Санкт-Петербург — Гордая белая птица.
Санкт-Петербург — Бронзовый Царь и Царица.
Гордая. И город его тоже гордый. Раскинувшись над вольной Невой, он вобрал в себя, кажется, всё самое красивое, что есть в разных уголках мира. Величавые златоглавые соборы, мраморные колонны дворцов, усыпанных росписью золотистой крошки, холодный береговой гранит набережных… Ему много раз предрекали несчастья, но он, предпочитая не обращать внимания, жил вопреки. Вопреки всему. И после каждой мрачной страницы своей истории лишь расцветал и хорошел, свысока смотря в ядовитый взор ненавистников и утирая им бесстыжие носы.Санкт-Петербург — Славы Российской Столица.
Столица. Превосходная Столица. С каждым годом Маша всё больше убеждается — он был рождён для этой роли. И справлялся с ней куда лучше неё самой. Маленького мальчика поставили за штурвал огромного корабля, даже не представляя и не надеясь, что он — хрупкий светлый ребёнок, — способен будет вывести его в открытое плавание. А Он взял и смог. За эти две сотни лет Россия достигла апогея мощи и величия, превратившись в одну самых могущественных держав, и ни одна пушка не смела выстрелить в её сторону без Его ведома. Искусный дипломат, Он заставлял даже самых умелых переговорщиков засомневаться в собственных речах, а холодно-спокойный, пронизывающий насквозь взгляд чистого серебра его глаз мог выдержать далеко не каждый. Европа была у Его ног, и никто не смел возразить ни единому произнесенному им слову. Высокий, статный и благородный. Им восторгались, его искренне любили и страшно боялись. А ещё его слишком красивая внешность никак не вписывалась в монументальный характер. Кажется, во всей Империи не было придворной дамы, не видящей своею мечтой, если не завладеть сердцем прекрасной Столицы, скрывшись в шелесте простынь спальни — это уж слишком! — то хотя бы оказаться достойной в его глазах. Никто таковой не стал. Кроме неё.Эта частица, сердца частица,
Город наш — Санкт-Петербург.
Сердца частица…
Для неё он, кажется, уже давно стал гораздо большим, чем простой частицей. Надежда и опора, вторая душа, единственная причина, по которой бьётся её сердце… Любовь. Любовь всей долгой её жизни… Любовь, о которой она так мечтала и о которой молилась, изо всех сил прижимая обожженные ручки к лицу, тихо плача в крохотной разрушенной после очередного набега Ордынских полчищ избушке… Любовь, которую она никогда никому не отдаст…Любовь, которая дрыхнет семнадцатый час подряд.
Не то чтобы она была против — ни в коем случае, пусть спит, если устал. — но ведь скучно же! Вечереть скоро будет, выходные заканчиваются, а он простыни пролеживать вздумал! Ещё и без неё… Она сейчас как раз на его регионе в бюджетном списке. На двадцать четвёртый год снова триллион наметился — отлично, вот и шанс за долги поквитаться представился. А что в этом такого? Да, бюджет у самой в четыре раза больше, но это вовсе не означает прощения всех выданных этому нахалу у Питерского руля долгов. Она ему на одно метро выдала столько, сколько многие регионы ни разу за годы работы не видели, а вместо элементарной — даже не благодарности, — честности в выполнении обещаний получила плевок в лицо в виде обвинения. «В отсутствии прогресса в строительстве Петербургского метрополитена виновата Москва!» — серьёзно?! Слишком много, говорят, партнёров для строительства привлекает, а что самим за компанию договор заключить в том же месте, где Столица, гордость не позволяет — умолчали. Да тьфу на них… В общем, обиделась она тогда не на шутку и, гордо задрав аккуратненький подбородок и выставив вперёд пальчик — вынужденно указательный, хотя хотелось средний, — в сердцах бросила обещание в долг больше этому гаду не давать. Обозвав Сашиного губернатора, разумеется, а не его самого. Пора прекращать сидеть на кухне. И компьютер выключать, а то и песня закончилась, и желание дальше копаться в деньгах, которые раньше следующего года всё равно не выдадут, какой бы хорошей девочкой в подчинении мэру она себя ни показывала, к нулю стремится быстрее, чем растёт госдолг Штатов. Ещё и наушник садится, будь он не ладен… Тем более пора заканчивать. Вытаскивает обнаглевший прибор и, погрузив его в красный чехол, ловко щёлкает крышечкой. Висящие брелоком вишенки звонко брякают. Компьютер убрать надо. И телефон зарядить. Но сначала Бореньке позвонить — узнать, как там дела и не постирали ли они с Максом снова бедную кошку, перепутав с подушкой. Вообще, всем позвонить стоит. Или хотя бы написать. Тимофей с Платошей, например, сегодня на какое-то мероприятие областное идут. Даня к Серёже уехал и пока не пишет ничего. Лёва про итоги запуска у себя МЦД обещал рассказать, но пока тоже ни слуху, ни духу. Деня, как обычно, вообще куда-то исчез… Тяжко матерью быть. Но ей нравится. Даже не столько потому, что денежки ей платят за весь табун — хоть какой-то плюс от «Матери-героини». — просто приятно любить всех и сразу. Важную роль в чьей-то, кроме своей, жизни играть. И подарочки на День матери получать… Ой, что? Внезапно в соседней комнате послышалось нечто, похожее на шорох. Неужели… Слышатся босые шаги по холодному полу. Оборачивается на них и тотчас сгибает губки в умиленной улыбке. Из комнаты, закутанный в накинутое на плечи одеяло, ковыляет лохматый, как смерть, сонный Саша. Глаза открыть пытается, да получается пока только с одним — второй застрял где-то на промежутке и в упор отказался раскрывать ресницы. Останавливается, наконец, на пороге кухни, и широко зевает. Не выспался, совушка. Москва тотчас с места поднимается и к сокровищу своему неземному идёт. В считанные мгновения оказывается рядом, ручки на щеки горячие кладёт и улыбается, в береговой гранит глаз его заспанных вглядываясь. Она сейчас наяву видит то, что многим даже сниться не может. Высокий статный Александр Петрович, от вида которого собирают всю серьёзность в кулак свои и едва не трясутся под столами от страха иностранные города, перед ней стоит сонным и расслабленным Сашей, большим пушистым котом ластящимся к её ладони, позволяя гладить нежную мраморную кожу. От него веет чем-то сладким, смутно напоминающим ваниль, и из-за веяния этого вся его одежда, иногда с личного ведома, иногда и без, перешла в собственность Маши. — Кто тут такой проснулся? — тихо произносит она. Поглаживает, не давая вновь сомкнуть глаза. — Доброе утро, Заря моя северная. Губки в ласковой улыбке сгибает и по-доброму усмехается, завидев отсутствие фирменного аксессуара. — Где очки потерял? Петербург, словно решая убедиться, что жена обладает достаточным количеством совести, дабы не издеваться над ним сейчас всякими женскими шуточками, в сонной неге тянется рукой к носу и, к своему удивлению, не обнаружив там оправы, возвращает ей взгляд и тяжело вздыхает. Плечами пожимает, мол — не знаю. — Чего не спишь? — сонно, как будто пьяненький. — Так время-то — без пятнадцати три дня. Обедать пора. — Да-а?.. — убийственно сонно. — Да, — едва держится, чтоб не рассмеяться. Он на такой порыв умиления и обидеться может. — Иди умывайся, просыпайся и приходи кушать. Саша на это морщится и плечами ведёт, изображая, очевидно, неудачную попытку потянуться, и что-то недовольно мычит — поясница всё ещё болит, и Маше это очень не нравится. — Давай, давай, Сашуль. Одеяло на нем разматывает, превращая из кокона в подобие мантии. Какой там в Гарри Поттере факультет синий цвет носил? Когтевран, кажется? Саше как раз идеально подходит. Вновь в глаза ему смотрит и не может сдержать улыбку, глядя на лениво-сонное выражение любимого личика. Нужно как-то его растормошить, а то они так не то, что из дома не выйдут, но и пообедать не смогут. А уж кому-кому, но ему пропускать обед противопоказано! Идея приходит в голову довольно быстро. Подходит совсем близко, оказываясь у самого его лица. За уголки одеяла держится и на носочках к губам его тёплым тянется — нежно, почти невесомо их своими накрывает. На мгновение отстраняется — взгляд на него бросит, — и снова льнет к губам, сквозь поцелуй улыбаясь. И хотя это больше походит на ласковые касания, в них она вложила куда больше любви, нежели в привычные нежности. Всё же заставляет себя отстраниться. Замечает, как подобное действие мужу не нравится, и решается кое о чём напомнить. — Иди, дорогой. Придёшь — будем кушать. Я борщ сварила, как ты любишь. В его мыслях проскакивает вопрос, но она тотчас на него отвечает. — Со сметаной. Смотрит на ставшее частью него самого одеяло и всё же снимает явно лишний аксессуар с плеч. Чуть заметно хмурится — Саша отдавать не хочет. — Марш в ванную! Нечего в одеяле по квартире щеголять. Уговорила. Делать нечего — многозначительно вздохнув, Петербург бредет в ванную и вскоре скрывается за белоснежной дверью. Стихает вскоре и шорох, заглушаемый шумом воды. А вода прохладная, приятно кожу покалывает, заставляя организм окончательно отойти от долгого сна. Сколько он проспал? Часов двенадцать? Больше? Судя по ощущению убийственной слабости — целую неделю. Но ничего, это пройдёт скоро. Когда поест. Вода медленно заполняет граненый стаканчик. Непослушная рука непосильным трудом выжимает пасту на новомодную зубную щётку. Главное — снова не уснуть в процессе… Было такое уже. Сквозь прикрытую дверь Саша видит Машу. Она суетится возле стола, торопливыми шажками перепрыгивая между столешницей и плитой. Выставляет ему тарелку, рядом — сметану и большую ложку. А почему тарелка только одна? Сама уже обедала, что ли? Когда успела?.. Почему-то именно в этот самый непринуждённый момент, когда, казалось, не предвещало вообще ничего, сердце заполнило рвущееся наружу невероятное чувство нежности и любви к этой куколке с небесными глазками, а желание стиснуть её в объятиях и усыпать комплиментами вперемешку с одним им понятными милостями стало непримиримым. Уже несколько недель он планирует кое-что интересное, что жене явно должно понравиться хотя бы потому, что об этом она всегда мечтала. Но привычная уверенность улетела прочь на этапе нежных утренних поцелуйчиков. Он и так каждый раз млеет под её прикосновениями, но сегодня что-то явно пошло не так, и он попросту уплыл. Причём явно куда-то не туда, потому что растерял не только дар речи, но и способность мозга генерировать любые мысли. В общем, на свидание он её позвать хочет. Плевать, что женаты. Люди в браке и в любви заново признаются — тоже было. — тем более, что годовщина (и не абы какая, а целых 20 лет!) — это очередной повод сделать Маше приятно не только материально, но и… Психологически? Чтобы обрадовалась. И не расстраивалась больше. У него и так сердце разрывается и кровью обливается при виде её слёз, а когда она, смертельно уставшая, потом в беспомощном жесте к нему на ручки тянется, как котёнок — планету взорвать хочется, чтоб никого, кроме них, не осталось больше. Ну, точнее, кроме них и самых близких, особенно детей. И кошек. Ладно, надо собраться с мыслями и обо всем ей сказать. Он ведь всё до мелочей продумывал — точно должно получиться! Лишняя вода из стаканчика выливается в раковину. Мягкое полотенце приятно гладит кожу, напоминая недавнее пребывание на подушке. Вдох-выдох. Можно идти. Набравшись смелости, словно перед прыжком с парашютом, Саша открывает дверь и идёт на кухню. Сейчас-то он всё ей скажет. Или после обеда. Или в процессе… Ладно, придётся смотреть по ситуации. Маша встречает лёгкой улыбкой, чем не просто очаровывает до какой-то совершенно нездоровой эйфории, но и напрочь лишает всех мыслей, которые он только что по полочкам разложил. — Проходи, милый, садись. Осторожно, смотри — горячий, только подогрела. Сметаны подложи, если мало — Я на глаз клала. Ну, Маша… Ну что ж ты сделала… Уселся за стол. Взял в руки ложку. И не может взгляда от неё отвести. Она это замечает, и обеспокоенные искорки тотчас в россыпи аквамариновой зажигаются — случилось что-то? А он сделать ничего не может. И не хочет. Хочет только, чтобы она на одно мгновение мысли читать научилась и избавила его от надобности слова подбирать, зная, как каждый раз он, пытаясь чувства свои к ней описать, теряется, как неопытный влюблённый юнец. Чуть влажные от умывания кудряшки на лоб забавно падают, и Маша тянется ближе, чтоб назад их смахнуть и не дать глаза серебряные от взора её скрыть. А Саша от такого прикосновения связь с миром напрочь теряет. И шарма это ему не придаёт никакого. — Ну, чего ты застыл, Саш? — обеспокоенно, чуть упрекая. — С ложечки мне тебя кормить предлагаешь? У него глаза округляются и прямо на неё уставляются. С какой ещё ложечки?! — Не надо… — бурчит он со всей возможной строгостью. — Я ем. — Я вижу, — кивает, подперев запястьем голову. Тут же ручки на столе складывает и ближе двигается. — Ну, чего ты, хороший мой? Что случилось? Тебе не нравится, или ты плохо себя чувствуешь? Так, ну всё! Мало того, что он её уже до полусмерти напугал, так ещё и борщ остывает. А ему, между прочим, есть хочется. Сильно. — Нет, просто… Сказать тебе кое-что хотел. Маша голову на бок склоняет, обозначая готовность слушать. Без очков Саша выглядит всё ещё потрясающе. — Что такое? — Я люблю тебя. Сильно. И… — краснеет, как здраво полежавший под солнцем ростовский рак. — В общем, сегодня на вечер ничего не планируй.Боже… Как же. Это. Черт возьми. Было. ОТВРАТИТЕЛЬНО!
А Маше понравилось. Улыбается, наконец, лучисто — как она умеет, — ручками щёчки подпирает и ласково, ненавязчиво уточняет: — На свидание меня приглашаешь? Он сейчас сквозь землю провалится. Взгляд отводит и кивает, дабы она не видела, как лицо его сейчас всеми оттенками бордового заливается. Чуть ложку не роняет, как расчувствовался. А её это веселит ещё больше. Из-за стола встаёт, место Сашино оббегает и со спины его обнимает. Целует звонко в алеющую щёку, тычется носиком в кожу светлую, как котёнок, и тихо, на полушепоте мурлычет: — Приглашение принимается. Обещаю надеть самое красивое платье! Вновь целует, уже в другую щёку. — А скоро пойдём, или у меня есть время навести красоту? — Есть… — Супер! — в улыбке лучистой сияет и выпрямляется. Пальчик к губам приставляет, думая: — Так, хорошо… Тогда мне сходить в душ, накраситься, одеться… М-м-м, — задумчиво. — Часика через два-три буду готова. Тебе как, не поздно? Мотает головой. Не поздно. — Отлично! В очередной раз склоняется к нему и целует сначала в одну щёку, затем в другую. Не сдерживает себя перед желанием коснуться любимых губ своими, заставляя мужа раскраснеться до неприличного оттенка, а затем — в заключение, — ерошит пальчиками тёмные кудряшки. — Тогда до встречи через… Скоро! — смеётся и целует последний раз перед тем, как убежать и скрыться в чарующей таинственности комнаты. — Обязательно покушай. Приятного аппетита, Сашуля! Убегает с кухни, оставляя его наедине с обедом. Перед самой дверью всё же разворачивается и бросает счастливое: — Люблю тебя! Дверь закрывается. Взгляд падает на тарелку и лежащую рядом ложку, которую в порыве чувств всё же не удалось удержать в руках достаточно крепко. Похоже, суп всё-таки придётся подогреть…* * *
Наведение красоты у Маши, как и ожидалось, заняло в два раза больше времени, нежели планировалось изначально. Но это оказалось к лучшему. Всё же сумев доесть суп и вспомнить, наконец, вдали от чарующих женских глаз, изначальный замысел гениальной своей идеи, Саша успел заглянуть в один интересный закуток. Оставил немалую сумму и схлопотал шокированный, мало что понимающий взгляд десятка таких же посетителей, но цели достичь сумел. Всё было готово. Осталось только прийти. Они сидят в кофейне напротив Казанского. Маша не обманула — надела лучшее и в целом предстала пред ним поистине великолепной. Кроваво-красное платьице чуть ниже колен. Оголенные хрупкие плечики острым очертанием ключиц вынуждают оставить на себе тёплое прикосновение ласковых его губ. Вьющиеся пряди торопливыми волнами стекаются к подолу, переливаясь золотым блеском под слабым вечерним освещением. Он взгляда вновь отвести от неё не может… И не хочет. Тянется ближе, ручку её в свою берет и к губам притягивает. Пальчики ей целует, глядя, как расцветают в её глазах от подобных нежностей кокетливые искорки. Она губки в улыбке сгибает, и на щеках проступают забавные веснушки. А ему, глядя на неё, хочется оказаться близко-близко и зацеловать всё личико её светлое, лишь бы улыбка эта подольше с ней оставалась. А ещё чтобы «поцелуйчики» эти солнечные под косметикой не прятались. Она ведь у него такая красивая… Самая-самая красивая. Она голову на бок склоняет, свободной ладонью его руку накрывая. Даже не представляет, что сейчас у него внутри творится. Как разливается теплом по сердцу окрыленное чувство счастья, как щекочет щемящая изнутри нежность при взгляде на её улыбку, как алеют щёки от каждого прикосновения… Он всё же опускает её руку, пальцем поглаживает светлую кожу и тихо, едва слышно произносит: — Пойдём погуляем? А она и не против. — Пошли. Улыбается лучисто и совершенно по-детски. За руку его берет, цепляясь за «подол» рукава его чёрной кофты, на которую давно уже глаз положила, и вместе с ним выходит из кафе. Они идут вдоль Невского навстречу заходящему солнцу, держатся за руки, без устали говоря обо всём подряд. Задорно смеются, вспоминая одним им понятные шутки, и умиленно улыбаются, на полушепоте произнося несвязные милости. На Дворцовой Москва решается на грандиозный побег и, подобно озорной девчушке, чуть ли не пускается в пляс на широкой площади. Бежит к самому Зимнему, то и дело оглядываясь — проверяя и контролируя вовлеченность мужа в коварную её игру. Петербург по-отцовски улыбается, и она, думая, что одержала победу, по-кошачьи щурится и кокетничает, крутя подолом платья. Только вот он победу просто так отдавать не намерен. Улучив момент пика её триумфа, срывается с места и в несколько мгновений оказывается рядом. Она не успевает и ойкнуть, как обнаруживает себя в его руках, а ноги не чувствуют под собой твёрдой поверхности. Он кружится вместе с ней вокруг и смеётся, слыша её восторженный смех и чуть боязливый визг — голова же закружится! На набережной он, словно святыню, держит её ручку, позволяя идти прямиком по гранитному парапету. Они проходят вдоль причалов, изредка посматривая, как по широкой Неве проплывает очередной теплоход с целыми толпами — недавними выпускниками, вступившими во взрослую жизнь во всей её красе, — или катер с любителями выйти в широкую реку в поисках острых ощущений. До заветной цели остаются считанные минуты — Петропавловская крепость вот-вот распахнет перед ними ворота, а золотой ангел на царственном её шпиле виден уже совсем отчётливо. Песок забавно шуршит под стуком каблучков. Они останавливаются на самом берегу и смотрят вдаль, не смея расцепить рук. Неторопливо бредут по улочкам разморенные жарой Петербуржцы — кто с зонтиком, сохраняя надежды на обещанный прогнозом погоды дождь, кто с пышкой да кофе, кто с друзьями весело смеётся, не стесняясь случайных прохожих. Блестит в вечернем блеске Кунсткамера, и даже отсюда видно снующих туда-сюда гостей. Величаво смотрит на них Зимний Дворец, даже сейчас сохраняя Имперское величие и поблескивая расписными хрустальными люстрами, стараясь ненавязчиво потеснить назойливого соседа — Исаакий, да тот всё настырно выглядывает своим златоглавым куполом, так и норовя углядеть, что же происходит на том берегу у самой крепости. Смотрит за ними и восседающий на коне Пётр Великий, гордо вскинув руку и охраняя святость этих земель. Маша тихо, совсем не слышно, мечтательно вздыхает. Саша говорит — хорошо, что отец его не видит, иначе точно бы разочаровался во всем, что он натворил. Ведь Империи больше нет, как и исчезла вместе с гибелью Царской семьи вся династия… Мол, верно предрекал Пётр Алексеевич — без его грозного взгляда не выстоит корабль в свободном плавании… А ей кажется — наоборот. Он наверняка Петербургом гордится. Смотря с небес, видел, как берет в свои руки бразды правления огромной страной, как из порта превращается в могучую, священную Столицу, как становится известным на весь мир, не один раз покорив зазнавшуюся старушку-Европу… Видел, с какими испытаниями пришлось ему столкнуться — пройти настоящий девятисотдневный ад, но выстоять, принеся спасение не только Москве, но и всей огромной их стране, ведущей кровавую борьбу за выживание. Видел всех его детей, коих любит он больше жизни собственной и за каждого из которых отдать её будет готов, ни на какие уговоры не взирая. Видел, как его маленький парадиз вырос в блистательный город. Великий город. И что бы Саша там ни говорил, какие бы мысли ни лезли в его безгранично любимую, но по-прежнему юную головушку — он достойный сын своего отца. И каждый из Романовых гордится им, не смея держать обиду за произошедшее. Совсем она замечталась. Это всё Петербурга влияние. Внезапно ощущает лёгкое прикосновение чужой ладони. Оборачивается, встречаясь взглядом с мужем — он стоит и тепло ей улыбается, а в глазах виднеются блестящие хитринки. Задумал что-то?.. — Машенька, ты… Не против подождать пару минут? У меня для тебя кое-что есть. Очередной сюрприз? За сегодняшний день их было вполне достаточно — от посиделок на крыше, где Саша под гитару устроил ей блестящее соло «Александры», до экстремальных поездок на катере без водителя (адмирал ведь намного лучше и опытнее какого-то там капитана). — во всяком случае, ей так казалось. Впрочем… Сюрпризы никогда не бывают лишними, особенно если ждать их приходится от него. Она одобрительно кивает и тотчас умиляется, чувствуя прикосновение тёплых губ на своей щеке. Взглядом его за угол крепости провожает и вновь к городу оборачивается. Тихо плещется у самых ног Нева. Сегодня она, несмотря на свой буйный нрав, удивительно спокойна. В коралловой россыпи зари кружат озорные чайки. Кричат, то опускаясь к самой воде, то вновь взмывая ввысь навстречу облакам. Она любит этот город. А город… Внезапный поток воздуха заставляет прикрыть глаза. Северный ветер шаловливо бежит под подол красного платья, а затем выше — щекочет светлое лицо и легко раздувает золотистые кудри. — Я и не думала скучать, дорогой, — улыбается, убирая за ушко хитрую прядь. Золотая серьга-колечко звонко брякает звёздочками на цепочке. — Не переживай. Город тоже её любит. Ветер устремляется вверх и вскоре вновь лёгким дуновением к ней опускается — холодном пробегает, словно заставляя обернуться. Она покорно голову разворачивает и тотчас губки алые в улыбке сгибает. Ей навстречу уже шагал Он. Последний раз такой величавой походкой он к ней в конце июля шёл — как сейчас помнит. День военно-морского флота. Толпы народу, парад кораблей, победоносная музыка с фанфарами… И Саша. Высокий, до невозможности красивый в этом идеально выглаженном белоснежном костюме с фуражкой на непослушных кудрях и золотой звездой на погонах. Она тогда специально выбила для себя выходной, чтобы приехать на значимое для мужа событие и показать Настюше папу. Показать таким, каким она своими детскими глазенками его ещё никогда не видела. И вот он, весь такой серьёзный для горожан — особенно матросов, — внешне совсем не походящий на адмирала, спускается с военного корабля. Шальной северный ветер так и норовит сбить фуражку, но боится холодного серебра его строгих глаз. Он замечает родные черты и спешит скорее оказаться рядом. Они вскоре встречаются. Она улыбается, замечая на себе его полный необычайно тёплой любви взгляд, и в следующее мгновение касается его губ своими. Приятное чувство окрыляющей нежности разливается в сердце и доводит до приятной щекотки. Он вскоре отстраняется. Достаёт из маленького кармашка два крохотных белоснежных цветочка — колокольчики…« — Я всегда буду с тобой», — кажется, так звучит он на языке цветов?..
С улыбкой убирает им за ушко тонкий стебелек, и вскоре они слышат тихое: « — Я так люблю вас, мои девочки…» Вокруг, восхищенная парадными зрелищами, ликовала толпа, а рядом, легко обнимая и прижимая к себе самые дорогие свои сокровища, стоял Саша, шепча Маше на ухо что-то о том, как любит, и в очередной раз благодаря за мальчишек и долгожданную дочурку. Ах… Романтик. Вот и сейчас этим шагом к ней идёт. А руку одну за спиной прячет — точно что-то интересное несёт. Она заглянуть пытается, дабы выведать, что там её ждёт, а он всё не разрешает. Ох, и любит же в интригу вогнать и ничего ей не рассказывать, заставляя с ума сходить от любопытства! Лучше бы губернатора с такой тщательностью выбирал, ей Богу… Хотя, чему это она вдруг удивляется — в этом ведь весь Саша. — Опять заигрывал с тобой, пока Я не вижу? — улыбается и тихо вздыхает, заметив блестящие в Машином взгляде искорки. — Он не хотел, чтобы Я скучала, — поправляет мужа и лисьи глазки щурит. — Как там мой сюрприз? Петербург усмехается: кто бы что ни говорил, но, если Москва вдруг узнает, что кто-то готовит ей сюрприз — все уши прожужжит, но своего добьётся и выпытает все подробности. А если уж, как в его случае, провокации не сработают — до победного будет взглядом испепелять. И в итоге все-таки обо всем узнает. Ох, женщины… — Ждёт не дождётся встречи с тобой, Душа моя. Закрой глаза. Она покорно — хотя и видно, что не очень охотно, — просьбу его исполняет, и он вновь смотрит на неё без единого шанса взгляд отвести. Всего один шаг отделяет его от исполнения их общей давней мечты, но отчего-то мысли и слова вмиг теряются, оставляя его наедине с рвущимся изнутри волнением. Она стоит перед ним на редкость спокойной и расслабленной. Лишь слабый ветерок с Невы легко развевает светлые пряди и заставляет дрожать густые длинные реснички. В это самое мгновение всё больше ему кажется, будто бы перед ним стоит кукла. Маленькая, хрупкая куколка, до мурашек красивая и до приятной теплоты внутри милая. Небесные глазки-пуговки мигают и всякие тучи над его городом разгоняют, заставляя улыбаться даже когда кажется, будто сделать этого нельзя. И эта куколка, с выставки фарфора сошедшая, самая что ни на есть живая и настоящая. Его куколка. Пора. — Открывай. Дрожащие под дуновением северного ветра ресницы приподнимаются, и в следующее мгновение Москва замечает перед собой огромный — кажется, больше неё самой, — букет алых роз. Саша видит, как резко всё меняется в ней. Глазки лазурные округляются и на цветы, не веря, смотрят. Она всё же находит в себе силы взгляд на мужа поднять и подарок спешно забирает, до конца не понимая происходящего. Вот так номер… — Спасибо… Спасибо, Сашенька, это так… — Это ещё не всё, — перебивает совершенно бестактно, но она безо всякой обиды взор ему возвращает. Затихла. Ждёт, что будет дальше. И, кажется, немного даже боится. — Я всегда говорю, что люблю тебя и дорожу каждым днём, что мы проводим вместе, но сегодня… — немного неуверенно. — Хочется сказать кое-что ещё. Она в ступоре на него смотрит. Волнуется больше него самого — не моргает почти. — Я безумно люблю тебя. И благодарю всех Богов за эту поистине прекрасную возможность. — да уж, в стихах пару веков назад сделать это было куда проще. — А ещё… — улыбается. — Ты часто за это на меня ворчишь, но Я правда благодарен тебе за ребят. Того, какими усилиями они тебе достались и чего тебе стоило воспитать каждого, уже достаточно, чтобы раскланяться в ноги. — Саша… — едва заметно хмурится, почуяв старую песню. — Однако и это ещё не всё, — вновь перебивает к полной её неожиданности. Как-то ей страшновато становится… — Когда-то давно в нашей с тобой жизни произошло одно очень важное событие, после которого мы… Скажем так, стали ближе, чем когда-либо. Это он о венчании?.. — Из-за того, что кому-то взбрело в голову поиграть в большую политику, всё произошло очень торопливо и волнительно… Совсем не так, как ты об этом мечтала. Да, о нём самом… — Ты знаешь, как Я отношусь ко всему, что связано с тобой, и что происходит, если этим пренебрегают, поэтому двадцать лет назад нам пришлось всё исправлять... У неё сейчас либо сердце из груди выпрыгнет, либо она в обморок упадёт. Либо всё сразу. У него, признаться, то же самое. Так, хватит! Отставить любое волнение! Она, в конце концов, жена его, а значит, любит и принимает в любом виде и состоянии. Даже в таком психованном, каким явно в глазах своих его видит. Он зачем-то руку в карман тянет. Достаёт что-то — ей по-прежнему ничего не видно из-за цветов, и это немного раздражает, — и в следующее мгновение она видит… Что?.. В его руках виднеется чёрная бархатная коробочка, и содержимое не заставляет долго о себе гадать. Он вскоре её открывает, и перед взором предстаёт колечко с аккуратным, тонкой линией выгравированным сердечком, заполненным сияющими в вечернем блеске бриллиантами. Ох, Саша… Что же ты… — С годовщиной, Машенька. У неё на глазах слёзы выступают, хотя сама в счастливой улыбке расплывается. Свободной от букета ручкой к лицу тянется, тщетно пытаясь влажные дорожки со щёк смахнуть, и кивает, сходя с ума от счастья. Он колечко ей на пальчик надевает и ручку к губам притягивает. Целует легко, почти невесомо.Это точно лучший день в её жизни. Один из лучших…
— Иди сюда, — зовёт её Саша и в объятия заключает. — Не плачь, солнце. Не надо. Она покорно подходит. Прячет личико в тёплой черной ткани его кофты, вслушиваясь в ровный стук родного сердца. Чувствует, как поглаживают её по спине его нежные руки, и постепенно успокаивается. Голову кружит приятный запах любимого одеколона, и ей кажется, что простоять в таком положении она готова будет весь оставшийся вечер. — Не плачь, Машенька. Слышишь?« — Слышу…»
— Я тебя очень люблю. — И Я тебя люблю… — Постоим так ещё немного? — почти шёпотом. Пальцами легко ей подбородок поддевает, взгляд на себя обращая. Слёзки с порозовевших щёк бережно стирает и улыбается. — А на обратном пути купим тебе что-нибудь вкусненькое. Давай? — Петрохолод? — носиком шмыгает. — С чёрной смородиной? — С чёрной смородой, — кивает, специально поправляя на питерский манер. Она не обращает внимания. Эмоции бьют через край. — А… — глазками мигает и на него смотрит. — А вазочку под цветы купим? — Обязательно. — Красивую?.. — Самую-самую красивую. Саша обещание сдержит. Они простоят на набережной ещё около двадцати минут, вслушиваясь в тихий плеск Невы. Самую красивую (и поистине огромную) вазочку для роз они найдут в каком-то сверхдорогом пятизвездочном — по мнению Яндекса, — магазине на углу Кронверкского, за Петрохолодом придется ехать аж на другой конец города, к самому Комендантскому проспекту, но цели на день останутся выполненными. Теперь можно и домой. Ужинать, цветочки расставлять, радостью с родными делиться… И фильм какой-нибудь посмотреть. Саша однажды, пока они «Майора Грома» смотрели, на моменте расправы с грабителями в сердцах сказал, что, будь его воля, вернулся бы век в тринадцатый, и сделал бы так со всеми, кто руку посмел на неё поднять. Она на это, конечно, улыбнулась и успокаивающе кудряшки его огладила… А про себя с грустью подумала, что было бы, наверное, неплохо. Хотя, кто знает, было ли у неё сейчас всё, что она имеет, не пройди она через это?.. Вопрос риторический. Такими портить праздник, пожалуй, не стоит. Тем более что с Сашей ни о каком прошлом думать не приходится. С ним попробуй, подумай — затискает и зацелует так, что надолго запомнишь. А это идея…* * *
Ночь. В их просторной квартире сейчас непривычно тихо. Даже шебутной и явно недовольный присутствием этих двоих в своей жизни Нева спокойно спит в своей лежанке. Саша мирно посапывает рядом с ней. Она лежит и взгляда от него отвести не может. Из последних сил держится, чтобы не запустить руки в пряди непослушные, забавно падающие на мраморную кожу, но понимает, что с каждым прошедшим мгновением делать это становится всё сложнее. Теперь от него веет ещё и съеденной мороженкой. Эти моменты совместного уплетания она просто до мурашек обожает. Сладкая вкусность оказывается у него на носу — видимо, очень уж вкусно ел. — она сначала улыбнётся, а потом и вовсе захохочет во весь голос, глядя на недоуменное от происходящего выражение лица мужа, а потом слопает эту частичку мороженого, вогнав прежде непрошибаемого Сашу во все оттенки алого. Он тогда, стратегию прочухав, специально измажется в мороженом, лишь бы получить как можно больше милых поцелуйчиков. Так, балуясь, по итогу его и съедают. Она всё же руку в кудри каштановые запускает. Пальчиками разминает, замечая, как он по-кошачьи млеть начинает. Только не нравится ему, что не спит любовь всей жизни его, когда на часах три ночи. Решившись на упреждающий ход, руку ей за спину запускает, случайно касаясь тонкой лямочки чёрной её ночнушки, заставляя ту оголить хрупкое плечико, и к себе одним движением притягивает, обнимая, как игрушечного плюшевого котёнка. Она в ответ на столь смелое движение вперёд подаётся и губы его своими накрывает — легко, ненавязчиво. — Спи, — хмуро выдыхает в её губки Саша. — Я уже почти, — уверенно заверяет и сквозь прикосновение улыбается. — Просто хотела сказать, что люблю тебя. В ответ тянет хмурое «угу». Он её тоже. Очень, очень сильно. — Спасибо тебе за день, — взгляд чуть выше поднимает и на пальчик кудряшку наматывает, оттягивая. — И вечер, — хихикает. — И мороженку. И вообще за то, что ты у меня есть. Ты у меня самый-самый лучший… Ему очень приятно, правда. Но спать хочется слишком сильно, чтобы реагировать как-то иначе, кроме немого согласия. — Самый лу-у-учший, самый люби-и-имый, самый краси-и-ивый… Ну, всё. Поплыл. Сквозь сон поплыл. Уже, наверное, большую Неву проплывает, напевая «Мчится мой парусник». Сонно вздыхает и на тон ниже произносит: — Я знаю… Спи. — А Я? — с хитринкой. — Ты меня любишь? Хмурится и глаза запредельно заспанные приоткрывает, вглядываясь в небесную лазурь взгляда её бессовестного — а как ещё можно его назвать в момент, когда ему со всей вопиющей наглостью спать запрещают? — Безумно. — Честно? — Спи, пожалуйста… Завтра ведь первая жаловаться начнешь, что не выспалась. — Ты такой милый, когда бурчишь, — тихо хихикает от голоса его недовольного. — Особенно без очков. Можно было бы ответить что-то в духе: « — Ой, да ну тебя!», но спать хотелось сильнее, чем принуждать мозг к иным, нежели сон, действиям. Многозначительно закатив глаза, Саша с демонстративным осуждением переворачивается на другой бок. — Ну ладно тебе, Я же любя. Он уже смирился с тем, что в Машу на ночь глядя вселяется та самая маленькая девчушка, которой играть и резвиться хочется в момент, когда все нормальные люди в кроватях лежат и сон седьмой видят, поэтому обижаться даже не думал, но… Проучить её сейчас хотелось едва ли меньше, чем спать. Она подобное наказание, впрочем, не сочла приемлемым для своей персоны, потому что тотчас, с ещё большей настойчивостью плюхнулась ему на плечо, оказавшись критически рядом с его лицом. И, судя по всему, прямо сейчас таращится на него, пока он пытается насладиться заслуженным сном. — Са-а-аш… Спокойно. Главное — игнорировать проблему и делать вид, что ничего не происходит. — Са-а-а-аша-а-а… Не обращать внимания. Не обращать внимания. Не обращать… — Ну Саш! Нет, чёрт возьми! Её невозможно игнорировать. Правильно, всё-таки говорят: женщина — коварнейшее создание! Мертвого из-под земли достанет. Ещё и воскреснуть заставит, если захочет… Сдавшись, наконец, перед этим нескончаемым натиском, про себя отметив, что даже мальчики в глубоком детстве подобной бестактности себе не позволяли, Саша всё же разворачивается, позволяя жене лицезреть своё полное неописуемого счастья выражение лица. Московская же (что не удивительно) обрадовалась очередной своей победе над непрошибаемой упертостью Романова. Ложится наконец, на свою подушку, не смея отвести от мужа умиленного взгляда. — Я тебя очень люблю, Машенька. Сильнее всего на свете. — Неужели даже сильнее Петербурга? — Да. — Ну-у… Он тебе этого точно не простит! Тяжело вздыхает — безумно спать хочет. Обнимает, в охапку сгребает и к себе прижимает, носом в пряди бежево-золотистые утыкаясь. Что-то тихо под нос себе бурчит, сопит… Ещё мгновение — и точно уснёт. Москва это прекрасно понимает и мучить мужа больше не собирается. В конце концов, то, что хотела, она от него уже услышала. Остался только последний штрих, и можно спать. Последний раз перед окончательным погружением в сон треплет любимые пряди. С утра она снова обязательно, пока он будет сладко сопеть у неё под боком, будет благодарить всех Богов — и, конечно, Петра Алексеевича, — за подаренное ей кудрявое чудо. А потом он проснётся, и они вместе уйдут на кухню готовить сырники. А лучше шарлотку. Он наденет фартук и займётся тестом, а она нарежет привезенные недавно дядей Лёшей с дачи яблоки… Надо, кстати, и им о даче подумать. Вот так, даже на выходных — уехал куда-нибудь под Тверь и горя не знаешь. Там можно и огород, и сад устроить — цветочки, всё-таки, менее привередливые, чем всякие картошки-морковки. И следить за ними проще. В общем, сделают шарлоту, а потом… А потом пойдут гулять. Обойдут весь центр, покатаются на самокатах, пройдутся по