Красная нить эмоций

К этой ночи я шел тысячу ночей Может, этот страшный сон я прекращу? Только его выход — в темноте. EXO — Obsession

"Полностью перекрыта трасса Владивосток-Хабаровск. Восстанавливать движение по ней не планируется до улучшения погодных условий: проезд по пути А-370 будет открыт для автомобилистов, когда прекратятся штормовой ветер и обильные осадки". Лёня с размаха опрокидывает смартфон на кровать, но тот, похоже, подобную выходку без внимания оставлять не желает: падает Амурскому углом на кость таза, отчего тот, негромко выругавшись, болезненно шипит. В заключении четырех стен наедине со своими мыслями сойти с ума казалось куда более быстро осуществимым, чем ему думалось (тогда, если честно, ни о чем не думалось) буквально день назад. Пятилетку за три года, а то и за ночь – Лёне казалось, что сомнения, порицания и тревога буквально пожирали его изнутри. Он то ощущал дичайшую панику, которую, собственно, по привычке сублимировал в агрессию — так он нечаянно успел сломать на кухне стеклянный чайник, неосознанно погнуть вилку, и, что самое страшное, долбануться мизинцем правой ноги об угол стены. Последнее, правда, его неплохо отрезвило, уберегая от еще бóльшей разрухи в квартире, но вот соседей от громкого, разъяренного "блять!" не избавило. То он, для себя совершенно несвойственно, чувствовал какую-то странную уязвимость. Лёня даже самому себе не собирался признаваться в том, что от раскрытия этого глупого "я люблю тебя" — как по-идиотски, неполноценно и неубедительно он, блять, это сказал! — ощущал себя теперь гораздо более незащищенным (интересно, от чего?), чувствительным, слабым. Уязвимость бесила его еще больше, чем паника, но ее он умело превращал уже в агрессию по отношению к самому себе — потому что надо было или вообще вовремя заткнуться, или сказать о своих чувствах уверенно, адекватно. Но хуже всего становилось сейчас, когда его, подобно масштабному циклону, окутывала беспросветная, гнетущая пустота. Хабаровск с ее наступлением соглашаться категорически не желал, всячески отрицая первые тревожные звоночки, но ответные три слова, сказанные Вовой, звучали в его голове громом надвигающейся бури. "Дай мне подумать". Лёня ужасно хмурится и вымученно выдыхает, чуть запрокидывая голову на подушке. Не спасал от этих слов ни адски горячий душ, ни музыка в наушниках, включенная на максимум. Слова эти звучали в его голове эхом, прогоняясь, как заезженная пластинка, сотни и тысячи раз, и с каждым повторением неизменно вызывали в Амурском дичайший шквал эмоций. И что это? Мягкий оттянутый отказ, чтобы не огорошивать Лёню так же, как это сделал он сам? Очень даже похоже на Вову: он, привыкший о чувствах других заботиться — эмпат хренов, — не ответил бы Лёне резкое "нет". Да вот только, будь ему Хабаровск хоть сколько-то в подобном плане симпатичен, пролепетал бы неуверенное "ты мне тоже нравишься" или скромное "я тоже чувствую что-то похожее", но нет, ничего это нет. Не поддается счету, как много раз Лёня себя за решение признаться обматерил. По какой-то глупой причине — вечной самоуверенности, возможно, — вероятность ответа если не "я тоже", то какого-то из более мягких, но утвердительных, вчера казалась ему более высокой. Хорошо, что Вова хоть холодного "спасибо" не ответил — Лёня бы сразу на рельсы бросился. Комнату рассекает судорожный вздох. Голос у Лёни отчего-то периодически срывался на дрожащий, в ушах стоял постоянный звон, а дыхание неприятно перехватывало, будто горло что-то стягивало тугой веревкой. Какой же он идиот. Хабаровск понял, что облажался, когда по нему вдарило осознание — он не продумал варианты того, что может случиться после признания. Он, собственно, вообще ничего не продумал: воспитанный (под влиянием этого глупого Вовы!) идиотскими корейскими дорамами, Лёня как-то подсознательно рассуждал, что главная проблема кроется в этих трех дурацких словах. Ведь сюжеты корейских сериалов, на тупость и неправдоподобность которых он неоднократно сетовал, всегда до ужаса идентичны: главные герои сначала ломаются 95% сезона, в один прекрасный день признаются, их чувства — о чудо! — оказываются взаимны, а потом — свадьба, дети, три хомячка и сырные ттокпокки на ужин. Только вот дорамы и впрямь оказались неправдоподобными, глупыми (Лёня уже и на их создателей успел накликать безудержный понос — за несоответствие этой сложной жизни и подлый обман зрителей), но если такой сюжет — это неправда, слащавая азиатская ложь, то как тогда все происходит на самом деле? Казалось, что признание — и есть главная вершина, после покорения которой все должно идти как по маслу. А оно не то что по маслу, даже по суровой дальневосточной гравийке двигаться-то не хочет: все встало колом как-то резко, словно уже пробравшийся подснежник сковало толстым, каменным слоем льда. За окном шумит ветер: в конце марта решил наведаться мокрый снег. На подоконниках он долго не задерживается, и, соскальзывая вниз, барабанит растаявшей влагой. Лёне будто каждая капля по голове бьет. Кроме этого звука тишину в комнате ничто не нарушает — оно и хорошо, наверное, что за окном шумит пурга, иначе Амурского не отвлекало бы и это. Пусть лучше ритмично, надоедающе вбивает по макушке, чем Лёня снова в болотной топи своих мыслей потонет: выбраться оттуда гораздо сложнее, чем перетерпеть мигрень от монотонного звука. Спустя какое-то время — Хабаровск совсем счет ему потерял, — Лёня даже при надоедающем стуке капель оказывается в опасной близости от черной дыры разрастающейся пустоты. Его уже засасывает, и, кажется, скоро раздавит непомерной мощью гравитации, как обиженный телефон на кровати начинает незаинтересованно вибрировать. От резкого звука Амурский сначала дергается, вздрагивает, из своих невеселых мыслей будто за капюшон худи вырванный. Приподнимает смартфон с опаской, неохотно переворачивая его к себе экраном, но, увидев имя абонента, вздыхает как-то облегченно, смахивает зеленый значок телефона. Молча прикладывает трубку к уху, оставляя глаза полуприкрытыми и какими-то неестественно виноватыми. Позвонивший человек быстро схватывает, что здороваться или говорить первым Лёня не в настроении. Кто-то, судя по негромкому звуку, снисходительно улыбается, после чего на другом конце провода слышится мягкий, заинтересованный голос. — И что случилось? Лёня размашисто прикладывает ладонь к лицу, звонким звуком хлопка красноречиво объясняя, что случился пиздец. Но для пущей уверенности в ситуации протягивает абоненту короткое: — Пиздец. В трубке слышится короткий смешок. Хабаровск хмурится, готовый на подобную реакцию взорваться шквалом недовольства – он не для этого решил делиться самым сокровенным, что у него есть. — Это я поняла, когда мне в три ночи в телеграмме без контекста прилетело "Вера", — Зеева мягко улыбается, одним своим расслабленным голосом заставляя почувствовать Лёню менее напряженно. — так что такое? Хабаровск молчит, нервно поджимая губы. Он вообще клял себя за подобное проявление слабости и невозможность ткнуть на кнопку "удалить для всех": на эмоциях ему показалось жизненно необходимым услышать хоть от кого-то, что Вова его не оставит, не бросит — услышать от кого-то, кто Вовой не является, — так и получилось, что он отправил Благовещенску короткий, отчаянный крик о помощи. Пришел он Зеевой, вероятно, на каком-то из участков, где железнодорожное сообщение могло похвастаться сотовой связью. Но так как Благовещенск, в отличие от встревоженного Лёни, ночью (как нормальный, собственно, человек) спала, на бесконтекстное "Вера" ответила несколькими сообщениями лишь утром. На вопросы "что случилось?" и "все в порядке?" письменно отвечать уже никто не торопился. Взыграла вполне привычная для Лёни гордость: сам он со всем справится, и ни в чьей поддержке не нуждается. Только вот напряженное молчание в трубку, явно дающее понять, что случилось нечто из ряда вон, говорит ровно об обратном. И, кроме этого, до Хабаровска внезапно доходит еще одна неприятная вещь, которую он на эмоциях не продумал. Вера-то не в курсе, что он в Вову по уши влюблен. И для того, чтобы ему сказали столь необходимое, утешающее "не переживай, конечно, он не кинет тебя в бан и не перестанет с тобой общаться", нужно как-то эту небольшую загвоздку объяснить. Перспектива повторить вчерашние слова, только в контексте рассказа для другого человека, Лёню внезапно абсолютно не устраивает. Он нервно сжимает ладонь на домашней футболке, и, стискивая зубы, раздраженно хмурится. Сердце заходится тревожным стуком снова. Выждав определенный лимит времени, когда Хабаровск мог бы ответить хоть что-то, Вера понимает, что пора о возможном поведении Амурского догадываться самостоятельно. Ведь даже в молчании слышит то, как он напряжен — да и сообщение без контекста просто так ей бы приходить не стало. Она молчит какое-то время, словно раздумывая, уточнять ей свои догадки о странном поведении Лёни или нет. Но, как-то спокойно, коротко вздохнув, спрашивает: — Ты ему признался? Смысл слов до Лёни доходит не сразу: он сначала лежит с закрытыми глазами, будто пытаясь спрятаться, и держит губы встревоженно-поджатыми. Но через пару секунд глаза резко раскрывает, и, машинально поднявшись на кровати, недоуменно смотрит в телефон, будто пытаясь в нем Веру разглядеть. Ему — она это про Вову? Нет, может, о ком-то другом? Да о ком, черт побери, она вообще может спросить? Лёня — не Вова, у него миллиарда всевозможных знакомых не имеется. Он же практически на постоянке с Владивостоком зависает, так что и других кандидатов на подобный вопрос не имеется. Признался... в чем признался? В том, что он не всегда отправленные ему в тиктоке видео просматривает? Или в том, что подаренные Вовой отвратительные китайские снеки так и не доел, и они все еще валяются где-то на одной из верхних кухонных полок? — Ты откуда?.. — слова вырываются первее, чем потенциальные догадки. Вера преспокойно прикрывает глаза, получая своей догадке неоспоримое подтверждение — шокированную интонацию Лёни. — Девочки видят куда больше, чем тебе кажется. — мягко отвечает Благовещенск. — Особенно, если это касается таких глупых мальчиков. Шквал противоречивых эмоций разрастается в Лёне с новой силой, только теперь в нем клубком намешаны смущение, ошарашенность, недоумение и обескураженность. В мыслях автоматом появляются миллионы вопросов: когда она поняла? Как? Откуда? Ей кто-то сказал? Вова донес до нее эти догадки? Как долго? Кто об этом знает? — Вера, блять! — вместо этого возмущенно восклицает Лёня, от крайней обескураженности даже немного оторвав телефон от уха. — Откуда ты?!.. На другом конце провода подобную реакцию, кажется, ожидали: Благовещенск только поудобнее усаживается на лавочке около набережной, где негромко шумит море. Такое знакомое море. — Я вас двоих с пеленок знаю, а твои вечно покрасневшие рядом с Вовой щеки — слишком явные очевидцы сердечных метаний, — констатриует Вера. — не беспокойся, я никому не... а, 谢谢, не расскажу. Благодарное "спасибо" прилетело Хэйхэ — за принесенный стаканчик горячего капучино с корицей. Китаец коротко улыбается в ответ, и, усаживаясь рядом со своим напитком, заинтересованно слушает непонятную ему русскую речь. Кричащее возмущение сменяется каким-то неприятным чувством стыда — словно за ним, Лёней, все это время совершенно нагло подсматривали, — отчего он заливается румянцем и прикладывает ладонь к лицу снова. — Я тебя прибью ко всем чертям, — раздраженно шипит Хабаровск, крепко сжимая волосы челки одной рукой. Вера недовольно вздыхает, явной угрозой ничуть не напуганная. — Еще секунда, и я бросаю трубку, — незаинтересованно говорит она. — секунда прошла... — Да подожди ты, — прерывает ее Хабаровск, недовольно хмурясь. То порицающее внутри него, что сейчас бушевало в разы сильнее, не позволяло ответить на вопрос Веры утвердительно. Смеялось надменно, что он, Лёня, даже с такой простой задачкой не справился — а значит, не имеет ни малейшего права о своих словах сейчас соврать. — Не признался, — цедит сквозь стиснутые зубы, не желая признавать собственный проигрыш. Вера непонимающе вскидывает одну бровь. — ... а чего ты мучаешься так тогда? — недоуменно уточняет она. Лёня сердито скалится. — Потому что признался, — раздраженно проговаривает он. На другом конце телефона снова повисает короткое молчание. — Ты же сказал, что не признался, — Вера пытливо старается докопаться до правды. — Да ты заколебала, признался, но не признался! — гневно выпаливает Хабаровск, недовольно пыжась. — Как ты мог признаться, не признаваясь? — недоуменно спрашивает она. — Все, заткнись и забей, — Лёня намеревается бросить трубку. — Он сам понял? Уколом в сердце, до дрогнувших от раздражения плеч. Вова ведь действительно практически сам догадался — те смазанные, скомканные слова адекватным признанием язык назвать не поворачивается. Хабаровск красноречиво молчит. — В отличие от тебя, Вова не такой глупый, — беззлобно говорит она. Лёне хочется бросить трубку снова — он не для того ее поднял, чтобы сейчас выслушивать явные оскорбления в свой адрес. Только что-то этого сделать не дает — может, осознание, что в качестве спасательного круга он может уцепиться только за Веру. Он осекается, останавливается на мгновение. Слова, что крутятся на языке, произнести тяжело — не так сложно, как вчера, но уровень не такой уж и простой тоже. Лёня ссутуливается, вскидывая плечи и опуская голову. — Что... мне делать? — едва слышным полушепотом, доносящимся до другого конца трубки тихим эхом. Вера задумчиво отпивает кофе – подбирает правильные слова. Хабаровск ведь — дурак дурной, и, каким бы суровым и неранимым он не казался, обязательно начнет загоняться, если до него что-то не так донести. — Что он тебе ответил? — осторожно уточняет она, ставя теплый стаканчик с капучино себе на колени. Тянущееся резиной молчание, тихая тревога, палка в горле. — Дай мне подумать, — надломленно, предательски дрожащим голосом. Еще пара секунд, чтобы подобрать нужные слова. — Мне с ним поговорить? — заботливо спрашивает она, чуть поворачивая взгляд к телефону. Стиснутые зубы, прикушенная губа, лоб о согнутые колени. Несколько мгновений на размышления, дикое желание ответить "нет" в угоду своей гордости. Едва слышное согласие, похожее на короткое "ум" или "угу". И снова — несоответствие неокрепшим, едва появившимся планам. Не утешение, что он не поломал все, что было можно, а лишь робкая надежда на то, что через Веру можно узнать, что сейчас чувствует Вова. — Хорошо, — утешающе соглашается Вера. — мы с Хэйхэ как раз проездом во Владивостоке, может, я даже смогу встретиться с Вовой вживую. Сердце испуганно пропускает удар. Вот откуда такой знакомый шум волн на фоне. Слышать его сейчас совсем не хочется. Хабаровск снова издает какой-то едва слышимый, согласный звук. Спустя пару мгновений кладет — даже не бросает, — трубку, не в силах больше продолжать столь изматывающий разговор. Вера утомленно вздыхает — все еще спокойно. — Что-то случилось? — заинтересованно спрашивает Хэйхэ, отпивая чай из стаканчика. — У меня такие глупые братья, — с любящей ухмылкой отвечает она, залезая в мессенджер. — младшие всегда вытворяют всякое. Она стаскивает перчатку с одной из ладоней, и, греясь о теплый стаканчик, быстро набирает: 13:39 "Вова, привет! Ты не хочешь прогуляться сейчас? Мы с Хэйхэ как раз во Владивостоке ненадолго, могли бы встретиться в калине молл все вместе" Ответ приходит довольно быстро, словно Владивосток как раз со смартфоном в руках. 13:40 "Привет Нет, прости, я.. в другом месте" За состояние Вовы сразу проскальзывает беспокойство — пишет же без каомодзи. 13:40 "В другом районе города? Мы можем к тебе приехать, если хочешь" 13:41 "Нет-нет, я.." 13:41 "Я в Новосибирске"