончаемых минут. Но без Саске это ощущалось так, будто… Будто один из его кошмаров. На него положили плиту, а ноги, руки и шею сковали стяжками, и кто-то с издевкой предложил биться головой об бетон, потому что тогда «станет проще», «одна боль затмит другую». И ему не вырваться, не выползти своими силами из-под этой громадины — только истязать себя. Он просил об помощи, звал кого-то. Кого-то очень важного, но тот оказался глух. На его вопрос: «Тебя это так пугает?» Учиха отчужденно ответил: «Не понимаю, о чем ты», — при этом смотря куда угодно, но только не на него. Ему так хотелось тогда выпалить «все ты понимаешь, придурок!». Он тогда высадил его за поворотом от их улицы, объясняясь, что ему надо по делам. По делам в полдесятого… И с того дня кормил пустыми обещаниями или отговорками. В основном очень нелепыми и жалкими. Да, иногда писал, что надо забрать оттуда дотуда дочку, жене помочь, по работе вдруг вызвали. Но ведь невозможно пользоваться ими каждый день. Поэтому и придумывал что-то вроде «заболела голова», «почувствовал озноб», а один раз даже невинное «прости, я проспал». Они договаривались встретиться под мостом театра, Наруто держал в руке бумажный пакет теплых вафель, присыпанных пудрой, помазанных малиновым вареньем. По пути к покосившимся лесенкам зашел в кондитерскую, надеясь, что Саске не посчитает их чересчур приторными. В кармане держал бутылёк с болеутоляющими. Ждал десять минут, двадцать, весь продрог, к тому времени пошел дождь. Он спрятался под мостом и сел на валяющиеся доски, скрепленные между собой шкатулочкой. Заметил, что они влажные и измазанные грязью, лишь через час, когда на телефон пришло сообщение. Штаны грязные, сам мокрый. Домой шел в шатком пошатывании. У стадиона еле насчитывалась половина команды, весь основной состав приплелся, а вот запасные, если не считать Узумаки и еще двух-трех вечных лавочников, куда-то благополучно свинтили. И неудивительно, что в команде по футболу, в отличие от других команд, давно пошло так, что тот, кто не играет, и на тренировки не ходит. Закономерно, конечно, но они даже и не старались что-либо поменять. У теннисистов к примеру, как — рвут жили все. И кого судьи на соревнованиях давно запомнили и те, кто даже в списках не числятся. Безымянные. А у них вот так. Еще тут несколько его дружков, тех самых, что бросили его тогда у «Target» с упаковкой пива, объяснившись потом, что им срочно надо было домой. Кто-то из родителей негодовал, что час поздний, а дитятка нет дома. С того момента они практически свели все общение к нулю, было ли это из-за их «предательства» или же того, что Наруто резко потерял интерес в их обществе, найдя себе друга получше, он не знал. И разбираться особо не стремился. Сейчас они пожимали друг другу руки и изредка общались на повседневные темы. Только один раз за все месяцы собрались в доме у одного из парней. Выпили, посмотрели баскетбол и на этом закончили. Сай в тот вечер, к счастью, не объявился. Тренер щелкает тяжелым замком, вразвалочку направляется к трибунам и садится на свой личный переносной стульчик, игнорирует опавшие на него сухие листья и чьи-то почеркушки. Открывает свой дневник, повыше к переноске тянет очки, поглубже в кудрявые волосы засовывает душки. В начале этого года Наруто с пятнадцатым поспорил, что их тренер еврей. Наруто уверял, что, если и не чистокровный, то кто-то: мама, бабушка, прадедушка — точно считал себя избранным. С этим вопросом они даже не постеснялись к нему подойти. Старик от души посмеялся и пообещал, что раскроет тайну к их выпуску. Капитан, что стоял рядом, отправил их бежать штрафные, раз им заняться нечем, кроме как языками молоть. На третьем круге договорились, что будут считать его «заречным», если евреем был кто-то до прабабушек или прадедушек. Ставка была высока — пока все стоят в бальных платьях, надо пробежать по всей территории с голой задницей. Глупо, конечно, зато весело. «Будешь бежать, пока будет светло», — кричал пятнадцатый наперебой ветру, — «Чтобы мы все твои прыщи сосчитали». Наруто смеялся, будучи уверенным, что покраснений у него сроду не было. — Не стой столбом, — верещит тридцать первый и толкает в плечо. Они разыгрывают «2122». Наруто сам не свой, играет скорее в ущерб для всех и в первую очередь для себя, хотя за последнее время стал играть намного лучше, перепрыгнув свой потолок, а сегодня… Будто слепой и одновременно глухой, с двумя собственными левыми ногами вьется под ногами атакующих, протискивается в «конверт», где лайнмены и квотербек. Одного из лайнменов и вовсе сбивает с ног. Нечаянно. Каким-то чудом. Парень шире и выше, смог бы раздавить его, как букашку, одной своей ляжкой. — Узумаки, ты охуел! — вопит он в перерыве. Стирая скользкий пот с подбородка, щуря глаза от яркого солнца. — Я не специально. Правда, — вяло оправдывается Наруто, потирая ушибленное плечо. — Да мне насрать, что не специально. За игрой следи. Узумаки с ним согласен. Его ошибка, он витал в облаках. — А ты точно лайнмен? Если тебя Наруто уложил, — поддевает кто-то взбешенного до предела лайнмена. Кто-то в стороне. — Может, моя бабуля с тобой тоже справится? Наруто глядит на парня в стороне, оправданно думает: «не стоило тебе этого говорить». Он благосклонно качает головой и закидывает бутылку со смесями обратно в рюкзак. — Ладно, я понял. — Понял он… Только в жопу ебаться и умеешь, — фыркает и уходит. Узумаки с секунду на него таращится. На него, на окислившийся забор, на квотербека. Всем, кто за этим наблюдал, становиться неловко, и его это еще сильнее злит. Он с силой пинает рюкзак за сиденья, стискивает кулак и догоняет бугая. Стискивает его плечо и поворачивает к себе. Нужные слова не приходят сразу. Джо над ним ржет: над тем, что гей, над тем, что не хватило мозгов это скрыть, и главное — над тем, что Наруто нервничает. Именно ржет, а не смеется. — Что? Нечего сказать? Узумаки говорит первое, о чем подумал, о чем вспомнил, как-то подслушав его разговор с местной медичкой. С чего они вообще начали и как пришли к тому, чтобы это обсуждать, не знал, да это и не надо. — Слушай, а тебе пи́сать не больно? А то… — цитирует он красивую блондинку в светлом халатике. — Пиздец тебе, — обрывает его тупоголовой лайнмен и ладонью вытирает с плеча невидимую грязь. Снова комбинация «2122», чтобы отточить навыки. Трава, кажется, скользит под ногами, перед глазами кричит напуганный азиатский мальчик. Его оплошность не оставляют без внимания. Лайнмен мстит и очень точно, но при этом не так очевидно бьет в солнечное сплетение острым локтем. Наруто жалеет, что пришел на тренировку. Сегодня явно не его день, и это стало понятно еще утром, когда Цунаде позвала его к себе, хотя делала это крайне редко. В душевой, задвинув пластиковую дверку, Узумаки сгибается пополам. На коже явно совсем скоро проступит чернота. Больно до жути, до соленых слез и сжатых зубов. Крутит вентилем, регулирует вечно неисправный смеситель, на дюйм левее кипяток, на дюйм правее — ледяная. Слышит, как все потихоньку уходят. Стоит минуту, две, три. Грудину колошматит, и по щеке стекает первая слеза. Позади раздается скрип и звуки чмокающих по лужам ног. — Я скоро, — обращается Наруто непонятно к кому, главное, чтобы отвязались. Ему, глупому подростку, кажется, что его кто-то или захотел подождать, или это тренер желает разобраться в ситуации, или самый притянутый за уши вариант — кто-то ну очень сильно захотел мыться именно в этой кабинке. Может, он ее даже где-то пометил маркером. Наруто пустым взглядом постарался поискать какие-то надписи. — Можешь греться сколько влезет, — тихо произносит Сай и так же тихо прикрывает за собой прозрачную дверцу. Для двоих тут тесно, поэтому он придвигается еще ближе к чужому теплу, чтобы лопатки не холодил пластик. — Ты точно в порядке? — Пожалуйста, уходи, — Наруто отворачивается, лбом касается светлой стены. — Мне показалось, что тебе одиноко, — азиат положил свою руку ровно на солнечное сплетение. — Я не мог оставить тебя одного. Расскажи, что чувствуешь или о чем думаешь. Узумаки вздрогнул и перехватил его за кисть. — В тот раз мы с тобой все обсудили, — голос его был ровным и немного строгим, как у учителя, объясняющего непонятливому ученику что-то такое, что говорил уже не раз и не два. — Мне было скучно. Я с тобой игрался. Извини. Наруто чувствовал, как Сай, придвинувшийся к его спине своей грудью, напрягся, коротко вздохнул и горячо выдохнул ему в шею. Он словно большая ложка прижал его к себе. — Это неважно. Сейчас разговор не об этом, а о произошедшем на площадке. Джо полный мудила. Я поговорил с тренером, он его дисквалифицировал на несколько игр. Спокойно признался Сай в своей привычной манере. Будто в венах его не течет кровь, а под ободом ребер нет сердца. — Ты что?! — прошипел Наруто. — Тише… Джо заслужил. Он неадекватен и опасен. Ты знаешь, что мог отделаться не одним синяком, — Сай пощекотал под грудью. — Следовало поставить его на место. — Ага, конечно, — прыснул Наруто. — Он обязательно скажет потом спасибо и тебе, и мне. «Благодарю за то, что при всех унизили, подорвали авторитет, настроили против меня тренера, дали мне несколько тупых выходных. По гроб жизни буду вам благодарен», — в слове «обязательно» растянул все гласные. — И в гробу этом будем мы. Он лично его заколотит. За дверью, в раздевалке, раздался хохот. Парни что-то или кого-то обсуждали. Скамьи скрипели под их весом, дверцы шкафчиков звенели. — Не кипятись, — Сай поцеловал шею и постарался дотянуться до ключицы, в таком положении сделать это было трудно, но у него получилось, когда он встал на цыпочки. — Джо трус и побоится что-то сделать. У тебя не будет никаких проблем. — Ты идиот. Внутреннее совсем не совпадало со внешним. — Ты себя накручиваешь. Все будет хорошо. — Уходи… — говорит Наруто в последний раз. Сжимает челюсть. Сай никогда не понимал, что он испытывает. — Не уйду. — Мне надо остаться одному! — Нет, не надо. Тебе нельзя оставаться одному… Я тебе обещаю. Джо тебя и пальцем не тронет, а я останусь с тобой и сейчас, и потом, — бессвязно клялся и просил Сай Наруто о том, чего тот не мог ему дать. Наруто не верил и единому слову. Он представлял, как Джо подкараулит его где-то по пути домой, затащит в переулок и будет бить своими огромными лапищами, прыгать на нем всем своим весом. Проломит грудину. Двести пятьдесят фунтов мышц и сала. Яркие картинки выбивают из колеи. Его чуть не тошнит. На его похороны придет трое. Тетка натянет на себя цветной халат, решив, что не очень-то Наруто и заслужил, чтобы она вдруг позаботилась об общепринятом черном. Священник из церквушки, у которого это вторые за день похороны, и он просто устал. И Сай. Сай, потому что он же обещал. И он единственный заплачет. А Саске… Саске не придет, потому что «Не понимаю, о чем ты» и «Не уверен». Узумаки и смешно, и грустно. Смешно от того, что ему враз стало плевать, что от него хочет Сай и что с ним может сделать Джо. А грустно от того, что это не те губы, о которых он грезил. Через две кабинки от них кто-то с придыханием напевал. Вроде это был парень с лавки.

Let's have a toast for the douche bags. Let's have a toast for the assholes.

Ему бы к хористам, мелькает в голове у Наруто, когда Сай с силой сжимает его пенис и осторожно опускается коленями на кафель. Берет в рот, а рукой гладит напряженное бедро, ведет ее выше и пальцами тянется к заднице. Просовывает внутрь пальцы. На указательном слишком длинный ноготь, царапающий внутри. Наруто не шевелится, но Сай сознает, что что-то не так и заменяет его мизинцем. Ему нравится делать Наруто приятно, и они это оба прекрасно знают. Но не оба хотят. Сай встает с колен и отворачивает Наруто обратно к стене, пристраивается сзади своим небольшим членом и бормочет: — Люблю. Люблю. Люблю. Так скучал. Дрочит себе, настраивается. Под колено его бьют пяткой.