Красная нить эмоций

Я так напуган, Но я больше не могу повернуть назад. Не могу отпустить это, Меня все время притягивает. Я не могу контролировать это. В моей голове становится пусто и тревожно, Когда я вижу тебя. Y. Seungmin, Joochan – Love shaker

— Лё-ёнь!! Хабаровск краем глаза замечает бегущего к нему Вову. Тот приветливо машет ему ладошкой и улыбается лучезарно – впрочем, как и всегда. Лёня его, вообще-то, уже метров сто назад в толпе на Арбате вычислил, но гордо продолжал скроллить ленту в своем телефоне. Новости о новых тайтлах, смешанные с оппозиционными записями, не удосуживаются даже одного процента его внимания. В смартфон он смотрит лишь номинально, активно делая вид, что всецело погружен в свои неимоверно важные дела. А внутри все сгорает от нетерпения – хочется развернуться, и смотреть, смотреть, жадно глотая взглядом каждую мелочь на родном лице. Что-то внутри подначивает его краем глаза наблюдать за приближающимся Вовой, будто рвется тому навстречу, заставляет сердце заходиться в неестественно спешном ритме. Но потерять лицо, дав волю эмоциям, совсем не в характере Амурского. Вот он и стоит, гордо листая экстремистские записи, пока Владивосток не оказывается в паре шагов от него. Только тогда поворачивает голову, и, сделав вид, что увидел Приморского только сейчас, блокирует телефон и поворачивается к нему. — О-охаё! — пропевает Владивосток, подпрыгивая к Лёне и обвивая его за шею двумя руками. — Как вы добрались по бесконечным дальневосточным прериям, Леонид Николаевич? Лёня буквально на секунду тушуется – не от внезапных объятий (Вова всегда так делает), а от подлого осознания, маячащего на периферии мыслей со скромным двухметровым баннером "не спали свое бешеное сердцебиение". Вести себя, как обычно – залог успеха, поэтому Хабаровск укладывает ладонь Владивостоку на плечо и похлопывает его легонько. Что-то внутри вопит возмущенно, что мог бы и покрепче к себе прижать. — Почти отпиздил проводников в поезде, — преспокойно отвечает Хабаровск. — эти уебки чуть не выперли чувака, который зашел в вагон со станции без билетной кассы. Пришлось напоминать им их же должностные обязанности. — Ох, — отстраняясь и обеспокоенно заглядывая тому в глаза, выдыхает Вова. — ты ведь не сильно нагрубил им?.. Лёня кладет руку в карман куртки и самодовольно усмехается. — Лишь поговорил с ними, как нужно, — гордо отвечает он. Владивосток обреченно вздыхает. Подобные слова равнозначны "устроил словесную перепалку и полез на рожон, как петух в курятнике". — Защитник закона, — с мягкой улыбкой тянет Вова. — не хочешь перекусить? Я бы пян-сешку пригубил. Короткое "угу" – привычное согласие. Покушать вдвоем – уже как ритуал, такой необходимый сразу после встречи. Далеко идти не приходится – маленькая красная лавочка, ютящаяся между другими магазинчиками Арбата, встречает их аппетитным ароматом. Владивосток расплывается в довольной улыбке, ощутив родной, теплый запах. — Здравствуйте! — как только открывается небольшое окошко, приветливо восклицает Вова. — Нам, пожалуйста... — Одну пян-сешку и два милкиса? — женщина за другой стороной прилавка знает заказ наперед. — Так ведь, Володенька? Наверное, на всем Дальнем востоке столько людей не наберется, сколько пян-сешек Приморский купил тут вместе с Хабаровском. — Спасибо, что всегда помните! — Вова выпускает облачко пара, чуть ведя носиком от уличной прохлады. — Съедим с радостью! — Ты сегодня с Лёней? — собирая небольшой заказ, спрашивает продавщица. — Давненько его не видела! Как поживаешь, Лёнь? Все хорошо? Хабаровск не здоровается: наоборот, только недовольно хмыкает и отворачивается в другую сторону, показывая, что его драгоценного внимания тут ничего не заслужило. Лёня вообще для 99 % с ним контактирующих является букой просто страшной (не сказать хуже). Редчайшие исключения, способные за его непробиваемой агрессией и вечной напыженностью разглядеть что-то светлое – люди, встречающиеся с той же периодичностью, с которой Москва выделяет финансирование на Дальневосточный округ. Женщина в пян-сешной, правда, к числу таких действительно принадлежала. Они даже имени ее не знали, но то, с каким расположением и согревающим добродушием она всегда их встречала, не могло не подкупать. Короткое подпинывание коленкой под зад и сердито надутые щечки – немая просьба ответить хоть что-то. Но Хабаровск голыми руками не возьмешь: он только недовольно закатывает глаза и раздраженно выпячивает нижнюю губу, всем своим видом показывая, что к хоть сколько-то адекватному разговору его не склонить. — Сочту это за утвердительный ответ, — протягивая мальчикам перекус, добродушно говорит женщина. — не ходите голодными. — Спасибо вам большое! — двумя ладошками забирая еду, благодарит Вова. — Хорошего вам дня! И пян-сешки пусть все продадутся! Радушно распрощавшись с продавщицей, Владивосток протягивает Хабаровску одну баночку милкиса. Тот забирает законный напиток, и, настойчиво разглядывая булочку, как бы подгоняет Вову поскорее ее поделить. Долго ждать не приходится – Приморский сначала чуть греет слегка замерзшие ладошки теплой пян-се, после чего достает ее из пакетика. Пуховая булочка, словно воздушное облачко, всегда легко поддается делёжке – упругое тесто хорошо расходится по линии узорного шва. Вот и очередная половинка оказывается протянута Лёне. Если пян-се покупал Вова, то он по доброте душевной всегда отдавал Хабаровску большую половинку – чтобы тот наедался. Если покупал Лёня, то он по доброте душевной всегда забирал большую половинку себе – чтобы Владивосток не обжирался. В поезде Хабаровск, конечно, перекусил, но располовиненная с Вовой булочка – больше даже не потребность в пище. Как ритуал, как факт того, что Лёня снова здесь, как данность, что они вновь вместе. Вот Амурский и тянется за своей частью на автомате. Лёня задерживается пальцами на месте, где половинка паровой булочки находится в непосредственной близости с ладошкой Вовы. Только спустя пару секунд, когда Владивосток по привычке улыбается и удивленно хлопает глазами, словно получает мысленную оплеуху сам же от себя – на кой-то черт вместо пян-се взял Вову за ладошку. Резко выхватывая свою порцию, Хабаровск порывисто разворачивается и сразу же откусывает большой кусок. Отводит взгляд куда-то в сторону и сам на себя бесится – еще свое тело будет ему подлянки устраивать, что за черт. Не то чтобы он мог похвастаться максимальным синхроном мыслей и реакции организма (энное количество синяков в самых непредсказуемых местах появлялись как раз из-за этого небольшого несоответствия), но это ведь уже совсем подстава. Вова, к счастью, только беспечно усмехается и принимается за свою половинку тоже. Нейтральное пуховое тесто и контрастная рассыпчатая начинка – с небольшими кусочками мяса, приятно-мягкой капусткой и согревающим перцем, мигом вливают в него дополнительную энергию и заставляют ощутить особую радость от долгожданной встречи. — Бфоже, я тфебе такое вбаскажу! — наспех проглатывая кусочек булочки, восклицает Вова. — Короче! Три дня назад... Хабаровск краем глаза наблюдает за Приморским, как бы показывая, что слушает его от большого великодушия. На деле же Лёня быстро осознает, что начинает тонуть. Ему одновременно совершенно побоку, что там случилось три дня назад – этот эмоциональный придурок наверняка или опять гонялся за особо жирной чайкой, или с этой самой чайкой очень усиленно пытался поговорить – Вове, вероятно, хватает наглой гордости рассчитывать, что если ему дался китайский, то будет подвластен и чаечий. Но одновременно для Лёни перестает существовать абсолютно все, что его окружает – полусонный утренний Арбат, громкая музыка из колонок Супры, шум моря, пронзительный крик чаек (они с Вовой так и не договорили?), да даже теплая половинка пян-се в руках словно растворяется, как сахар в чашке чая или единственное облачко в ясном летнем небе. Он тонет. — И я захожу в книжный, а там третий том небожителей на самом видном месте! — Вова экспресионно размахивает ладошкой, повышая интонацию к концу предложения. — Я глянул на цену... годовой бюджет Приморья ненамного больше. Заглядываясь темно-синими, забавно вылезающими из-под шапки локонами, Лёня ощущает, как опускается в морскую толщу. Он пытался ей противиться – Лёня же сильный, он без боя не сдастся! – только вот море все его жалкие попытки с легкостью гасит, тушит. Морю же вообще практически все подвластно, и если оно не накроет мягкой, ласковой волной, то запросто захлестнет мощью свирепого цунами. И строптивого Амурского оно примерно так и потопило. Знатно перебесившись, что все идет не так, как его бы это устраивало, в какой-то момент Лёня попросту перестал противиться. Он – один, а море – огромное, разве это честная схватка? Оставалось только наблюдать за морем изнутри. И оно, как оказалось, невероятно интересное: постоянно живет, бурлит, успокаивается и становится всклокоченным снова. А еще разум затмевает до чертиков. Лёню такое совершенно не устраивает – он привык всегда быть начеку, чтобы, в случае чего, вовремя кулаком махнуть. Но с морем, как он уже осознал, драться совершенно бесполезно. — Но я не отступил так просто! — предварительно откусив кусочек булочки и отправив его за щечку, воодушевленно продолжает Владивосток. — На сайте она стоит гораздо меньше, а еще я хитрожопо нашарил промокод и использовал накопленные бонусы!! Я видел спойлеры к иллюстрациям, и ах... И ах. Лёню опять наполняет это дурацкое чувство, тягуче, неспешно разливаясь по каждой клеточке тела. Что-то такое для его трясущихся от агрессии кончиков пальцев непривычное, странное, что он на себя снова сердится – негоже же ему от подобной ерунды страдать, когда в стране ложь и произвол на каждом шагу. А чувство это обнимает со спины ласково, и сладко нашептывает, что ложь и произвол порой могут и подождать. Хабаровск злится. Никогда что-то подобное ждать не должно, и это идиотское нечто, пытающееся его в обратном убедить, начинает изрядно подбешивать. — И, представляешь, она придет мне всего через две недели! — Вова улыбается так искренне и счастливо, словно во всем мире наступил мир. — Я обязательно покажу теб... Все же может подождать, пока он так улыбается? Звонкий хлопок. Вова коротко вздрагивает от внезапного, резкого звука, и удивленно оборачивается на его источник. Предварительно коротко помотав головой в разные стороны, Хабаровск с размаху дает себе отрезвляющую пощечину. Владивосток, недоуменно моргнув пару раз, глядит на слегка покрасневшую от хлопка щеку Хабаровска – вмазал, похоже, довольно сильно. — Ты чего? Лёня отворачивается в противоположную сторону, пыжась, словно снегирь на январском морозе. От столь несочетаемых эмоций – вечного возмущения вездесущей несправедливостью и чего-то теплого, согревающего, нежного, – он испытывает обескураживающее смятение. — Комары. — недовольно буркает он себе под нос. Володя все еще непонимающе хлопает глазами. — Сейчас март. Лёня подобен закипающему чайнику – еще чуть-чуть, и у него, кажется, пар из ушей пойдет. Да, он списал то бесячее внутри него на комаров. В марте. Но этот недокомар и в январе, и в ноябре Лёню бесоебил, так что, формально, его просто беспокоит долбанутая комариная мутация – он не соврал. — Че ты, блять, прикопался? — гневно кидает Хабаровск, засовывая одну из рук в карман куртки. — Нормально все, че ты там про магистров своих болтал? Приморский ветер шумит удивленно, выслушивая и моментально унося слова Лёни куда-то, где сможет о них поведать. В некоторой задумчивости Вова откусывает небольшой кусочек пян-се, все еще внимательно наблюдая за Лёней. К резким перепадам настроения Амурского он уже давно привык (лет так сто сорок назад), но из раза в раз отчетливо убеждался – у подобного поведения всегда имеется своя подоплёка. Рассуждая какое-то время, Вова мысленно взвешивает все "за" и "против" назревающего вопроса. Тихонько набирает в грудь воздуха, двумя руками держась за теплую булочку. – Лёнь, что-то случилось? — осторожно спрашивает Владивосток, наблюдая за реакцией Амурского. "Ты случился" — про себя раздраженно восклицает Хабаровск, и ему стоит больших усилий не высказать это вслух. Внутри все сжимается как-то странно, словно безоружного Лёню в угол загнали. Формально опасности-то нет – Вова за всю свою жизнь мухи не обидел (с японцами в прошлом веке, правда, попиздиться пришлось, но это другое), так что ожидать от него чего-то, что хоть сколько-то может ему навредить, попросту глупо. Но Хабаровск с каждой проницательной догадкой Вовы чувствует себя все ужаснее. Самое отвратительное, самое непозволительное, самое раздражающее, что он только может испытывать. Уязвимость. – Нет, с чего ты взял? – говорит резко, стараясь скрыть внезапно подступившее волнение. Вова смотрит, наблюдает внимательно. Спрашивает не из дежурной вежливости: заинтересованно выискивает ту самую подоплёку. – Ты меня обманываешь. — Владивосток говорит без единого грамма осуждения или недовольства. Просто констатирует, как научно выверенный факт: врёшь ты, Леонид Амурский. Мне ли не знать. И Лёня от такого ответа бесится только больше. Потому что да, обманывает. По поводу комара-мутанта, от которого ни один вонючий аэрозоль не спасает, он, может, и правду сказал, но по поводу того, что ничего не случилось – однозначно нет. Как же злит, что Владивосток знает его настолько хорошо. — Отвали, задрал уже, — рассерженно кидает Лёня, резко разрывая расстояние между ними на несколько широких шагов. — я же такое хуйло, обманываю тебя. Вова едва слышно вздыхает – так, чтобы Лёня не услышал. Делит свою печаль с одним только прохладным весенним воздухом: облачко пара от негромкого вздоха словно разделяет его мимолетную грусть. Быстро догоняя Хабаровск короткими шажками, Вова подходит к нему ближе. Но дистанцию все равно держит – если Лёню сейчас нечаянно толкнуть или неосторожно коснуться, он практически наверняка взорвется снова. — Прости, — за что-то извиняется Владивосток, чуть вскидывая брови. — я не хотел тебя обидеть. Лёня на него намеренно не смотрит – своеобразная месть за проскользнувшее, как он это прочел, обвинение. А может, он так просто от моря эскапируется, зная, что с каждым взглядом в бездонную лазурь Вовы его топит все глубже. И в последнее время топит настолько стремительно и глубоко, что даже пугать начинает. Самое страшное, что дна у этого моря нет – казалось бы, ни одним течением ниже не унесет, но это происходит из раза в раз, с каждой новой встречей. — Я переживаю. — обеспокоенно глядя на Хабаровск, говорит Приморский. — Если созреешь на разговор, то я всегда рядом. Не собираясь на подобные смазливые речи отвечать хоть что-то (или не найдя, что ответить – у Лёни со словами всегда отношения напряженные были), Хабаровск только сердито откусывает пян-се. Вова только улыбается коротко, располагающе. Кусает пян-сешку тоже – знает, что Лёня побубнит, но отойдет скоро. Может, даже расскажет, что об анонсе четвертого тома знает – тогда едкий осадок от неприятного разговора растворится окончательно. — Впрочем, ты и сам это знаешь, — мягко говорит Вова, предпочитая радоваться совместной прогулке по утренней набережной, а не впадать в расстроенные чувства от того, что подобные мелочи в поведении Хабаровска беспокоят его уже не один месяц.